Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

ModernLib.Net / История / Дудаков Савелий / Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России - Чтение (стр. 25)
Автор: Дудаков Савелий
Жанр: История

 

 


      Древнейшая в России Староладожская церковь, относящаяся к XI веку (!!!), была несколько лет тому назад изувечена усилиями настоятеля, распорядившегося отбить молотком фрески времен Ярослава, сына святого Владимира, чтобы заменить их росписью, соответствующей его вкусу".
      Этот рассказ бесконечен. Ну а как обстояли дела в первопрестольной, когда в ней не было большевиков и малого народа? Читаем в том же письме: «На моих глазах, Ваше Величество, лет шесть тому назад в Москве снесли древнюю колокольню Страстного монастыря, и она рухнула на мостовую, как поваленное дерево, так что не отломился ни один кирпич, настолько прочна была кладка, а на ее месте соорудили новую псевдорусскую колокольню. Той же участи подверглась церковь Николы Явленного на Арбате, относившаяся ко времени царствования Ивана Васильевича Грозного и построенная так прочно, что и с помощью железных ломов еле удавалось отделить кирпичи один от другого.
      Наконец, на этих днях я просто не узнал в Москве прелестную маленькую церковь Трифона Напрудного, с которой связано одно из преданий об охоте Ивана Васильевича Грозного. Ее облепили отвратительными пристройками, заново отделали внутри и поручили какому-то богомазу переписать наружную фреску, изображающую святого Трифона на коне и с соколом в руке.
      Простите мне, Ваше Величество, если по этому случаю я назову еще три здания в Москве, за которые всегда дрожу, когда еду туда. Это прежде всего на Дмитриевке прелестная церковка Спаса в Паутинах, названная так, вероятно, благодаря изысканной тонкости орнаментовки, далее – церковь Грузинской Божьей Матери и, в-третьих – Крутицкие ворота, своеобразное сооружение, все в изразцах. Последние два памятника более или менее невредимы, но к первому уже успели пристроить ворота в современном духе, режущие глаз по своей нелепости – настолько они противоречат целому. Когда спрашиваешь у настоятелей, по каким основаниям производятся все эти разрушения и наносятся все эти увечья, они с гордостью отвечают, что возможность сделать все эти прелести им дали доброхотные датели, и с презрением прибавляют: "О прежней нечего жалеть, она была старая!" И все это бессмысленное и непоправимое варварство творится по всей России на глазах и с благословения губернаторов и высшего духовенства.
      Именно духовенство – отъявленный враг старины, и оно присвоило себе право разрушать то, что ему надлежит охранять, и настолько оно упорно в своем консерватизме и косно по части идей, настолько оно усердствует по части истребления памятников.
      Что пощадили татары и огонь, оно берется уничтожить. Уже не раскольников ли признать более просвещенными, чем митрополита Филарета?
      Государь, я знаю, что Вашему Величеству не безразлично то уважение, которое наука и наше внутреннее чувство питают к памятникам древности, столь малочисленными у нас по сравнению с другими странами. Обращая внимание на этот беспримерный вандализм, принявший уже характер хронического неистовства, заставляющего вспомнить о византийских иконоборцах, я, как мне кажется, действую в видах Вашего величества, которое, узнав обо всем, наверно, сжалится над нашими памятниками старины и строгим указом предотвратит опасность их систематического и окончательного разрушения"»78.
      Слово Михаилу Васильевичу Нестерову: "По возвращении с Кавказа мне пришлось впервые заседать в комиссии храма Христа Спасителя. Двадцать лет существовала эта курьезная комиссия. Обычно почетным председателем ее был московский генерал-губернатор.
      В числе их был и вел. князь Сергей Александрович… Заседание началось и прошло в ознакомлении меня в общих чертах с тем, что было сделано (вернее, чего сделано не было) за истекшие двадцать один год. В двадцати томах было изложено это хронологическое бездействие, в продолжении коего храм Христа Спасителя, его росписи гибли.
      К моему приходу гибель дошла до предела. Лучшие картины Семирадского, Сурикова, Сорокина лупились. Краска на них висела клочьями. Копоть покрывала все стены храма густым слоем. Надо было действовать, однако всем действиям умело ставились противодействия лицами, в этом заинтересованными… Быстрее, чем мы думали, наступили события, которые всему положили конец. Комиссия распалась сама собой, а храм Христа Спасителя, его живопись умирает естественной смертью"79.
      Вновь возвращаемся к Алексею Константиновичу Толстому. У него был острый взгляд, и то, что просмотрели первые поэты России и Польши, увидел он. В "Крымских очерках" (1856-1858) мы с удивлением читаем следующие строки:
 
Тяжел наш путь, твой бедный мул
Устал топтать терновник злобный;
Взгляни наверх: то не аул,
Гнезду орлиному подобный;
То целый город; смолкнул гул
Народных празднеств и торговли,
И ветер тления подул
На Богом проклятые кровли.
Во дни глубокой старины
(Гласят народные скрижали),
Во дни неволи и печали,
Сюда Израиля сыны
От ига чуждого бежали,
И град возник на высях гор.
Забыв отцов своих позор
И горький плен Ерусалима,
Здесь мирно жили караимы;
Но ждал их давний приговор,
И пала тяжесть Божья гнева
На ветвь караемого древа.
И город вымер… 80"
 
      Да, это Чуфут-Кале, Еврейский город, это Крым, где столетиями жили крымчаки и караимы. И вышеприведенный отрывок, впервые опубликованный в "Русской беседе", так и был озаглавлен "Чуфут-кале". Это чудное стихотворение обязано своим появлением знакомству Толстого с караимским раввином Соломоном Абрамовичем Беймом (1817-1867), автором книг "Чуфут-Кале и караимы" (СПб., 1861) и "Память о Чуфут-Кале" (Одесса, 1862). В письме от 28 ноября 1858 г. своему двоюродному брату Н.М. Жемчужникову Толстой с удовольствием писал о знакомстве "с одним из образованнейших и приятнейших людей, а именно с караимским раввином Беймом. Он написал историю караимов, которую хотел прочитать в Симферополе. История эта чрезвычайно любопытна и беспристрастна…" Толстой советует брату немедленно "тиснуть ее без пощады" в университетской типографии81. Соломон Абрамович вдохновил Толстого и на другое дивное стихотворение, датируемое летом 1856 г.:
 
Войдем сюда; здесь меж руин
Живет знакомый мне раввин;
Во дни прошедшие, бывало,
Видал я часто старика;
Для поздних лет он бодр немало,
И перелистывать рука
Старинных хартий не устала.
Когда вдали ревут валы
И дикий кот, мяуча, бродит,
Талмуда враг и Каббалы,
Всю ночь в молитве он проводит… 82
 
      Алексей Константинович несколько преувеличил вражду хахама к Талмуду (о Каббале вообще нечего говорить). Дело в том, что раввин Бейм ратовал за сближение с раввинистами, вызвав недовольство своих соплеменников. Бейм знал множество восточных и европейских языков, отличался редкой добротой и терпимостью. Умер он в Петербурге, куда приехал по заданию Императорского географического общества, выполнив 12 деревянных муляжей, изображавших старинные караимские типы в оригинальных костюмах. Личность, безусловно, замечательная и не случайно оставившая след в творчестве поэта83.
      На балансе антисемитов в результате останется несколько строф А.К. Толстого об откупах, о процветающем питейном деле, от которого жиды богатеют и жиреют, а русский народ беднеет и худеет, и, кажется, все.
      Спустя несколько десятилетий другой поэт, кстати, обязанный многим Козьме Пруткову, дал следующий ответ:
 
Отчего на Руси
Стала жизнь не легка?
Хоть ребенка спроси,
Хоть спроси старика,
И ответ прозвучит,
Как всеобщий набат:
Виноват в этом жид,
В этом жид виноват!
Если всюду растет
Только чертополох
Если беден народ,
Если климат наш плох,
И везде дифтерит
Заражает, как яд,
Виноват в этом жид,
В этом жид виноват! ….
Жид идет! Жид пришел!
И жидам счету нет;
Жид – источник всех зол,
Жид – причина всех бед,
Жид, красней за наш стыд,
За наш личный разврат…
Виноват во всем жид,
Жид во всем виноват!..
 
      Эти строки принадлежат поэту Дмитрию Дмитриевичу Минаеву (1835-1889), всегда относившемуся с уважением к еврейскому народу. Известный пародист и переводчик, он неоднократно писал на еврейскую тему. Так, он талантливо пародировал "Еврейскую мелодию" Льва Мея ("Еврейско-русская мелодия"), перевел "Моисея" и "Дочь Иеффая" Альфреда де Виньи, "Вечного жида" Николауса Ленау (Стреленау), "Еврейскую песню" Барри Корнуолла, поэму А.
      Шамиссо "Искатель истины", где один из героев – философ Моисей Мендельсон.
      Особенно много он переводил австрийского поэта Людвига Франкля: "Цветы Иудеи", "Последний первосвященник", "Субботняя песнь" и др. Перевел стихотворение Л.О. Гордона "Братьям" (1873). Созданная им по мотивам талмуда легенда "Нахум Иш Гамза" впервые была опубликована в 1880 г. в журнале "Молва"; затем перепечатана в "Русском еврее" (№ 12, 1880) и в "Недельной Хронике восхода" (№ 28 1888).
      Да, действительно, "жид" во многом виноват, но "виноват" и в хорошем.
      Вышеупомянутый Д.Л. Мордовцев, автор исторических романов и статей в защиту еврейства, на вопрос о перспективах сионизма на заре этого движения ответил весьма пророческими словами. Ставя еврейскую интеллектуальность несравнимо выше античных эллинских образцов, он писал: «…евреи дали нам нечто большее, именно: величайшую из книг – Божественную книгу. Евреи…выделили из своего богатого запаса духовной мощи две религии: мусульманскую и христианскую. За эти великие духовные дары, которыми еврейский народ обогатил весь цивилизованный мир, – этот мир обязан, рано или поздно, заплатить свой неоплатный долг народу, духовная мощь которого не иссякла в течение тысячелетий – возвратить ему утраченную им родину, безбожно ограбленную насилием. И я глубоко убежден, что, получив обратно в свое владение всю (курсив мой. -С. Д.) Палестину, еврейский народ, при его необычайной даровитости и поразительной энергии духа, создаст могущественное и богатое государство там… И это сбудется, я этому глубоко верю, не погибнет тот народ "в духоте", который под страшным гнетом пронес свои идеалы через тысячелетия и через реки крови»84.
      XIX век – время обостренного восприятия передовыми русскими людьми национального вопроса, "еврейского вопроса" в частности. Это же и время многочисленных уголовных дел о ритуальных убийствах, особенно в Западном крае. В следующем очерке мы остановимся на "творчестве" одного из адептов теории всесилия мирового кагала, фигуре противоречивой, бездарной, на чьей совести (и литературной, и человеческой) лежит вина за серию "кровавых наветов" – И.И. Ясинского. Однако, как мы увидим, передовая русская литература была по-настоящему неподкупна.
      Свидетельство тому – творчество одного из старших современников Ясинского.
      Петр Дмитриевич Боборыкин (1836-1921), один из самых образованнейших людей своего времени и весьма плодовитый писатель, оказавший влияние на И. Ясинского, что и отмечалось критиками. Как раз между двумя антисемитскими романами ученика, о которых речь выше, в 1894 г., Боборыкин написал роман "Перевал". Напомню, что герой, семидесятник, возвратившись после долгого отсутствия в Москву, попадает в общество так называемых интеллигентных людей, которые открыто занимаются "жидоедством":
      «Разве в первый раз слышит он те же выходки. Прежде этим пробавлялись одни "гасильники", теперь все: чиновники и профессора, офицеры и студенты, художники и светские шалопаи, старики и дети»85. Оскар Грузенберг об этом времени сказал замечательную фразу: "Толпа ренегатиков и восставших из гробов смердящих Лазарей, в предвиденье успеха, откликаются им сочувственным воем и требуют немедленного, притом беспощадного, осуждения всего того, что еще недавно озаряло и красило невеселую нашу действительность"86.
      Один из "антигероев" – профессор Шахматов (его прототипом, вероятно, был С.Ф.
      Шарапов, издатель, публицист, изобретатель). Боборыкин был вхож в московскую профессорскую и купеческую среду, отсюда он заимствовал персонажи и положения своих романов. Не исключено, что часть "разговоров" его романов были подслушаны писателем в доме профессора Бугаева, отца Андрея Белого87. Кроме того, Шахматов – фамилия выдающегося лингвиста, но на такое открытое указание прототипа Боборыкин вряд ли мог пойти. А вернее всего, "Шахматов" заимствовано из названия подмосковного имения Шахматове, принадлежавшего профессору А.Н. Бекетову, деду А.
      Блока. Напомним, что Бекетов был в большой дружбе с Д.И. Менделеевым, о котором разговор будет ниже. Шахматов проповедует расовую нетерпимость к евреям и задолго до работ Альфреда Розенберга и нюрнбергских законов выносит вердикт: "Маски надо сдирать… Он штатский генерал, с лентой через плечо! А для меня он – форменный жид! Я кровь эту узнаю в каком угодно колене… Федор Германович, кажется, немчура по отцу… а по матери настоящий русак… Но дед их был из выкрестов. Кровь-то, кровь – острая. Она себя сейчас выдаст… В сотом колене себя выдаст"88.
      Роман П.Д. Боборыкина появился как раз после приказа великого князя Сергея Александровича о высылке из Москвы евреев89. За два года из Москвы было выслано, по-видимому, свыше 38 тыс. человек.
      Факт высылки и ужесточение в вопросах "черты оседлости" в профессорской среде вызывают удовлетворение: "Стало быть… вокруг них будут теперь обводить такие круги… суживать их и суживать?
      Как в некоторого рода чистилище? Ха-ха!" Общество отнеслось к "этой суровой расовой травле" вполне одобрительно: "Стало, их запрут на пространстве шести или семи губерний, и никакого хода из этого железного кордона не будет?" "Запрут, запрут! – разразился Сидоренко, и от смеха его широкая грудь пошла ходуном… – Знаете… в одном огромном ушате. И пусть варятся в собственном соку"90.
      Разговор ведется то по-русски, то по-французски – все же интеллигенция.
      Возмущенный герой – Лыжин – доводит до абсурда высказывания мракобесов: они, вероятно, имеют в виду поселить евреев на необитаемом острове или выбросить их в море (последний пример воспроизводит разговор С.Ю. Витте с царем Александром III).
      Однако общество не склонно воспринимать юмор и ответствует устами юдофоба: "Вот была бы благодать!" – вкусно и отчетливо выговорил Шахматов91. И так же "вкусно" склоняются и склоняются слова "жид", "немец" или "поляк" в зависимости от состава общества. Достается и евреям-колонистам и вновь говорится о проблеме скрытого "еврейства", начало которой ведется от французских антисемитов, заподозривших самого папу Льва XIII в тайном еврействе. Как известно, политика обрусения Москвы, проводимая великим князем Сергеем Александровичем, коснулась и вывесок. Городские власти потребовали писать настоящие имена и фамилии владельцев. Русифицированные еврейские имена и фамилии подверглись преследованию.
      Задолго до бойкота еврейских магазинов в Германии этот опыт был произведен в первопрестольной. Апологет антисемитизма профессор Шахматов утверждает, что в семихолмной Москве водворились два царства: иудейское и израильское, а после изгнания евреев наступит отдых. Петербургский гость "с игриво-пьянящими глазами" подхватывает: "…вижу, что и у вас всех этих лже-русских и лже-германцев вывели на свежую воду… Зильберглянц – портной… Но мне этого мало… Ты – Мовша Исаев. Так ты и должен значиться… Или какая-нибудь Парфенова – содержательница кассы ссуд… Как бы не так! Ты – Ривка Мордохеева! Ха-Ха! – Оба громко засмеялись"92. Боборыкин хорошо знает московскую жизнь и знает, что купечество, хотя и страшилось еврейской конкуренции, не желало изгнания евреев. И один из гостей указывает, что под Москвой, на Оке, есть село с 3 тыс. душ, и все они получают работу от магазина готового платья, принадлежащего еврею. Бесхитростный купчик заключает: безразлично, кто владелец этого магазина, ибо без него все село обречено идти по миру. Таковы законы экономики, это понимает простой торговец, но не профессор Шахматов, стоящий на своем – и без еврея проживут, как до этого жили. Но упрямый купец за словом в карман не лезет и утверждает, что до прихода еврея село бедствовало!
      Этот антисемитизм без конца и края, без всякого здравого смысла вызывал недоумение: откуда идет эта звериная юдофобия? Ни социологические, ни политические, ни религиозные соображения не могли привести к столь печальному результату. Ведь один из персонажей "Перевала", молодой администратор, предлагает решить проблему простейшим способом – "евреев надо жарить в собственном соку". Что это? Боборыкин дает ответ в одном из своих рассказов "С убийцей". Женщина-врач, психиатр, рассказывая о так называемом "резонирующем помешательстве" (manie raisonnante), приводит пример юдофобии как одного из видов "коллективной резонирующей мании". Боборыкин в уста современного ему психиатра вкладывает следующие слова: "…здесь и там, разные индивиды, склонные к болезненному резонерству, получают усиленный заряд, и иудофобия делается у них постоянным аффектом. Такой антисемит, если вы только с ним раз заговорили, когда бы и где бы вам потом ни встретился в обществе, не может буквально раскрыть рот, чтобы третье или четвертое слово его не было бы окрашено в тот же колорит.
      Попадаются даже и такие, что не в силах говорить решительно ни о чем другом. И мы вправе считать это почвой для manie raisonnante. Такие маньяки могут слыть за совершенно нормальных до тех пор, пока в их обличениях есть подобие логической связи…"93 В одной из юбилейных статей, посвященных Боборыкину, еврейский рецензент нашел прекрасную форму для выражения благодарности писателю: "За правдивое слово о юдофобии, которое есть в то же время доброе слово о евреях, мы должны теперь сказать маститому юбиляру наше сердечное спасибо"94.
      Но, слава Богу, мир состоит не только из литературных и всамделишных профессоров Шахматовых. Ниже пойдет речь о профессоре, чье имя неразрывно связано с историей русского филосемитизма.
      Михаил Михайлович Филиппов (1858-1903) родился на Украине, в селе Окнино Звенигородского уезда Киевской губернии, в семье известного в свое время писателя, юриста и издателя Михаила Авраамовича Филиппова (1828-1886). Родился он в имении, принадлежащем его деду по матери – Л.С. Васильковскому. Родословная Васильковских, одной из старинных фамилий малороссийских старшин, восходит к самому Богдану Хмельницкому. Мы имеем свидетельство матери Михаила Михайловича – Анны Лаврентьевны (урожденной Васильковской) – о своих предках, далеких и близких. Дед участвовал в Отечественной войне 1812 г. и после заграничного похода побывал в Париже, откуда вывез жену француженку. Дружил Лаврентий Степанович с Василием Назаровичем Каразиным, основателем Харьковского университета и дедом художника Н.Н. Каразина. (Интересно переплетаются судьбы и семьи русской интеллигенции.) Отец – Михаил Авраамович Филиппов – был юристом, а в свое время издавал в Петербурге журнал "Век" (1882-1884), определенно славянофильского толка (одна из напечатанных там статей называлась "Гоголь как националист"), поддерживавший политику правительства. Именно в этом журнале был опубликован труд О.А. Пржецлавского "Великая тайна франкмасонов"95. Правда, в предисловии редакция несколько отмежевывается от идей Пржецлавского. Возможно, что публикация носила "коммерческий" характер. Впоследствии в "Веке" сотрудничал сын издателя, подписывавшийся Филиппов-второй. На этой почве, вероятно, и произошло знакомство семей Васильковских и Филипповых. И мать, и отец Михаила Михайловича сотрудничали в прессе того времени. Статьи по юридическим вопросам М.А.
      Филиппов помещал в "Современнике" периода расцвета журнала. Принадлежащие его перу сатирическая повесть "Полицмейстер Бубенчиков" и роман "Скорбящие" подверглись суровой цензурной правке за антикрепостническую направленность. ("Бубенчиков" был сокращен на треть, но даже и в таком виде его публикация считалась большим достижением!) Особняком стоит его исторический роман "Патриарх Никон" (1885).
      Юридические труды М.А. Филиппова собраны в двухтомнике "Судебная реформа в России" (1872-1875). Совершенно уникален по богатству материала его труд "История карательных учреждений в Европе, Америке и России" (начало 70-х годов). Умер Михаил Авраамович в Риге в 1886 г. Ему не было и 58 лет.
      Его сын – Михаил Михайлович – был энциклопедистом в полном смысле этого слова, человеком ренессансного мышления. Высшее образование он получил в Новороссийском университете на физико-математическом факультете. Затем поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Учился в Париже у знаменитого французского химика Пьера-Эжена-Марселэна Вертело, а затем, в 1892 г., получил степень доктора натуральной философии в Гейдельбергском университете за диссертацию "Sur les invariants des equations differentes lineares".
      Свою литературную деятельность он начал в журнале Н.П. Вагнера "Мысль" статьей "Борьба за существование и кооперация в органическом мире" (1881). Занятное совпадение: Семен Яковлевич Надсон и Михаил Михайлович Филиппов начинают публиковаться в журналах воинствующего юдофоба96. В общей сложности М.М. Филиппов только на русском языке издал свыше 140 работ – специальных технических и популярных статей и книг. Писал он и художественные произведения: известна его историческая повесть "Остап" из времен хмельнитчины (1888), а роман "Осажденный Севастополь" (1889) вызвал одобрительный отзыв Л.Н. Толстого. Любопытно, впрочем, что в письме к вдове Филиппова Толстой, пораженный богатством исторических материалов, ясностью и полнотой представления автора о войне и ее причинах, отказывался рекомендовать роман в печать из-за его "воинственного и патриотческого духа", т. е. по пацифистским соображениям97. Кроме того, Филиппов помещал свои статьи и в заграничных изданиях. По своим взглядам он был марксистом, принимал участие в "Русском Богатстве", где опубликовал среди прочего "Посмертный труд Карла Маркса" с подробным разбором второго тома "Капитала". После раскола марксистов Филиппов критиковал П. Струве и Н. Бердяева. Перечень его работ поражает широтой тематики – от теории воздухоплавания, цветной фотографии, рентгеновских лучей, математики, естествознания, политической экономии, социологии, философии и т. п. до филологических изысканий. В издаваемом Филипповым журнале "Научное обозрение" сотрудничали и В.И. Ленин, и К.Э. Циолковский, опубликовавший в 1903 г. "Исследование мировых пространств реактивными приборами", и Д.И. Менделеев со своими "Заветными мыслями".
      Жизнь Михаила Михайловича оборвалась трагически: 12 июня 1903 г. он был найден мертвым в своей лаборатории в Петербурге. Существовало несколько версий гибели ученого. Утверждалось, что Филиппов, используя сложные технические средства, пытался взорвать дворец в Царском Селе. В пользу этой версии говорит тот факт, что все документы ученого были опечатаны полицией и впоследствии погибли при пожаре Литовского замка. В одном из писем, опубликованном незадолго до смерти в московской газете "Русские ведомости", Филиппов писал о своей мечте остановить войны изобретением сверхмощного оружия: "На днях мною сделано открытие, практическая разработка которого фактически упразднит войну.
      Речь идет об изобретении мною способа электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстояние в тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мной указанных, война фактически становится безумием и должна быть упразднена.
      Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых (треххлористый азот), частью крайне ядовитых"98. 11 июня он приступил к испытаниям, так как на следующий день должен был ехать в Париж для консультации с Бертело, но погиб во время опыта.
      Интересовался Филиппов и еврейской проблемой, которая занимала довольно значительное место в его творчестве. К этой тематике его обратила волна погромов на юге России в 1881-1882 гг. Плодом его раздумий и явилась книга "Русско-еврейский вопрос", вышедшая в Одессе в 1882 г. В ней резко осуждался антисемитизм. Эта книга была встречена в штыки официальной Россией и, наоборот, о ней тепло отозвались в еврейской печати.
      Сотрудничество с павленковской серией ЖЗЛ позволило Филиппову ясно высказаться по еврейскому вопросу. В книге о Лессинге, рассказывая о его комедии "Евреи", где в сверхположительном виде выведен друг Лессинга философ Мендельсон, Михаил Михайлович писал, что главное в Лессинге -это смелый вызов юдофобскому обществу.
      Филиппов напоминает, что знаменитые современники Лессинга – философ Вольтер и король Фридрих – были ярыми врагами еврейства. Великий философ вообще не признавал за евреями гражданских прав. По поводу комедии у Лессинга возникла полемика с юдофобом Михаэлисом, доказывающим невозможность существования типа идеального еврея. Наоборот, для Лессинга жизнь Мендельсона была лучшим доказательством собственной правоты". Безусловно, позиция Лессинга вызывала у Филиппова ассоциации с собственным положением в юдофобском обществе. Написанная Лессингом за два года до смерти драма "Натан Мудрый" подвигла Филиппова обширно процитировать автора, утверждавшего, что "в те времена евреи и мусульмане были единственными учеными…"100 Филиппов скептически относился к сионизму, что понятно – по своим взглядам он примыкал к марксистам. Подобно Вл. Соловьеву, он считал сионизм утопией. Впрочем, Соловьев исходил из религиозных соображений, а Филиппов из социальных. На известную анкету по поводу сионизма Филиппов ответил так: "Я не верю в национальное возрождение евреев путем сионизма именно потому, что это движение имеет национально-религиозный характер. Ожидать от еврейской интеллигенции за весьма редким исключением чего-либо, кроме чисто-платонических разговоров о сионизме – значит, разделять утопизм Дон-Кихота, который мечтал о восстановлении рыцарства в окружавшей его мещанской среде. Не национализм, а интернационализм, не мессианские идеи и не мистика, а земные идеалы социальных реформаторов – таково наследие, завещанное XIX веком начинающемуся XX столетию. Поэтому всякий идеал, построенный на религиозно-национальной почве, как бы ни были привлекательны его частности, в общем всегда останется реакционным"101. Д-р Григорий Гордон справедливо возражал Филиппову, отрицая, что сионистское движение носит религиозный характер. Впрочем, в конце XX в. победил как раз идеал религиозно-национальный.
      В России XX век начался обвинением евреев в попытке ритуального убийства. Речь идет о так называемом "деле Блондеса", возникшем в Вильно. Процесс благодаря "польским" стараниям принял скандальный характер. Со стороны обвинения выступал известный польский адвокат Врублевский, со стороны защиты – "русский" П.Г. Миронов, "поляк" В.Д. Спасович и "еврей" О.О. Грузенберг. Процесс в общем закончился победой здравого смысла, но вся центральная и провинциальная печать приняла активное участие в дискуссии. Особенно неистовствовали правые газеты. Ответом стала статья М.М. Филиппова.
      Эта забытая статья М.М. Филиппова не потеряла актуальности и в наши дни. Пафос ее направлен против антисемитов, у которых идея о ритуальных убийствах была излюбленным аргументом. Еще в 1844 г. была написана для служебного пользования министерством внутренних дел книга под названием "Розыскания об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их", автором которой считали или знаменитого лексиографа Владимира Даля, или директора департамента иностранных вероисповеданий В.В. Скрипицына, или генерал-губернатора Волынской губернии И.В.
      Каменского. Каждый из предполагаемых авторов не отрицает и не афиширует своего участия в этом деле. Мы предлагаем четвертую кандидатуру на авторство, а именно Василия Васильевича Григорьева, впоследствии известного тюрколога и члена ряда комиссий по еврейскому вопросу, где он занимал обычно антисемитскую позицию102.
      Интересную точку зрения на этот предмет высказал сенатор К.Н. Лебедев, которого трудно заподозрить в необъективности: «Я читал "Розыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их", напечатанное по приказанию г.[осподина] м.[инистра] в.[нутренних] дел в 1844 г. Не знаю, кто писал этот беглый обзор (может быть, В.И. Даль или генерал-майор Каменский) и для чего напечатано это во многих отношениях поверхностное розыскание о столь важном предмете, в котором соединяются интересы народные, религиозные и юридические. Может быть, Лев Александрович [Перовский], поборая государственное единство, думает, приняв энергические меры, очистить от Евреев наши Западные губернии. Памятны им гонения, воздвигнутые в Велиже 1823 г. и в Мстиславле по контрабандному делу 1844 г. Брошюра замечательна по своему предмету, но бедна содержанием, лишена беспристрастного взгляда, не имеет достоинств ученого исследования и даже полного собрания сведений. Не ищите здесь ни точных источников, ни верных указаний, ни оценки событий. Это беглое изложение сведений, почти всеизвестных, направленное к тому, чтобы доказать, "что убиение христиан евреями для получения крови существует; что обряд сей известен и исполняется сектою Хасидов или Хасидым, и что поныне являются между Жидами фанатики и кабалистические знахари, которые с этою двоякою целию посягают на мученическое убиение христианского младенца и употребляют кровь его с мистически-религиозною и мнимо-волшебною целию". Польша и Западные губернии наши, служащие со времени средних веков убежищем закоренелого и невежественного жидовства, представляют и поныне самое большое число примеров подобного изуверства, особенно губерния Витебская, где секта Хасидов значительно распространилась.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52