Подвальная станция

А тебе надо только сидеть тихо, делать свою работу и ждать, пока все кончится. Ты добился в точности того положения, к которому стремился — стал заложником за его освобождение и его хорошее поведение. Так что от тебя, молодой человек, я хочу, чтобы ты честно выполнял дневную работу, сдавал мне ВРХ отчеты по окончании смены и демонстрировал хорошее усердие. Делай, что хочешь: звони отцу, рассказывай об исчезновении Гранта, рассказывай все, что тебе нравится. Я, безусловно, не буду тебя сдерживать. И приходи ко мне домой около 21:00 и расскажи, что ты сделал. Или я решу, что все пошло по-другому.

Он все еще размышлял, когда она кончила говорить, обдумывая все сказанное и подразумеваемое; но главное он знал. Он пытался отыскать все западни. Ту, в которую он уже попал, он и не старался разглядеть. В первую очередь он боялся приглашения. Именно к этому все шло.

— Ты можешь идти, — сказала она.

Он вышел, минуя Флориана, в общее помещение, прошел по коридору, через охраняемые двери и вверх по лестнице к рабочим помещениям первого крыла. Ему кто-то повстречался по пути к кабинету, произнес «Доброе утро», но он сообразил это лишь пройдя полкоридора, и даже не мог вспомнить, кто это был.

Он не знал, как ему предстать перед Джорданом. По телефону — решил он. Он изложит новости по телефону и встретится с отцом за ленчем. А там будь, что будет. Джордан будет считать, что он обезумел.

Ари была права. Если Джордан окажется втянутым в это дело, все соглашения будут нарушены, и с его точки зрения у Джордана не останется козырей.

Самое лучшее, подумал он, — сохранить все, как есть, пока он сам не решит, стоит ли рассказывать все Джордану.

Во что бы ни обошлось промедление.

— Мы сделали… — Джастин повернул ножку своей рюмки, старательно глядя куда угодно, но не на лицо Джордана. — Мы сделали то, что всегда собирались сделать, если одного из нас припрут к стенке. То, что она забирала Гранта — было способом оказать давление на меня. Я знаю… я знаю, ты говорил, что я должен прийти к тебе. Но она обрушила это на нас, и ни на что не оставалось времени, кроме как обратиться с протестом в Департамент. Но для Гранта это было бы слишком поздно. Бог знает, что она могла бы с ним сделать прежде, чем нам удалось бы получить какое-нибудь предписание, если бы вообще получили… — Он пожал плечами. — И по большому счету мы не могли выиграть это дело, потому что закон на ее стороне, и все застопорится как раз тогда, когда все улажено в этом фаргонском деле, так что я просто-напросто выбрал вариант, который, как я полагал, должен сработать. Наилучший вариант. Вот и все, что я могу сказать.

Они были только вдвоем за ленчем на кухне в квартире Джордана. Пауль накрыл на стол, обычные бутерброды, но оба они едва притронулись к еде.

— Черт возьми, — сказал Джордан. До этого момента он едва произнес и пару слов, давая Джастину возможность изложить все по порядку. — Черт возьми, ты должен был рассказать мне о том, что происходит. Я же предупреждал тебя.

— Я не мог обратиться к тебе. Иначе все, что я сделал, выглядело бы как твои действия. Я не хотел оставлять следы.

— Ну, и как? Остались следы?

— Боюсь, что мои следы достаточно отчетливы. Но это только часть дела. Оттого я и остался здесь. У Ари явно есть кое-что в запасе. Она собирается использовать меня против тебя, так же как планировала использовать Гранта против меня. Но теперь он ей не нужен, так ведь?

— Ты совершенно прав, что он ей теперь не нужен! Боже мой, сынок…

— Но это не так уж плохо, — он нарочно говорил очень уверенно. — Я ввел ее в заблуждение. Я остался. Она сказала — она сказала, что все это может сработать следующим образом: ты получаешь свой перевод, как только построят комплекс, в знак ее доброй воли. Затем я отправляю отсюда к тебе Гранта под свою ответственность. Тем самым…

— Тем самым ты останешься здесь, где она сможет вытворять все, что ей взбредет в голову!

— Тем самым, — продолжил он спокойно, тщательно подбирая слова, — она будет знать, что я в ее распоряжении, и это будет сдерживать тебя, пока ее проекты не развернутся настолько, что их уже станет невозможно остановить. Да и военные не позволят тебе обратиться к широкой аудитории. Именно это ей и нужно. Она это и получит. Однако есть пределы ее возможностям — и потому все мы улетаем. В конце концов.

Долгое, долгое время Джордан молчал, затем поднял рюмку, отпил и поставил обратно.

Время шло, а он по-прежнему сидел молча.

— Я ни за что, ни за что не должен был брать Гранта, — произнес, наконец, Джордан, — если речь идет об отношениях с Ари. Я знал, что это произойдет. Черт побери, уже тогда я знал, что так и будет. Никогда, никогда не принимай одолжения от своих врагов.

— Тогда было слишком поздно, не так ли? — успокоил его Джастин. Прямота отца поразила его, слезы подступили к горлу, он разозлился. — Господи, но что мы могли сделать?

— Ты уверен, что с ним все в порядке?

— У меня не хватило духа попытаться выяснить. Я думаю, что Ари дала бы мне понять, если бы она что-нибудь знала. Я все устроил. Если по номеру, который я ему дал, никто сразу не ответит, у Крюгеров он будет в безопасности и, пока это не произойдет.

— Номер Мерильда?

Джастин кивнул.

— Господи, — Джордан откинул волосы назад и с отчаянием взглянул на него. — Сынок, Мерильд не справится с полицией.

— Ты всегда говорил — если что-нибудь произойдет… И ты всегда говорил, что он — друг Крюгеров. И Ари не собирается обращаться в полицию. Или предпринимать что-либо самостоятельно. Она сама сказала это. Все концы — у меня. Я думаю, что действительно все.

— Ты гораздо более уверен в себе, чем следовало бы, — резко возразил Джордан. — Мы точно не знаем, где находится Грант, у дверей Крюгеров уже может стоять полиция, Мерильда может не оказаться на месте — он ведь практикует по всему континенту.

— Ну, не мог же я звонить заранее, не так ли?

Лицо Джордана было красным. Он отпил еще вина, при этом в рюмке значительно поубавилось.

— Мерильд — адвокат. Он вынужден соблюдать этику.

— Но у него тоже есть друзья. Не так ли? Много друзей.

— Ему это не понравится.

— Но это так же, как если бы я сам обратился к нему, так? — внезапно он перешел в защиту, продолжал сражаться, отступая. — Грант ничем не отличается от меня. Мерильд знает это, так ведь? Где же этика, если выдать Гранта полиции?

— За тебя было бы гораздо легче нести ответственность. Если бы ты сообразил отправиться вместе с ним, ради Бога…

— Но он не наш! Он принадлежит лаборатории! Мое присутствие не сделало бы ситуацию законной.

— Но перед законом ты — несовершеннолетний, и существовали бы смягчающие обстоятельства — и ты выбрался бы отсюда…

— А они подали бы в суд, и понавешали бы Бог знает каких обвинений. Ведь так?

Джордан глубоко вздохнул и взглянул из-под бровей.

Он хотел, он отчаянно хотел, чтобы Джордан сказал «нет», что это неверно, что он что-то упустил. Тогда все становилось возможным.

Однако:

— Да, — тихо сказал Джордан, обращая в прах его надежды.

— Так что договорились, — сказал Джастин. — Не так ли? И тебе не надо ничего предпринимать, разве что соглашение окажется нарушенным. Я могу обратиться к тебе, если со стороны Ари возникнут неприятности. Можно?

— Как в тот раз? — возразил Джордан.

— Успешнее. Я обещаю тебе. Я обещаю. Хорошо?

Джордан надкусил свой бутерброд, оставляя вопрос без внимания. Ничего хорошего не было. Джастин знал это. Но так уж сложилось.

— Тебе не придется оставаться здесь до конца, когда я переведусь, — пообещал Джордан. — Я что-нибудь предприму.

— Только не уступай ни в чем.

— Я и так не уступлю ни в чем. Ари вовсе не побеждена. Тебе это следует лучше понять. Она не соблюдает приличий дольше, чем считает нужным. Доказательство — Грант. Поверь мне, сынок, она вполне способна перегрызть горло врагу, и хорошо бы, чтобы ты имел это в виду, когда тебе в следующий раз захочется поблефовать. И о тебе, и обо мне, и о ком бы то ни было она думает не более, чем об образцах в ее лабораториях, не более, чем о бедном девятилетнем эйзи здесь, на территории, у которого она стерла память и отправила на тяжелые работы, потому что он не получился, а ей, о Господи, ей понадобилось место! Или сложные случаи, в которых она не захотела разбираться, она даже не предлагала их моим сотрудникам, она и не собиралась повторно использовать этот генотип и в прошлом месяце запросто списала троих здоровых эйзи, объявив их помехой, потому что она не хотела тратить на них время, эксперимент с ними был закончен, а это все, что ей было нужно. Я не могу доказать это, так как у меня нет данных, но я знаю, что такое произошло. Вот с кем ты играешь в игры. Любая жизнь для нее ничто, лишь Бог может помочь ее лабораторным образцам, и ей наплевать на общественное мнение — вот до чего она дошла; она настолько ушла вперед, что никто не разберет ее записей, она ответственна только перед законом Союза, да и тот она держит в своем кармане — ей наплевать на все, и все мы у нее под микроскопом. — Джордан оттолкнул тарелку и с минуту смотрел на нее прежде, чем поднял глаза. — Сынок, не верь, что существует что-то, перед чем бы она остановилась. Такого не существует.

Он слушал. Он слушал очень внимательно. И слышал, как Ари говорит о несчастных случаях, которые так легко устроить в Резьюн.

Его часы показывали 20:30, когда он выключил душ, а затем решил включить снова… потому, что абсолютная тишина и пустота в квартире угнетали его.

Он был наполовину доволен, что не придется провести ночь здесь наедине с тишиной пустой комнаты Гранта, доволен так, как иной раз прикусывают губу, чтобы меньше болел размозженный палец. Потеря Гранта причиняла более сильное страдание, чем могло нанести что-нибудь другое, и то, что Ари не давала ему покоя, считал он, даже действовало успокаивающе по отношению к другой боли, которую она ему причинила.

Проклятая сука, подумал он, и его глаза горели от оскорблений в ее адрес, которым не давал выхода. Мысли о Гранте выбивали его из колеи, от всех этих неприятностей с Грантом его руки так сильно дрожали, что он не справился с колпачком аэрозольного баллончика и внезапно вырвавшейся брызжущей струей залил зеркальную нишу умывальника, в которой находилась раковина. Это взбесило его. Все, как нарочно, раздражало его без всякой причины, и он с особой аккуратностью поставил флакончик на место и сбрил с лица лишнюю скудную растительность. Как подготовка тела к погребению, подумал он. Каждый в Резьюн высказывался по поводу его будущего, каждый бился об заклад о его судьбе, даже его отец, который не спрашивал своего сына, хочет ли он вырасти с родительским индексом к своему имени и знать каждую морщину, которой предстояло появиться к сорока годам, нет, благодаря Господу, неплохой тип лица, но и не оригинальный — лицо, всего лишь копия отца — и врагов; и Ари, первый раз загнавшей его в угол в лабораторном складе.

Тогда он не знал, что делать; и с тех пор он тысячу раз пожелал, чтобы он схватил ее тогда и устроил бы ей такое, чего она, очевидно, не ожидала от семнадцатилетнего юнца по отношению к женщине более чем вдвое старшей, чем могла бы быть его бабушка. Но он замер и начал бормотать что-то идиотское о том, что должен идти, что у него встреча, получила ли она отчет, который он занес мимоходом, относительно проекта, номер которого он так и не смог вспомнить.

Его лицо вспыхивало всякий раз, когда он вспоминал об этом. Он выскочил за дверь так быстро, что забыл папку и отчеты, и ему пришлось переписывать их заново, лишь бы не возвращаться за ними. Он направлялся на эту назначенную Ари встречу, это проклятое неотвратимое свидание со старательно культивируемым ощущением, что ему удастся, возможно, частично вернуть самоуважение, если теперь он все разыграет правильно.

Она была старая, но отнюдь не за пределами омоложения. На вид ей было, возможно, около пятидесяти, а он видел ее голограммы в двенадцать и шестнадцать, лицо, еще не застывшее теперешней красотой. Для женщины в шесть раз его старше она выглядела еще очень неплохо, и то, что у нее имелось, он бы в темноте не отличил от Джулии Карнат, повторял он себе со старательным цинизмом — и лучше, чем Джулия, по крайней мере, Ари выражалась яснее о том, что ей нужно. Все в Резьюн, рано или поздно, спали со всеми в разумных пределах, и было не так уж удивительно, что Ари Эмори хотела вернуть свою молодость с копией мужчины, который был бы слишком молод для нее. Такая ситуация могла бы и в самом деле вызвать смех, если бы все не было так мрачно, если бы не он был тем самым семнадцатилетним.

Он не был уверен, что сможет это сделать, но, говорил себе, что по крайней мере с ней он приобретет опыт: его собственный ограничивался Джулией, да и этот закончился тем, что она попросила у него Гранта — это причинило ему такую боль, что он больше к ней не возвращался. Этим приблизительно и ограничивался опыт его любовных приключений, и он почти признал правоту Джордана в его женоненавистничестве.

Ари — змея, в ней все достойно порицания, но ключевым, как он считал, было его восприятие. Если ему удастся использовать это, если удастся устроить то, что Джордан называет «идиотскими трюками», тогда у Ари не будет оружия. Это был бы лучший выход из создавшегося положения и именно к этому он и готовился — быть мужчиной, пройти через все неприятности, обрести опыт (видит Бог, женщина в возрасте Ари может кое-чему научить его… в некоторых отношениях). Надо позволить Ари сделать то, что она хочет, сыграть в ее маленькие игры и либо потерять интерес, либо — нет.

Он полагал, что может поставить себя на место Ари — что семнадцатилетнего юношу едва ли очарует женщина ее лет, однако женщина ее возраста вполне может иметь желание получить в качестве любовника красивого, полноправного гражданина с чувством юмора. Так пусть она заглотит крючок.

Пусть у нее будут проблемы, а у него будут решения.

При отношениях с ней, возможно, надо опираться на ее возраст и самолюбие, слабости, которые никто до сих пор не обнаружил, потому что никто другой не был тем семнадцатилетним, которого она хотела.

На его часах было 21:05, когда он подошел к дверям апартаментов Ари и позвонил — этими пятью минутами он хотел заставить Ари задуматься, собирается ли он появляться, или они с Джорданом задумали что-то; но не более пяти минут, потому как он опасался, что у Ари возникнут подозрения, и она примет контрмеры, которые даже сама потом не сможет остановить.

Дверь ему открыла Кэтлин, дверь в апартаменты, каких он никогда не видел — стены облицованы желтым камнем и белая мебель, очень дорогая; обстановка как раз по карману Ари, а остальные видели подобное только в таких местах, как Государственный зал да и то по телевизору; и здесь же Кэтлин, увенчанная короной светлых волос, безупречная в своей черной униформе, очень чопорная — правда, она всегда такая.

— Добрый вечер, — сказала ему Кэтлин, один из немногих случаев, когда он слышал от нее приятные слова.

— Добрый вечер, — откликнулся он в то время, как Кэтлин закрывала за ним дверь. В комнате звучала музыка, едва слышимая… электронные пассажи, холодные, как каменные залы, по которым они струились. Он почувствовал дрожь. Он ничего не ел за исключением пригоршни соленых чипсов во время ленча и кусочка хлеба без масла на ужин (ему казалось, что от другой пищи его бы вырвало)… Теперь же он чувствовал слабость в коленях и головокружение и сожалел о своей ошибке.

— Сира не принимает в этой части апартаментов, — пояснила Кэтлин, ведя его в другой зал. — Этот только для больших приемов. Ступай аккуратнее, сир, эти ковры на каменном полу иногда скользят. Я каждый раз говорю об этом сире. Ты что-нибудь слышал о Гранте?

— Нет. — Мышцы живота напряглись при этой внезапной, неожиданной фланговой атаке. — Я и не ожидаю.

— Я рада, что он в безопасности, — сказала Кэтлин доверительно, как если бы высказалась о хорошей погоде, таким же вкрадчивым голосом, так что он не знал, была ли Кэтлин когда-нибудь чему-нибудь рада или беспокоилась о ком-либо.

Она была холодна и красива, как музыка, как зал, через который она его вела, а ее партнер встретил их на другом конце этого зала, в просторном низком кабинете, отделанном полированным меховым деревом, голубовато-серым и похожим на ткань под блестящим пластиком; интерьер дополнялся длинным белым пушистым ковром, серо-зелеными креслами и большим бежевым диваном. Флориан, также одетый в форму, вышел из следующего зала; темноволосый и тонкий по контрасту с атлетической блондинкой Кэтлин. Дружелюбным жестом он положил руку на плечо Джастина.

— Скажи сире, что ее гость пришел, — сказал он Кэтлин. — Не хочешь ли выпить, сир?

— Да, — ответил он. — Водка с пепчи, если есть. — Пепчи являлась достаточно экстравагантной; а он еще не пришел в себя от шока, который произвела на него роскошь, окружавшая Ари в Резьюн. Он взглянул вокруг, оглядел даунерскую статуэтку в дальнем углу рядом с баром, ритуальные маски с выпученными глазами, стальную скульптуру и несколько картин, развешанных на отделанных деревянными панелями стенах, которые он видел в фильмах… О, Господи, классика из субсветовых кораблей, живопись осела здесь, где только Ари и ее гости видели их. Комната — образец роскоши.

И но подумал о девятилетнем эйзи, о котором рассказывал отец.

Флориан принес ему напиток.

— Присядь, — предложил Флориан. Однако он пошел по возвышению, опоясывающему комнату, разглядывая картины, одну за другой, потягивая напиток, который он пробовал всего раз в жизни, и старался взять себя в руки.

Позади он услышал шаги и повернулся в тот момент, когда Ари подошла к нему, Ари в поблескивающем халате с геометрическим рисунком, перетянутом в талии, в наряде, явно не подходящем для деловой встречи. Он уставился на нее, сердце было готово выскочить из груди от сознания того, насколько реальна была Ари, от того, что он находится в совершенно незнакомой ситуации, и что отсюда не было выхода.

— Любуешься моей коллекцией? — Она указала на картину, которую он рассматривал. — Работа моего дяди. Он был настоящий художник.

— Он был мастер. — На мгновение он был выбит из колеи. Меньше всего он ожидал, что Ари начнет с воспоминаний.

— Он был хорош во многих отношениях. Ты не знал его? Конечно, нет. Он умер в сорок пятом.

— До моего рождения.

— Черт возьми, как время летит! — Ее рука скользнула под его руку и повлекла к следующей картине. — Это настоящий шедевр. Фаусберг. Наивный художник, но изобразил первое видение Альфы Центавра. Где сейчас люди не бывают. Я обожаю эту картину.

— В ней что-то есть. — Он внимательно смотрел на картину со странным ощущением современности и древности, осознавая реальность и и кисти побывавшего художника, и самой звезды, потерянной человечеством.

— Было время, когда никто не знал ценности всего этого, — сказала она. — Я знала. На первых кораблях было много художников-примитивистов. Субсветовые предоставляли массу времени для творчества. Фаусберг работал стальным пером и акриловыми красками, и черт побери, им, на станции, пришлось изобретать совершенно новую технологию сохранения — я настояла. Мой дядя купил многие из них, я хотела, чтобы они сохранились — так вот и были спасены картины с Арго. Большинство их находится в музее Новгорода. Теперь на солнечной станции ужасно, ужасно хотят получить одну из 61 фаусберговских Сайгни. И мы можем согласиться — за что-нибудь эквивалентное. Мне представляется, скажем, Коро.

— Кто такой Коро?

— Господи, приятель! Деревья. Зеленые деревья. Ты видел ленты о Земле?

— Многие. На минуту он забыл о своей тревоге, вспоминая щедрость ландшафтов, более странных, чем на Сайтиин.

— Ну, так Коро писал пейзажи. Кроме прочего. Я, пожалуй, одолжу тебе некоторые из моих лент. Пожалуй, далее поставим сегодня вечером — Кэтлин, у тебя есть серии «Истоки Искусства Человечества»?

— Я уверена, что есть, сира. Я достану их.

— И другие тоже.

— А это, юный друг, один из наших. Шевченко. Он в нашей картотеке. Бедняга, он умер при аварии системы жизнеобеспечения, когда они строили Пито, там на берегу. Но у него были действительно великолепные работы.

Красные утесы и синева меховых деревьев. Это было слишком знакомо, чтобы его заинтересовать. Он и сам мог бы так, подумал он про себя. Но вежливость не позволила произнести это вслух. Он рисовал. И даже когда-то писал маслом, под впечатлением работ художников-первопроходцев. Домосед, он выдумывал звезды и чужие миры. Но никогда в жизни не предполагал, что ему удастся покинуть Резьюн.

Пока не стало казаться, что это удастся Джордану.

Вошел Флориан и предложил Ари напиток, ярко-золотую смесь в хрустальном бокале.

— Апельсиновый сок с виски с водой, — сказала она. — Ты когда-нибудь пробовал апельсин?

— Синтетический, — ответил он. — Каждый пробовал.

— Нет, натуральный. Вот, попробуй.

Он отпил немного из предложенного бокала. Вкус был необычный, сложный, кисло-сладко-горьковатый, помимо алкоголя. Вкус старой Земли, если она говорила серьезно, а любой, имеющий у себя на стенах такие картины, не может быть несерьезным.

— Приятно, — сказал он.

— Приятно… Замечательно! Сельхозники собираются заняться этими деревьями. Мы полагаем, что у нас подходящее место для них — без всяких неприятностей с генетикой: мы думаем, что зоны можно приспособить к ним в том виде, как они есть. Это ярко-оранжевые плоды. Очень полезные. Попробуй еще. Возьми себе бокал. Флориан, не приготовишь ли ты мне другой? — Она теснее прижала его руку, направляя его к ступенькам и вниз, к кушетке. — А что ты сказал Джордану?

— Просто, что Грант уже не здесь, и что все в порядке. — Он сел, сделал большой глоток из бокала, а затем поставил его на латунную подставку рядом с диваном, стараясь держать себя под контролем настолько, насколько представлялось возможным в этом месте, в подобной компании. — Больше я ничего ему не сказал. Я посчитал, что это мое дело.

— А это действительно так? — Ари вплотную придвинулась к нему, живот его одеревенел, и он ощутил подступающую тошноту. Она положила руку ему на бедро и прижалась к нему, а он мог думать только о тех эйзи, о которых рассказал Джордан, о тех, которых она списала без всякой причины, бедные осужденные эйзи, даже не знающие, что идут на смерть — просто очередной медицинский контроль. — Подвинься ко мне, дорогой. Все ведь хорошо. Это же так приятно, не правда ли? Не будь таким напряженным, а то — весь на нервах. — Она провела рукой ему по ребрам и погладила по спине. — Ну, будет, расслабься. Это удовольствие, так ведь? Повернись и позволь мне поколдовать с своими плечами.

Это было похоже на то, как она заманивала в ловушку там, в лаборатории. Он попытался придумать, как бы ответить на такую дерзость, и окончательно растерялся. Он взял бокал и сделал большой глоток, и еще, и не сделал то, о чем она просила. Но и ее рука не прекратила свои медленные движения.

— Ты так напряжен. Видишь ли, это просто маленькое соглашение. И тебя никто не заставит находиться здесь. Всего-то: встать и выйти за дверь.

— Конечно. Почему же мы не идем прямо в спальню, черт побери? — Еще немного, и у него начнут дрожать руки. Холод льда в его бокале проникалчерез пальцы прямо до костей. Он допил коктейль, не поднимая глаз.

Я мог бы убить ее, подумал он без всякого гнева. Разрубить гордиев узел. Раньше, чем Флориан и Кэтлин смогут остановить меня. Я мог бы свернуть ей шею. Что они тогда могут сделать?

Психозондировать меня и обнаружить все, что она сделала. Это остановит ее.

Может быть, это выход. Может быть, это выход из создавшегося положения.

— Флориан, у него кончился апельсиновый сок. Приготовь ему новый.

— Продолжим, дружок. Расслабься. Ты действительно не можешь так поступить, ты это знаешь прекрасно, и я прекрасно знаю. Ты хочешь попытаться сам? В этом проблема?

— Я хочу выпить, — пробормотал он. Все казалось нереальным, как в кошмарном сне. В какой-то момент она начала было говорить с ним так, как будто дает интервью, и все это было частью происходящего, подлого, грязного дела, и он не знал, как пройти через все это, но он хотел быть очень пьяным, очень-очень пьяным, чтобы его стошнило, станет ни на что не способным, и ей придется на этом бросить.

— Ты говорил, что у тебя нет опыта, — сказала Ари. — Только лента. Это правда?

Он не ответил. Он только повернулся на софе, чтобы узнать, сколько еще времени потребуется Флориану, чтобы приготовить ему напиток, который отвлек бы его от тягостных мыслей.

— Ты думаешь, что ты в порядке? — спросила Ари. На это он тоже не ответил. Он разглядывал спину Флориана, пока тот наливал и смешивал напитки. Он ощущал ладони Ари на своей спине, чувствовал по напряжению покрывала, как она придвигается к нему, а его рука тем временем скользнула по его боку.

Флориан вручил ему бокал, и он облокотился на спинку дивана, потягивая апельсиновый напиток и спиной ощущая медленные, легкие движения рук Ари.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что, — сказала Ари мягко из-за его спины. — Ты помнишь, что я говорила тебе о семейных связях? Что они предусматривают ответственность? Я собираюсь оказать тебе настоящую услугу. Спроси меня, какую?

— Какую? — спросил он, потому что должен был спросить.

Ее руки обвились вокруг него, и он хлебнул еще, стараясь не замечать отвращение, которое она у него вызывала.

— Ты думаешь, что нежность должна иметь к этому какое-то отношение, — сказала Ари. — Неверно. Нежность тут ни при чем. Сексом ты занимаешься сам для себя, по своим собственным причинам, милый, просто потому, что приятно. Вот и все. Так, временами, ты становишься действительно близок с кем-то и хочешь этого снова и снова, это прекрасно. Может быть, ты доверяешь этому человеку, но ты не должен. Ты действительно не должен. Первая вещь, которую тебе следует запомнить, заключается в том, что ты можешь получить это где угодно. Второе — то, что это связывает тебя с людьми, не входящими в семью, портит твое восприятие, разве только ты помнишь первое правило. Именно поэтому я и собираюсь оказать тебе услугу, милый. Ты ведь не будешь стесняться того, чем мы занимаемся здесь. Не правда ли, это приятно?

Было трудно дышать. Было трудно думать. Его сердце сильно колотилось, в то время как ее руки неторопливо совершали волнующие движения, от которых кожа становилась до невероятности чувствительной, и он испытывал то ли удовольствие, то ли дискомфорт. Он и сам не знал, что именно. Он выпил большой глоток сока с виски и попытался отвлечься на что-нибудь, на что угодно, потому что чувствовал себя как в тумане, в котором все больше и больше терял самоконтроль.

— Ну, как ты, дорогой?

Нехорошо, подумал он, а еще подумал, что он пьян. Но каким-то краешком сознания он ощущал потерю ориентации в пространстве, нарушение пространственных связей — ему, скажем, казалось, что Ари находится за тысячу миль от него, ее голос слышен откуда-то сзади, но не прямо сзади, а как-то со стороны, странно и асимметрично…

Это — катафорик. Наркотик для ленточного обучения. Паническое беспорядочные мысли стрелой пронзили его мозг. Стимуляторы действуют слишком быстро, тогда как тело запаздывало, завязнув в липкой атмосфере. Небольшая доза. Он мог видеть. Он мог по-прежнему ощущать, как Арии задирает его рубашку и оглаживает его обнаженную кожу, даже при отсутствии чувства равновесия, при головокружении, при том, что вращалась вся комната. Он выронил бокал и почувствовал холод льда и жидкости, растекающейся по бедру и под ягодицы.

— О, дорогой. Флориан, помоги.

Он куда-то погружался. Но сознание сохранялось. Он попытался двинуться, но волна звуков и ощущений, обрушившаяся на него, привела его в замешательство. Он попытался не доверять ощущениям. Но это было самое трудное. Он вполне сознавал, что Флориан ловит его бокал, что его голова откинута назад, на колени Ари, в углублении ее скрещенных ног, что он снизу вверх смотрит в склоненное лицо Ари, и что она расстегивает его рубашку.

Она была не единственная, кто расстегивал его одежду. Он слышал приглушенные голоса, но слова не долетали до него.

— Джастин, — произнес голос, и Ари ладонями повернула его голову. — Если тебе что-то понадобится, только моргни, — прошептала она, как голос на лентах. — Тебе хорошо?

Он не знал. Он был испуган и пристыжен, и в долгом кошмаре чувствовал прикосновения, чувствовал, что его поднимают и стаскивают на пол с чего-то, на чем он там лежал.

Над ним суетились Кэтлин и Флориан. Именно они прикасались к нему, переносили его, и делали с ним такое, что он осознавал смутно, как бы наблюдая со стороны, но что-то плохое, плохое и ужасное.

Перестаньте, думал он. Прекратите, я не согласен на это.

Я этого не хочу.

Но было удовольствие. Был взрыв чувств, что-то бесконечное, что-то темное.

Помогите мне.

Я не хочу этого.

Он находился в полусознании, когда Ари обратилась к нему:

— Ты ведь не спишь, не так ли? Ты теперь понимаешь? Сверх этого ничего и нет. Удовольствие в этом и состоит. Сверх этого ничего и нет, независимо от того, с кем. Просто биологические реакции. В этом и первое, и второе правило…

— Взгляни на экран.

Прокручивалась лента. Эротическая. Происходящее вторгалось в него и смешивалось с его собственными ощущениями. Ему было приятно, и он сопротивлялся этому, однако он не отвечал за происходящее, он не отвечал ни за что, и не его вина…

— Я думаю, что он выходит…

— Дай ему еще немного. И он прекрасно справится.

Ничего нельзя сделать с тобой, чего не смогут сделать ленты. Так ведь, малыш? Все равно с кем. Биологические реакции. Что бы она ни сделала для тебя…

— Не двигайся…

— Боль и наслаждение, милый, так близки. Ты можешь в минуту дюжину раз пересечь их границу, и боль превращается в наслаждение. Я могу показать тебе. Ты будешь помнить, милый, что я могу для тебя сделать, и ничто и никогда не сравнится с этим. Ты будешь думать об этом, ты будешь думать об этом до конца жизни… и никогда ничего подобного не будет…

Он открыл глаза и понял, что вокруг полумрак, что он лежит голый в незнакомой постели, а чья-то рука поглаживает его плечо, сдвигает прядь волос, упавшую на лоб.