Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

      Семейные узы – это вовсе не признак общего взгляда на еврейский вопрос. Если мы говорим о высшем обществе – стоит вспомнить несколько политических антиподов: вышеупомянутые Бонч-Бруевичи, братья Маклаковы: Николай Алексеевич (1871-1918), министр внутренних дел и шеф жандармов, один из инициаторов, дела Бейлиса, и Василий Алексеевич (1869-1957), один из лидеров кадетской партии и защитник Менахема-Менделя Бейлиса; братья Красновы: Андрей Николаевич (1862-1912), ботаник-географ, путешественник, человек европейской культуры, либерал и филосемит, и Платон Николаевич (1866-1924), переводчик, критик, публицист, в общем человек левых убеждений, после революции остался в России и работал конторщиком на железной дороге, и третий брат – Петр Николаевич Краснов (1869-1947), генерал и писатель, германофил, в своих антисемитских романах перешедший все границы здравого смысла, человек, предавший родину и служивший нацистам. Как видим, водораздел по еврейскому вопросу шел и внутри семьи, где родные братья получали весьма схожее и даже гуманитарное образование (например, М.Д. Бонч-Бруевич имел и гражданское образование: он окончил Межевой институт). Видимо, это уже из области мистики.
      О деле Мясоедова довольно подробно рассказал в своих воспоминаниях генерал Александр Александрович Самойло (1869-1963), филосемитские настроения которого были выражены очень ярко. В своих воспоминаниях он этого не скрывает. Он рассказывает о своей дружбе с артиллерийским подполковником Абрамовичем, по-видимому, крещеным евреем, который и просвещал его по еврейскому вопросу.
      Высокообразованный Абрамович (он окончил Киевский университет и с отличием артиллерийское училище и академию, один из крупнейших специалистов по артиллерийскому делу,
      высоко ценимый М.И. Драгомировым) возмущался национальной политикой России, разжиганием национальной розни, погромами и кровавыми наветами (дело Бейлиса).
      Слова Абрамовича пали на благодатную почву: на всю жизнь Самойло остался филосемитом.
      Генерал-майор русской армии Самойло (абсолютно независимо от Оскара Грузенберга) рассказал о подноготной дела Мясоедова, обвиняя непосредственно великого князя Николая Николаевича, собственноручно начертавшего на докладе военного прокурора о невиновности полковника Мясоедова: "А все-таки повесить!"105* Самойло рассказывает также о встрече с братом Мясоедова, и в этом рассказе всплывает эта история. Этот брат, тоже полковник дореволюционных времен и бывший профессор академии им. Фрунзе, был, естественно, арестован в 30-е годы и пребывал в лагере на Ухте. По авторитетному свидетельству, он отрицал всякую вину брата, считая его козлом отпущения за промахи высшего командования. В свое время вышел документальный роман польского писателя Иосифа Мацкевича "Дело полковника Мясоедова", посвященный реабилитации злосчастного жандарма106.
      Стоит сказать пару слов и в адрес русского главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Кроме антисемитизма, которым страдали и другие Романовы, он отличался редкой ограниченностью и малообразованностью. Слово умнейшему и циничному С.Ю. Витте: "Другое лицо, которое во время моего министерства имело громадное влияние на государя, был великий князь Николай Николаевич. Влияние это было связано с особыми мистическими недугами, которыми заразила государя его августейшая супруга и которыми давно страдал великий князь Николай Николаевич.
      Он был один из главных, если не главнейший, инициаторов того ненормального настроения православного язычества, искания чудесного, на котором, по-видимому, свихнулись в высших сферах… Сказать, что он был умалишенный – нельзя, что он был нормальный в обыкновенном смысле этого слова – тоже нельзя, но сказать, чтобы он был в здравом уме – тоже нельзя; он был тронут… К тому же великий князь по натуре человек довольно ограниченный и малокультурный"107. Во время мировой войны с Николаем Николаевичем произошел удивительный случай. При инспекции одного из корпусов главнокомандующий обратился с речью к солдатам.
      Искренность и пафос произвели огромное впечатление на присутствующих. Едва речь была закончена, стоявший на правом фланге старик-барабанщик без всякой команды изо всех сил ударил в барабан. Раздалось громогласное "Ура!". Николай Николаевич со слезами на глазах бросился к барабанщику и расцеловал его. "Получилась трогательная картина". Вероятно, зная антисемитизм главковерха, один из присутствующих сообщил протопресвитеру Русской армии и флота о. Шавельскому, что великий князь "попался": барабанщик – еврей. Отец Шавельский решил проверить ситуацию и во время обеда заговорил об этом: "Какой удивительный барабанщик-старик! Как он ловко угадал момент и точно закончил Вашу речь! – Да, удивительно хорошо вышло! – сказал великий князь. – А вы знаете, ваше высочество? Ведь он еврей, – заметил я, вглядываясь, какое впечатление на великого князя произведут мои слова. – Ну так что из этого, ведь он давно служит в полку, – нервно ответил великий князь и сразу перевел разговор на другую тему"108.
 

***

 
      *Подробно о деле Мясоедова можно прочесть в книге Михаила Хейфеца «Цареубийство в 1918 году», стр. 63-67, глава 16 «Казнь полковника Мясоедова»
 

***

 
      Возвращаемся к военному министру России. "Было просто невероятно допустить мысль, что умный человек, считавшийся всегда одним из лучших офицеров генерального штаба, георгиевский кавалер, генерал-адъютант, военный министр – мог оказаться предателем родины… Многие считали, что обвинение Сухомлинова является позором не только для него, но и для России, которая могла дать такого министра"109.
      Современники вспоминали в этой связи дело Верещагина, когда на потребу толпы в 1812 г. Ростопчин выдал безвинного человека110.
      Спустя 50 лет К.Ф. Шацилло подвел итоги в статье «"Дело" полковника Мясоедова»111.
      Вердикт истории как будто не подлежащий обжалованию: не виновен! К этому времени были открыты германские секретные документы и, увы, – ни Мясоедов, ни Сухомлинов не были шпионами. Однако в романе "У последней черты" (Наш современник. 1979. № 4-8) Валентин Пикуль вновь возвращается к обвинению в шпионаже и Мясоедова, и Сухомлинова. Пикуль, безусловно, знал истину. Он, например, восхищался разведывательной деятельностью А.А. Самойло и вывел его в двух романах, но тем не менее настаивал на обвинении в шпионаже и Мясоедова, и Сухомлинова112.
 

СЕМЬЯ ИГНАТЬЕВЫХ

 
      Под стать филосемиту А.А. Самойло был и другой крупный офицер старой царской армии, граф Алексей Алексеевич Игнатьев (1877-1954), принадлежавший к тому же к одной из самых блестящих фамилий России. Необыкновенно интересная семья для нашего исследования. Княжна Мещерская, рассказом которой мы начали главу, приходилась теткой Алексею Алексеевичу, и она приводит никогда не публиковавшуюся речь генерала Игнатьева на похоронах актера Михоэлса проникнутую пиететом перед еврейским народом и творчеством великого актера. Но клан Игнатьевых огромный, и здесь были все – и антисемиты, и филосемиты. Так, отец Алексея Алексеевича, граф Алексей Павлович Игнатьев, крайний реакционер, в 1905 г. занимавший должность председателя особых совещаний по охране государственного порядка и по вопросам вероисповеданий, был убит эсерами в 1906 г. Он еще в бытность Иркутским генерал-губернатором (1885) способствовал прикреплению сибирских евреев к местам прописки – случай для Сибири уникальный113.
      Дядя, граф Николай Павлович Игнатьев, в 1881-1882 г. занимал должность министра внутренних дел. Как раз во время погромов на юге России он выдвинул теорию "эксплуатации" евреями русского народа, приведшую к печальным последствиям: правительство не оказало никакой реальной, в том числе и денежной, помощи пострадавшим, как это обычно делалось раньше. Был запрещен Игнатьевым и публичный общественный сбор в пользу пострадавших. Ему принадлежит крылатое выражение, обращенное к евреям: "Западная граница для евреев открыта". Он же подготовил так называемые "временные правила" ограничения евреев в правах, что, по меткому выражению С.М. Дубнова, вело к "легальным погромам". Его антисемитская деятельность вызывала протест у мало-мальски мыслящих чиновников, вроде министра юстиции Дмитрия Николаевича Набокова (1827-1904), деда великого писателя, и министра финансов Н.Х. Бунге. Все без исключения современники, любых лагерей от крайне правых до левых (Е.М. Феоктистов, Е.А.
      Перетц и др.), характеризуют Н.П. Игнатьева как патологического лжеца. П.А.
      Зайончковский называет его Ноздревым и Мюнхаузеном – не лучшая черта для министра!114 Статс-секретарь Перетц 16 ноября 1882 г. пишет: "…Шувалов смотрит на еврейский вопрос вообще благоразумно, то из этого я вывожу, что Толстой, с своей стороны, не желает чуть не поголовного истребления евреев, как предлагал Игнатьев и как желали бы и теперь многие"115.
      Другой Игнатьев – Павел Николаевич (1870-1945), сын реакционного министра внутренних дел (двоюродный брат Алексея Алексеевича) – был человеком либеральных взглядов и, находясь с 9 января 1915 по 27 декабря 1916 г. на посту министра просвещения, проводил филосемитскую политику: ему удалось пробить брешь в пресловутой процентной норме. В частности, он разрешил открыть целую сеть еврейских частных гимназий. Наконец, им был утвержден устав первого еврейского высшего учебного заведения – частного политехнического института в Екатеринославе. Психоневрологический институт, насчитывавший в своем составе несколько тысяч (!) еврейских студентов, получил статус высшего учебного заведения лишь благодаря усилиям министра. Павел Николаевич усиленно работал над отменой процентной нормы, вроде вторичного ее применения при переходе еврейских мальчиков из подготовительного класса в первый. Вообще за короткое время он проявил недюжинную энергию в борьбе с реальным антисемитизмом в системе образования. Естественно, правые круги поспешили избавиться от либерального министра. В высшей степени хвалебная статья в честь Павла Николаевича появилась в журнале "Еврейский студент" № 26 в феврале 1917 г., уже после отставки Игнатьева. Арестованный местной ЧК в сентябре 1918 г. в Кисловодске, он был освобожден по категорическому требованию Кисловодского совета, где оказались люди, знавшие о его неустанной работе на ниве просвещения. Не пропал Павел Николаевич и в эмиграции. Труженик (трудовая деятельность будущего министра началась с создания знаменитого завода в Гусь-Хрустальном), он поначалу возглавлял заграничную организацию русского Красного Креста, а затем вместе со своей женой, бывшей фрейлиной, урожденной княжной Натальей Николаевной Мещерской, занимался фермерством в Англии и Канаде. В некрологе о нем сказано: «Трагедия графа П.Н. Игнатьева – а вместе с тем трагедия России – заключалась в том, что созидательная "органическая" работа, к которой его так влекло, столь часто натыкалась на почти непреодолимые препятствия»116.
      Алексей Алексеевич Игнатьев, с которого мы начали рассказ о семье Игнатьевых, был профессиональным военным, получил блестящее образование в Пажеском корпусе и Академии Генерального штаба. Человек незаурядный, он вошел в конфликт с обществом, когда женился на замечательной балерине Наташе Трухановой, блестящей исполнительнице еврейского танца Саломеи на музыку Р. Штрауса: "В Париже очень понравилась Наташа Труханова -…артистка с большим темпераментом. Она танцевала полуобнаженная…"117 В 1912-1917 гг. он занимал должность военного агента России во Франции и, надо сказать, что все средства, положенные на его имя русским правительством, были им к общему негодованию эмигрантов переданы советскому правительству. Сам же граф и балерина кормились, выращивая шампиньоны. Такова была честность старого офицера.
      А к еврейству у графа Алексея Алексеевича всегда был интерес. Чего стоит, например, выбор им темы для сочинения при поступлении в Академию – "Помни день субботний" ("…я соблазнился желанием применить Моисееву заповедь к действительным потребностям человека в отдыхе в современной обстановке") 118. В поисках интеллигентой среды он пытался дружить с еврейским семейством Киршбаумов. В этом киевском еврейском доме собирались музыканты и писатели. Игнатьев честно пишет, что из этого ничего не получилось – его белая фуражка и шпага делали его чужим в этой среде. О евреях и еврействе он пишет свободно, без оглядки, не испытывая неловкости, отмечая и отрицательные еврейские типы (Николай Рафалович, Жак Гинзбург и т. д.), и наоборот, восхищаясь другими – храбрецом Беллом, во главе бригады брошенным на спасение Италии, полковником М.Д. Грулевым (автором книги "Генерал-еврей" и кандидатом на пост военного министра), командиром Псковского полка в Японскую войну и многими другими. Собственно, Игнатьев не испытывает неловкости, как большинство пишущих на эту тему. Вообще он начисто лишен ксенофобии и в каждом народе ищет и находит симпатичные черты – у шведов, финнов, датчан, французов… Исключение – немцы, но это и понятно. Никто, скажем, с такой убедительностью в советской литературе не писал о деле Дрейфуса. Позиция Игнатьева ясна, он на стороне невинно осужденного еврея, но откровенно пишет о том, что всесильные масоны способствовали освобождению собрата. Никакой мистики, никакого преувеличения, никакого насилия над фактами, приспособления мифа для объяснения катастрофы. И безусловное чувство юмора, не изменявшее автору. Такова история с похоронами старого кантониста Александра Ивановича Ошанского, унтер-офицера Кавалергардского полка. Вспомним историю отчисления инвалидов еврейского происхождения из дворцовой команды согласно именному указу Николая II. Но жизнь сложнее. Александр Иванович был отменным печником. При нем печи в казармах не дымили – вещь необходимая в быту, и в обход всех правил и законов его держали в полку, давая мундир, звания, медали и отличия за сверхсрочную "беспорочную" службу. И сыновья были пристроены к делу, тоже сверхсрочниками: один – трубач, другой – писарь, третий – портной. Случайно в день похорон заслуженного солдата дежурным по полку был молодой Игнатьев. Вскоре к полковым воротам стали подъезжать роскошные кареты и сани, из которых выходила элита буржуазного петербургского общества – весь еврейский Петербург: выяснилось, что печник по совместительству был главой еврейской общины. Вместе с тем воинский устав требовал, чтобы на похоронах любого кавалергарда вне зависимости от чина (вероисповедание не упоминалось) присутствовали в полной парадной форме все бывшие командиры полка. У гроба старого служаки встретился христианский аристократический военный мир и еврейский торговый и финансовый. После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров полков… Стоит перечитать эту волшебную сказку, чтобы оценить добрый юмор бывшего кавалергарда119.
      А вот речь генерал-лейтенанта А.А. Игнатьева "Слово о Михоэлсе" на траурном митинге 16 января 1948 г. В этой речи и преклонение перед Библией, и перед великим мастером, есть и новое прочтение Пушкина и, безусловно, гражданское мужество, проявить которое в России всегда было сложнее, чем воинское:
 
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
 
      Восстает передо мной впервые в жизни образ не ветхозаветного библейского пророка, вдохновившего великого писателя на одно из лучших его творений, а образ современного, ушедшего от нас, и, увы, навеки, мыслителя, мастера слова и друга человечества Соломона Михоэлса.
      Пушкина пленила та уходящая вглубь веков еврейская культура, которая дала нам в наши дни этого достойного наследника мудрых мыслителей, выходивших с незапамятных времен из среды еврейского народа. Впрочем, они принадлежали не ему, а всему человечеству, и потерю Михоэлса оплакивает не один еврейский народ, а все гордившиеся им народы Советского Союза и его зарубежные друзья и единомышленники… Они потеряли в нем солнце, светившее и согревавшее не самого себя, а всех окружающих…"120 Самый прославленный военачальник России – А.В. Суворов, по-видимому, относился к евреям благожелательно, особенно это проявилось на юге, где главнокомандующим был Потемкин, известный своим негативным отношением к евреям. Так, при взятии Измаила 135 евреев "прибегнули к покровительству Суворова"121. У А.В. Суворова была обширная переписка с П.И. Турчаниновым, в то время правителем канцелярии Г.А.
      Потемкина. В одном из писем Суворов с удовлетворением отмечает желание евреев Крыма переселиться в Россию и сетует на молчание по этому вопросу высшей власти122.
      Письмо имеет подтекст. Дело в том, что Александр Васильевич находился в добрых отношениях с Петром Ивановичем Турчаниновым (1737 – после 1823), впоследствии генерал-поручиком, действительным членом Российской Академии наук и статс-секретарем Екатерины II. Возможно что Петр Иванович был наиболее близким человеком великого полководца; Суворов знал его с детства и хотя подтрунивал, и довольно колко, над ним, но "целостность их дружбы", как выражался Суворов, ничто не могло поколебать. Так вот – его друг и статс-секретарь был "выкрещенным" евреем123.
      А "гуманный внук воинственного деда", по выражению Федора Тютчева, петербургский военный генерал-губернатор, светлейший князь италийский, граф Александр Аркадьевич Суворов-Рымникский (1804-1882) был и вовсе воинствующим филосемитом…
      Первоначальное образование он получил в иезуитском колледже. Позже учился в Сорбонне и Геттингене. И консервативная печать не раз упрекала Суворова в заимствовании западных либеральных взглядов, в том числе и в еврейском вопросе.
      Был он также близок к масонству и декабристским кругам, но на площадь не вышел. (По другой версии, как раз вышел – был на стороне мятежников, по третьей – был в рядах защитников престола.) Вероятно, лишь высокое происхождение помогло ему выкарабкаться из щекотливой ситуации. Напомним, что его ближайшим другом был поэт Александр Одоевский. Но наша история не об этом.
      Когда в Петербурге возник вопрос о строительстве новой еврейской синагоги и обнаружились трудности в связи с сопротивлением некоторых духовных лиц, депутация евреев направилась к бывшему генерал-губернатору (осень 1868 г.). Он встретил чрезвычайно приветливо еврейских представителей, в числе которых был его знакомец еще со времен губернаторства в Прибалтийском крае, раввин д-р Авраам Нейман. Он долго беседовал с ними об успехах евреев на культурном поприще и обещал всемерную помощь. Через несколько дней Суворов прислал Нейману письмо следующего содержания: "Я весьма счастлив, что могу Вам сообщить, что по Вашему делу я удостоился любезного приема со стороны его высокопреосвященства.
      Митрополит порицал мытарства, которым подвергается еврейская община в таком добром начинании, и обещал дать надлежащее разрешение… Я очень рад, что косвенно сослужил Вам службу". Но даже эта протекция не помогла сразу, и А.А.
      Суворов вторично принял делегацию, пораженный тем, что дело застопорилось. В конце концов, разрешение было получено и, любуясь красивейшей синагогой, каждый еврей должен знать, что в ней есть доля усилий князя италийского124. Вообще А.А.
      Суворов был близок к евреям и даже вознамерился возглавить железнодорожное управление у Полякова. Назначение не состоялось из-за недовольства государя. В некрологе, опубликованном "Русским евреем", о его филосемитизме сказано следующее: "Мы не станем подробно приводить здесь всех фактов, относящихся к этой светлой стороне личности покойного князя, тем более, что для многих из этих фактов не настала еще пора обнародовать; скажем только, что мы потеряли в покойном человека, который своею мощною поддержкою, в самых различных сферах, вызвал к жизни не одно доброе еврейское дело, и своим веским словом предотвратил не одну беду…"125 В журнале "Русский еврей" была опубликована биография князя за подписью Г. Бермана. Символично, что в этом же номере на этой же странице изложена лекция Владимира Соловьева в Петербургском университете об историческом значении иудаизма. В память светлейшего князя община установила восемь стипендий. Дочь покойного, г-жа Козлова, в ответ на соболезнование евреев заявила, что "не напрасно папаша Вас всех так любил". Другая дочь Суворова – г-жа Молостова так же проявляла симпатии к еврейству, что явствует из воспоминаний А.И. Дельвига. Откуда эта любовь к гонимому племени? Поклонники жидомасонства могут радоваться, как мы уже говорили, – князь Италийский в молодости состоял в масонской ложе и был близок к декабристам126.
 

ДЕМИДОВЫ

 
      С точки зрения нашей темы интересна судьба одного из представителей русской аристократии. Безусловным филосемитом был Демидов Павел Павлович, князь Сан-Донато (1839-1885). В двухлетнем возрасте он потерял отца – Павла Николаевича, которому Россия обязана утверждением так называемой Демидовской премии. Мать его, Аврора Карловна, урожденная Шернваль. Мальчик получил прекрасное домашнее образование, затем в 1856 г. поступил в Петербургский университет на юридический факультет, который закончил в 1860 г. со степенью кандидата. В Петербургском университете в эти годы образовались две "партии": либерально-демократическая и аристократическая; вождем последней невольно оказался Демидов. Но он был настолько добрым и отзывчивым человеком, что демократы прощали ему его происхождение. И своих товарищей впоследствии он не забывал, что делает ему честь. Поселившись в Париже, он продолжал совершенствоваться в юридических науках В 1867 г. он женился на княжне Марии Элимовне Мещерской, через год скончавшейся от родов Поступил на государственную службу и некоторое время работал при Венском посольстве. В 1869 г. возвратился в Россию поселился в Каменец-Подольске, где начал работать на скромной должности советника губернского правления. Здесь и произошло его знакомство с еврейским местечковым бытом. Вскоре он переехал в Киев, был выбран мировым судьей, а затем в 1870 г. стал киевским городским головою. В 1871г. он женился на княжне Елене Петровне Трубецкой. В этом же году он получил придворное звание – егермейстер двора Его Императорского Величества, а в 1874 г. благодарные киевляне переизбрали Павла Павловича на второй срок (3 года), но он отказался из-за болезни. Некоторое время жил в Петербурге, а потом в Италии, на своей вилле Сан-Донато, постоянно пополняя свою коллекцию произведениями искусств. Когда началась русско-турецкая война, князь срочно вернулся в Киев и стал чрезвычайным уполномоченным от Общества Красного Креста. В течение года он неустанно трудился, устраивая помещения для больных и раненых, снабжая их всем необходимым, тратя в основном свои личные средства. В 1880 г. он переехал вновь в Петербург, а после гибели императора вступил на службу в Министерство внутренних дел и одновременно принял должность председателя Банка и Общества для поощрения промышленности. Продолжая энергично заниматься развитием индустрии, он в 1877 г. основал в Нижней Салде первую на Урале фабрику бессемерования стали. На свой риск он занялся разработкой Луньевских каменно-угольных копий на Севере Урала, предвидя широкую будущность этой отрасли. Изделия его заводов на Венской всемирной выставке получили почетный диплом; на Филадельфийской выставке он удостоился бронзовой медали. Деятельность князя не ограничивалась Россией: в память своей первой жены он основал в Париже рукодельную мастерскую имени св. Марии (1868) для 300-400 женщин, во Флоренции – школы, приюты, дешевые столовые для рабочих. На его средства основаны при Нижнетагильских заводах учебные и благотворительные заведения, в их числе: реальное училище, два народных училища для мальчиков и два для девочек, школы грамотности при заводах и рудниках, два приготовительных училища для призрения детей, две больницы, аптеки, фельдшерская школа и библиотеки при школах и т. д. По его инициативе при заводах учреждено 10 сберегательных касс. За последние 9 лет жизни Демидов пожертвовал на пенсии, стипендии и другие пособия в пределах России капитал в размере 1 200 тыс. рублей.
      До самой революции из этих денег отпускались десятки тысяч рублей на больницы и на пособия. 2 июня 1872 г. император Александр II разрешил Демидову принять титул князя Сан-Донато, пожалованный ему итальянским королем Виктором-Эммануилом, и два ордена Итальянской короны – св. Маврикия и св. Лазаря. В 1879 г. население Флоренции поднесло князю золотую медаль с изображением его самого и его супруги и адрес, подписанный представителями рабочих корпораций. Муниципалитет избрал князя и княгиню Сан-Донато почетными гражданами Флоренции. От императора Александра II Демидов получил орден Станислава 1-й степени. Он собрал уникальную библиотеку, состоящую из 7 тыс. томов, куда вошли и библиотека его отца, и библиотека А.Н.
      Карамзина, сына историка. Он купил в Италии виллу Медичи, где и скончался 17 января 1885 г. Павел Павлович Демидов, князь Сан-Донато, был похоронен на Урале, вотчине своих знаменитых предков, чью славу он поддерживал и приумножал.
      В свете нашей темы имя князя Сан-Донато интересует нас тем, что он является автором брошюры "Еврейский вопрос в России" (СПб., 1883 г.), вызвавшей бурную реакцию в лагере правых. И действительно, как писала газета "Русский еврей", этот случай незаурядный. Русский столбовой дворянин, бывший в течение 13 лет городским головою Киева, "матери русских городов", где совсем недавно (не в его бытность) произошли погромы, назначенный в так называемую Паленскую комиссию по еврейскому вопросу ("Высшая комиссия для пересмотра действующих законов о евреях" от 4 февраля 1883 г.), изучавший экономическое положение евреев еще в то время, когда он был в Каменец-Подольске, он нашел в себе мужество пойти против течения.
      Человек западной культуры, приверженец социального прогресса, он не мог примириться с несправедливостью. Историю возникновения этой брошюры довольно подробно описал в своих воспоминаниях "За много лет" А.Е. Кауфман127. П.П.
      Демидов всегда стоял на позициях уравнения евреев в правах, но чтобы подкрепить свои выводы современной статистикой, он обратился, за помощью к Кауфману, который и предоставил в его распоряжение некоторые данные.
      Надо сказать, что по традиции семейство Демидовых было всегда дружественно по отношению к еврейству. История возвышения рода Демидовых связана с именем Петра Павловича Шафирова.
      Первым шагом к славе и богатству Демидовых явился, как это часто бывает, случай.
      У проезжавшего через Тулу Шафирова испортился пистолет работы мастера Кухенрейтера. Никита Демидов не только исправил поломку, но и изготовил точную копию пистолета, по своим качествам ничуть не уступавшую оригиналу.
      Восхищенный мастерством Демидова Шафиров, по достоверному свидетельству, дважды устраивал встречи Никиты Демидова с царем. Впоследствии благодарный Демидов никогда не забывал об этом.
      Другой Демидов – Прокопий Акинфиевич (1710-1788) имел тоже неприятности по "еврейскому вопросу". В "сказке" поданной заводчиком в юстиц-коллегию, значится, что он был оштрафован в 1767 г. "за держание им у себя в доме Новороссийской губернии купца Леви Вульфа, за необъявление в полицию паспорта"128.
      Основная идея П.П. Демидова, автора упомянутой филосемитской брошюры, в том, что он понял сущность еврейского вопроса, заключавшегося в ненормальных экономических условиях пребывания евреев в черте оседлости. Он требовал предоставить евреям полные гражданские права и свободу передвижения и местожительства, подчинив их общим установлениям в податном, административном и других отношениях.
      Брошюра Демидова представляла собой развитие записки, поданной им в Высшую комиссию в апреле 1883 г. Павел Павлович ссылается на опыт Запада, давно отказавшегося от искусственной изоляции еврейского населения и "посему не имеющего в данный момент еврейского вопроса в российской форме". Замкнутость и отчужденность известной части населения или целого племени является обыкновенно следствием испытываемого им внешнего гнета, когда отдельная личность принуждена искать выхода из своего исключительного положения во взаимной сплоченности с людьми, находящимися в одинаковых с нею условиях. Это явление находит себе подтверждение и в истории еврейского племени, которое начиная с самого "рассеяния" и до конца XVIII в. подвергалось жестоким преследованиям и стеснениям в своей религиозной и экономической жизни. Крайнее невежество, религиозный фанатизм и узко национальные общественные и экономические взгляды того времени были главными причинами враждебного отношения христианского населения к евреям.
      Эти факторы проявляются во всей средневековой истории гонений, тяготевших над еврейским племенем в Западной Европе. Но с развитием истинной цивилизации и гуманности нетерпимость и враждебное отношение к евреям начинают мало-помалу сглаживаться, и, наконец, совершенно исчезают "к спокойствию и благу государств, в которых они живут"129. Демидов обнаруживает знания по древней истории евреев, а также истории законодательства о евреях в России. В заключение князь касается огульного обвинения евреев в эксплуатации русских. Он подчеркивает, что большинство еврейского населения – труженики, ремесленики и люди физического труда, ничего общего с эксплуатацией не имеющие.
      Естественно, свои выводы он подкрепляет статистикой. Например, в трех губерниях Юго-Западного края (Подольской, Волынской и Киевской) евреи, ремесленники составляют 41% от общего числа ремесленников. Касается он и погромов, прокатившихся по югу России, отмечая подстрекательство со стороны неизвестных лиц. Здесь уместно сказать об антисемитских прокламациях на украинском языке, распространяемых народовольцами. Сан-Донато внимательно следил за деятельностью революционеров. Так, например, он присутствовал на одном из процессов, состоявшемся в феврале 1882 г.130 Для части революционеров, духовным отцом коих был Нечаев, полагавших, что "еврейская кровь" лишь "смазочное масло на колесах русской истории", погромы были составной частью государственной дестабилизации.
      Об этом мы писали выше в характеристике Александра III131.
      Известный антисемитский тезис о спаивании евреями православного населения князь отвергает также при помощи статистики, доказывая, что в черте оседлости употребление алкоголя ниже, чем в великорусских губерниях, не имеющих еврейского населения.
      Говоря об ограничениях, Демидов больше всего возмущается тем, что евреев не берут на государственную службу. На три миллиона еврейского населения имеется всего один офицер и десяток чиновников, в основном по министерству юстиции. "После этого невольно является вопрос: неужели еврейское племя, которому никто не отказывает в даровитости (курсив мой. – С. Д.), считается непригодным для педагогической, судебной, финансовой, административной или иной деятельности…"132