Призывал он и к социальному равенству, требовал веротерпимости по отношению ко всем конфессиям и т. д.
      Эта форма "очищенного жидовства" и социанства быстро распространилась по территории Польши и Литвы. Не имеет смысла пересказывать историю протестантизма в этой стране. Ясинский отметил, что в конце XVI – начале XVII в. на территории Украины произошел значительный рост числа субботников.
      Писатель останавливается на любопытной фальсификации – распространении вымышленного письма половца Ивана Смеры, который, согласно легенде, был якобы придворным врачом князя Владимира. Легенда гласит, что Смера был послан в Грецию для исследования вер. В Александрии он нашел совершеннейших христиан и принял их веру. В его отсутствие Владимир крестился по греческому образцу. Смера больше не вернулся на Русь, а послал письмо князю на болгарском языке, выбитое на медной доске. Доска была обнаружена в русской церкви св. Спаса неподалеку от Самбора во второй половине XVI в. В это время киевской митрополией ведал Онисифор Девочка, принадлежащий к тринитариям и под влиянием "медного" письма впавший в "совершеннейшее христианство", но "окончательно с еврейской окраской"22. В своих взглядах митрополит опирался на письмо Смеры, где было сказано, что наступит время, и славянский народ соединится для "похвалы и исповедованья Единого Бога Израилева, а с ними вместе и последний иудейский народ вместе с прочими народами познает учение Христа и получит спасение, потому что покорится воле Бога своего"23. Это уже близко к идеям Вл. Соловьева из "Трех разговоров".
      Как бы то ни было, но еврейский рационализм был распространен во многих шляхетских фамилиях, например в семье знаменитого Немирича, во времена гетмана Ивана Выговского. Это уже конец XVII в. Рассказывает профессор и о Саббатае Цви и саббатианстве, сближая это религиозное течение с социанством: "Основной догмат их был такой же, как и у талмудистов: спасется только Израиль, и только Израилю принадлежит мир"24. В следующем веке появляется Франк, учение которого профессор также сближает с социанским движением.
      Франкисты лишь наружно принимали христианство, но внутренне считали себя богоизбранным народом и тайно праздновали субботу. Далее лектор делает важнейший вывод: общение с евреями, даже поверхностное, приводит к тому, что христиане попадают под их влияние. В действительности же происходило обращение очень незначительного числа христиан в еврейство, а вот среди евреев было огромное количество насильственно крещеных. Многие шляхетские фамилии, точнее семейства малороссийских старшин, своим корнем имели еврейство: Герцики, Марковичи, Нахимовы (Нахименко), Скоропадские (через Герциков), Новицкие, Боруховичи, Модзалевские, Перекрестовы (Перекресты), Яценки и многие другие. Правда, в уста другого персонажа, еврея, вкладываются весьма корявые слова: "Гораздо легче ожидовлять христиан, чем охристианивать нашего упрямого лапсердачного племени".
      Сам писатель Иероним Ясинский недвусмысленно указывает на возможность своего еврейского происхождения от франкиста, "жидка, принявшего фамилию Ясинского"25.
      Для красного словца не пожалеешь и родного отца!26 Далее сюжет развивается следующим образом. В руки профессора попадает Евангелие, принадлежащее семейству князей Корицких, предков настоящего хозяина, а также хроника этой семьи, по-видимому, составленная образованным священником, испытывающим сильное влияние социан. Профессор подтверждает подлинность всех фактов, приводимых в рукописи, ибо они проверяются другими историческими документами. Хроника относится к середине XVI в. Замысел всего романа-хроники сводится к рассказу о социанских корнях семейства. Так, князь Ефстафий Корицкий, один из первых магнатов Волыни, примкнул к этому движению. Фамильный герб Корицких свидетельствует об их принадлежности к потомкам Рюриковичей. Начало материального упадка этой семьи как раз связано с кн. Ефстафием, который занимался чернокнижием, но был "светел умом", очень много помогал социанам – искателям истины, " а еще вернее "жидовствующим"27. Сам князь отрицал таинство Св. Троицы, божественность Иисуса и Св. Духа, бессмертие души и т. п. По доносу он попал под суд трибунала и две трети его имения оказались в руках правосудия, оправдавшего его.
      Для нас значительный интерес представляет сын Eфcтaфия – князь Юрий. Он воспитывался за границей, где получил блестящее образование; "славился ученостью", пишет хроникер. Его готовили к военной карьере, но он принялся за изучение еврейского языка и кабалистики.
      Вернувшись на родину, молодой князь сдружился с евреями; его главными советчиками были раввины. Он тайно принял иудаизм и женился на еврейке, хотя до этого был женат на княжне Заславской и имел от нее сына. Хронист отмечает, что князь Юрий чаще бывал в синагоге, которую он богато изукрасил, чем в церкви. Его нетерпимость к официальной религии простерлась до того, что он приказал срубить в храме крест. Это несколько странно для человека, вышедшего из движения, требующего религиозного равноправия, но это противоречие не останавливает писателя. При этом, как принято в аналогичных случаях, повествуется о чуде, происшедшем в момент сокрушения креста. Его отец, прослышав о последнем подвиге сына, скончался от испуга. Сын оплакивал смерть отца по еврейскому обычаю, посыпав голову пеплом. Собрав раввинов в своем доме, он отпраздновал Пасху, скорбя, что иудеи не вполне признают его своим. Далее повествуется о благодеяниях князя Юрия евреям и, наоборот, об обременении народа непосильными податями и работами. Вероятно по доносу, а может быть с целью обогащения, "новые" судьи, которые "сообразили, что можно из тощих стать жирными", нагрянули в дом князя в пятницу "на шабас" в Каменный Брод. Был арестован сам князь и его незаконная жена-еврейка. Откупаться он не стал: князь предпочел мученический венец, стяжав себе равную славу на небесах вместе с Авраамом и Моисеем, к чему его склоняли евреи. На суде Юрий Корицкий вел себя с достоинством, не отрекаясь от своих взглядов. За переход в иудейство он был приговорен к сожжению на костре.
      Это было в 1550 г., почти одновременно в "Польской Украине и в Великой Польше" сожгли еще несколько шляхтичей, перешедших в иудаизм. Казнь знатных дворян и магнатов всколыхнула Польшу, и сейм в 1552 г. постановил, чтобы впредь обвинения в измене религии не могли быть возбуждаемы ни при каких условиях, дабы не нарушать шляхетскую вольность, а детям казненных было решено вернуть конфискованное. Последнее, впрочем, вряд ли было исполнено28. С этого времени род Корицких стал хиреть. А сын князя Юрия от первого брака Андрей стал палачом еврейского народа. О его жестокостях ходили легенды. Сам Наливайко дал ему прозвище Пила. Итак, отец был мучеником за иудаизм, а его сын стал мучителем евреев.
      Соотнесемся со временем – середина XVI в. Да, действительно, 10 июля 1539 г. была обнародована обширная "Королевская грамота Литовской раде о содействии дворянам, отправленным для сыска в Литве отступников от христианской веры в жидовство и о предании их суду". Король Сигизмунд объявляет всем радам великого княжества Литовского следующее: до сведения короля дошло, что некоторые христиане, проживающие в Кракове и других польских коронных городах, перешли в еврейство и выехали в Литву, где "проживают среди евреев и придерживаются их веры". Далее указ угрожает евреям, принимающим в свою среду новообращенных, и требует от них содействия в поисках скрывшихся бывших христиан. Равно также указано на ряд злоупотреблений при отыскании пропавших – власти занимались вымогательством мзды с еврейских обществ. Спустя недолгое время, 30 декабря 1540 г., воспоследовал новый указ короля, защищающий литовских евреев от возведенной на них клеветы, будто они тайно обрезывают христианских младенцев. Эта королевская грамота интересна и тем, что она аргументирована юридическим расследованием дела. С другой стороны, евреям вменяется в обязанность ни в коем случае не принимать христиан "в свой закон, не обрезывать их, не держать их в домах своих, под угрозою смертной казни и конфискации всего имущества"29.
      О связи еврейства и социанства косвенно свидетельствует наказ черниговских дворян послам на Варшавский сейм в 1665 г., где среди прочего сказано: "Страшное негодование возбуждает, если вспомнить, сколько злодеяний совершило безбожное еврейское племя, доказательства чему являются ежедневно, а как за подобные преступления арианская секта, состоявшая большею частью из братии наших, была изгнана, то нечестивые, исповедующие враждебную религию, должны быть по закону изгнаны из страны…"30 Католическая курия начала двойную атаку – и против сторонников Реформации, и против еврейства. Распространение протестанства объяснялось тлетворным влиянием евреев. Приверженцев Симона Будного (крупнейшего деятеля арианства в Литовской Руси XVI в.) церковь прямо называет "полужидами". В 1539 г. была сожжена на костре Екатерина Залешовская, уличенная в "склонности к еврейству". В связи с ее казнью по всей Польше разнесся слух, что "люди веры христианской к закону жидовскому приступили и обрезания сделали"31.
      Со времени трагедии, рассказанной Иеронимом Ясинским, прошло без малого полтораста лет. В 1719 г. в городе Вильно был сожжен принявший иудаизм "сын Великого пана Польского", некий Потоцкий, взявший при обрезании имя Авраам бен Авраам (Абрам Абрамович)32.
      Это, безусловно, исторический факт, ибо вплоть до революции во второй день Шевуот (Пятидесятницы) виленские евреи чтили память Авраама бен Авраама в день годовщины его трагической смерти специальной поминальной молитвой. В день 9 Аба, в месяц Элул и в течение десяти покаянных дней место захоронения его пепла посещается евреями. На его могиле нет памятника, там растет лишь низкорослое дерево33. Единственным источником информации о "благочестивом гере" является анонимная еврейская рукопись.
      Заинтересовался ее содержанием польский писатель Иосиф-Игнатий Крашевский (1812-1887), занимавшийся еврейской проблемой. (Великий писатель в течение двух с половиной лет в газете "Gazeta Polska" отстаивал свои взгляды, несмотря на злобные упреки в пристрастии к евреям.) Приобрел эту рукопись писатель от анонима, пожелавшего остаться неизвестным и продавшего манускрипт "на вес золота, а может быть и того дороже". При помощи Александра Элленбогена Крашевский перевел ее на польский язык, выпустив несколько мест, касавшихся прямой критики христианства. В русском переводе их пропуск объяснен в духе времени: "…они касались по всему видимому папы и его действий и, вероятно, шокировали чувства католиков"34. История этого гер-цедека, т. е. благочестивого прозелита, вкратце такова. У одного из польских магнатов, графа Потоцкого, был сын, обладавший недюжинными способностями. Он был послан отцом в Париж для усовершенствования в науках. По стечению обстоятельств в то же время там же учился и некий Заремба, из небогатой жмудской шляхты, посланный за границу на средства меценатов из Вильно. (Среди меценатов был друг его отца гетман Тышкевич.) На чужбине земляки сдружились и однажды, прогуливаясь, увидели старого немецкого еврея, сидевшего над книгой. Любознательность толкнула их познакомиться с этим человеком. Он и объяснил им основы иудаизма. При этом старик старался укрепить у молодых людей веру их отцов. Однако юноши, в поисках религиозной истины, решили проверить истинность католической веры и поклялись, если она окажется ложной, принять иудаизм. Потоцкий переезжает в Рим и поступает в духовную академию, где его покровителем оказывается сам папа. Юноша разочаровывается в христианстве и бежит в Голландию, убежище всех преследуемых в то время. Напомним, что социане пустили глубокие корни в Нидерландах, особенно в Лейденском университете, где была большая колония польских студентов-ариан. В Амстердаме печатались главнейшие сочинения социан и оттуда они распространялись по Европе. В Амстердаме Потоцкий принимает иудаизм. Его же приятель Заремба, окончивши курс в Париже, возвращается на родину и, забыв свою клятву, женится на дочери гетмана Тышкевича. При этом богатый Тышкевич сам выступает в роли свата, высоко оценив дарования будущего зятя.
      Заремба "стал велик между всеми панами. И все дела края зависели от его воли".
      Процветающий новый Иосиф вспомнил своего друга лишь тогда, когда распространились слухи об исчезновении Потоцкого из Рима. Происходит духовная драма: Заремба с семьей выезжает за границу и поселяется в Кенигсберге. Вот впечатление от немецкой жизни, несколько напоминающее инвективу Фета о Прибалтике: "И понравились им нравы людей прусских, что их сельские жилища красивее жилищ литовских и сельский житель там живет в лучшем доме, чем на Литве пан". Затем семья уезжает в Голландию. Заремба с сыном втайне от жены, покинув ее, принимают иудаизм. Обеспокоенная долгим отсутствием мужа и сына, она ищет их и узнает о поступке мужа. Кстати, в Амстердаме ей преподают урок религиозной толерантности, не прошедший для нее даром. В ужасе от случившегося женщина кричит: "Мой муж стал евреем". И посмеялись над нею люди и сказали ей: "Здесь вольно каждому поступать как ему угодно". Она выказывает необычайную силу духа и после подготовки принимает гиюр. Но даже в этот момент Заремба пытается разорвать связи с женой. Однако силой ума и интеллекта женщина преодолевает недоверие мужа и отправляется вместе с ним в Палестину. С этого момента пан Заремба сходит со страниц хроники.
      А Потоцкий между тем переезжает из страны в страну: едет в Германию, в Россию и, наконец, неузнанный возвращается в Литву. Поселился он евреем среди евреев в местечке Илья. Происходит трагедия: отец мальчишки-шалуна, которого за озорство приструнил гер, доносит светским властям о наличии в местечке поляка, перешедшего в еврейство. Гер попадает в узилище, где его признают пропавшим Потоцким. Происходит суд, и несмотря на увещания родных, духовных и светских властей, Потоцкий отказывается возвращаться в лоно католичества. В Вильно, недалеко от Замковой горы, после ужасных пыток, он был сожжен со словами еврейской молитвы на устах. По законам жанра, помилование из Варшавы запаздывает на сутки…
      Вероятно, трагическая история польского графа, ставшего гер-цедеком, была известна Ясинскому, который воспользовался рассказом Крашевского. В нашу задачу не входит анализировать влияние польского писателя на творчество Ясинского, но оно очевидно. В том числе – и увлечение мистицизмом. При внимательном анализе текста история, рассказанная Крашевским и не имеющая никаких документальных подтверждений, может рассматриваться не только как апология еврейства, но и как реальность. Речь идет о трех польских семьях: Потоцкие, Зарембы, Тышкевичи. Выбраны эти имена не случайно. Конечно, допустимо рассматривать эти фамилии как символы, типа Иванов-русский, Петренко-украинец и т. д. Тем паче что в еврейском идишистском фольклоре граф Потоцкий – имя нарицательное ("Теперь осталось уговорить графа Потоцкого", – говорится в одном анекдоте о сватовстве.).
      Но не только в этом дело.
      Потоцкие – старинный шляхетский род, герба Пилава, впоследствии ставшие графами.
      Нас интересует один из Потоцких, не граф, а герба Сренява, Вацлав Потоцкий (1621 или около 1623-1696), выдающийся польский поэт, родившийся в арианской семье, как сказано в одной из энциклопедий, принадлежащей к крайнему крылу Реформации.
      Учился он в школе социанов в Рациборске (неподалеку от Кракова). Долгое время жил за границей и в католичество перешел лишь в 1657 г., под угрозой полного изгнания из Польши и конфискации имущества. Внутренне Потоцкий не изменил своих взглядов. В его произведениях, большинство из которых не были изданы в свое время из-за церковной цензуры, доминирует гуманистический дух – забота о социальной защите крестьян, осуждение войн, преследований иноверцев, моральной деградации шляхты и паразитизма, испорченности и невежества духовенства. Во всяком случае, его близость к социанам несомненна, но, увы, годы жизни не подходят для идентификации этого Потоцкого с образом гер-цедека, да и капитуляция, даже внешняя, перед католичеством находится в противоречии с заданной темой.
      Из других Потоцких для нас интересен Леон Потоцкий, русский посол при Неаполитанском дворе, женатый на внучке барона Петра Павловича Шафирова.
      Интересно и то, что две упомянутые фамилии – Потоцкие и Тышкевичи – были связаны брачными узами: граф Александр Станиславович Потоцкий (1776-1845) был женат на Анне Тышкевич (1776-1867), родственнице короля Станислава-Августа. Анна Тышкевич была, по свидетельству современников, образованнейшей и умнейшей женщиной своего времени. Род Тышкевичей был графский. Семья отличалась интеллигентностью – в ней были археологи, писатели, этнографы. Но назвать конкретно кого-нибудь из этой семьи, причастной к судьбе гер-цедека, затруднительно. Третий герой сказания – Заремба. Зарембы – старый шляхетский род, также много давший польской и русской культуре. Можно лишь утверждать, что арианство (социанство), пустившее глубокие корни в Польше, в первую очередь было движением интеллигенции, т. е. шляхетским по преимуществу. Большинство видных семейств было затронуто этим движением и не исключено, что часть их (впрочем, очень незначительная) в поисках религиозной истины примкнула к иудаизму. История гер-цедека и Юрия Корицкого из романа И. Ясинского служит тому подтверждением.
      У И. Крашевского все действующие лица этой драмы – люди из высших слоев общества.
      Спустимся ниже по социальной лестнице: в народной среде происходили истории не менее драматические, чем рассказанные выше. Если мы возьмем за точку отсчета истории гер-цедека 1719 г. (некоторые считают, что дело было в 1749 г., но это совсем маловероятно), то около этого времени за переход из христианства в иудаизм были казнены две женщины. Из следственного дела от 5 марта 1716 г. видно следующее: "Судебным инстигатором г. Дубно привлечены были к ответственности мещанка г. Витебска вдова Марина Давидова Сыровайцова и мещанка м. Мельца девица Марина Войцеховна по обвинению в принятии иудейства. На следствии первая показала, что она дочь витебского попа Охрима, вышла замуж за христианина Давида Сыровайца, с которым жила 10 лет, а после смерти мужа она задумала перейти в иудейство по собственной воле, без уговора с чьей бы стороны, так как она от отца своего – попа слышала, что вера иудейская лучше христианской, причем о переходе ее никто не знал; при переезде из Витебска в Дубно она пользовалась лошадьми от евреев, так как выдавала себя за еврейку; на другой же день по приезде в Дубно она была заключена в тюрьму, так что успела здесь только переночевать. На вопрос о том, не желает ли она опять перейти в христианство, она отвечала, что не желает и что готова погибнуть еврейкой за живого Бога потому, что вера христианская ложна. Допрошенная под пыткой и после 186 ударов она говорила то же.
      Марина Войцеховна обвенчалась с евреем и взята была со свадьбы. Она показала, что на родине своей в м. Мельце она служила у какого-то еврея, что переехала в м.
      Лежайск, где и приняла иудейство по увещанию еврея Постернака и других евреев и евреек. Допрошенная три раза под пыткой, причем ей дано 66 ударов, она показала то же самое; и только после четвертого раза, когда ей дано было еще 40 ударов, она сказала: "Теперь я гнушаюсь еврейской веры, как прежде верила в распятого Христа, так и сейчас готова за него страдать и умереть… Исходя из постановлений общего права и Саксонского зерцала, по которому всякий отщепенец должен быть наказан огнем, суд приговорил вдову Марину Давидову к терзанию тела клещами и к сожжению затем живьем на костре; девицу же Марину Войцеховну – к обезглавлению и сожжению тела ее, как отступницы…"35
      Рассмотрим еще один роман И.И. Ясинского – "По горячим следам", опубликованный в журнале "Труд" в 1892 г. Следует заметить, что Ясинский этот свой опус не переиздавал. Критика его едва заметила, только оскорбленные евреи кое-где опубликовали негодующие заметки. (С этой точки зрения странным выглядит замечание одного критика не только о "великолепных" образах евреев, созданных знатоком Южной Руси, но и о невозможности определить, "…что это: юдофильство или юдофобство?" Впрочем, далее критик весьма символически утверждает, что и сам автор не знает того, как не знал того Гоголь, изображая своего Янкеля36.) Весь роман пропитан неиссякаемой ненавистью к еврейству. Но и противостоявшие евреям герои-христиане далеко не идеализированы. Роман начинается с описания жизни богатого еврея Айзика Пеца, служащего на водочном заводе (богатство его нажито неправедным путем: он поджег спирт, застрахованный на большую сумму – у евреев не может быть иных дорог к обогащению), в молодости судимого по обвинению в грабеже. Своим оправданием он обязан присяжному поверенному, который произнес блистательную речь в его защиту. Адвокатура, по Ясинскому, – вещь низменная: отсюда ирония по поводу тонкого знания адвокатами человеческой натуры и необыкновенного проникновения их в порочные души. Адвокат плакал от радости – Пеца выпустили на свободу и "жидки устроили ему овацию, как невинно пострадавшему еврейскому молодому человеку"37. И оканчивается роман традиционно, судом над евреями, обвиненными в ритуальном убийстве. И опять адвокат произносит блестящую защитительную речь, напирая на то, что были оклеветаны честнейшие люди.
      Присяжные заседатели оправдали всех. Адвокату была устроена бурная овация. "Евреи с гордостью показывали на него пальцами, когда он проезжал… в своем экипаже.
      Еврейки бросали ему цветы". Между этими двумя оправдательными приговорами почти 200 страниц посвящено возникновению ритуального навета в местечке Несвянцаны.
      Автор и здесь остается самим собой: никакой ясности нет – было ли убийство крестьянки Татьяны Драйцы убийством на ритуальной почве или уголовным преступлением. Каждый волен выбирать, что ему удобнее. Но Ясинский в общем подводит читателя к основополагающей идее: евреи – это раковая опухоль на теле человечества. А, следовательно, возможность позорного ритуала не исключена.
      Одним из свидетелей обвинения выступает пьяница, отставной солдат Николаич, выполняющий роль "шабес-гоя". Его фантазия не имеет границ. Своей сожительнице он рассказывает о том, что еще 30 лет тому назад случайно подглядел, как "жиды" совершали "убиение": «…выходят раввины, выходит народ, все больше и больше, и думаю я: верно неспроста! А между тем вижу, что они этакого прекрасного вьюношу на скамейку бросили, как теленка, раздели и надрезы на нем делают, кровь пущают, кровь пущают и говорят: "кошер, кошер!». И так на протяжении всей книги шельмуются евреи, конечно, устами персонажей – сам же автор прячется неподалеку и лишь подбрасывает новые вариации старого. Да и убийство в высшей степени театрализовано. Угрюмо зловещий фон, в грязной корчме с закопченными стенами, а шинкарка Лейка Хацкелес – страшная Баба-Яга, к тому же – слепая. Глаза ей выжгли "свои же", евреи, чтобы она не могла показать на убийц некоего богатого постояльца. Любил, наверное, Ясинский оперу, прямо описание декорации трактира из "Риголетто". И вот из этой корчмы исчезает прислуга, красавица Татьяна Спиридоновна Драйца, вступившая в связь с Мунькой Гаменсоном, внуком шинкарки Лейки Хацкелес. Мать пропавшей, крестьянка Ефросинья Драйца, показала на следствии, что ее дочь находилась в связи с Мунькой и что ее зарезали, чтобы не допустить принятия православия Мунькой. Накануне исчезновения Татьяны был найден замерзший труп ее отца, Спиридона. Вскрытие показало, что он был в сильном опьянении. Наконец, подо льдом реки было найден труп со связанными руками и ногами. Это было тело пропавшей девицы. Дело начинает обрастать новыми подробностями38.
      Самый "порядочный еврей", Соломон Соломонович (?!) Калман – бывший доктор медицины, за злоупотребление некоторыми запрещенными медицинскими средствами потерявший диплом. Тоже прекрасный вариант – еврей, "убийца в белом халате".
      Еврей ли? Дело в том, что совершенно очевидно одно: писатель знал еврейскую жизнь весьма отдаленно, в противном случае уж никак не удвоил бы имя в отчестве.
      У евреев категорически не принято называть сына именем отца. Исключение может быть только в том случае, если ребенок родился после смерти отца. Случай, естественно, достаточно редкий. Соломон Соломонович – управляющий спиртного завода, где, конечно же, обманывает государство (еврей не может быть честным, даже если он обаятелен внешне).
      Антисемитская пропаганда может вестись по-разному. Возьмем вопрос о равноправии евреев. Можно вложить в уста "симпатичного" персонажа утверждение, что евреям не нужно равноправие. Можно требовать этого права, ведь евреи являются "полезными" гражданами: без них, например, погибла бы торговля в Западном крае. "Зачем евреям права?" – насмешливо восклицает представитель "избранного народа". И объясняет неразумному оппоненту, что ограничение евреев в правах лишь стимулирует их инициативу: приходится лучше всех учиться, чтобы получать дипломы, высшее образование. И вообще в столицах должны жить избранные, ибо столицы – мозг страны, а ничтожества должны коптеть в провинции. Черта оседлости прозрачна, и наши соплеменники без всякого труда преодолевают ее. И это говорится в 1892 г., после массового выселения евреев из Москвы!
      Если вложить подобные высказывания в уста русского персонажа, то совершенно закономерно обвинение в антисемитизме. У Ясинского же болтливый еврей толкует неразумным "гоям" о паразитизме своей нации: "…еврейство это такая паразитическая масса, что она не может даже притвориться рабочею. Ремесло для еврея – это египетская казнь; и он стонет и требует прав паразита"39. Здесь же "мудрый" Соломон вполне в духе Брафмана объясняет роль Кагала, вновь и вновь подчеркивая, что евреи – это государство в государстве. И эти инвективы мало чем отличаются от мыслей из "Дневника писателя" Ф.М. Достоевского. Презрение к "гоям" со стороны евреев очевидно: "Белорусы ужасные негодяи", – заявляет тот же самый персонаж. И по воле писателя тот же Калман оказывается замешанным в деле об убийстве белорусской крестьянки.
      Соломон Соломонович по капле выдавливает из себя, нет-нет, не раба, а "жидовство",
      "пархатость". Кстати, оскорбляющие евреев слова использованы так часто, что их невозможно все привести: на 200 страницах текста этих слов не менее 500! Не забудем, что речь идет не о какой-то мадам Шабельской, а о почтенном литераторе.
      А как, например, бороться с собственным культурным наследием? Очень просто: "…единственное, что он преследовал в квартире и изгонял, было жидовство: в его библиотеке не имелось ни одной еврейской книги, он совсем не выписывал еврейских газет и прислугу держал русскую". Был он сорокалетний холостяк, и для полноты картины ему придается любовница-полька. Панна Жозефина глупа, как пробка, и боится своего сожителя: "Чего-то я боюсь древнего Израиля", – восклицает девица. Чтобы совсем запугать ее, Соломон рисует ей будущее в духе Лютостанского: "Я положу вас в бочку с гвоздями и велю жидкам катать по двору, пока у вас не останется ни одной капли крови…" Но этого мало, д-р Калман в присутствии своих друзей-евреев продолжает "шутковать" над глупой сожительницей, объясняя ей, что евреи пьют кровь. Шутит и философствует: "Мы шутим, и вот каким образом делаются легенды о нашем каннибальстве. Это здоровый юмор, который свойственен нашей расе, породил чудовищные слухи. Вы знаете, господа, что я сам начинал верить, что есть еврейская секта, употребляющая кровь"40.
      Разговор в гостиной бывшего доктора носит не вполне нормальный характер – от кровавого навета к похабщине и рассказам идиотских еврейских анекдотов с коверканьем русского языка, в духе зубоскальных журналов, например "Будильника" (сотрудником которого Ясинский начинал свою карьеру) и "Стрекозы".
      Между тем дело Татьяны Драйц ведется своим чередом и следователь по фамилии Розмалинский мечтает о быстрой карьере. Какой? Разоблачить всесветный заговор евреев. Его фантазии заимствованы из юдофобских книг и газет, вроде "Нового времени": "Стан его заселен евреями; евреи находятся в постоянных сношениях с громадным союзом, о котором он читал в газетах и средоточие которого находится в Париже. Еврейский союз занят тем, чтобы низвергнуть общественный и государственный порядок, заменив его неверием, коммунизмом и безначалием. Прежде всего евреи хотят везде ввести в обращение фальшивые денежные знаки, чтоб окончательно подорвать кредит… Проклятые жиды!.."41. Кажется, мы читаем конспект "Протоколов сионских мудрецов". В этом отрывке есть все: мировой союз с центром в Париже, ниспровержение существующего строя и замена его атеизмом и коммунизмом. Денежная реформа. Все это компоненты пресловутых "Протоколов".
      Существует новейшее мнение, что "Протоколы сионских мудрецов" были созданы в начале XX в. (1903 г.), вместо предлагаемой ранее даты – середины 90-х годов прошлого века. Инвектива Ясинского вновь возвращает нас к старой версии.
      Волею обстоятельств Соломон Соломонович узнает об убийстве евреями Татьяны. Как сказано, убийство было спровоцировано тем, что сын хозяйки, некий Мунька, влюбившись в белорусскую девицу, готов был принять ради нее православие. И о чем думает в этот момент Калман? А вот о чем: "Хладнокровие покинуло его, злость разбирала при мысли о дикой дикости, мучила неизвестность, и он сердился на жидов, накликающих своими глупыми преступлениями несчастья на образованное еврейство. За какого-нибудь подлого Юдку Шапочника должен отвечать Соломон Калман"42. Бывший доктор доводит до сведения своих знакомых о преступлении, совершенном евреями, с поразительной откровенностью: "До жидовской пасхи еще далеко, а уж мои единоверцы пустили кровь какой-то Татьяне. Я до сих пор думал, что они приносят в жертву только младенцев…"43 На недоуменные вопросы о правдоподобности случившегося доктор, по воле Ясинского, еще больше запутывает ситуацию: на сцену выходит круговая порука и неумолимость еврейства по отношению к своим собратьям: "В чем доля правды? В том, что зарезана девушка из мести, или в том, что она понадобилась для еврейского Молоха?
      Несмотря на мое желание поговорить на эту занимательную тему, я должен повесить на свой рот замок молчания. И без того, всякий из моих единоплеменников может уничтожить меня по требованию обстоятельств".
      Попутно же он излагает теорию сословного неравенства среди евреев. Это действительно интересно как исторический экскурс, но не более того.