Рассадник добра

Помолчав, Машка спросила:

— И что же мне дальше делать?

— Учиться, — без тени сомнения ответил бог. — Расти. Ты можешь делать почти все, что пожелаешь, но с осторожностью. Мне бы не хотелось, чтобы ты пыталась сделать то, на что у тебя не хватает сил.

— Ты имеешь в виду магию? — тоскливо уточнила она. — Мне так хотелось быть магичкой!

— Я подумаю об этом, — дипломатично пообещал Разумец. — Но не сейчас. Это очень, очень опасно, запомни!

— Да запомнила уже! — с досадой буркнула Машка. — Но я на тебя рассчитываю!

— Нет ничего более глупого, чем рассчитывать на бога, — назидательно сказал Разумец. — Бог — существо занятое, и у него может оказаться миллион дел именно тогда, когда он тебе нужен. Но я постараюсь.

— Я имела в виду, что буду помнить, что ты обещал подумать об этом, — поправилась Машка.

— Может быть, — туманно сказал бог. — Потом, когда ты станешь старше и умнее.

«Я и сейчас умнее некоторых, которые совцов травили почем зря!» — хотела сказать Машка, но промолчала. До нее начало доходить, что у богов могут быть свои правила игры и свои резоны, отличающиеся от человеческих и не понятные никому, кроме них самих. И это не значит, что резоны эти — глупые или неправильные.

— Тебе не хотелось бы навестить мать или кого-то еще в том мире, откуда ты родом? — внезапно поинтересовался Разумец.

Машка вздрогнула от неожиданности — вопрос отвлек ее от размышлений — и почувствовала жгучий стыд. Действительно, пожалуй, это нужно сделать. Хотя бы для того, чтобы успокоить мать. Конечно, бывало и так, что она не замечала отсутствия дочери неделями, но ведь нужно хотя бы наврать что-нибудь, чтобы мать не ждала ее возвращения. Машка не собиралась возвращаться насовсем в Москву. Ей и в самом деле там нечего делать.

— Да, наверное, — неуверенно отозвалась она.

— Тебе там было плохо? — участливо спросил бог.

— Да уж, не сказочно, — Машка усмехнулась, — но бывает и хуже. У меня ведь, знаешь, отца нет, ну маманька и водила разных козлов.

— Знаю, — мрачно сказал Разумец. — Теперь — знаю.

— Но они ничего были, есть и хуже, — легкомысленно продолжала Машка. — У Сереги вон отчим вообще все из дома выносит и лупит их с матерью так, что хоть домой не приходи.

Бог мрачнел все больше и больше, слушая ее. Наконец он дернул носом, словно большая крыса, и промолвил:

— Это нехороший мир и нехорошие люди. Там не нужно жить.

— Ну я там и не живу, — отозвалась Машка. — Уже не живу и очень этому рада. Но, наверное, нужно маме сказать, что со мной все в порядке и я неплохо устроилась, скажем, за рубежом... В далекой-далекой стране с суровыми ограничениями на въезд.

— Ты не любишь свою мать? — уточнил бог. Кажется, это удивило и обрадовало его.

Машка пожала плечами.

— Люблю. Но чем дальше она, тем больше я ее люблю. Мы слишком разные для того, чтобы у нас получилось сосуществовать в тесном пространстве. Пусть она строит свою жизнь, а я как-нибудь построю свою.

— Тебе будет приятно, если она получит уведомление о том, что ты отправилась за границу учиться в колледже? — спросил Разумец. — Скажем, в Швейцарию по обмену, получив самый высокий балл в какой-нибудь городской олимпиаде?

Машка радостно закивала.

— Она вряд ли поверит, но это было бы неплохо. Еще бы письмо к этому приложить с фотографиями... Но это, наверное, невозможно?

— Я займусь этим, — пообещал бог. Птица, до того спокойно сидевшая на подоконнике, вдруг заверещала пронзительно, словно старый будильник. — Извини, меня, кажется, зовут дела.

— Уже? — огорчилась Машка. Навязчивый, скрытный и загадочный бог оказался весьма приятным собеседником.

— Слишком многое в этом мире требует моего вмешательства, — со вздохом сказал он. — Но я постараюсь приглядывать за тобой. Помни: для меня важна твоя безопасность. Не лезь в сомнительные мероприятия.

— И мой руки перед едой, — ехидно добавила Машка.

— И это тоже, — серьезно согласился Разумец. — Вот еще что...

Он покопался в воздухе, словно в невидимом кармане, и вытащил изяшную брошку-цветок из какого-то белого металла.

— Носи и не снимай! — велел он.

— Зачем это? — спросила Машка, цепляя украшение на ворот.

— Он скроет твой шрам получше всякой косметики, — объяснил Разумец.

— А что, нельзя его совсем убрать, этот шрам? — огорчилась Машка.

— Нельзя, — веско сказал бог. — Ты его заслужила. Никакие заслуги здесь не могут быть так просто уничтожены. Твой шрам — ритуальная отметка другого бога, и я не имею права убрать ее. Но ты можешь его скрыть.

— Ладно. — Машка вздохнула. — Значит, буду таскать побрякушку. Удачи.

— Передай магу, чтобы он не беспокоился. — Разумец ухмыльнулся. — Я не сержусь на него. Более того, в ближайшем будущем его ждет одно радостное известие. Я решил сделать ему подарок.

Сияние усилилось и вскоре полностью поглотило идеальную фигуру бога Разумца. Машка постояла еще немного, зачарованно глядя на сияние, и вышла из зала. В кресле, скорчившись наподобие зародыша, нервничал великий маг Глетц. С недоверием воззрившись на Машку, он беспокойно заворочался и спросил:

— Ну?

— Баранки гну! — не удержалась она. — Он вовсе не злится и хочет сделать вам подарок. Какой — не знаю, но, видимо, хороший. В качестве компенсации за потраченное время и нервы.

Магу слово «компенсация», кажется, знакомо не было, но упоминание о подарке его явно успокоило. Боги не раздают подарки просто так, и, если Разумец расщедрился, можно считать, что маг оказал ему серьезную услугу, согласившись на требование странной девочки, родившейся в далеком прекрасном мире.

В «Рваном ведре» Машку ждал холодный хуммус и разогретый ужин. Она поднялась к себе, наскоро умылась, с улыбкой вспомнив наставления Разумца, и решила ужинать в компании. Прежде чем спускаться вниз есть, она посмотрелась в висящее на стене зеркало. Шрама видно не было, как и обещал бог. Хоть это утешало. В кармане звенели остатки денег. «Нужно действительно забрать отсюда этого мужика, Погонщика! — решила она. — Не то сопьется вконец. А что, дочь у него в Астолле наверняка живет, я забегу ненадолго к Вилигарку и попрошу эльфов найти эту девушку и позаботиться об алкоголике. Им это почти ничего не будет стоить!» Неприятного, сосущего чувства от мысли вернуться ненадолго и по делу в поместье не возникло, и Машка совершенно успокоилась.

Хозяин гостиницы, взглянув на нее, одобрительно кивнул: без шрама она смотрелась намного привлекательнее. Не дело молоденькой особе носить уродливый шрам на лице. Выложив на стол лошик в уплату за еду, Машка весело спросила:

— Никто сегодня не видел моего отца? Он дома или где-то бродит по своему обыкновению? Нам уже пора ехать.

— Детка, — сказал он мягко, — Погонщик отправился в свой самый далекий путь сегодня на рассвете. Ты не знала, что он болен?

— Нет, — растерянно сказала Машка. — Он ничего такого не говорил.

Хозяин гостиницы кивнул:

— Он всегда был скрытным. Много только о тебе говорил: мол, вернется и заберет. Мы его сказкам не особенно верили, а выходит — зря. Ты стала совсем большой и, кажется, действительно хорошо устроилась. Ты молодец, что не забыла своего старика. Хоть в последний день своей жизни он был счастлив. А то ведь все сокрушался, что не помер вместе с твоей матерью.

— Ему было здесь одиноко, — отозвалась Машка, чувствуя определенную неловкость. Она не любила выдавать себя за кого-то другого.

— Однако хера звать надо, колеса на гроб ставить, — перевел разговор мужик. — Хера можно найти возле замка, у него там небольшое хозяйство...

— Не надо, — отказалась Машка. — У моего отца есть родственники. И неправильно, чтобы его везли хоронить как человека, до которого никому нет дела.

— Так ведь дела у нас всех... Работать надо, иначе не проживешь. — Хозяин гостиницы хитро прищурился. — Время, как известно, деньги!

— Я заплачу за помощь, — сухо сказала Машка. — Мне не справиться одной.

— Это другое дело, — покладисто сказал хозяин гостиницы. — Эй, ребята, работа есть! Идем херонить Погонщика, госпожа платит. Баб еще позовите, пускай ревут!

Машка выгребла из карманов оставшиеся деньги и молча протянула ему.

— Бабы бесплатно поплачут, — доверительно сказал он, забирая ровно половину монет. — Он их ребятенкам часто игрушки дарил разные. А пока лошадь у него была, и катал, бывало, и дрова из лесу возил. Твой отец добрый человек был, душевный. Жалко только спился. Ну да мертвых провожать благодарностью надо, не будем о плохом. Он хороший был человек.

Приглашенный из ближайшего храма Херона ученик быстро подготовил тело к обряду, а четверо мужчин отнесли гроб с телом покойного на кладбище, здесь называемое хероновым полем. Женщины плаксиво вспоминали вслух, каким замечательным человеком был местный тихий алкоголик и попрошайка. Косились на Машку: некоторые неодобрительно, но большая часть — сочувственно. Под руководством сухонького старичка хера мужики покойника закопали. Заунывное ритуальное пение храмовника нагнетало атмосферу, но Машкины глаза оставались сухими. Чуть позже народ, немного постояв рядом с могилой, разошелся, негромко переговариваясь.

— Смерти нет, смерти нет, — повторяла Машка, пытаясь убедить себя в этом.

Ей было далеко до эльфов. Она могла верить, но у нее не было доказательств. Она даже не знала имени Погонщика, чтобы пойти к некроманту и спросить своего случайного знакомого, как он устроился там, в мире мертвых, и не собирается ли обратно. Имя, известное ей, было только одно: Сатара. Сатара, дочь Погонщика из Зеркального, давным-давно уехавшая в славный город Астоллу.

Она рассеянно провела пальцем по замаскированному шраму. Тонкая белая кожа слегка зудела, но чесать щеку Машка опасалась.

— Госпожа, уже поздно, — сказал, тронув ее за рукав, помощник хозяина гостиницы. — Отправляться в путь на ночь глядя неразумно. За вами оставлять комнату?

— Да, конечно. Я уеду утром. Посижу здесь еще немного, подумаю и приду.

— Будьте осторожны, госпожа. По ночам здесь появляются ужасные угроды и иногда бродят дикие капотни, — предупредил паренек.

Машка неопределенно кивнула, вспомнив необыкновенно вкусное блюдо из капотни, которое подавали в астолльской забегаловке. Ей совершенно не было страшно — ночью на кладбище она уже была. Как-то она поспорила с дворовыми ребятами, что ни капли не испугается, и честно промерзла на кладбище всю весеннюю ночь. Никого страшнее небритого сторожа она там не встретила. Хотя какие-то ужасные уроды за оградой действительно шатались.

— У нас хероново поле спокойное, — проронил парень. — Вашему отцу здесь будет хорошо, госпожа. Не плачьте.

— Я и не плачу, — отозвалась Машка. — Что теперь плакать?

Парень хмыкнул сочувственно, развернулся и побрел по улице вверх, туда, где подмигивал из темноты фонарь, болтающийся над дверью гостиницы. Когда его угловатая фигура исчезла за дверью, Машка водрузила подбородок на ладонь и принялась размышлять. Скрытный бог Разумец произвел на нее хорошее впечатление, но был не вполне искренен, а это всегда подозрительно. Как все-таки неприятно, когда все окружающие считают своим долгом решать, как тебе следует жить!

Легкий ветер ерошил ее волосы. Откуда-то издалека доносился неприятный скрип, словно бесталанный музыкант мучил скрипку или шаловливый ребенок катался на старых воротах. Звук этот отвлекал Машку и мешал сосредоточиться. «Учиться, — подумала она. — Точно. Нужно срочно побольше узнать обо всех этих местных богах и прочих умниках. Он сказал — не лезь в область магии. А если аккуратненько? Так, чтобы никто ничего не узнал? Есть же толковые учителя. Да и птицеголовый бог сказал, что во мне есть сила. Решено: сначала я все разузнаю, потом, наверное, смотаюсь домой ненадолго — вроде как на каникулы, а потом соображу, кому здесь действительно можно доверять!»

Машка постояла рядом с могилой еще немного и отправилась спать в гостиницу. Завтра ей предстояло много важных дел. Она собиралась стать известной, могущественной, непобедимой и выяснить все, что еще осталось невыясненным.

Как с разной скоростью течет множество рек на одной маленькой планете, течет время в тысячах осколков мира, осколков, которые невежественные обитатели их называют мирами. Между некоторыми из этих осколков были перекинуты нити и паутинки мостов. Натянутые, вибрирующие, они висели над глубокими пропастями разломов, и не всякий житель отдельного мира мог обнаружить их и найти в себе смелость ступить на такой ненадежный мост, оставив привычную, твердую почву своего осколка. И почти ни у кого не было кого-то взрослого и сильного, кто бы помог перейти через разлом.

Впрочем, много ли тех, неразумных, бесшабашных, уставших от собственного мира, кто гртов, завязав глаза, протянуть руку незнакомцу и быть уверенным, что тот проведет его на другую сторону?