— Да, именно он, — подтвердил Ва-Ран. — Умнейший, великолепный специалист.

— Никогда не верь платным врачам: они непременно докажут, что без их усилий ты скоро помрешь. На самом деле кто угодно может с чем угодно справиться сам, тем более здесь, где магии выше крыши, — посоветовала Машка и быстро стукнула Ва-Рана ведром по голове.

Он неуверенно покачнулся, закрыл глаза и рухнул на пол Машкиного узилища. Переборов легкий приступ жалости и стыда, Машка неслышно выскользнула за дверь, оставив совца отдыхать в одиночестве и переосмыслять собственную жизнь.

Охранники вместе со своими животными крепко спали. Одна лисица даже похрапывала во сне, совсем не по-звериному перевернувшись на спину и растопырив лапы. На мгновение Машке показалось, что живот зверя пересекает длинный грубый шов, словно ее сначала разрезали надвое, как невоспитанный, но любознательный ребенок разрезает ножницами плюшевого мишку, а потом на скорую руку сшили обратно. Приглядываться она не стала и, стараясь не шуметь, побежала дальше.

В темном коридоре пахло пылью и старой бумагой, совсем как в школьной библиотеке. То тут, то там по стенам проскакивали зеленоватые искры, а потому Машка очень старалась их не задевать. Мало ли, вдруг эти ненормальные мутанты Птичью Башню ночью на сигнализацию ставят или подключают к местному аналогу электросети. Как шарахнет — потом лечиться умаешься.

— Где же у них здесь выход-то? — бормотала она, вовсе не надеясь получить у стен или темноты осмысленный ответ. Просто тишина, царящая ночью в Башне, действовала на нервы. Да и, говорят, так сосредоточиться проще получается.

— Выход везде! — Мелодичный голос заставил ее замереть на месте. — Только вот ты его не увидишь. Для знающего выход найдется в любом месте, невежда же будет тыкаться лицом в стены, но выход не откроется ему.

— Покажись, что ли, специалист по дверям нового поколения, — нехорошо улыбаясь, предложила порядком перетрусившая Машка. Впрочем, такая реакция была для нее вполне обычной: чем, если не здоровой злостью, глушить страх? Жалко только, что ведро она легкомысленно оставила в камере и в руках у нее не было ничего тяжелого.

Специалист ее иронии, видимо, не уловил. А может быть, понятие иронии было ему чуждым. Тьма коридора послушно выплюнула из себя тонкую легкокостную фигуру. Если бы не встопорщенные зеленые перья и клюв, голосистый мужчина был бы точной копией молодого, еще лохматого певца Киркорова. Перья же не оставляли сомнений в принадлежности данной особи к расе совцов. Только крылья за его спиной были гораздо больше и сильнее, чем у прочих виденных Машкой совцов. «Наверное, атлет», — решила она, потому как на ангела встреченный монстр точно не тянул. Она никогда не видела зеленых ангелов.

— У тебя нет причины уходить отсюда, — ласково сказал он.

— Но я хочу уйти! — возразила Машка.

— Желание не может быть причиной, — строгим голосом поправил ее зеленый совец. — Желая чего-либо, нельзя рассчитывать, что тебе это будет дано. Ведь у мира нет обязательств перед тобой.

— Спасибо! — язвительно поблагодарила его Машка. — А то я без тебя не знала. Значит, у меня нет причины уходить?

— Нет, — равнодушно подтвердил зеленый.

— Мне отрубят голову, если я здесь останусь. По-твоему, это не причина? — уточнила она.

— Это причина желать уйти, но не причина уходить, — любезно сказал зеленый.

Машка почувствовала, что пернатый атлет откровенно над ней издевается, и разозлилась еще больше.

— Слушай, — сказала она недружелюбно, — ты иди лучше отсюда, не мешай. А то как психану — и все перья из хвоста выдеру. На долгую добрую память.

К ее удивлению, совец не испугался и даже не обиделся. Он посмотрел на нее с интересом и вдруг рассмеялся. Смех у него оказался удивительно мелодичный и приятный. Видимо, у него не было хвоста. Потом он резко взмахнул рукой, и в лицо Машке полетел зеленый порошок с резким запахом. Увернуться она не успела. Нос немедленно заложило, как при насморке, Машка чихнула и провалилась в темноту.

— Тиу, я нашла ее! — услышала она затихающий где-то вдали веселый голос зеленого совца.

«И почему это я решила, что оно — мужчина?» — слабо удивилась Машка и заснула окончательно.

Когда она очнулась, в воздухе пахло сыростью и медом. Загончик был пуст, а остатки капусты уже прибрал кто-то хозяйственный. Как всегда по утрам, Машке хотелось есть, но о завтраке местная прислуга почему-то не позаботилась.

Скрипнула дверь. Звук отозвался в Машкиной голове вспышкой боли, словно вчера кто-то надавал ей от души тумаков или случилось что-то еще похуже. Демонстративно застонав, Машка приподнялась и, не открывая глаз, сообщила:

— Мне ужасно плохо, и я сейчас умру!

— Что случилось? — забеспокоилась пришедшая за ней Яр-Мала. — Ты заболела?

— Здесь чудовищные условия! — злорадно сказала Машка. — Я поняла, вы меня решили уморить, не дожидаясь этого чертова ритуала.

Яр-Мала подошла ближе и осторожно опустила руку ей на лоб. Стало немножко легче, потому что ладонь у совки оказалась мягкой и прохладной.

— Пить хочу, — проскрипела Машка.

— Ты отравилась, — помедлив, сообщила Яр-Мала. — Погоди, мы попробуем это исправить. Тебе не подходит готоба?

Машка наконец разлепила веки и, уставившись на совку, сказала:

— А что вы хотите? Запираете меня в какой-то затхлый подвал, кормите квашеной капустой не первой свежести, от которой у меня болит живот. Потом подсылаете вашего посла-извращенца, который не дает мне спокойно заснуть. И в довершение всего натравливаете на меня какого-то зеленого психа с сонным порошком, от которого у меня раскалывается голова! Я вам что, таракан, чтобы такое выдержать?! У меня, может, вообще на сонный порошок аллергия!

Яр-Мала неловко опустилась на колени рядом с ней и внимательно на Машку посмотрела. Эта поза была для нее непривычна, и смотрелась совка довольно-таки глупо.

— Тебе явилась совка зеленого окраса с сонным порошком в руках? — уточнила она благоговейным тоном.

— Ну да, какая-то дрянь пернатая на меня выскочила, — подтвердила Машка, нутром чуя, что снова вляпалась в какую-то мистическую историю. «Черт бы их побрал с их религиозными воззрениями!» — с досадой подумала она.

— Не смей говорить так о Таароа, которая пощадила тебя! — гневно сказала Яр-Мала.

Машка скривилась.

— Знаете, если бы я так щадила своих одноклассников, то давно бы ходила на индивидуальные занятия. В психушку.

— Ты не чувствуешь божественного восторга от встречи с высшим существом? — удивилась совка.

— Я чувствую, что у меня болит голова и что через некоторое время мне ее отрубят, — отрезала Машка.

По правде говоря, в отрубание головы ей как-то не верилось. Ну не может же быть, чтобы нормальные цивилизованные существа взяли и так просто отсекли кому-то жизненно необходимую часть тела! Только потому, что он как-то не так на кого-то посмотрел. Так не бывает. Эта уверенность придавала ей сил.

— Ты очень странная. Может быть, ты даже не родилась, как все нормальные люди, — сказала Яр-Мала, — Может, крылатый демон Павака потерял тебя, словно перо, пролетая над городом. Рожденный естественным образом не станет так относиться к богам.

— В любом случае, вы ничего об этом знать не можете, — буркнула разозленная Машка.

— Никогда не сносила яиц с людьми, — легко согласилась совка.

Видимо, это была шутка, потому что, договорив, она запрокинула голову и несколько раз клокотнула горлом.

— Очень смешно, — на всякий случай сказала Машка.

Жрица посерьезнела.

— Идем, боги ждут. Я рада, что ты так легкомысленно относишься к смерти. Другие люди на твоем месте плакали, вырывались и даже угрожали нам. Это было некрасиво.

Неприятный холодок пополз по Машкиной спине. Она сглотнула и затравленно огляделась. Ладони вспотели. Совка встревоженно обернулась, сочувственно хмыкнула и пропустила Машку вперед. «А, ладно, по дороге сбежать попробую!» — подумала Машка, одновременно стараясь как можно громче крутить в голове «Владимирский централ». Кажется, это помогло замаскировать мысли: желтая жрица поморщилась и замедлила шаг, стараясь немного от Машки отстать. Похоже, расстояние приглушало воображаемую музыку.

К большому Машкиному сожалению, все боковые коридоры по пути следования были закрыты. Совцы ее таланты, проявленные этой ночью, оценили по достоинству. Кое-где на стенах строго помаргивали водянистые голубые глазки — шпионили. Довольно быстро их нагнал недружелюбный охранник с вонючей облезлой лисицей, которая двигалась так, словно была марионеткой на невидимых ниточках: резко и неловко. Изредка она пофыркивала и порывалась укусить Машку за пятку, однако хозяин ее, будучи сегодня менее безразличным к происходящему, нежели вчера, каждый раз неодобрительно икал. Линялая скотина от его икания съеживалась и самоуправство прекращала.

Миновав здоровенный искусственный пруд, населенный желтыми улитками и лягушками, они вышли в ухоженный и просторный внутренний двор Башни. Здесь стояло множество совцов, преимущественно с аккуратным черно-белым или грязновато-серым оперением. Все они хранили торжественное молчание. Никто не хихикал, не сморкался и даже не обменивался последними сплетнями. «Как на похоронах, честное слово!» — подумала Машка, подавив внезапную дрожь в коленках. В этот момент Яр-Мала ободряюще похлопала ее по плечу и нырнула в толпу.

Несколько совок, выделяющихся на фоне соплеменников пестрым желто-зеленым оперением, заботливо поддерживали под локти толстого старого совца, смотревшего прямо перед собой с равнодушием овоща. Казалось, все вокруг понимают, что старик просто спит с открытыми глазами, но никто не решался одернуть его в таком месте. Ибо на заднем дворе Птичьей Башни располагалось совецкое святилище.

Золотую стелу алтаря оплетал толстый зеленый вьюн, заканчивающийся вверху огромным шершавым листом. Ра-Таст, чьи убогие крылышки покрывала краска-серебрянка, возложив руки на неприличных размеров и формы ритуальный жезл, замер в тени этого листа. Возле его ног стоял хорошо отполированный пень с воткнутым в него топором. Это вызывало у Машки неприятные ассоциации. Птичье лицо жреца казалось застывшим.

— Ступай! — велел Машке суровый охранник, кладя руку ей на плечо.

Машка прикинулась было внезапно оглохшей, однако вонючая лисица шумно задышала у нее за спиной.

— Иду уже! — мрачно сказала она, не желая провоцировать психически неуравновешенное животное, и, дернув презрительно плечиком, сбросила руку охранника.

Такое своеволие будущей жертвы вызвало в толпе совцов неодобрительные возгласы, однако Ра-Таст по-прежнему оставался безгласен и безразличен ко всему, что его окружало. Казалось, он погрузился в размышления о смысле жизни. Конечно, Машка знала, что это не так, но чем ей могло помочь это знание?

На низкой скамеечке в первом ряду, заботливо поддерживаемый двумя рослыми совцами со скорбными лицами, сидел Ва-Ран. Вид у него был печальный и пришибленный. Даже следов волнения нельзя было заметить на чудовищной морде этого достойного сына своего народа. Посол был спокоен. Выдавал его только внимательный, цепкий чиновничий взгляд, не отрывавшийся от Машкиных ног. Она вздернула голову и громко фыркнула, надеясь смутить поганого извращенца, но невозмутимость посла оказалась непробиваемой.

Ворота в стене напротив распахнулись, послышалась торжественная музыка, и Яр-Мала выступила ей навстречу. Машка немного приободрилась и ускорила шаг. Яр-Мала повелительно махнула рукой в сторону местной плахи.

— Твое место там, — негромко сказала она.

— Я сама знаю, где мое место! — буркнула в ответ Машка, но послушно заняла место рядом с пнем.

Как только она остановилась, Ра-Таст оживился.

— Кто обвиняет чужачку? — спросил он звучно. У него явно был богатый опыт работы массовиком-затейником.

Толпа шумно выдохнула, а притвора-посол помедлил несколько секунд и отозвался надтреснутым голосом глубоко оскорбленного человека:

— Я обвиняю ее!

— Чем ты можешь доказать истинность своего обвинения? — вступила Яр-Мала, коротко взглянув на Машку.

Ва-Ран замялся, и Машка тут же успокоилась.

— У тебя ведь, почтенный, есть доказательства разрушительности действий чужачки? — помог извращенцу следователь. Определенно, он питал к Машке личную неприязнь.

— Я линяю, — трагическим театральным шепотом поведал Ва-Ран. — Перья мои выпадают, и я больше не мужчина. Чужачка лишила меня самого дорогого — возможности продолжать род!

— Ты продолжил его так много раз, что не стоит сожалеть о потере! — неуважительно выкрикнул кто-то из задних рядов.

На наглеца зашикали, однако Яр-Мала довольно прикрыла глаза.

— Потеря способности быть мужчиной — это тяжелая потеря, — важно изрек Ра-Таст, передернув плечиками совершенно по-женски. — Чего бы ты хотел, почтенный?

— Я прошу Тиу принять кровь чужачки и вернуть мне потерянное! — твердо сказал Ва-Ран, не рискуя поднять глаза на Машку.

Она поджала губы. «Вряд ли он был бы столь категоричен, будь я с ним вчера полюбезнее», — подумала она, пожалев о том, что крепка только задним умом. В конце концов, потеря головы вовсе не равна временной потере самоуважения. Голову обратно не приклеишь.

— Это разумное требование, — признал Ра-Таст и медленно перевел взгляд на топор.

— Эй, послушайте! — начала Машка. Шея у нее нестерпимо зачесалась.

Яр-Мала ловко наступила ей на ногу и перебила:

— Желает ли Тиу такой жертвы?

— Обыкновенно он не отказывается, — удивился серый жрец.

— Чужачка слишком молода, чтобы обрадовать Тиу, — возразила Яр-Мала. — Она ребенок, по меркам своего народа. Не оскорбит ли великого Брата такой дар?

Серый задумался, а Ва-Ран неловко заерзал в своем кресле.

— Проведем проверку, — решил жрец.

«Только бы я ему не понравилась! — лихорадочно думала Машка, надеясь, что мысли ее слышны местному богу. — Ну зачем я ему нужна? У меня тонкие кривые ноги, плохие волосы и зубы. Куча прыщей. И вообще я ужасно наглая и вредная. Готовить не умею. Пусть лучше Ва-Рана заберет. Он забавный, хоть и педофил».

Привычно рухнув на колени, жрец призвал своего кровожадного бога. Чуть помедлив, Яр-Мала последовала его примеру. Если бы не серьезность ситуации, Машка бы залюбовалась сейчас ими. Были в совцах боги в этот момент или нет, она не знала, но хорошо видела, что пластика движений, выражения лиц и даже цвет глаз у священнослужителей изменились.

— Замри! — холодно приказал ей жрец-Тиу, и она замерла не сумев даже пожелать воспротивиться его повелению.

Он медленно подошел к ней и щелкнул пальцами по навершию ритуального жезла. Повинуясь его щелчку, оттуда выскочило тонкое лезвие. «Хотела бы я иметь такую штуку», — лениво подумала Машка. Жрец размахнулся и быстрым движением рассек ее щеку. Машка мгновенно вспомнила соседку сверху, седенькую хрупкую старушку в неизменном черном платке Алину Ивановну, с энтузиазмом рассказывающую о христианстве каждому, кто не против слушать. Бабушка Алина носила с собой молитвенник и поучала: «Ударили по левой щеке — подставь правую!» Машке такая модель поведения всегда казалась глупой и непрактичной, однако сейчас она почувствовала болезненное желание последовать совету и подставить под удар вторую, еще невредимую щеку. Было почти не больно, только кровь капала на каменные плитки — кап-кап-кап, — вызывая у Машки целую гамму разнообразных, довольно странных ощущений.

Тиу провел рукой по ее щеке и облизал окровавленные пальцы.

— Я приму эту жертву! — заявил он. — Она нравится мне. В ней есть сила. Часть ее силы я отдам обиженному. Я сказал.

— Таароа возражает! — поспешно крикнула желтая жрица-Таароа.

Ярко-зеленые глаза ее блеснули, как две молнии. В осеннем воздухе на заднем дворе было что-то странное: он слегка искажал все видимое вокруг, точно был горячим. Машка чувствовала, что рядом ходит что-то большое, как сухопутный кит, однако на глаза показываться не хочет.

Серокрылый Ра-Таст замешкался, и Машка отшатнулась от него, обретя свободу мыслей и движений. Шея ужасно затекла, а рубаха была заляпана кровью.

Яр-Мала воздела руки, и в небе расцвел зеленовато-голубой, очень красивый цветок. Его мертвенное сияние коснулось лиц и перьев, сделав их на мгновение пугающими. Порез на щеке начало ужасно щипать, и Машка громко ойкнула. Цветок распался на миллион крохотных искр и погас. Машка подняла руку и ощупала пострадавшую щеку: крови не было, пореза тоже, однако от подбородка к скуле и дальше, к виску, тянулся толстый выпуклый шрам. «И почему, черт возьми, я не ношу с собой зеркало?!» — подумала Машка. Поразмыслив еще немного, она решила, что, может быть, оно и к лучшему.

Ра-Таст отбросил жезл и простерся возле алтаря пятном неправильной формы. Он стал практически плоским в своем религиозном экстазе, только встопорщенные перья над клювом слегка подрагивали в такт его дыханию.

— Тиу согласен, — наконец отозвался он. — Тиу признает мудрость великой сестры и силу Разумца.

«Опять этот настырный бог!» — подумала Машка, но отрицать то, что сейчас его вмешательство ей на руку, не стала. Распоротая щека — это, конечно, весьма неприятно, но все же лучше, чем отрубленная голова.

— Таароа была вынуждена, — всхлипывая, повинилась желтая жрица. — Она должна защищать Тиу и свой народ.

— Тиу понимает, — принял Ра-Таст ее извинения. — Ты можешь идти, человеческая девочка. Таароа поручилась за тебя. Теперь наш народ не имеет к тебе претензий.

Глаза его снова напоминали стекло. В них не осталось и следа того страдания, что заметила Машка во время обряда. Наверное, совцы и жили по-настоящему лишь во время своих странных религиозных церемоний. Повинуясь внезапному порыву, она протянула руку и погладила жреца по помявшемуся крылу. Тот крыло отдернул и клацнул клювом.

— Спасибо вам и вашим богам, — сказала Машка. — Я только хотела, чтобы вы не огорчались. Я же на вас не злюсь. Все будет хорошо, обязательно. Знаете, ребята, у меня такое чувство, что у вас все сложится.

Ра-Таст удивленно взглянул на нее, совсем по-птичьи склонил голову набок, будто прислушивался к чему-то, и вдруг оглушительно чихнул.

— Таароа счастлива, — ровным голосом поведала желтая жрица. — Девочка права. Она принесла нам удачу. Разумец больше не сердится на совцов.

— Прощение, прощение! — радостно загомонили птицеголовые вокруг.

Неуловимым движением Ра-Таст наклонился и выдернул длинное перо из своего крыла. Судя по тому, как он вздрогнул, это было больно.

— Я хочу, чтобы ты не обижалась на нас, маленькая самка, — сказал он, протягивая Машке перо. — Я в долгу перед тобой. Возьми это в знак моей признательности. Мое перо не имеет силы, в нем нет никакой магии, и ты не сможешь позвать меня, если я тебе понадоблюсь. Но каждый, кто увидит мое перо у тебя, будет знать, что ты — мой птенец.

Желтая жрица глядела на них во все глаза. А Ра-Таст обернулся к шумящей публике. Совцы хлопали в ладоши так, что даже маленькие, давно атрофировавшиеся крылышки на их плечах возбужденно трепыхались. Они обнимались и кричали друг другу что-то радостное. Некоторые махали разноцветными лентами, которые не успели пригодиться для торжественной церемонии казни Машки. Все это напоминало кадры из старого документального кино: окончание войны, народные гулянья и прочие публичные ликования. Оперение большинства совцов было серым, белым или черным. Если бы не редкие цветные пятна — совцы и совки, вступившие в период ухаживания, — ощущение старого черно-белого фильма было бы полным.

Глядя во все глаза на торжественную фигуру длинноклювого жреца, Машка испытала сильнейшее дежавю. Совцы носили странную одежду, походка их была подпрыгивающей, но все прочее удивительно напоминало что-то ранее виденное. Дома. По телевизору. Хотя по телевизору чего только не покажут!

Они медленно шли по коридору к выходу из Башни. Полы свободной одежды жрицы подметали пол, вздымая облачка золотистой пыли. Глаза в стенах были закрыты, видимо, из уважения к Машке.

— Много поколений мы больше половины жизни проводили в состоянии оцепенения, — рассказывала Яр-Мала. — И самые крошечные птенцы, и старики — все были подвластны спячке. Каждый из нас совершенно беззащитен во сне, потому многие в это время погибали, несмотря на все предосторожности. Таково было наказание чужого могущественного бога.

— А за что он так обозлился на вас? — поинтересовалась Машка.

— Разумец вспыльчив, — объяснила Яр-Мала. — Однажды мы не узнали его, явившегося к нам, и высмеяли.

— Ну и что? — не поняла Машка. — Ты что, хочешь сказать, что он злился на вас столько времени? Идиот, честное слово. Я-то думала, боги мудрые... Ну пошутил над ним кто-то неудачно, зачем же столько поколений наказывать?

— Он простил, — напомнила жрица, — Не стоит оскорблять его снова. Чужой бог мстителен.

— Если я этого товарища встречу, я ему обязательно скажу, что думаю о его поведении, — пообещала Машка. — Отчего-то он подозрительно часто рядом со мной появляется. Не иначе, ему что-то от меня надо. А раз надо, я заставлю его меня выслушать.

Яр-Мала усмехнулась:

— Опасно заставлять богов.

— А что делать? — Машка пожала плечами. — Должен же их кто-то воспитывать! Что такое хорошо, что такое плохо и тому подобное...

Жрица задумчиво покивала и открыла перед ней дверь.

— Ну и куда мне теперь? — поинтересовалась Машка.

— Дальше, вперед. Куда хочешь, ведь дорог много.

— Замечательно! — обрадовалась Машка. — Тогда я домой пойду. У меня там зарплата осталась, вещи и еще кое-чего по мелочи... Ребята опять же...

— Разве что обратной дороги тебе нет, — добавила Яр-Мала, склонив голову набок, будто к чему-то прислушивалась. — Ее никогда ни у кого нет, ни у смертных, ни у вечных. Одни лишь люди любят обманывать себя и других, обешая вернуться. К вечеру или когда-нибудь вообще, неважно. Никто не может вернуться назад. Впрочем, ты это и сама знаешь.

Ощущения у Машки, когда она пыталась задуматься о возвращении в поместье Вилигарка, и впрямь появлялись неприятные: словно в темное окно заглядываешь, не зная, появится там сонное лицо хозяина или бездна, полная осколков и червей. Она сжала кулаки и возмутилась:

— Как это мне нет обратной дороги?! Я там, между прочим, книжку библиотечную оставила!

— Ну и что ты нахохлилась? — попыталась урезонить ее жрица. — Порядочные птенцы так себя не ведут. Не позорь гнездо Ра-Таста, он уважаемый товарищ. Пойми, книжка — не жизнь. Ты всегда можешь купить себе другую книжку или не читать книжек вовсе. От этого ничего не разобьется в тебе. А если ты начнешь поступать наперекор правилам жизни, ты поймешь, какой хрупкой была твоя часть этой жизни.

— Правила созданы для того, чтобы их нарушать, — буркнула в ответ непобежденная Машка и тут же спросила примирительно: — Ну и куда мне, по-вашему, лучше двигаться?

— Двигайся вперед по дороге, — пожелала ей Яр-Мала, — и обязательно найдешь свою судьбу.

«Было бы смешно, если бы я нашла чужую», — подумала Машка, но ничего не сказала. Жрица казалась такой трогательной и серьезной, что впервые Машке показалось неуместным смеяться над чужой, пусть глупой, жалкой и унизительной для последователей верой. Она только помахала Яр-Мале на прощание и, развернувшись, решительно ступила на дорогу.

Птицеголовая женщина долго смотрела ей вслед, полуприкрыв глаза. Листья, которые ветер безжалостно рвал с ослабевших по осени веток, танцевали вокруг Птичьей Башни и, устав, золотом падали жрице под ноги. Яр-Мала смотрела на дорогу, по которой уходила гостья, и думала о том, что богатая красота листьев недолговечна. Придут холода, снег покроет землю, а листья под его морозными ладонями станут похожи цветом на лошадиный навоз. Впрочем, рано или поздно такое случается со всяким золотом, богатством и красотой. Мир переваривает все это и превращает в землю, но это не страшно. Ведь из земли — рано или поздно — растут новые листья, новое золото, красота и богатство.

Птицеголовая женщина смотрела на уходящую Машку, пока та не отдалилась настолько, что фигурка ее стала неотличима от силуэтов падающих листьев. Тогда жрица отвернулась и, склонив голову, вошла в Птичью Башню. Дверь захлопнулась, отсекая листопад.