Шалтай-Болтай в Окленде (сборник)

Я рассказал своей жене и друзьям, что устраиваюсь на отличную работу; они знали, что я расскажу об этом, распущу слух. И теперь мне придется притворяться. Придется начать вести фальшивую жизнь; придется постоянно говорить им – и себе самому, – что у меня классная работа с классной оплатой в классном учреждении, что я куда-то продвигаюсь. Но в действительности я никуда продвигаться не буду. Однако об этом мне придется помалкивать; мне придется держать это в себе.

А то, что я буду держать это в себе, как раз и доказывает, как здорово они меня поимели. Я все время буду улыбаться. Мне придется улыбаться, отныне у меня нет другого выбора.

11

Уже более часа Эл Миллер сидел в маленькой модерновой приемной мистера Найта. На нем был его лучший костюм, лучший галстук и лучшая рубашка, лучшие блестящие черные туфли. До сих пор не было никаких признаков мистера Найта, дверь в его кабинет оставалась закрытой, хотя время от времени из-за нее слышались какие-то звуки.

Мой разум знает то, чего не знает тело, думал Эл. Разум знает, что все это заговор, надувательство. Но тело направляется по иной линии, оно считает это высшей точкой подъема. Выдающимся успехом. Все его гормоны выпущены на волю – нарочно, теми, кто знает, как такого добиться. Они управляют моим телом, осознал он. Только крохотная часть моего сознания способна смотреть и видеть. Видеть ложь и подтасовку, видеть, как работает их механизм.

Взять хотя бы это длительное ожидание. Оно делает тебя все более и более беспомощным. Более зависимым. Заставляет молить, чтобы тебя приняли. Когда девушка скажет, что мистер Найт готов меня принять, я буду рад войти в его кабинет. И рад буду согласиться на эту работу, просто-таки счастлив. Это не будет притворством. Потому что теперь существует возможность даже еще похуже. Возможность того, что всем этим я занимался впустую, без толку.

– Сейчас мистер Найт вас примет, – сказала девушка, сидевшая за столом.

Сразу же, как автомат, он поднялся на ноги. Ловко повернулся и прошел через открытую дверь в кабинет Найта.

Сидевший там мужчина был ненамного старше Эла, но обладал круглым, гладким, розовым, тщательно выбритым лицом с двойным подбородком. Упитанный, хорошо одетый, с прекрасным маникюром; привлекательный, в благодушном настроении. Беззаботный тип, которому не о чем тревожиться и нет никакого повода быть угрюмым.

– Присаживайтесь, – сказал Найт, указывая на стул.

Эл уселся.

– Как себя чувствуете?

– Прекрасно, спасибо, – сказал Эл.

– Простите, что заставил вас ждать, – сказал Найт.

– Ничего, – сказал Эл.

– Значит, у вас нет никакого опыта в деле звукозаписи, – сказал Найт, задумчиво постукивая по столу карандашом.

– Нет, – подтвердил Эл.

Найт размышлял. Внезапно он поднял взгляд и принялся изучать Эла с безмолвной свирепостью. Его светлые глаза излучали такую властность, что Эл почувствовал себя парализованным; он мог лишь беспомощно смотреть в ответ.

– Хорошо, – сказал Найт. – Мы займемся тобой, парень. – Он поднялся со стула. – Таков наш курс. Мы ищем не опыт. Мы ищем верного человека. – Все это теперь вываливалось безостановочно. – Мы полагаем, что следующей бомбой в звукозаписи – черт, в популярной музыке на ТВ или где угодно еще – станет «парикмахерский» стиль, барбершоп[21].

– Понимаю, – сказал Эл.

– Барбершоп, – повторил Найт. – Но не старая гармонизация, не старое сентиментальное мурлыканье в унисон. Это будет барбершоп с новым звучанием, электронный барбершоп. С огромной духовной силой. Он подстегнет нацию. Современная наука предоставит барбершопу то, чего ему всегда недоставало, а именно – современное качество, к которому потянутся современные люди, например, подростки. Мы запускаем новую линию. Она называется «Харман-Э». Это будет барбершоп, и за полгода он превзойдет все остальное. – Усевшись на стол, Найт снова разглядывал Эла. – Знаешь, откуда придут выдающиеся барбершопперы? – спросил он.

– Нет, – сказал Эл.

– Из маленьких городков, – сказал Найт. – Здешних, калифорнийских. Модесто, Трейси, Вальехо и тэ пэ. Не из сельской глубинки и не из крупных городов. Именно в маленьких городках настоящий становой хребет Америки, оттуда все мы явились и туда все мы хотим вернуться.

– Я родился в Сан-Елене, – сказал Эл.

– Знаю, – сказал Найт. – Потому тебя и выбрали. Ты поешь?

– Нет, – сказал Эл.

– А я – да, – сказал Найт. – Пою барбершоп. Собственно, я только что вернулся из Эль-Пасо, штат Техас, со съезда барбершоп-балладистов. Вот.

Он залез к себе в стол, достал глянцевую фотографию и протянул ее Элу. На фотографии был Найт в старомодном полосатом жилете в компании еще трех человек, одетых точно так же. Каждый держал в руке котелок.

– Моя группа, – сказал Найт. – Мы поем три раза в неделю, по вечерам, в ветеранских организациях, в больницах, на частных вечеринках, для детей. И моя жена…

Он дал посмотреть Элу еще одну фотографию. На ней были четыре молодые женщины в тафтяных платьях. Каждая держала крошечный зонтик.

– Та, что сзади, – моя Нора, – сказал Найт. – Ухо – это осциллоскоп. Ты знал? Оно не различает звуков, частота которых разнится меньше чем на два герца. Да, это факт. Наша музыка темперирована. Это сделал Бах[22]. А барбершоп возвращается к нетемперированной музыке, к ренессансной полифонии. Барбершоп, знаешь ли, читается снизу вверх. А не слева направо. Мы пытаемся заставить связки резонировать. Это требует пяти лет практики. Связки резонируют, когда различие голосов по частоте не превышает двух герц. Звуки усиливаются. Сейчас я тебе покажу. – Он прошел к большому консольному проигрывателю в углу кабинета. – Эта группа, – сказал он, вытаскивая долгоиграющую пластинку и устанавливая ее на проигрыватель, – победила в Международном конкурсе по барбершопу в пятьдесят девятом. Называется «Ученики Аристотеля».

Он запустил пластинку. Песня называлась «Когда в твоих руках тюльпан».

Эл, слушая ее, пытался понять, почему она звучит так неприятно. Сначала он подумал, что дело в громкости. Найт включил звук на полную силу, так что все в кабинете содрогалось и вибрировало. Но причина была не в этом: Эл часто сидел в барах, слушая орущие музыкальные автоматы, но никогда прежде подобного не испытывал, никогда прежде громкий звук не вызывал у него физической дурноты такого рода. Наконец он понял, что дело было в проникающем свойстве голосов. Это как-то воздействовало на ушную серу, из-за чего он чувствовал головокружение и неустойчивость. Даже когда песня закончилась, его организм оставался разлаженным; Эл вынужден был сидеть, уставившись в пол и воздерживаясь от каких-либо движений.

Этот звук проникал как чистая вибрация, чистое сотрясение воздуха. Это был звук, низведенный до числа, как говорил Найт, числа колебаний в секунду, звук, изначально исходивший от четырех деревенщин-вокалистов, которым удалось настроиться на абсолютно одинаковую высоту, – разброс укладывался в крошечный промежуток, – звук, усиленный затем с помощью всех современных электронных устройств, звуковых камер и всего такого прочего, так что в конце он, как есть неприятный, уже не имел отношения к тому, что сделали исполнители. От исходного звука можно было укрыться, но этот конечный продукт, осознал Эл, достанет человека через бетон, мешки с песком и сталь, в бомбоубежище и даже в могиле. Это было, как сказал Найт, естественным очередным достижением в области средств популярной музыки, которое, возможно, окажется последним достижением, окончательным. Прежде всего сама мелодия являлась несущественной; певцами выступали любители, вероятно, подобные самому Найту, – упитанные, оптимистичные, по три вечера в неделю посвящающие пению в «парикмахерском» стиле, закончив свой рабочий день и отужинав. И все они, конечно, жили в маленьких городках.

– Обертоны, – говорил между тем Найт. – Гармонические призвуки. Это то, чего изредка добивается Будапештский струнный квартет. Они работают на инструментах, имеющих лады. – Он выключил проигрыватель. – Слышал что-нибудь похожее?

– Нет, – сказал Эл.

– Не то что старый барбершоп, верно? Это тебе не братья Миллз. – Убирая пластинку, Найт повернулся к Элу: – Что ты об этом думаешь? – Он смотрел на Эла очень серьезно.

– Самая худшая дрянь, какую мне только доводилось слышать, – признался Эл.

Серьезное выражение лица Найта ни в малейшей мере не изменилось.

– Ты прав, – сказал он. – Ты выразился совершенно правильно. Но ты упускаешь главное. Это хорошо, потому что это так плохо. В то, что ты слышал, вложено много времени, таланта и искренности. Чтобы произвести такой звук, потребовалось много жестоких разочарований и пота. И это присутствует в звуке, ты можешь это расслышать. Такая штука появилась не случайно, это не отход производства при попытке сотворить нечто лучшее. Это не какой-то посредственный звук. Это звук, который ты запомнишь. Ты не сможешь выбросить его из головы. Он будет храниться там и через шесть, и через десять недель. Он производит впечатление. Посредственная вещь впечатления не производит и забывается сразу же, как отзвучит. Думаешь, ты сможешь забыть, как «Ученики Аристотеля» поют «Когда в твоих руках тюльпан»? Не обманывай себя. Ты этого не забудешь. А посему эта вещь гарантированно станет хитом. Своеобразие. У этого звука есть своеобразие. Когда «Ученики Аристотеля» исполняют «Когда в твоих руках тюльпан», ты знаешь, что это такое, и не спутаешь ни с чем другим. Да, этот звук плох. Он настолько плох, что это достижение, сопоставимое с Элом Джолсоном, или Джонни Рэем, или любым другим из выдающихся исполнителей. С сестрами Эндрюс.

– Понимаю, – сказал Эл.

– Понимаешь? – сказал Найт. – Ты вот сказал «худшая дрянь». Ты назвал «худшим» то, что войдет в сердца американцев по всей стране и станет частью их жизни. Таково твое понимание «худшего»? Нечто такое, что доставляет удовольствие и краткое избавление от тревог и страхов нашего времени, времени водородной бомбы? Ну и ну, Эл. Если это, по-твоему, «худшее», что же тогда ты назовешь «хорошим»? То, что усиливает эти страхи? То, что делает нашу жизнь чуть более невыносимой?

Последовало молчание.

– Эти парни, – сказал Найт, – «Ученики Аристотеля» – я знаю их лично, это мои добрые друзья – получили массу удовольствия, когда делали эту запись. Они не интеллектуалы. Они не учились в колледжах, не читали Канта. Это просто хорошие, простые, веселые парни, которые любят собираться по вечерам вместе и петь. А мы хотим распространить это их удовольствие, поделиться им со всеми остальными, штампуя пластинки с их обертонами. Таков наш бизнес. Вот для чего мы здесь. И вот для чего будешь здесь ты, если найдешь возможным принять наше предложение. Мы не пытаемся изменить мир. Мы не просветители и не реформаторы. Мы доставляем удовольствие, а не отдаем распоряжения. Это плохо?

– Нет. Это хорошо, – сказал Эл.

– Да, это хорошо, – сказал Найт. – То, что делают эти парни, хорошо, хорошо для людей. Это единственное добро, какое мы знаем. Когда это слышат профессиональные музыканты, они с ума сходят. Ты бы видел их лица. На такое стоит посмотреть. Они знают, что слышат звуки, исчезнувшие сотни лет назад. Звуки, которые, как они думали, им никогда в жизни не придется услышать. Так, а теперь о том, что мы собираемся сделать с тобой, Эл, здесь, в «Пластинках Тича». Мы собираемся отправлять тебя в маленькие города, которые ты так хорошо знаешь, где ты будешь слушать разные «парикмахерские» группы, пока не найдешь для нас таких парней, что не уступали бы «Ученикам Аристотеля». Тогда ты связываешься с нашими ребятами, специалистами по отыскиванию талантов и доведению их до кондиции, и мы высылаем бригаду с магнитофоном «Ампекс» и каким-нибудь договором и записываем их на пленку.

– Полагаете, моей подготовки для этого хватит? – спросил Эл.

– Для чего-то нового, – сказал Найт, – нового по-настоящему, такой вещи, как подготовка, не существует.

– Я не музыкант, – сказал Найт. – Почему вы не наймете музыканта?

– Это не имеет никакого отношения к профессии музыканта. Мы занимаемся звукозаписью. Например, записываем рев спортивных машин, а это становится случайно одним из наших бестселлеров. «Звуки из Сибринга». Ты знаешь, доказано, что быстрее всего бобы растут под запись выхлопов спортивного автомобиля.

– А на втором месте что?

– Симфонии, – сказал Найт. – Под них они тоже быстро растут.

– Мне кажется, вы выбрали не того человека, – сказал Эл. – Все, что я знаю, это торговля подержанными автомобилями.

– Зарплата составит пятьсот пятьдесят в месяц, – сказал Найт. – Плюс бензин и масло, разумеется. Через девяносто дней, если все пойдет хорошо, базовая зарплата дойдет до шестисот, а еще через шесть месяцев – до шестисот пятидесяти. Хочешь ты такую работу или нет? Если нет, то у меня много дел. – Найт вернулся за свой стол, сразу же придвинул к себе бумаги и начал их просматривать.

– Я согласен, – сказал Эл.

Работа оказалась лучше, чем он ожидал. И зарплата – тоже. В конце концов, это не было работой продавца.

А потом он понял, что купился на прием заниженных ожиданий. К нему применили еще один трюк, известный каждому автомобильному дилеру; его заставили думать, что все будет хуже, чем на самом деле, так что когда ему сообщили о реальном положении дел, он был так счастливо удивлен, что сразу же принял их предложение.

Но и это еще не все. Почему его наняли? Почему они хотели, чтобы он на них работал? Потому что он приехал из Сан-Елены. Не больше и не меньше. Он не мог предложить ничего другого, что могло бы их заинтересовать, ни таланта, ни опыта, только свое провинциальное происхождение.

– Предположим, выяснится, что я солгал, – сказал он неожиданно. – Предположим, я родился не в Сан-Елене; предположим, на самом деле я родился в Чикаго.

– Мы проверяли, – сказал Найт.

– Это все, что вы во мне видите? – спросил Эл. – Ничего больше?

Это казалось ему крайне важным.

– Ты знаешь эти городки, – сказал Найт. – Пойнт-Рейс, Трейси, Лос-Гатос, Соледад. Это твоя стихия. – Он перелистывал бумаги. – И ты знаешь эти проселочные дороги. Не заблудишься. Это же смертельный номер, ваши дороги! Сплошной гравий да колдобины. Как раз те дороги, среди которых ты вырос. – Он уставился на Эла своим пристальным взглядом. – Чтобы искать «парикмахерские» группы в этих городках, потребуется много ездить. Придется ездить дни напролет. – Возвращаясь к бумагам, он добавил, отчасти самому себе: – А если твоя машина застрянет или сломается, ты можешь починить ее сам. Ты знаешь, как это сделать.

После паузы Эл сказал:

– Когда мне приступать?

– В понедельник, – пробормотал Найт. – Тогда и увидимся. Приходи к девяти утра. Спроси Боба Росса. Он руководит этим проектом. Росс доводится Харману зятем. Это великий проект Хармана, тот, которому он оказывает всевозможную поддержку.

– Я думал, он поддерживает проект по ранней классике, – сказал Эл.

– Марку «Антика»? Публика еще не созрела. Может быть, в следующем году.

Было очевидно, что Найт закончил с ним разговор; он погрузился в свои бумаги. Ничего не оставалось делать, кроме как уйти, и Эл закрыл за собой дверь кабинета.

Хотя Элу представлялось катастрофой получить работу единственно из-за того, что он родился в Сан-Елене, его жена отнеслась к этому иначе. Она сочла это большой удачей.

– Вообрази, что ты родился бы не в Сан-Елене, – сказала она тем же вечером. – Тогда бы ты не получил этой работы. Или представь, что они не были бы заинтересованы в таком проекте, чтобы записывать музыку в маленьких городках. – Она говорила и говорила, пребывая в полном восторге; эта работа представлялась ей очень привлекательной, так как подразумевала, что они смогут выбраться из области Залива. – Может, мы поселимся где-нибудь возле Сономы, – сказала она. – Мне всегда хотелось там жить. Или где-нибудь на Русской реке. Мне нравится быть рядом с водой.

– Они меня унизили, – сказал Эл.

– Да нет же, это только в твоем воображении. Ты проецируешь свои собственные мотивы на весь мир; ты во всем видишь трюки автомобильных дилеров только потому, что сам занимаешься подержанными машинами. У них была для тебя одна работа, но потом этот проект не прошел, и тогда им хватило порядочности разузнать о тебе побольше и обнаружить у тебя другую способность, которой они могут найти применение. По-моему, это сулит только хорошее. Все говорит о том, что это находчивые, сообразительные люди. Жду не дождусь, когда ты познакомишь меня с этим мистером Харманом.

– Может, я сумею напасть на золотую жилу в Арройо-дель-Секо, – сказал Эл. Это был самый маленький городишко, который он мог припомнить навскидку.

– И ты будешь работать непосредственно с зятем самого босса, – сказала Джули. – Это означает, что дорога для тебя будет открыта, что ты сможешь подняться до самой вершины.

– Убив его? – сказал Эл. – И сев на его место? – Это прозвучало, словно цитата из «Макбета».

– Сразу же сделавшись незаменимым, – сказала Джули. – Это ключ к успеху. Я читала статью об этом в каком-то женском журнале; погоди – сейчас я его найду. – Она принялась шарить по квартире.

Нет никакого успеха, думал Эл, в работе, которая требует, чтобы ты обыскивал один маленький городок за другим, чтобы найти худшие из вокальных групп, которые только возможны. А потом, когда худшие из возможных вокальные группы будут найдены, их будут записывать с помощью худших из возможных современных технологий звукозаписи. Эл представлял себе, как рыщет дальше и дальше, по все более расширяющимся кругам, пока не окажется за пределами Калифорнии; в поисках самой худшей из возможных на свете вокальных групп он достигает Орегона, затем Айдахо, Вайоминга, Нью-Мексико, Небраски и Миссисипи, а потом наконец охватывает все Соединенные Штаты. И вот финальный триумф – открытие самых худших из худших; благодаря ему, Элу Миллеру, на свет будет извлечена вокальная группа настолько никудышная, что хуже нее найти уже невозможно, сколько бы ни длились поиски. И тогда он уйдет на покой. Он выполнит свою работу для страны и нации.

– Бедный Доктор Мадд, – сказал он вслух.

– Что? – спросила Джули, приостанавливая свои поиски.

– Пес Тути Дулитла, – сказал Эл. – Он упустил свой шанс. То, что он делает, нельзя услышать. Нельзя записать.

Ни в старом звучании, ни в новом, подумал он. Пес, который тычет носом воздушные шарики, теперь не сможет стать частью американского образа жизни, потому что это не годится для высококачественного воспроизведения.

Если бы Доктор Мадд мог напевать спиричуэлс, пока подкидывает шарики, подумал Эл, тогда бы у него был шанс. Но это значит просить о невозможном. Потому что даже у электронной промышленности должны быть какие-то пределы.

И бедный Тути Дулитл, подумал он. Воображает, что ключ к успеху лежит в том, чтобы обладать неимоверным обаянием. Неудивительно, что и он упустил шанс. То время миновало. Необычное, поразительное больше никому не нужно. Теперь требуется все затрапезное. Требуются простолюдины. Успех теперь в руках у трио пухлых и улыбчивых девиц-дилетанток, которые носят первые попавшиеся платья и раскачиваются взад-вперед, исполняя песенку «Старый мельничный ручей»[23]. Ошибка Тути состоит в том, что он не родился в Сан-Елене, или в Монпелье, штат Айдахо, или в каком-нибудь подобном месте. Он был обречен с самого начала.

А что до меня, подумал Эл, то я тоже чуть было не упустил свой шанс. Но теперь мне показали верную дорогу.

В понедельник утром Эл Миллер поступил на работу в фирму Хармана. Секретарша направила его в кабинет на третьем этаже, где его встретили двое сотрудников, один из которых оказался инженером звукозаписи, а другой – зятем Хармана, Бобом Россом. Между ними находился магнитофон «Ампекс», питаемый от батарей, алюминиевые бобины с пленкой, микрофоны, усилители и переносные динамики.

На Россе был коричневый шерстяной костюм, узкий галстук и массивные очки. Он приветствовал Эла глубоким, едва ли не дикторским голосом, который поразил Эла контрастом с его круглолицым, почти детским лицом. Одет он, конечно, был очень стильно, но сложен так дурно, что представлялся Элу юнцом-переростком. Держался он тоже чересчур серьезно, по-мальчишески важно.

– Вы водитель? – спросил Росс.

– Полагаю, что так, – сказал Эл. – Меня только что наняли.

– А, Мильтон, – сказал Росс.

– Нет, – поправил его Эл, – Миллер.

– Вы сможете управиться с грузовиком с четырехскоростной коробкой передач?

– Конечно, – сказал Эл.

– Пойдемте, – сказал Росс. – Давайте загрузим все эти штуки и поедем; нет смысла терять здесь время.

Эл стал собирать оборудование, инженер звукозаписи к нему присоединился, между тем как Росс просматривал скоросшиватель с бумагами. Инженер пошел впереди, и они спустились и вышли на парковку, где стояла не самого последнего года выпуска полуторатонка «Дженерал моторс».

– Куда поедем? – спросил Росс у Эла, когда все оборудование было наконец загружено.

– В Форт-Брэгг, – без промедления ответил Эл.

– Это там мы найдем то, что нам нужно? – спросил Росс.

– Точно, – ответил Эл. Он выбрал этот город наугад. Никогда в нем не бывал. На дорогу туда и обратно требовался целый день, и он предвкушал путешествие.

– Не следует ли нам начать ближе к дому? – спросил Росс. – Между нами и Форт-Брэггом немало других городков.

– Их уже все перебрали, – сказал Эл.

– Черт, – сказал инженер звукозаписи. – Если мы поедем в такую даль, это займет не меньше пары дней.

– Будем реалистами, – сказал Эл. – Нам надо выбраться из зоны хорошего приема телепрограмм. ТВ разрушило естественную народную культуру в радиусе сотни миль отсюда.

– Вы, кажется, очень уверены в своем суждении, – сказал Росс.

– Я давно в этом бизнесе, – сказал Эл.

– Если мы отправляется так далеко, то мне лучше предупредить жену, – сказал инженер.

Он извинился и пошел звонить по телефону. Росс достал трубку и самозаклеивающийся пластиковый кисет и, прикуривая, сказал Элу:

– Откровенно говоря, мне совсем не улыбается уезжать далеко от Залива. До сих пор большинство наших записей мы делали в клубах Сан-Франциско. Многие самодеятельные певцы рвутся приехать сюда, и мы нашли немало джазовых и поп-исполнителей в таких заведениях, как «У Фэка номер два», «Черный ястреб» и «Голодный-один».

– Прекрасно, – сказал Эл. – Посидите в клубе «У Фэка номер два» и посмотрите, сколько пройдет времени, прежде чем там появится подлинный «парикмахерский квартет». И чтобы у него еще не было контракта.

Вскоре они уже ехали по шоссе, Эл сидел за рулем. Боб Росс попыхивал своей трубкой и читал специализированный журнал. Инженер звукозаписи привалился к дверце со своей стороны кабины и вскоре уснул.

– Я восхищаюсь вашим мужеством, – сказал Росс, на мгновение отрывая взгляд от журнала. – Как вы отстаиваете вашу точку зрения.

– Спасибо, – сказал Эл.

– Мы поедем дальше, – сказал Росс. – Однако, полагаю, надо остановиться на минутку у дома моего тестя и посоветоваться с ним. Прежде чем мы отправимся в такую даль.

Он указывал Элу направление среди холмов Пьемонта, вдоль улиц с высокими деревьями и террасными садами, которые обнесены были каменными заборами, заросшими плющом. Вскоре они остановились возле дома, который сильно вдавался вглубь от улицы и перед которым высился ряд тополей.

– Зайдем вдвоем, – сказал Росс, проскальзывая мимо спящего инженера и ступая на тротуар. – Он сегодня дома. Приступ сенной лихорадки.

Они вместе зашагали по мощенной каменными плитами дорожке, мимо клумб с увядающими розами и гладиолусами. Росс повел его вокруг торца здания, к патио позади него, где они и нашли Криса Хармана. Тот загорал в купальных трусах, распростершись на махровом полотенце, и слушал портативный радиоприемник. Рядом с ним стоял высокий стакан чая со льдом и лежала стопка «Ю. Эс. ньюс энд уорлд рипорт». Когда они приблизились, он повернул голову.

– Здравствуйте, – сказал он радушно.

– Мы не займем более минуты, извините за беспокойство, – сказал Росс.

– Ничего страшного, – сказал Харман и оперся подбородком на сложенные руки.

– Мы направляемся в Форт-Брэгг, – сказал Росс, – чтобы разыскать там какие-нибудь барбершоп-квартеты, никем еще не ангажированные.

– Нет, только не это, – сразу сказал Харман.

– Почему? – спросил Эл.

– Это совсем не та область. Форт-Брэгг стоит слишком близко к воде. Там, вдоль побережья, всегда холодно и туманно. Это край лесорубов. А барбершоп вы найдете в фермерских поселениях. В долине Сакраменто или Сономы. Там, где жарко и сухо, где равнины. Положитесь на мое слово. – Он с трудом принял сидячее положение. – Не сочтите это за насмешку над вашим предложением, Эл, но поезжайте в округ Сонома и поищите что-нибудь в Петалуме.

– Вы знаете Петалуму? – спросил Эл.

– Ну разумеется, – сказал, улыбаясь, Харман. – Постоянно там бываю. Лучшие цыплята и яйца в мире.

– Мы туда съездим, – сказал Росс. – Дорога туда займет не больше двух часов.

– И не забывайте, – сказал Харман со своей вежливой, приветливой улыбкой, – что поблизости есть и другие городишки. Севастополь, Санта-Роза, Новато. Это густонаселенный фермерский район, притом очень жаркий. Очень скучный район. Как раз такой, что и нужен для барбершопа. – Он встал на ноги и надел голубой с белым халат, который подпоясал шнуром. – Со временем у вас будет масса возможностей поупражняться в своих суждениях, Миллер, – сказал он. – Простите, что ставлю крест на вашем замысле, но, как известно Россу, у меня хорошее чутье в такого рода делах.

– Знаю по собственному опыту, – сказал Росс.

– Всегда рад поучиться, – сказал Эл. – Я полагаю, что довольно неплохо разбираюсь в этой области, но всегда готов узнать что-то новое. Человек никогда не перестает учиться в школе жизни.

– Как насчет того, чтобы чего-нибудь выпить? – спросил Харман. – Прежде чем вы отправитесь в эту долгую и жаркую поездку?

– Было бы ужасно мило, – сказал Росс.

– Спасибо, – сказал Эл. – И правда, в самый раз.

– Тогда прошу меня извинить, – сказал Харман и удалился в дом.

Они остались в патио одни. По радио продолжала играть музыка.

– Вы узнаете много большее, – вскоре сказал Росс, – работая в фирме Хармана. Крис поистине изумительный человек, настоящий гигант. Вы, наверное, воображаете, к примеру, что Крис главным образом занимается бизнесом в области звукозаписи. Ничего не может быть дальше от истины. В основном он занимается инвестициями.

– Понятно, – сказал Эл.

– Он стоит около двух миллионов долларов, – сказал Росс. – Этим все сказано. А еще он один из главных спонсоров Оклендского отделения организации, занимающейся помощью инвалидам. Он много лет всемерно поддерживает либеральное движение. Человек он отзывчивый и образованный, очень хорошо разбирается в гуманитарных науках. Да вот хотя бы – Платона он читает в подлиннике, по-гречески. А еще увлекается филателией. Его коллекция ранних британских марок не уступит ничьей другой на всем Западном побережье.

– Вот это да, – сказал Эл.

– Он все вам покажет в своем доме, – сказал Росс. – Теперь, когда вы стали частью команды. Он для всех доступен. У Криса совершенно нет снобизма, он даже не знает, что это такое. Когда он идет что-нибудь купить, например утреннюю газету, то он так же любезен и вежлив с продавцом… – Росс повел рукой, – как со своими домочадцами и друзьями. Он не делает различий. Для него человек есть человек. Это чистая правда.

– Ну и ну, – сказал Эл.

– Это признак настоящего аристократа, – сказал Росс.

– Полагаю, что так, – сказал Эл.

– Так говорят даже те, кто терпеть его не может, – сказал Росс.

– Кто же его терпеть не может? – спросил Эл. – Как вообще такое возможно?

– О, его многие не выносят, – сказал Росс. – Вы будете удивлены. У него много врагов, которые желают ему всех бедствий на свете и не упустят любой возможности сказать о нем какую-нибудь гадость – главным образом, за глаза.

– Почему? – спросил Эл.

– Я долгое время задавал себе этот вопрос. Это из-за его везения. Они могут простить ему его воспитание и образование, его таланты в области бизнеса и культуры. Но не его удачливость. Они готовы простить ему даже его богатство. Но удачливость…

Росс повел рукой, рассыпав табак из своей трубки. Горящая крупинка упала на землю, и он, смочив слюной пальцы, аккуратно ее загасил.

– Они думают, что им тоже должна улыбаться удача, – сказал Эл.

– Верно, – сказал Росс. – Она должна быть поровну распределена во всем цивилизованном мире. Разумеется, будь это так, то такой вещи, как удача, вообще бы больше не было; никто бы даже не знал, что означает это слово. Я имею в виду, давайте поразмышляем, что такое удачливость.

– Удачливость – это когда перед тобой все расступается, – сказал Эл.

– Удачливость – это способность использовать шанс, – сказал Росс. – Это значит, что, когда что-то идет не так, ты можешь обратить это себе во благо. Это не означает, скажем, что у тебя на руках всегда хорошие карты. Не означает, что тебе всякий раз достаются три туза и два короля. – Обратившись к Элу лицом, он сказал: – Это означает, что ты можешь выиграть даже с никудышными картами, потому что неким образом, неведомым для всех остальных, ты способен сделать плохие карты хорошими. Вы следите за моей мыслью?

– Да, – сказал Эл. – И эта новая концепция в самом деле завораживает.

– Тогда, может, вы объясните мне, как это происходит, – сказал Росс. – Я наблюдаю за ним уже шесть лет и, откровенно говоря, не могу ничего понять. Скажем, он покупает часовую мастерскую. На следующий день изобретают автоматическое устройство для починки часов, и кто-то устанавливает такое устройство на тротуаре прямо напротив; все, что надо сделать, это опустить туда испорченные часы, а через пять секунд они появятся обратно, уже отремонтированные. За, скажем, шесть центов. Любого другого это разорило бы.