Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

      Вскоре после завоевания Зеравшанской области Кауфман получил категорический приказ императора вернуть бухарскому эмиру захваченные территории. Ни минуты не колеблясь, Кауфман, вместо того чтобы исполнять приказ, немедленно выехал в Петербург. При этом он прекрасно знал о том, что рассчитывать ему следует только лишь на поддержку военного министра Д.А. Милютина. В своем дневнике (до сих пор полностью не опубликованном) Кауфман писал: «В сущности я был уже государственным преступником, ослушником моего царя… Неисполнение высочайшего повеления влекло за собою в лучшем случае удаление со службы, а не то разжалование, даже смертную казнь… На аудиенции император поинтересовался исполнением приказа, на что я ответил: "Ваше величество, я не исполнил Вашего повеления и исполнить его не могу…" Наступила минута молчания, и в эту минуту на меня смотрел разгневанный царь. Вспоминая эту сцену, мне до сих пор представляется, точно говорил не я, а кто-то другой во мне, мой двойник. "Почему ты так поступил?" – "Ваше величество. Азия – страна своеобразная, она понимает и уважает только силу. Из раз завоеванного ей нельзя уступать ни одной пяди. Ваше великодушное намерение вернуть Самарканд Бухаре Азия объяснит единственно слабостью нашей и боязнью… Малейшая уступка, и нас не только перестанут уважать и бояться, но мы рискуем потерять все, чем завладели раньше, или будем вынуждены все опять брать с бою. Нас там мало, а Англия поможет подняться всему мусульманству против нас в Средней Азии"»74.
      Этот случай позволяет четко представить себе позицию генерал-губернатора Туркестана по отношению к покоренным народам. Он отнюдь не открывал чего-либо нового. Один из его предшественников, генерал Г.И. Глазенап (1750-1819), продвинувший границы империи на 500 км вглубь казахских степей, писал, что для мусульман "мир означает робость и слабосилие", "на азиатцев человеколюбие и амнистия не производят ничего доброго: они принимают это как знак слабости и трусость"75. К такому выводу Глазенап пришел после предательского убийства генерала П.Д. Цицианова при капитуляции Баку в 1806 г.
      Русские, столкнувшиеся на Кавказе с воинственными мусульманскими племенами, вовсю использовали силу. Кстати, среди кавказских народностей особо выделялись чеченцы. "Злой чечен" – не есть удачный или малоудачный эпитет великого поэта, это синоним мышления человека того времени. Вот что пишет А.И. Полежаев, не самый жестокий человек, сосланный, кстати, на Кавказ: "Кому не известны хищные, неукротимые нравы чеченцев. Кто не знает, что миролюбивейшие меры, принимаемые русским правительством для смирения буйства сих мятежников, никогда не имели полного успеха; закоренелые в правилах разбоя, они всегда одинаковы. Близкая неминуемая опасность успокаивает их на время, после опять то же вероломство, то же убийство в недрах своих благодетелей. Черты безнравственности… относятся, собственно, к этому жалкому народу"76. Из письма начальника штаба Кавказской армии генерала А.П. Карцова управляющему русской миссии в Константинополе от 23 августа 1863 г.: "…пятидесятилетний опыт убедил нас, что никакой мир невозможен с народом, который не имеет правительства и в котором не существует даже понятия о предосудительности воровства и грабежа"77.
      В Средней Азии нормой жизни и приобретения средств к существованию кочевников были разбои. Грабеж купеческих караванов и судов, увод в неволю людей был делом обычным. Приведем пример из далекого прошлого, который может вызвать неожиданные ассоциации. Летом 1857 г. туркмены Гасан-Кулинского аула напали на две русские купеческие барки. Груз был похищен, часть экипажа убита, другая – уведена в плен.
      Начальник Астрабадской морской станции Лихарев предпринял репрессивные меры. Аул был укреплен и его пришлось брать штурмом. 8 ноября 1858 г. на имя министра иностранных дел A.M. Горчакова поступила реляция: "…аул наказан и не существует более… все двести кибиток, составляющие его, сожжены…"78.
      К.П. Кауфман стал создателем целой военно-политической школы, из которой вышли такие известные русские военачальники, как А.К. Абрамов, Г.А. Колпаковский, А.Н.
      Куропаткин, М.Д. Скобелев, В.Н. Троцкий. Один из них, С.А. Носович (впоследствии иркутский губернатор), возглавлявший русское посольство в Бухару в 1870 г., из опыта общения с эмиром и его приближенными вынес те же впечатления, что и Глазенап, и Кауфман: уступки считаются на Востоке признаком слабости. "Ознакомившись несколько с характером бухарских властей, я не ошибусь сказать, что вся наша любезность и уступчивость, делаемая во имя дружбы и мира, существующего между соседями, признается за слабость и ничтожность, а потому будет понятно, если какая-нибудь более важная уступка, сделанная нашим правительством только из побуждения великодушия, будет истолкована самым невыгодным образом для нас. Для меня всегда была очевидна невозможность возвращения бухарцам взятых от них… городов; кроме мести и преследований, которые последовали бы для жителей, бухарские власти непременно приняли бы нашу уступчивость за бессилие, и нам пришлось бы снова брать те же города…"79 Итак, дважды на К.П. Кауфмана возлагалась верховная власть на захваченных Россией в то или иное время землях других народов. В обоих случаях он проявил себя умным, но жестким проводником не только имперских, но и русских национальных интересов (что особенно явственно проявилось в его деятельности в Северо-Западном крае). Здесь мы подходим к основной интересующей нас теме – взаимоотношениям Кауфмана с евреями.
      Одной из ступеней военной карьеры Кауфмана было назначение его членом комитета по преобразованию заведений военных кантонистов в училища военного ведомства. Там ему пришлось стать непосредственным и активным участником решения одного из аспектов той сложной и болезненной проблемы, какой являлось на протяжении веков положение евреев в России.
      Во время работы в комитете К.П. Кауфман оказал протекцию еврейскому юноше из кантонистов Виктору Никитичу Никитину (1839-1908). Отданный ребенком в кантонисты и насильственно крещенный, Никитин никогда не забывал своего тяжкого детства. Переведенный в 50-х годах стараниями Ф.Г. Устрялова (брата известного историка) из Нижнего Новгорода в Петербург, он занялся усиленным самообразованием, и когда К.П. Кауфман в 1861 г. стал директором канцелярии военного министерства, он взял Никитина к себе домашним секретарем. Позднее В.Н.
      Никитин сделал весьма неплохую карьеру, к концу 90-х годов дослужившись до постов одного из директоров Петербургского тюремного комитета и чиновника по особым поручениям при Министерстве земледелия и государственных имуществ. Помимо службы Никитин уже в 1860-х годах занялся публицистикой. И сами сюжеты, затронутые им, и их раскрытие несомненно указывают на то, что автор не только глубоко переживал все тяготы и несправедливости окружающей действительности, но и никогда не забывал о своем происхождении. Это чувствуется и в принадлежащем ему одном из первых исследований тюремного быта "Тюрьма и ссылка" (1880), и в написанной с использованием обширных архивных материалов работе "Евреи-земледельцы" (1887). Быть может, это особенно чувствуется в носящей автобиографический характер книге "Многострадальные. Очерки прошлого" (1895), посвященной судьбе кантонистов. Своих покровителей Никитин вывел в ней под прозрачными псевдонимами (Устрялов – "Угрялов", Кауфман – "Бауфман"). По словам Никитина, Бауфман был неутомимым тружеником, работавшим с 9 часов утра до 3-4 часов ночи. "Жил он скромно, никаких пиров не задавал, характер имел ровный, добродушный, терпением располагал неистощимым, работал без устали, во все вникал, все изучал, все помнил".
      Об отношении К.П. Кауфмана к евреям Северо-Западного края мы знаем в основном из интереснейших воспоминаний известного еврейского поэта и прозаика Йегуды-Лейбы Гордона, в годы пребывания Кауфмана на посту генерал-губернатора смотрителя казенного еврейского училища в Тельшах Ковенской губернии (Тельшяй)80.
      Как-то Кауфман в сопровождении окружного инспектора Н.И. Новикова, известного юдофоба, посещал учебные заведения вверенного ему края. В Шавлях (Шяуляй) он отрешил от должности смотрителя еврейских училищ Загорского, поляка по национальности. Гордон получил телеграмму от директора еврейского училища в Шавлях М.В. Фурсова: "Стригите пейсы" (стрижка пейсов, по мнению русской администрации, была принципиальным оружием в борьбе с "властью кагала"). Но в училище, возглавляемом Гордоном, стрижка уже была произведена накануне. Исключение составили лишь несколько бедных мальчиков, которым их еврейские домохозяйки категорически запретили стричь пейсы. Этим ученикам Гордон разрешил не стричься, но велел в день ревизии в училище не являться. Вот тут-то чуть не разразилась катастрофа, поскольку некоторые из них, движимые любопытством, все-таки явились.
      Вот как Гордон описывает визит генерал-губернатора: «Человек среднего роста, с сильной проседью, обошел ряды… Стоявшим возле меня ксендзам досталась головомойка за то, что они питают дух возмущения в народе. От них генерал перешел ко мне. Когда ему назвали мою фамилию с прибавкою "смотритель еврейского училища", он сказал: "Про вас я много слыхал хорошего"». Кауфман остался очень доволен постановкой учебных занятий, однако, обнаружив у нескольких учеников пейсы, приказал отдать под арест раввина Маргулиса, а на родителей нестриженных учеников наложить штраф по 5 рублей (сумма по тем временам немалая). Гордон ходатайствовал об освобождении раввина и сложении штрафа с учеников, что на следующий день было сделано. Позднее один из военных рассказал Гордону, что за обедом генерал-губернатор весьма положительно отозвался о его заслугах на ниве просвещения. Покидая на следующий день город, Кауфман приветливо попрощался с Гордоном, послав из своей коляски воздушный поцелуй81.
      И впоследствии генерал сохранил теплое отношение к Гордону. Когда еврейского поэта в 1879 г. сослали в городок Пудож Олонецкой губернии, он обратился за помощью к Кауфману, находившемуся в ту пору в командировке в Петербурге, и тот, хотя и сам пребывал тогда, по собственному признанию, в опале, сумел вызволить Гордона из ссылки.
      Существует мнение (отразившееся, в частности, в таком авторитетном издании, как "Еврейская энциклопедия"), что Кауфман покровительствовал известному ренегату, выкресту Я. Брафману. Нам представляется, что это мнение в целом лишено оснований. Генерал-губернаторство Кауфмана, напомним, длилось с апреля 1865 г. по октябрь 1866 г. Доносительская же деятельность Брафмана началась значительно раньше:еще в 1858 г. он подал прошение по еврейскому вопросу императору Александру II, а в 1860 г. был вызван в Петербург в Святейший Синод и даже был представлен митрополиту Филарету. В бытность Кауфмана в Вильно Брафман опубликовал в "Виленском вестнике" несколько статей по еврейскому вопросу и тогда же был переведен в Вильно цензором еврейских книг. Нашумевшая же его "Книга Кагала" вышла лишь в 1869 г. А уже много позднее, в 1870-х годах, Кауфман рассказал Гордону, что несколько десятков экземпляров книги Брафмана были присланы ему для рассылки по присутственным местам. "Таким образом, – пояснил генерал, – чтение ее было для нас как бы обязательным". Следовательно, вряд ли можно говорить о покровительстве Кауфмана Брафману. Скорее напротив, умный царедворец, генерал-губернатор прекрасно оценил ту опасность, которую таило в себе возможное сопротивление деятельности ренегата, и счел более целесообразным держать его хоть под каким-то контролем, нежели безраздельно отдать его юдофобам82.
      Интересны воспоминания Кауфмана о том, как он познакомился на практике с силой влияния "кагала". В Минске произошел опустошительный пожар. С целью помочь пострадавшим от пожара сразу же были составлены списки погорельцев, причем почему-то по вероисповедному принципу. Вскоре Кауфмана посетила депутация евреев с ходатайством выдать компенсацию не каждому еврею в отдельности, а целиком общине, а уж та распределит по справедливости деньги среди пострадавших. Царский чиновник не мог поддержать общину (кагал) ни под каким видом, а потому в просьбе было отказано. Однако члены депутации предупредили Кауфмана, что в случае отказа они соберут все деньги через синагогу и перераспределят их по своему усмотрению, что и было сделано. Когда Кауфман рассказывал эту историю Гордону, то заметил, что раввин при перераспределении не допустил никакой несправедливости. "Поэтому-то, – ответил генерал, – я и не дал ходу этому делу". И прибавил с удивлением: "Но, во-первых, откуда они узнали в первый же момент о том, что приехал чиновник и о том, что он привез деньги? Этого не знал еще никто из официальных лиц в городе.
      А во-вторых, какой русский, получив деньги, послушался бы попа и отдал бы ему эти деньги обратно; а евреи послушались поголовно… Я бы мог… привести еще несколько подобных примеров силы и влияния кагала". Надо отметить, впрочем, что генерал-губернатор имел на минских евреев "зуб", так как при пожаре 23 и 24 мая 1865 г. сгорело 147 домов, а в поджоге обвинялись евреи. Один из них, Ицка Борода, как доказано было следствием, участвовал в поджоге по политическим соображениям. Кауфман имел неприятную переписку с императором и графом П.А. Шуваловым по этому делу, ибо в защиту минских евреев поступило несколько писем их соплеменников из Франкфурта на имя Государя. Тем паче достойно удивления объективное отношение губернатора к евреям. (Документы о пожаре в г. Минске и вся переписка по данному делу находятся в архиве III отделения.) Возможно, благодаря знакомству с Гордоном Кауфман был в курсе борьбы "маскилим" с отжившими обычаями в еврейском обществе. В одном из писем Константина Петровича к М.Н. Каткову в 1865 г. подробно исследуется возможность наглядной имперской пропаганды при помощи театра: "Что…касается еврейского общества, то на него театр может иметь сильнейшее влияние, чем на кого-либо, при его впечатлительности и страсти к зрелищам. Несмотря на борьбу старой еврейской партии с новою, евреи весьма охотно посещают театр, не исключая и шабашных дней, особенно если даются пьесы, относящиеся до их быта. Евреи очень мало читают русские книги, и для них театр есть наилучший проводник русского просвещения". И далее: «Через посредство театра можно вызвать брожение в еврейской массе, что будет содействовать к усилению новой, прогрессивной еврейской партии, тогда как умственный застой всегда усиливает только старую. Такие пьесы, как "Дебора", "Менахим бен-Израиль", "Уриель-Акоста", здесь были бы весьма полезны»83.
      Итак, в Западном крае К.П. Кауфман предстает тонким дипломатом, распутывающим сложные узлы межнациональных отношений. Ведя борьбу против основного врага России на западных окраинах империи – католической церкви, по отношению к евреям он стремился вести себя тактично, хотя, конечно, никогда не шел вразрез с государственными установками.
      Но, пожалуй, не менее сложный "узел" пришлось распутывать Кауфману в Средней Азии. Исторически среднеазиатский регион был тесно связан с Персией. По крайней мере вплоть до начала XVI в. общины Средней Азии, Персии и Афганистана представляли собой фактически единое целое. Происшедший позже распад был связан с комплексом политических причин. Помимо нескольких миллионов подданных-мусульман под почти неограниченной властью нового туркестанского генерал-губернатора оказались и местные, "туземные", так называемые "бухарские" евреи, численность которых составляла не более нескольких десятков тысяч человек, но чья история, уходящая своими корнями в глубокую древность и до сих пор остающаяся во многом загадочной, заставляет нас сделать пространное отступление.
 
      Самоназвание бухарских евреев – "исроэль", но мусульманское население называло их "ягуди" ("евреи"), а чаще – "джухуды".
      В справочном издании 1927 г. приведены следующие самоназвания среднеазиатских евреев: "иври", "яхуди", "джугут", "бухарские евреи"84. Этот перечень вызвал возражения З.Л. Амитина-Шапиро, по мнению которого "иври" употреблялось лишь незначительной частью еврейской интеллигенции, знакомой с древнееврейским языком, а основная масса называла себя "джувутами" (самоназвание, как кажется, выпавшее из приведенного выше перечня)85.
      Большой интерес представляет языковая политика, проводившаяся в отношении среднеазиатских евреев в первые годы советской власти. Сейчас это может вызвать удивление, но в то время преподавание в еврейских школах велось на иврите. Более того, в 1920-1921 гг. в Ташкенте выходила "Газета РОСТА" на иврите, в которой, среди прочих материалов конференции среднеазиатских евреев-коммунистов можно было прочесть: "По жгучему вопросу о языке культуры конференция, констатируя полное отсутствие на таджикском языке как литературы вообще, так и в особенности учебников и преподавателей, постановила считать языком преподавания и культуры древнееврейский язык"86. А на объединенном заседании Еврейско-трудового профессионального союза и 4-го отдела РКП(б), состоявшемся 14 сентября 1919 г. в Самарканде, было принято постановление: «Протестовать против насильственного навязывания нежелательного пролетарско-еврейской массе языка "фарси" и требовать, ввиду приближения учебного года, немедленно изменить декрет в пользу еврейского языка "иврит", в противном случае ни один ученик в школу послан не будет».
      Однако под сильнейшим давлением европейских евреев из Совета по делам национальных меньшинств, видевших в иврите сионистскую опасность, победа досталась языку "фарси"87.
      Земли, входившие в рассматриваемую нами эпоху в состав Бухарского ханства, были известны с глубокой древности. Так, после падения Самарии десять колен Израилевых были изгнаны ассирийскими владыками в свою империю и расселены "в Хлахе и в Хаворе, по реке Гозан и в городах Мидии" (Млахим IV – Книга Царств IV, 17:6). Местное предание отождествляет Хавор с Бухарой. По другим версиям, появление евреев в Средней Азии относится ко времени падения Первого Храма, а сами они считаются чуть ли не потомками выведенного из Иерусалима "колена Иудиного". Во всяком случае сами туркестанские евреи отмечают свою общность с горскими евреями Кавказа, которые в их традиции отождествляются с Мидией. Очевидно и родство языка бухарских евреев с татским языком – языком горских евреев88.
      Современные израильские ученые относят появление первых еврейских поселений в Средней Азии к VI в. н. э.; письменные свидетельства древних арабских историков датируют это событие VIII-IX вв.89 О независимых и воинственных иудейских племенах в тех краях упоминает и живший в XII в. известный еврейский путешественник Вениамин из Туделы90. Так, в Хиве (тогда именовавшейся Жиной) жило свыше 8 тыс. еврейских семей, а в Самарканде накануне падения халифата – до 50 тыс. евреев. Верными союзниками еврейских племен Средней Азии, заселявших страну "бней-огуз" (земли от Каспийского моря до Аму-Дарьи и по ее течению из Бухары до Балха), были огузы, предки туркмен. Венгерский путешественник и ориенталист еврейского происхождения Армин Вамбери (1832-1913) писал, что евреи жили в Бухаре еще до завоевания Средней Азии Чингиз-ханом в 1220 г. Во всяком случае, бухарская община, как считает А. Вамбери, стала известна приблизительно с 1220 г.91 По мнению академика В.В. Бартольда, евреи населяли этот регион еще в X в. Рассматривая проблему проникновения христианства в Туркестан, он указывает, что в ту эпоху в восточно-иранских областях – Хорасане и Мавераннахре – было значительно больше евреев, чем христиан. В.В. Бартольд пишет: «Географические названия свидетельствуют о существовании многолюдных еврейских общин в северной части Афганистана: достаточно упомянуть о городе Йехудии и о "воротах евреев" в Балхе»92.
      Среди самих туркестанских евреев было распространено предание, согласно которому их предки еще при Чингиз-хане населяли Зальзамар (неподалеку от Мешхеда), а также жили на торговых путях в Мерв и Хиву, откуда были вытеснены в Самарканд.
      Российский историк О.А. Сухарева приводит две версии предания о приходе евреев в Бухару. Согласно одной, еврейская колония возникла здесь во времена Тимура, который вывез из Шираза десять еврейских семей, глава одной из которых умер в пути, а потому в Бухару приехало лишь девять семей. По другой версии, Тимур переселил из Багдада евреев-шелкопрядильщиков. Конкретные факты предания, вероятно, отражают исторические реалии, а сопоставление этих рассказов подтверждает авторскую теорию образования этнической группы среднеазиатских евреев в результате многократных и разновременных переселений, "причем не непосредственно с их родины Палестины, а из соседних с Средней Азией стран", в первую очередь – из Ирана93.
      Приведем и еще одну версию появления евреев в Бухаре, по которой после разрушения в 1598 г. Самарканда Баби-Махмет-ханом большинство проживавших там евреев бежало в Бухару. Они пополнили "тамошнюю общину и настолько подняли торговое и промышленное значение Бухары, что она заняла первенствующее положение в Средней Азии"94. Наконец, среди бухарских евреев бытует совершенно фантастическая версия о переселении в Среднюю Азию через Северную Африку, Аравию и Персию испанских евреев, преследовавшихся инквизицией95.
      Бухарские евреи очень гордятся тем, что из их среды вышли первые еврейские колонисты в Китае, подкрепляя эту версию наличием в молитвах китайских евреев персидских слов. Это нашло подтверждение в обнаруженном М.А. Штейном деловом письме, которое, по мнению расшифровавшего его оксфордского профессора Г.С.
      Маргулиса, было написано еврейскими буквами на персидском языке и отправлено из Табаристана (Северный Иран) в 708 г. н. э. Бухарские евреи вели обширную торговлю с Китаем вплоть до XVII в., когда товарообмен прервался под давлением шаха Аббаса. Большинство евреев вернулось из Китая в Бухару, а небольшая часть, получившая название "кайфынг-фо", осталась и вскоре, почти забыв иудаизм, практически ассимилировались с местным населением96.
      К середине XIX в. численность евреев в Бухаре оценивалась различными путешественниками по-разному: от 800 семей до 500 взрослых мужчин. Наиболее близкой к реальности следует, по-видимому, считать цифру, приведенную А. Вамбери – 10 тыс. человек97. Еврейский квартал Бухары "Махаллайи кухна" ("Старая еврейская слобода") насчитывал в то время 250 домов. Население занималось торговлей, шелкопрядением, красильным делом (эта специальность в Средней Азии была "еврейской монополией"), строительными работами, плотницким ремеслом. Были среди евреев также сапожники и портные™. Более того, именно евреи научили коренных жителей Средней Азии многим ремеслам99. До нашего времени дошла купчая крепость на еврейский квартал г. Самарканда, относящаяся к 1259 г. хиджры (1843).
      Еще до войны этот документ хранился в Еврейском музее Самарканда.
      В своих контактах с азиатскими государствами Россия нередко прибегала к посредничеству бухарских евреев100. В XVIII в., по всей очевидности, они вместе с мусульманами вели торговые дела с Россией. Во всяком случае среднеазиатские купцы были прекрасно осведомлены обо всех изменениях при дворе Екатерины II, в частности о смене фаворитов. В 1802 г. бухарский еврей по имени Биньямин Сет из Казыл-Гара обратился к евреям Шклова с предложением завязать прямые, без посредников, торговые отношения101. Еврейским купцам-"азиатцам", в отличие от их европейских единоверцев, разрешалось появляться в губерниях вне черты оседлости, вступать в гильдии (1833) и приезжать со своими товарами на меновые дворы Оренбурга и Троицка (1842), а также на Нижегородскую ярмарку (1844).
      Но у себя на родине среднеазиатские евреи были объектом постоянного изощренного угнетения. Правовое положение евреев в мусульманских государствах Средней Азии регламентировалось специальными ограничениями, известными под названием "Двадцать одно". Вот только часть этих унизительных законов, во многом предвосхитивших законы нацистов: – евреи были обязаны жить только в определенных кварталах, гетто, и даже там были ограничены в постройках домов; – евреям запрещались покупать дома у мусульман; – евреям не разрешалось строительство новых синагог; – евреям запрещался въезд в город после захода солнца; – еврейский дом должен быть ниже мусульманского; – на еврейских домах должна была висеть тряпка – знак отличия от мусульманского дома – не только ради унижения евреев, но и для того, чтобы (такова исламская казуистика!) нищие мусульмане не останавливались возле этих домов просить подаяния и не испрашивали на евреев Божьего благословения; – евреи не имели права ездить в городе на лошади, а при особо рьяных правителях – и на осле; – евреям запрещалось носить чалму, вместо которой им полагалось надевать четырехугольную шапку черного цвета; – временами евреям приказывалось носить лишь черную одежду; – евреям запрещалось обшивать края халатов шелком; – евреям нельзя было появляться на улице, не подпоясавшись веревкой, и нельзя было прикрывать веревку халатом; – место еврея-торговца за прилавком должно было быть устроено так низко, чтобы покупатель видел снаружи лишь голову продавца, а сама лавка должна быть на одну ступень (пол-аршина) ниже лавки соседа-мусульманина; – евреи были обязаны платить поголовную подать со всех совершеннолетних ("джизья") обычно вдвое большую, чем мусульмане; – еврей не имел права давать свидетельские показания на суде в отношении мусульманина (даже в его пользу) и т. д.102 «Идет дождь. Еврей не смеет выйти на улицу. Ведь капля с его одежды может попасть на правоверного мусульманина и осквернить его. Много всадников гарцуют на улицах Бухары. Но среди них не увидишь еврея. Он может ездить только за городом, да и то на осле. Лошадь для еврея слишком благородное животное. И непременно грязная веревка ("нахи ланат" – "веревка проклятья", так она называлась) должна была опоясывать одежду каждого еврея. Без нее он не имел права выйти на улицу, ибо как же иначе могли бы отличить его от правоверного?» – так говорил Абулькасим Лахути на Антифашистском конгрессе писателей в Париже в 1935 г.103 Участник одной из разведывательных экспедиций, предпринятых Россией в преддверии завоевания Средней Азии, оставил любопытные заметки о бухарских евреях. Их угнетенное положение, судя по его описанию, бросалось в глаза. "Евреи составляют хотя небольшую, но давно водворившуюся часть народонаселения ханства. Наибольшее число их живет в Бухаре. Впрочем, кроме того, я видел их в Кятта Кургане, в Самарканде и Карши: везде в названных городах отведены им особые кварталы, из коих они выселяться не могут и, следовательно, не могут смешиваться с мусульманами. Права их необычно стеснены. Так, например, они не смеют носить чалмы, а должны покрывать головы свои небольшими шапочками из темного сукна, опушенные мерлушкой пальца в два ширины. Сверх того, они не могут носить других халатов, кроме алачевых, и отнюдь не могут подпоясываться широкими платками, а тем более шалями, а должны непременно употреблять для этого простую веревку, и для того, чтобы они не могли скрыть сего последнего отличия, им строго запрещается носить неподпоясанный халат сверх подпоясанного. Но самое главное и унизительное стеснение для иудеев, по деятельному их образу жизни, есть строгое запрещение ездить в стенах города верхом, как на лошади, так и на ишаке: это в Бухаре тем более чувствительно, что после небольшого дождя улицы делаются непроходимы от грязи не только для пешехода, но и для вершника. Кроме того, в городе каждый мусульманин может безнаказанно бить еврея, а за городом почти столь безнаказанно и убить. Все эти обстоятельства вместе взятые, заставляют их желать перемены существующего порядка вещей, и этому-то надо приписать то расположение, которое они оказывают всякому иностранцу, особенно христианину…
      Еврея, попавшегося в первый раз в каком-нибудь преступлении, не наказывают смертью, а заставляют выкупить жизнь переменою веры. Если он на это согласится, что всегда бывает, то его тотчас выводят из жидовского квартала, разводят с женой, если он женат, и весьма долго и строго наблюдают, точно ли он исправляет правила Корана, и за малейшее отступление от них наказывают смертью"104.
      Постоянный страх перед насильственным обращением в мусульманство как Дамоклов меч висел над среднеазиатскими евреями. Опасаясь предъявления малейших претензий, евреи принимали все меры предосторожности, но это не помогало. Вся история общины протекла в обстановке постоянного сопротивления насильственной исламизации105. Лишь иногда обстановка несколько смягчалась (как, например, в XIV в. при хане Бузане)106, когда евреям позволили отстроить разрушенные синагоги. Особые усилия прилагали власти для обращения в мусульманство тех евреев, чьи таланты или богатство бросались в глаза. Так, только в середине XIX в. при Муззафар-хане хитростью или насилием подверглись исламизации владелец богатой ткацкой мастерской Довиди Ишри, знаменитый певец Борух Калхок и один из богатейших купцов Бухары Арони Кандин.
      Новообращенных называли "чала" ("несовершенные", букв.: "ни то, ни сё").
      Вынужденные покидать еврейские кварталы, они все равно селились неподалеку от них, жили замкнуто и заключали браки преимущественно в своей же среде.
      Большинство из них тайно соблюдали еврейские обычаи, представляя собой нечто подобное маранам в христианских государствах – только в восточном варианте. Сами бухарские евреи отмечали резкое снижение численности своей общины из-за насильственной исламизации. В Бухаре "чала" занимали квартал Эшони-пир ("Ишан-наставник"), в котором насчитывалось около 100 домов. Основным занятием "чала" была окраска и продажа хлопка-сырца; среди них были также мотальщики коконов: они скупали коконы, разматывали их, окрашивали пряжу и продавали ее. И также жили замкнуто, заключая браки внутри квартала. Несколько десятков семей "чала" жили в квартале Чор-каравансарай. Они занимались в основном торговлей, преимущественно крупной, – это был квартал богачей107. "Чала" поддерживали торговые связи с Афганистаном и Персией.
      И в сельской местности некоторые кишлаки были заселены насильственно исламизированными евреями. Так, в 1887- 1888 гг. при строительстве Закаспийской железной дороги, соединившей Красноводск с Самаркандом, выяснилось, что в 30 верстах от станции Арчман находится кишлак Нухур, жители которого считают себя потомками евреев.