Этот договор протащили станции. Генеральный Совет в полном составе был вынужден голосовать по этому вопросу, и он был ратифицирован с минимальным перевесом. Союз устал от войны, вот и все. Устал от разрушенной торговли и скудного снабжения.

Теперь Эмори хотела запустить новую волну исследований и колонизации в глубокой Запредельности.

Все знали, что там можно найти только неприятности. И опыт Солнечной системы на другой стороне космоса был тому убедительным доказательством. Сол пришлось бегом вернуться к Сообществу и просить о торговле, просить рынки сбыта. Сол имела соседей и ее неразумное любопытство, по всей вероятности, и принесло беду Сообществу, почти в пространство Союза. Городин постоянно и громогласно об этом объявлял. И требовал увеличения отчислений в оборонный бюджет.

Из всех Советников самое уязвимое положение было у Городина. Ему могли объявить вотум недоверия. От него могли избавиться, если он не сможет добыть корабли, нужные Флоту, причем в совершенно определенных зонах.

А новости о результатах выборов среди торговцев явились ударом, причем жестоким. Центристы считали, что победа уже у них в кармане. Они и в самом деле считали, что у них есть шанс остановить Эмори, а теперь все, что они могут сделать, — это цепляться за процедуру и попытаться убедить Совет в том, что голосование по проекту «Надежда» не должно происходить, пока де Франко не прибудет в Эсперанс и не займет свое место, поскольку проект затрагивает ассигнования на флот и вопрос об основных статьях бюджета.

Или… они могут сломать кворум и отправить проект на голосование в Совет Миров. Вся интрига Эмори повиснет в воздухе. Представители гораздо более независимы, особенно большой блок от Сайтиин, в основном состоящий из центристов. Дайте им только запустить зубы в такой сложный законопроект, как этот: не «отшлифованный», не отредактированный Девяткой, и они завязнут в нем на долгие месяцы, требуя внесения изменений, которые Девятка будет отклонять, и снова, круг за кругом.

Пусть Городин еще попытается убедить Экспансионистов задержать голосование. Городин еще определенно не заявил, на чьей он стороне, герой войны, грудь в медалях. Бросить его на них, посмотреть, сможет ли он повернуть их. Если нет, центристы смогут уйти, все четверо. В этом риск большого политического урона, за это придется дорого платить.

Но не смотря на уроны можно выиграть время. Время для контактов с лоббистами, время разобраться, могут ли они потянуть за определенные веревочки, и понять, удастся ли убедить де Франко (когда та появится) быть умеренной. Ведь именно такой она себя объявила — по крайней мере, принять сторону центристов по законопроекту, который так важен для ее избирателей. Она может, может проголосовать за откладывание.

Советники потянулись к своим местам. Последней появилась группа Эмори. Предсказуемо.

Богданович постучал старомодным молоточком.

— Заседание открыто, — сказал председатель и перешел к результатам выборов и официальному подтверждению вступления Людмилы де Франко в должность Советника по Департаменту торговли.

Внесено и поддержано, Катерина Лао и Дженнер Харого. Лицо Эмори ничего не выражало. Она никогда не вносила тривиальные предложения. Скука на ее лице, медленные повороты стила в ее пальцах с длинными ногтями, явное заученное спокойствие при прохождении формальностей.

Без обсуждения. Вежливый формальный круг подтверждающих «Да», официально зарегистрированный.

— Рассматривается следующий вопрос, — произнес Богданович. — Принятие Денциллом Лалом права голоса за сиру де Франко до ее прибытия.

Та же тоска. Другой скучный круг «да», Харого и Лао слегка друг друга поддразнивают, слабые смешки. Городин, Чавез, Тиен никак не реагируют. Эмори заметила это: Корэйн краем глаза видел, как она усмехнулась, поняв их молчание. Стило прекратило вращательные движения. Взгляд Эмори стал теперь другим, острым, когда она взглянула в сторону Корэйна и медленно, слегка улыбнулась так, как это делают, чтобы смягчить случайную встречу взглядов.

Но глаза совершенно не улыбались. Что ты сделаешь? — спрашивали они. Как ты собираешься поступить, Корэйн?

Было не так уж много вариантов, и такому интеллекту, как у Эмори, потребовалось совсем немного времени, чтобы в них разобраться. Во взгляде медленно проявилось понимание, а затем он стал угрожающим, как рапира фехтовальщика. Он ненавидел ее. Он ненавидел все, что она символизировала. Однако, бог мой, иметь с ней дело — все равно, что вести телепатический сеанс: он взглянул прямо ей в глаза, отвечая угрозой на угрозу, и изгибом бровей передал: ты можешь толкнуть меня на край. Но полетим мы вместе. Да, я сделаю это. Расколю Совет. Парализую правительство.

Ее закрытые глаза, ее ласковая улыбка говорили: Хороший удар, Корэйн. А ты уверен, что ты хочешь этой войны? Ты можешь оказаться неподготовленным к ней.

Нежность в его взгляде отвечала: Да. Будет именно так, Эмори. Если ты хочешь кризис именно тогда, когда на повестке дня два таких важных для тебя проекта, ты получишь его.

Она прищурилась, перевела взгляд на стол и обратно, жесткая улыбка, глаза прикрыты. Значит, война. Улыбка становится шире. Ил переговоры. Следи за моими действиями, Корэйн: ты совершаешь серьезную ошибку, если доведешь до открытого разрыва.

Я выиграю, Корэйн. Ты можешь задержать меня. Ты можешь сначала устроить выборы, черт тебя возьми. И на это уйдет больше времени, чем на ожидание де Франко.

— Вопрос об ассигнованиях на станции Надежда, — произнес Богданович. — Первый, по списку, выступающий — сира Лао…

Эмори и Лао обменялись взглядами. Корэйн не мог видеть лица Лао, только ее белокурый затылок: косы, характерно уложенные короной. Без сомнения, на лице Лао выразилась растерянность. Эмори подозвала секретаря, сказала ему на ухо несколько слов, при этом его лицо стало непроницаемым, губы слились в тонкую линию, глаза отражали смущение.

Секретарь подошел к одному из помощников Лао, а тот, в свою очередь, зашептал ей что-то на ухо. Теперь он мог прочитать движения плеч Лао, ее глубокое дыхание так же, как и хмурое выражение ее лица, повернутого в профиль.

— Сир Президент, — сказала Катерина Лао. — Я предлагаю отложить обсуждение законопроекта по станции Надежда до тех пор, пока сира де Франко не сможет сама занять свое место. Эта мера слишком сильно затрагивает торговлю. Со всем уважением к достопочтенному представителю Фаргона, но это дело следует отложить.

— Поддержано, — резко сказал Корэйн.

Ропот смущения пробежал среди помощников, головы склонились друг к другу, даже у Советников. Богданович застыл с раскрытым ртом. После недолгого замешательства он для приличия стукнул молоточком.

— Было выдвинуто предложение отложить дебаты по законопроекту станции Надежда до того момента, когда сира де Франко персонально займет свое место. Есть предложения для обсуждения?

Это была чистая формальность. Эмори произносила комплименты доверенному лицу, джентльмену с Фаргона, соглашаясь с Лао.

Корэйн попросил слова, чтобы формально согласиться с Лао. Он мог бы пустить небольшую шпильку. Временами они, экспансионисты и центристы, так и поступали, позволяя себе ироничные замечания, когда с делами было покончено.

Но сейчас было иначе. Эмори, черт ее побери, выхватила у него оружие и лишила его хода, дав ему то, что он требовал, и пристально смотрела на него, пока он произносил скучные невесомые вежливости в адрес Денцилла Лала и возвращался на место.

Следи за мной внимательно, — говорил тот взгляд. — Ты за это заплатишь.

Проголосовали. Единогласно. Денцилл Лал проголосовал за то, что не сможет голосовать по проекту.

— Повестка дня исчерпана, — сказал Богданович. — Мы запланировали на дебаты три дня, а теперь эти три дня освободились. Следующий по порядку, законопроект Ваш, мира Эмори, номер 2405, также бюджетные ассигнования Департаменту Науки. Есть ли у тебя пожелания по изменению графика?

— Сир Президент. Я готова к выступлению, но я, безусловно, не хотела бы ускорять события, не дав моим коллегам соответствующего времени для подготовки к обсуждению. Я хотела бы перенести это на завтра, если мои достопочтенные коллеги не возражают.

Вежливое бормотание. Возражений нет. Корэйн пробормотал то же самое.

— Сира Эмори, не хочешь ли ты сформулировать это в качестве предложения?

Поддержано и утверждено.

Предложение о закрытии.

Поддержано и утверждено.

Зал взорвался более чем обычным беспорядком. Корэйн сидел неподвижно, пока не почувствовал руку на своем плече, взглянул вверх на Махмуда Чавеза. Его лицо выражало одновременно и облегчение, и беспокойство.

«Что случилось?» — спрашивал его взгляд. А вслух:

— Это был сюрприз.

— Встретимся у меня в кабинете. Через полчаса, — сказал Корэйн.

Ленч состоял из чая с бутербродами, принесенными помощниками. Участники совещания не поместились в кабинете и заполнили комнату для заседания. В параноидальном рвении воинские адъютанты обшарили помещение в поисках «жучков» и обыскали, тогда как Городин сидел, скрестив руки, погруженный в суровое молчание, ни во что не вмешиваясь. Ранее Городин собирался уйти с заседания вместе с центристами. Теперь все сместилось, и адмирал мрачно, озабоченно, молчаливо размышлял о том, как развиваются события, как Эмори прижали по вопросу о финансировании Надежды, и что, может быть, центристам грозит ультиматум.

— Нам нужна информация, — сказал Корэйн и принял от помощника стакан минеральной воды. Перед ним, перед каждым из них и даже перед большинством помощников лежало по восьмисотстраничному тому пояснений и цифр, представлявших научный бюджет; переплетенный, некоторые разделы подчеркнуты: центристы входили и в Департамент Науки, а ходили упорные слухи о ловушках в формулировках законопроекта. Они присутствовали всегда. И каждый год их немалое число касалось Резьюн. — Эта книга бюджета не требует всех деталей; все что мы знаем о Резьюн — общая сумма дохода в налоговой декларации, а какого черта Резьюн хочет придать статус Особенного Лица двадцатилетнему химику на Фаргоне? Кто это, к дьяволу, Бенджамин П. Рубин?

Чавез порылся в бумагах на своем столе, взял ту, которую помощник подвинул ему под руку и, прикусив губу, проследил за пальцем секретаря.

— Студент, — сказал Чавез. — Специальных данных нет.

— Может быть так, что это имеет какую-то связь с проектом Надежда? Пусть даже самую фантастическую?

— Это около Фаргона. По пути.

— Мы можем спросить Эмори, — кисло сказал Чавез.

— Черт побери, мы прекрасно сможем сделать это на заседании Совета и рассмотреть каждый лист документации, которую она представит.

Ответом на это высказывание были только строгие взгляды.

— В чем же заключается шутка? — сказал Городин.

Лу, министр Департамента Обороны, откашлялся.

— Имеется контакт, которому можно доверять, по крайней мере, цепочка контактов. Наш недавний кандидат на Науку…

— Он же ксенолог, — заметил Тиен.

— И близкий друг доктора Джордана Уоррика из Резьюн. Доктор Уоррик здесь. Он прибыл вместе с передовым отрядом сотрудников Советника Эмори. Его пригласили на встречу с… ммм… определенными представителями Науки.

Когда Лу говорил с таким обилием подробностей, это зачастую означало, что он говорит больше, чем может сказать официально. Корэйн пристально взглянул на него, Городин тоже был преисполнен внимания. Адмирал прибыл от военных операций и к ним же вернется, оставив административные детали Департамента Обороны на Секретаря и его сотрудников: это была аксиома — Советники могли быть экспертами в соответствующих областях, однако фактически дела вели секретари, и руководители отделов знали, кто чем дышит.

— Включая Бурда?

— Весьма вероятно, — натянуто ответил Лу и замолк.

Это надо запомнить, — подумал Корэйн.

— Это старая дружба? — спросил Тиен тихим голосом.

— Около двадцати лет.

— Насколько безопасно это для Уоррика? — спросил Городин. — Какому риску мы его подвергаем?

— Очень малому, — ответил Лу. — Безусловно, не дружбой Уоррика с Эмори. У Уоррика имеются свои подчиненные, не связанные с ней, и наоборот. На самом деле наблюдается значительная враждебность. Он требовал автономии внутри Резьюн. И получил ее. В Резьюн нет центристов. Но Уоррик — это… не сторонник Эмори. Он здесь в действительности для того, чтобы обсудить в Департаменте вопрос о перемене места работы.

— Он — один из Особенных, — пояснил Корэйн для тех, кто не жил на Сайтиин и, возможно, не помнивших, кто такой был Уоррик. Гений со справкой, что он действительно гений. Национальное достояние по закону. — Ему сорок с чем-то лет. У него было множество возможностей уйти оттуда и устроиться самостоятельно, но она каждый раз блокирует их через Департамент, отсекает ему все возможности.

Он специально изучал Резьюн и Эмори. Этого требовал здравый смысл. Но некоторые сведения были труднодоступны для него — в частности, отслеживание контактов. Это была специальность Лу.

— Борд может связаться с ним?

— Все предварительные договоренности сорваны, — тихо ответил Лу в своей педантичной манере. — Приходится заново строить повестку дня. Думаю, что у нас все выйдет. Заняться мне этим?

— Безусловно. Давайте сделаем перерыв. Надо засадить персонал за работу.

— Значит, встретимся утром, — заметил Тиен.

— Мои сотрудники будут здесь до ночи, — сказал Корэйн. — Если что-нибудь появится, что мы должны… — Он пожал плечами. — Если что-нибудь появится типа — видите ли, необходимо разобраться в сущности… — Слово уход они не применяли открыто. И, к тому же не все присутствующие, особенно клерки, знали, что предполагалось сделать в недалеком будущем. — Мои люди свяжутся с вами немедленно.

И задержав Городина и Лу, пока остальные расходились по кабинетам и совещаниям их собственных Департаментов и отделов, тихонько спросил:

— Вы можете добыть Уоррика?

— Лу? — отпасовал Городин, и тот, приподняв сутуловатые плечи, произнес:

— Естественно.

Он выглядел достаточно обычным человеком, появившемся в зале заседаний в простом коричневом костюме, неся дипломат, который, похоже, слишком часто отправляли багажом. Корэйн не обратил бы на него внимания в толпе: красивый, спортивного вида шатен, выглядевший моложе своих сорока шести лет. Однако телохранители должны были сопровождать этого человека, пока военная полиция не взяла его под свое крыло, и, по всей вероятности, слуги выполняли за него все, разве что одевался он самостоятельно, а так специальный персонал обслуживал его в любом деле. Никогда Джордан Уоррик не стал бы лететь коммерческим рейсом и руки служащих багажного отдела не прикасались к его портфелю.

Эмори была Особенной. Таких было трое в Резьюн, ни в какой другой организации столько не было. Одним из них был этот человек, который, как говорили, в уме разрабатывал и отлаживал структуры психических лент. Обычно такую работу выполняли компьютеры. Когда же следовало построить или переработать достаточно важную ленточную программу, ее передавали сотрудникам Джордана Уоррика. Если же проблема была и для них непосильна, за нее брался он лично. Корэйн понял, по крайней мере, это. Этот человек был удостоверенным гением и находился под защитой государства. Как Эмори. Как вся дюжина Особенных Лиц.

И, вероятно, если Эмори хотела пожаловать этот статус двадцатилетнему химику на Фаргоне, и, по слухам, открыть там филиал, чтобы привязать специалиста к персоналу Резьюн, и если она, кажется, придает первоочередное значение этому проекту, что делает его ценным в масштабах ее вынашиваемого колониального броска, — то наверняка для этого существует чертовски серьезная причина.

— Сир Лу, — сказал Уоррик, пожимая протянутую руку. — Рад вас видеть. — И обеспокоенный, но в целом дружелюбный взгляд, когда он посмотрел на Корэйна, и протянул руку. — Советник? Я не ожидал тебя увидеть.

Сердце Корэйна подпрыгнуло.

«Опасность», — сказало оно. Уоррик, напомнил он сам себе, не был одним из тех блестящих талантов, которые витают в облаках абстрактной логики, полностью отдалившиеся от человечества, он был психохирургом, манипулирование было его работой, и ему ничего не стоило обнажить скрытые людские побуждения. Все это прячется за рассудительной любезностью и молодыми глазами.

— Ты мог бы догадаться, — сказал Лу, — что это больше, чем я тебе обещал.

Легкая тревога промелькнула на лице Уоррика.

— Да? — сказал он.

— Советник Корэйн очень хотел поговорить с тобой, не привлекая внимания публики. О политике, Доктор Уоррик. Это очень важно. Конечно, если ты предпочитаешь отправиться на другую запланированную встречу, на которую если и опоздаешь, то всего на каких-нибудь десять минут, — мы поймем, что ты не хочешь связываться с нашими вопросами. И я надеюсь, что ты примешь в этом случае мои персональные извинения. Интрига — моя профессия…

Уоррик вздохнул, сделал несколько шагов к столу заседаний и положил на него дипломат.

— Это как-то связано с Советом? Ты не мог бы объяснить, о чем пойдет речь, прежде чем я приму решение?

— Это по поводу предлагаемого законопроекта. Об ассигнованиях на Науку.

Уоррик чуть-чуть приподнял голову, что значило:

— Ах, это… — Едва заметная улыбка появилась на его лице. Он скрестил руки и оперся на стол, всем видом демонстрируя безмятежность: — И что насчет законопроекта?

— Что в нем? — просил Корэйн. — На самом деле?

Уоррик откровенно рассмеялся:

— Хочешь узнать, кого он поддерживает? Или что-нибудь другое?

— Это как-нибудь связано с проектом Надежда?

— Нет. Этот бюджет не имеет с ним ничего общего, насколько мне известно. Ничего такого. Ну, SETI — скан. Но только в общих чертах.

— А по поводу придания статуса Особенного. Резьюн заинтересована?

— Можно сказать. Ты хочешь узнать о Фаргоне вообще?

— Мне интересно услышать все, что ты согласишься сказать, доктор Уоррик.

— Я могу и опоздать на десять минут, а могу быть совсем лаконичным: психогенезис. Психоклонирование, как выражается популярная пресса.

Это был не тот ответ, которого ожидал Корэйн. Это было определенно не то, что ожидали военные. Городин фыркнул.

— Что за этим кроется?

— Это не прикрытие, — сказал Уоррик. — Не точные копии, а клонирование способностей. Не имеет реального значения для, скажем, ребенка, пытающегося воссоздать утерянных родителей. Но в случае, скажем, Особенного, когда важны именно способности… Вы знаете о попытке воссоздать Бок?

Эстелла Бок. Женщина, чья работа привела к сверхсвету.

— Они пытались, — сказал Корэйн. — Но не сработало.

— Ее копия была очень одаренной. Но это была не Бок. Она была скорее музыкантом, чем физиком, и отчаянно несчастной из-за своей известности. Она не принимала омолаживающие средства до последних дней, пока старость не одолела ее. Тогда она была вынуждена воспользоваться этими препаратами. Совершенно изнурив себя таким способом, она, наконец, умерла в девяносто два. Она даже не выходила из комнаты в течение последних нескольких лет своей жизни.

— Чего у нас тогда не было — это нынешнего оборудования и документации. Работа доктора Эмори во время войны, вы знаете, исследования процесса познания и химии тела…

— Человеческое тело имеет внутренние регулирующие системы, весь комплекс, который регулирует пол, рост и защиту от инфекций. Генетический код — это еще не все для воссоздания. На химическую систему, устанавливаемую генетическим кодом, воздействуют случайные факторы. Все

это есть в научных журналах. Я могу дать ссылки…

— Ты отлично рассказываешь, — сказал Корэйн. — Пожалуйста, продолжай.

— Короче говоря, мы сейчас знаем больше, чем тогда, когда клонировали Бок. Если программа даст результаты, на которые надеется Эмори, можно будет снова предпринять аналогичную попытку. Сюда включается генетика, эндокринология, большое количество тестов, физиологических и психологических; и тут же должны быть записи. Всех деталей я не знаю. Это проект доктора Эмори, он секретный, да и работы ведутся в другом отделе. Но я знаю, что он задуман всерьез и не слишком оторван от действительности. Немного спекулятивный, пожалуй; но вы должны понимать, что в нашей науке имеется особая трудность: ученый должен жить достаточно долго, завершить исследование, а доктор Эмори не молода. Каждый эксперимент с эйзи требует не меньше пятнадцати лет. Проект Рубина займет, по крайней мере, двадцать. Вы видите сложность. Потому она вынуждена немного рисковать.

— У нее проблемы со здоровьем? — спросил Корэйн спокойно, заметив легкое изменение интонации и меньшую уверенность собеседника. Сколько действует омолаживание — никто не знает. Старение наступает тем быстрее, чем дольше действовало омоложение.

Уоррик отвел глаза. Он не собирался прямо отвечать на этот вопрос. Корэйн это понял еще до того, как собеседник что-либо произнес. Он надавил слишком сильно.

— Смертность вызывает тревогу, — сказал Уоррик, — у любого человека в ее возрасте. Так вот, я сказал, что для проектов нужно время.

— И сколько, по-твоему, займет этот проект? — спросил Городин.

— Это очень, очень важно для нее: все ее теории, вся ее работа, посвященная эндокринным системам и генетике, психоструктурам, — все вело к одной цели.

— Она — Особенная. Она может задействовать практически все, что ей понадобится.

— Кроме статуса Особенной. Это — ее защита. Я согласен с ней, если она не хочет использовать кого-то внутри Резьюн. Клон будет находиться в Резьюн, но не Рубин. Он — молод. Это исходное условие. Он исключительно талантлив, родился на станции, и любое его действие, даже покупка напитка в автомате, зарегистрировано в записях станции. Он родился с иммунной недостаточностью, и имеются обширные медицинские сведения, восходящие к его детству. Это наиболее важная часть. Ари может сделать это и без одобрения Совета, но она не сможет удержать правительство Фаргона от действий, которые могут скомпрометировать ее результаты.

— Предполагается, что Рубин знает об этом?

— Он знает, что Резьюн будет временами контролировать его эксперименты. Более важно то, что клон не будет знать о существовании Рубина, пока ему не исполнится столько лет, сколько Рубину сейчас.

— Как ты думаешь, это серьезный проект? — спросил Корэйн.

Уоррик немного помолчал.

— Я думаю, что в любом случае, наука получит пользу.

— Ты осмотрителен, — сказал Лу.

— Я не вижу особого вреда для Рубина. Он — ученый. Он способен понять, что такое экспресс-контроль. Я буду противостоять любой встрече этих двоих когда-либо в будущем. Я буду следить за событиями. Но я не буду возражать против программы.

— Это твоя работа?

— Я лично в ней не участвую.

— Твой сын, — сказал Корэйн, — тесно сотрудничает с доктором Эмори.

— Мой сын — студент, — сказал Уоррик без всякого выражения. — Он учится разрабатывать ленты. Будет ли он участвовать в программе, зависит от доктора Эмори. Это будет редкая возможность. Не исключено, что его направят в филиал на Фаргоне, если все это пойдет. Я был бы рад такому обороту.

«Почему?» — недоумевал Корэйн и подумал, что стоило бы отважиться и спросить. Однако, существовали пределы разговорчивости до сих пор дружелюбного осведомителя, а еще ходили упорные слухи, касающиеся Эмори, которые никто не доказал.

— Быть студентом в Резьюн, — заметил Лу, — означает гораздо больше, чем быть студентом университета.

— Да, значительно, — согласился Уоррик. Оживленное выражение исчезло с его лица. Теперь он был настороженным, исключительно аккуратным в выборе выражений и реакций.

— Что ты думаешь о проекте Надежда? — спросил Корэйн.

— Разве это политический вопрос?

— Это политический вопрос.

— Я изучаю политику, но не участвую в ней. — Уоррик опустил глаза, а затем взглянул Корэйну в лицо. — Резьюн больше не зависит от торговли эйзи. Мы можем прожить достаточно хорошо и за счет наших исследований, отделятся колонии или нет — по-прежнему будет сохраняться нужда в том, что мы делаем, не принимая во внимание судьбу других лабораторий, которые не могут навредить нам. У нас уже слишком большой задел в других областях. Конечно, мы не будем так же богаты. Но нам вполне хватит. Меня волнует не экономика. Когда-нибудь нам надо поговорить об этом.

Корэйн прищурился. Этого он не ожидал: ученый из Резьюн сам идет им навстречу. Он сунул в карманы руки и обвел взглядом окружающих.

— Может ли доктор Уоррик пропустить ту встречу, не привлекая внимания?

— Без проблем, — ответил Лу и добавил: — Если доктор Уоррик согласен пропустить ее.

Уоррик глубоко вздохнул, затем поставил дипломат на пол и придвинул кресло к столу заседаний.

— Я согласен, — сказал он и сел в кресло.

Корэйн тоже сел. Городин и Лу заняли кресла поодаль.

Лицо Уоррика по-прежнему ничего не выражало.

— Я знаю этих джентльменов, — сказал он, указав на военных движением глаз. — Я знаю твою репутацию, Советник Корэйн. Я знаю, что ты порядочный человек. То, что я собираюсь тебе сказать, может обойтись мне… дорого. Я надеюсь, что ты не преувеличишь значения того, что я скажу, и я также надеюсь, что ты не припишешь это личной антипатии. Между доктором Эмори и мной есть разногласия. Ты понимаешь — работая в Резьюн, приходится принимать массу серьезных решений. Наш материал — люди. Бывает, что ситуация с точки зрения этики… беспрецедентна. Приходится полагаться на свое личное суждение, а у разных людей суждения разные.

У нас с доктором Эмори точек столкновения больше обычного. У меня есть печатные статьи, противоречащие ее позиции. Наши взгляды на некоторые ее действия противоположны. Так что, если она узнает о моем разговоре с тобой, она будет считать, что я пытался навредить ей. Но я уповаю на Господа, что ты дашь ей эту программу на Фаргоне. Это не будет стоить правительству ничего, разве что Особенный…

— Это создает опасный прецедент — создать Особенного только для осуществления исследовательского проекта. Только для того, чтобы не упустить инициативу?

— Я хочу, чтобы меня и моего сына перевели из Резьюн.

Корэйн на мгновение задержал дыхание…

— Ты ведь Особенный, так же, как она.

— Я не политик. У меня нет ее влияния. Она заявит, что я необходим для работы. И те же обстоятельства, которые делают меня Особенным, заставят меня оставаться там, где в этом нуждается правительство. А оно до сих пор считало, что я нужен именно там, в Резьюн. Сейчас мой сын работает в ее программе по двум причинам: во-первых, это его область, а Ари — лучшая; во-вторых, он — мой сын, и Ари хочет держать меня на крючке, я ничего не могу поделать при нынешней расстановке сил на Резьюн, я должен привлечь внешние силы, то есть вас. Я снова могу попытаться уйти оттуда, а как только мне удастся ускользнуть из сферы ее администрирования, я могу сделать запрос о персональном переводе моего сына на работу над другим проектом. Это одна из причин, почему я заинтересован в том, чтобы на Фаргоне были созданы благоприятные условия. Это будет лучший вариант для государства. Это будет лучший вариант для Резьюн. Бог свидетель, что для Резьюн это будет лучшим вариантом.

— Возможно, некоторые сведения «выйдут на свет». Ты это имеешь в виду?

— Я не собираюсь выступать с обвинениями. Я не хочу выходить на публику с чем-нибудь подобным. Я говорю, что у Ари слишком много этой проклятой власти, как внутри Резьюн, так и вне ее. Речь идет не о ее научных заслугах. Как ученый, я не спорю с ней. Я знаю только, что политика внутри «Дома» и снаружи его являются единственными рычагами, которые я вижу, чтобы развязаться с ситуацией, которая становится все более взрывоопасной.

Следует быть осторожным, очень осторожным. Корэйн не просидел бы двадцать лет в правительстве, если бы принимал все за чистую монету. Не напугать бы благожелательного свидетеля. Поэтому он мягко спросил:

— Что ты хочешь, Уоррик?

— Я хочу, чтобы тот проект прошел. Затем я собираюсь перевестись. Она попытается помешать этому. Нужна поддержка — при моем запросе. — Уоррик откашлялся. Он сжал пальцы так, что они почти побелели. — Обстановка в Резьюн накаляется. Я не согласен с тем, что следует предпринимать эти усилия ради колонизации. Я согласен с Бергером и Шлеги, что вредно распылять человечество до такой степени, да еще так быстро. Мы только что покончили с одной социальной катастрофой, мы уже не те, что покинули Землю, не те, что покинули станцию Слава, и мы не оправдываем ожиданий наших основателей; а если мы осуществим этот следующий бросок, то возникнет критическая разница между нами и нашими потомками — чуда не бывает, нет Эстеллы Бок, нет великого открытия, способного заполнить этот зазор. Такова моя точка зрения. Я не могу выражать ее, находясь в Резьюн.

— Доктор Уоррик, неужели они могут помешать тебе выражать свое мнение?

— Существуют причины, из-за которых я не могу там выразить свою точку зрения. Если наша беседа будет опубликована, мне придется занять официальную позицию Резьюн.

— Ты говоришь, доктор Уоррик, что протягиваешь руку потому, что тебе нужен этот перевод?

— Мне нужно переназначение, Советник. Для меня и моего сына. Тогда я не буду опасаться высказывать свое мнение. Ты понимаешь меня? Большинство специалистов, которые могли бы авторитетно высказаться против проекта Надежда, работают в Резьюн. Без голосов от Науки, без публикаций в печати — ты понимаешь, что идеи не обретут сторонников. Ксенология сильно разделена. Самые неотразимые аргументы лежат в нашей области. У тебя, Советник, нет большинства в девяти избирательных округах. Ты должен лишить Ари большинства в ее собственном округе. Этот психогенетический проект очень дорог ее сердцу — он, фактически, настолько ее собственный, что она не подпускает к нему даже своих помощников. Опять же — фактор времени. С одной стороны, жизнь коротка. С другой стороны иногда необходимо просто сидеть и ждать, а время работает на тебя.