Подвальная станция

— Ну, ну, просыпайся, — сказала Ари. Это от ее веса придавливался край матраса. Ари сидит одетая, а он…

Его сердце подскочило и заколотилось.

— Я ухожу в офис, малыш. Ты можешь поспать здесь, если хочешь. Флориан позаботится о завтраке.

— Я иду домой, — сказал он и натянул на себя простыню.

— Все, что захочешь, — Ариана встала, освободив матрас, и подошла к зеркалу, демонстративно не обращая на юношу внимания, что действовало на нервы и беспокойно отозвалось в желудке. — Приходи, когда захочешь. — Поговори с Джорданом, если захочешь.

— Что мне полагается теперь делать?

— Что захочешь, то и делай.

— Мне полагается остаться здесь? — В его голосе слышались пронзительные панические нотки. Он знал опасность того, что Ари слышит это, играет на этом, действует в соответствии с этим. Только что в ее словах была угроза. Во всяком случае, он подумал, что была. Ее тон был бесстрастный, без намеков. Ее голос действовал на нервы и на несколько секунд заставил его позабыть о своей припрятанной контругрозе в лице Гранта. — Это не сработает.

— Не сработает? — Ари поправила прическу. Она была элегантна в своем костюме. Она повернулась к нему с улыбкой. — Приходи, когда захочешь. И вечером можешь пойти домой. Кто знает, может быть, мы займемся этим снова? Может, ты расскажешь об этом своему отцу, и у вас все пройдет спокойно. Ммм? Рассказывай ему все, что захочешь. Само собой, я все записала. Так что имеется масса улик, если он захочет обратиться в Департамент.

Он чувствовал, как озноб волнами накатывает на него. Он старался не подать виду. Он вызывающе посмотрел на нее, выпятив подбородок, тогда как она улыбнулась и вышла из комнаты. И долго еще он лежал холодный, как лед, с отвратительными ощущениями в животе, а стрелы боли пронизывали его голову от темени до затылка. Кожа стала сверхчувствительной и местами болела. На руке остались ссадины, следы пальцев.

— Флориан…

Воспоминания вспышкой вернулись к нему: ощущения и образы выплыли из темноты, и он уткнулся лицом в ладони, стараясь их оттолкнуть. Глубокое тайпирование. Лентокадр. Они будут всплывать еще и еще. Он не знал, что проявится. И это так и будет: обрывки воспоминаний, всплывающие на поверхность сознания и на секунду высвечивающиеся, течение слов, и ощущений, и образов, покуда они не перевернутся и снова не затонут в темноте; все разрозненное — просто еще и еще. И он не в силах прекратить это.

Он отбросил простыню и встал с постели, избегая касаться взглядом своего тела. Он забрался в ванную, врубил душ и начал мыться, намыливаясь снова, и снова, и снова, оттирая, не глядя, что-то незримое, стараясьничего не чувствовать, ничего не помнить, ничему не удивляться. Он тер лицо и волосы, и даже рот изнутри надушенным мылом, поскольку не знал, чем бы еще воспользоваться, и сплевывал, и полоскал рот, от острого мыльного привкуса, но ему так и не удалось добиться ощущения чистоты. Оставался запах, который он запомнил, как ее запах. Теперь он и сам пахнул так же и вкус этот застрял у него в горле.

А когда он вытерся досуха в комнате-сушилке рядом с душем и вышел в прохладу ванной, появился Флориан с аккуратно сложенной стопкой его одежды.

— Могу предложить кофе, сир, если ты хочешь.

Вежливый, как ни в чем не бывало. Как будто все происходило не по-настоящему.

— Где бритва? — спросил он.

— На полочке, сир, — Флориан указал на зеркальный угол ванной. — Зубная щетка, расческа, лосьон. Что-нибудь нужно еще?

— Нет. — Он старался говорить ровным голосом. Он думал о том, чтобы пойти домой. Он думал о самоубийстве. О ножах на кухне. О таблетках на стойке в ванной. Но политика вмешается в последующее расследование, в котором все раскроется, а политика проглотит его отца. В тот же момент он подумал о подсознательных импульсах, которые могли быть захоронены в его мозге прошлой ночью, позывах к самоубийству. Бог знает что. Любая иррациональная мысль попадала под подозрение. Он не мог им доверять. Вереница тайн-вспышек рассыпалась перед его взором, ощущения, эротические видения, пейзажи, и древнее искусство…

Затем реальные вещи, предстоящие в будущем. Оскорбленный Джордан. Он сам, бездыханный, распростертый на полу кухни. Он удержал образ и попытался придать ему экзотичность: самого себя, едва вышедшего за климатические башни, тело, которое через несколько часов обнаружат при воздушном поиске как клочок белого полотна…

— Простите, сир, кажется, мы нашли его…

Нет, так нельзя. Когда мозг вовлечен в процесс ленточного восприятия, он впитывает и это. Ленточные образы постепенно изгладятся, а привнесенная память внедрится в структуру-имплантант и станет расти и расти по своим собственным законам. И не существовало достоверного способа распознать базовую команду; однако она не могла заставить его действовать, пока он в сознании, разве что незаметно включить предрасположение к чему-нибудь. Только если наркотики сравняют барьер, только тогда он беспрекословно станет подчиняться импульсам, отвечать на все вопросы, выполнять все, что прикажут…

Все, о чем спросят, все, что прикажут, если это проходит мимо подсознательного контроля и естественные блокировки. Психохирург мог бы, при наличии времени, получить ответы, раскрывающие суть контроля и его конфигурацию, внедрить пару доводов, которые разрушат внутреннюю логику: после этого перестроит весь набор, создаст новую микроструктуру и присоединит связи по своему выбору…

Все те вопросы, вопросы этих проклятых психотестов, которые ставила перед ним Ари, называя из обычными для сотрудников первого крыла… вопросы о его работе, его склонностях, о его сексуальном опыте… которые он, по своей глупости, считал просто попытками Ари получить его…

Он оделся, не глядя в зеркала. Побрился, вычистил зубы и причесал волосы. С его лицом все было в порядке, никаких отметин, ничто не выдавало случившееся. Все то же обычное лицо. Лицо Джордана.

От этого она, вероятно, получила настоящее удовлетворение.

Он улыбнулся своему отражению, проверяя, может ли он контролировать себя. Он мог. Эта способность к нему вернулась до той поры, пока он снова не окажется лицом к лицу с Ари. С ее эйзи он справится.

Уточнение. Он мог справиться с Флорианом. Он благодарил Бога, что она оставила ему Флориана, а не Кэтлин, и тогда в буйном кружении панических мыслей он попытался разобраться, почему он так реагирует, почему мысль о необходимости иметь дело с Кэтлин — ледышкой — бросает его в нервную дрожь. Боязнь женщин?

Ты боишься женщин, милый? Знаешь ли, твой отец боится.

Он причесал волосы. Ему захотелось все бросить. А вместо этого он улыбнулся, вновь проведя самоконтроль, и осторожно снял напряжение мелких мышц, расположенных вокруг глаз, вызывающее головную боль, расслабил плечи. Вышел и выдал Флориану подготовленную улыбку.

Он доложит ей. Я не могу думать, когда у меня раскалывается голова. Черт возьми, пусть он расскажет ей, что я был в порядке, все, что мне надо сделать — это не опустить голову и убраться отсюда.

Гостиная, белый ковер, картины на стенах всколыхнули память, напомнили о боли и эротических ощущениях.

Но все это было уже позади. Это было как броня. Больше нечего было опасаться. Он взял у Флориана чашку и отпил из нее, сдерживая дрожь в руках: внезапно его охватил и внутренний холод, и пронзительный сквозняк от кондиционера.

— Холодно, — сказал он. — Я думаю, от похмелья.

— Я весьма сочувствую, — сказал Флориан, встретив его взгляд с честностью эйзи, спокойной и озабоченной; по крайней мере казалось, что это так, и, возможно, так и было на самом деле. Не было и речи об этике, разумеется. Разве что — об этике эйзи, которая заключалась в том, чтобы избегать ссор с гражданами, ведь те могли отомстить! В таком случае у Флориана были бы серьезные основания для беспокойства.

— Флориан, прошлой ночью… я не хочу обидеть тебя… Расслабься. Расслабься…

Выражение лица эйзи не позволяло судить о его мыслях. На лице сохранялась улыбка.

Гораздо, гораздо проще досадить Флориану. Если бы это была Ари, он бы не посмел. Он и не смог обидеть ее прошлой ночью. Видя боязнь Флориана…

… боль и наслаждение. Перекрываются…

Он улыбнулся и отпил кофе, радуясь своему занятию; горькое, мрачное удовольствие, даже при том, что он стыдился приставания к одному из Ариных эйзи — и вдвойне стыдно оттого, что ему нравилось это. Тут всего лишь, убеждал он себя, человеческое побуждение — реванш за свое унижение. Он и за день до того думал бы так же и поступал бы так же.

Он только не знал бы, почему ему нравится это, или даже что ему это вообще нравится. Он даже не подумал бы о дюжине способов заставить Флориана попотеть и не прикидывал бы с удовольствием, что если он смог бы втянуть Флориана в ссору скажем, около сельскохозяйственных загонов вдали от Дома под предлогом, не имеющим отношения к Ари, он мог бы отплатить Флориану тем же — поскольку Флориан — эйзи и он мог бы придумать дюжину способов уязвить его… если Ари не будет поблизости.

Флориан, несомненно, знал это. И поскольку Флориан принадлежал Ари, она, вероятно, предполагала смущение Флориана, оставив Флориана с ним. Это соответствовало всему остальному.

— Мне жаль тебя, — сказал Джастин и, положив руку на плечо Флориана, крепко его стиснул. Почти до боли. — У тебя не слишком удобное местечко здесь, не так ли? Тебе она нравится?

— Первое, что тебе следует запомнить, заключается в том, что ты можешь получить это где угодно. Второе — то, что это связывает тебя с людьми, не входящими в семью. Это вредно, разве что ты помнишь первое правило. Именно этим я собираюсь оказать тебе услугу, милый. Ты ведь не будешь стесняться того, чем мы занимаемся здесь…

Флориан, не двигаясь, смотрел на него. Даже несмотря на то, что пожатие, несомненно, причиняло ему боль. Он мог сбросить руку Джастина всего лишь движением плеч. А в придачу еще и сломать ее. Такого стоического терпения, подумал Джастин, и следовало ожидать от эйзи, принадлежащего Ари.

— Чего ждет от меня Ари в действительности? — спросил Джастин. — Ты понял это? Мне полагается остаться здесь? Или мне полагается идти домой?

Как будто они с Флорианом стояли на одной ступени. Конспираторы, эти оба эйзи. Эта мысль вызвала у него отвращение. Однако Флориан, в какой-то мере, являлся его союзником, страницей, которую он мог прочитать, подчиненный, которым он мог распоряжаться; а ведь он так и не смог прочитать правду в глазах Ари даже тогда, когда она со всей серьезностью отвечала на его вопросы.

— Она полагает, что ты пойдешь домой, сир.

— Меня еще пригласят?

— Думаю, да, — ответил Флориан тихим, спокойным голосом.

— Сегодня вечером?

— Я не знаю, — сказал Флориан. И добавил: — Сира, возможно, будет спать в эту ночь.

Как будто это составляло давно знакомый ход событий. Он опять ощутил неприятные ощущения в животе.

Отношение, сказал бы Джордан. Все дело в отношении. Можно делать что угодно, если делать осознанно. Нужно только знать, что ты получишь взамен, вот и все.

Жизнь не стоит того, чтобы за нее продавать душу. Но вот власть… власть и сила, чтобы уметь превращать события, сила, чтобы отомстить, тут можно и поторговаться. И за безгласность отца. И за надежду когда-нибудь достичь положения, позволяющего сладить с Арианой Эмори.

— Я собираюсь зайти домой, — сказал он Флориану, принять что-нибудь от головной боли, разобраться с сообщениями и отправиться в офис. Я не думаю, что отец звонил мне.

— Не могу знать, сир.

— А я думал, что ты в курсе таких вещей, — произнес он гладко и остро, как разрезной нож. Он поставил кофейную чашку, вспоминая, где находится входная дверь, и устремился по залам с Флорианом, следующим за ним по пятам, как озабоченная тень… Телохранитель Ари, слишком вежливый, чтобы открыто идти за ним, но в еще большей степени обеспокоенный, чтобы позволить ему бесконтрольно пройти по Ариным апартаментам.

На секунду у него мелькнула мысль о безопасности своей комнаты наверху и о том, как было бы здорово, если бы откровенно обсудить все с Грантом; они вместе обдумали бы все — это вошло в привычку, дурацкий рефлекс, который внезапно резанул по желудку, измученному голодом, перебором водки и наркотиков, слишком сильным потрясением. Несмотря на головокружение, он продолжал идти, помня, где находится выход, что надо пройти прямо через холл, уставленный хрупкой мебелью и еще более хрупкой керамикой.

Затем — тройная аркада квадратных колонн. И гостиная, которая, по словам Кэтлин, служила для официальных приемов. Он вспомнил предупреждение о коврах на полу, с трудом уговорил себя подняться по каменным ступенькам и пересек комнату с незначительным подъемом к двери.

Он потянулся к замку, чтобы открыть дверь, однако Флориан остановил его руку и открыл сам.

— Будь осторожен, сир, — сказал Флориан. Он не сомневался, что при этом имелась в виду не только дорога домой.

Он вспомнил о девятилетнем эйзи. И о тех, которых Ари убила. Вспомнил об уязвимости каждого эйзи, в том числе Гранта. И видел уязвимость Флориана, у которого никогда, со дня творения, не было свободы стать кем-то другим, и который был, за исключением темной стороны его жизни, добрый и честный, как святой, потому что его таким сделали. Ленты удерживали его на этом пути, что бы Ари не вытворяла с ним.

Размышляя над этим, он вышел за дверь и двинулся по коридору, охваченный слабостью, с мутью в глазах; со всеми признаками кошмара, обрушившегося на его чувства — да к тому же еще и ленточные вспышки, и физическое истощение.

Ари создала Флориана — обе его ипостаси, со всеми его способностями — и темными, и светлыми. Может быть, она и не смогла сотворить его сразу, но она совершенствовала в соответствии с исходным замыслом… со времен ее собственной молодости.

Чтобы иметь жертву? — удивленно подумал он. Неужели только для этого?

Объект для тестирования — для идущего проекта?

Все перекрывается, пришел ответ, подкравшись к поверхности и погружаясь вновь, кошмарный, как утопленник. Границы нечетки.

Истина находится в месте совпадения крайностей. Противоположности взаимно необходимы.

Наслаждение и боль, милый.

Все меняется… или не существует. Все может находиться в противоположном состоянии или не может меняться вообще. Корабли двигаются благодаря этому принципу. Звезды горят. Биологические виды совершенствуются.

Он добрался до лифта. Втащился вовнутрь и привалился к стенке, пока не открылись двери. Он вышел в качающийся коридор, продержал равновесие до двери своей квартиры и сунул ключ.

— Никто не входил с тех пор, как последний раз пользовались этим ключом.

Нельзя доверять этому, подумал он, снова ощущая приступ: внезапную сладость, которая как бы далеко отодвинула диван и высветила общую небезопасность. Ни на что нельзя полагаться. Она может все, даже нарушить системы защиты. Весьма возможно, что в квартире в мое отсутствие установили подслушивающую аппаратуру. Она способна на такое. И невозможно узнать, может ли Монитор заметить подобное подключение. Подслушивающая аппаратура ультра-класса. Дорогое оборудование. Секретное оборудование. Она может раздобыть такое.

Возможно, что и Джордан может.

Он добрался до дивана, сел, откинувшись назад, и закрыл глаза.

А что если за мной следят.

Голос Ари, мягкий и ненавистный:

Я предвидела действия твоего отца. Каждое из них. Даже если и не удавалось предсказать отдельные детали. Детали не так важны.

Афоризм разработчиков лент: микроструктура определяет микроструктуру.

Я даже планировала тебя, милый. Я заронила идею. Джордан ужасно нуждался в компании. Разве я лгу? Своим существованием ты обязан мне.

На секунду ему представилось, что вот сейчас из соседней комнаты выйдет Грант, Грант спросит, в чем дело, Грант поможет ему распутать паутину, в которой он оказался. Грант знал, что такое глубокое тайпирование.

Но это только призрак. Привычка, которую трудно преодолеть.

И Гранта, безусловно, планировала я. Так или иначе, я сделала его.

Он должен пойти в лабораторию. Ему надо выйти из изоляции, в условиях которой ленточные структуры смогут развиться и распространиться раньше, чем он справится с ними. Ему следует включиться в обычные дела, занять свой мозг, дать возможность сознанию передохнуть и, не торопясь, навести порядок.

Если бы удалось немного поспать…

— Сообщения, пожалуйста, — пробормотал он, вспомнив, что он должен знать, обязательно должен знать, звонил ли ему Джордан. Или кто-нибудь еще.

В основном, они были обычные. Сообщения из его крыла. От администрации. Выговор за вход без разрешения. Задремав на середине, он внезапно очнулся и вцепился в диван: внезапное воспоминание как молнией стерло эротические видения. Теперь ему придется носить одежду с длинными рукавами и высокие воротники, нужно нанести обесцвечивающий крем на ссадины: он может отговориться от Джордана под предлогом того, что Ари засадила его за сверхурочную работу в лаборатории, что вполне логично, поскольку в соответствии с тем, что он рассказал Джордану, у Ари не было причин быть довольной. Он не сможет в ближайшее время встретиться с Джорданом, пока не соберется с духом.

И сразу после того, как отключился ненавязчивый доклад Монитора, он понял, что ничего не слышал, и что два дня назад он переоборудовал систему так, чтобы раз прослушанные сообщения стирались.

Грант смог увидеть самолет задолго до того, как они достигли взлетной полосы — здесь и в помине не было стройной элегантности Резьюн-Эйр, обычный грузовой самолет с иллюминаторами, закрытыми заслонками. Машина подкатила к тому месту, где ожидали люди.

— Вот, — сказал шофер, фактически, первое и единственное слово, которое он произнес за всю поездку, и указал на людей, к которым ему полагалось подойти.

— Спасибо, — пробормотал Грант в пространство, открыл дверь со своей стороны и вышел, взяв свой пакет с ленчем, с бьющимся сердцем подходя к совершенно незнакомым людям.

Слава Богу, не все из них оказались незнакомыми, среди них находился Хенсен Крюгер, который и заговорил:

— Это — Грант. Грант, эти люди заберут тебя отсюда. — Крюгер протянул руку, и ему пришлось пожать ее, что ему обычно делать не доводилось, от этого он почувствовал неловкость. И от всего остального — тоже. Один из присутствующих назвался Уинфилдом, представил, как Кенин стоявшую рядом женщину, пилота, как решил Грант, в комбинезоне без каких-либо эмблем или названия фирмы, а кроме того там присутствовали еще двое мужчин, Ренц и Джеффри, он так и не понял, фамилии это или имена, и люди они или эйзи. — Пошли! — сказала Кенни. Она была взвинчена; это проявлялось в ее взгляде и в бестолковых движениях рук, которые она вытирала о свой замасленный комбинезон. — Давайте двинемся, а?

Мужчины обменялись взглядами, и Гранту стало не по себе. Он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, не о нем ли спорят. Ему было трудно спорить с незнакомыми: за него всегда решал эти проблемы Джастин. Он знал свое место в мире: ему полагалось делать то, что от него требовал работодатель. А Джастин велел ему протестовать.

— Мы едем к Мерильду? — спросил он, потому что до сих пор не услышал этого имени, а он определенно решил услышать его до того, как куда-нибудь отправится.

— Мы едем к Мерильду, — подтвердил Уинфилд. — Давай, полезай, Хенсен.

— Нет проблем. Я свяжусь с тобой позже. Хорошо?

Грант заколебался, глядя на Крюгера, осознавая, что не понимает происходящего. Но решил, что ему уже сказали все, что собирались, и направился к трапу самолета.

На нем отсутствовали эмблемы компании, просто серийный номер А-7998. Белый облупившийся самолет с брюхом в красной глине. Скверный вид, подумал он. Что, они не моют его, что ли? А как же обеззараживание? Он забрался в унылое нутро, и неуверенно оглянулся на Джеффри и Ренца, следовавших за ним, слегка опередив Уинфилда.

Дверь со скрипом поднялась, и Уинфилд запер ее. Вдоль стены находились откидные сиденья. Джеффри взял его за руку, опустил одно из сидений и помог пристегнуться.

— Оставайся здесь, — сказал Джеффри.

Он так и сидел с колотящимся сердцем, пока самолет не разогнался и не скользнул в небо. Он не привык к полетам. Он повернулся и приподнял занавеску на окне, чтобы смотреть наружу. Свет падал только из окна. Он увидел, что они пролетают над климатическими башнями, и над утесами, и над скалами.

— Опусти, — сказал Уинфилд.

— Простите, — сказал он и снова опустил занавеску. Это раздосадовало его: он очень хотел посмотреть вокруг. Но они не были людьми, с которыми можно спорить, это чувствовалось по их тону. Он раскрыл пакет, который приготовили ему у Крюгеров, выяснил, что у него на завтрак, а затем подумал, что будет неприлично есть в одиночку, когда у остальных ничего нет. Он снова закрыл пакет, пока не увидел, что один из них, Ренц, поднялся, прошел в хвост и возвратился с несколькими банками какого-то питья. Ренц предложил одну из них ему, первый дружелюбный жест с их стороны.

— Спасибо, — сказал он, — мне дали.

Он решил, что теперь можно поесть. Прошлой ночью он был настолько измотан, что едва притронулся к ужину, так что и соленая рыба с хлебом, и приятный напиток, которые дали ему у Крюгеров, пришлись очень кстати, хотя он предпочел бы кофе.

Самолет с ревом куда-то летел, а мужчины потягивали свой лимонад и изредка взглядывали в окна, приподнимая ставни, причем по большей части с правой стороны. Временами пилот обращался к ним, и это больше всего напоминало плевки, а не слова. Грант покончил с рыбой, хлебом и питьем и услыхал, что они достигли семи тысяч метров, затем десяти.

— Сир, — сказал кто-то в то утро, открыв дверь в его комнату в Доме Крюгеров, и Грант проснулся, встревоженный. И смутился необычной обстановки и оттого, что незнакомец, обращавшийся к нему, назвал его сиром. Ему долго не удавалось заснуть, но, наконец, задремал, чтобы вскоре проснуться одурманенным и не знающим, который теперь час и не случилось ли чего дурного.

Прошлой ночью они забрали его карточку, когда ночной сторож привел его от пристани и складов наверх, собственно к Дому. Хенсен Крюгер лично рассмотрел ее и куда-то унес, чтобы проверить ее подлинность, как решил Грант, и он ужаснулся: эта карточка была его удостоверением личности. Если с ней что-нибудь случится, то для доказательства того, кем он является на самом деле, потребуется тайпирование тканей организма, и это поможет только в том случае, если он — единственный экземпляр самого себя, — в чем он до конца не был убежден, несмотря на все заверения Джордана.

Но карточку возвратили вместе со стопкой одежды и полотенцами, которые принесший их человек на стул у двери. Он посоветовал Гранту принять душ, потому что самолет уже сел и сейчас за ним прибудет машина.

Тогда Грант заторопился, выкатился из постели, все еще ошеломленный и с затуманенным взором, пошатываясь, направился в ванную, умылся холодной водой и взглянул в зеркало: лицо с полусонными глазами и рыжие волосы, торчащие во все стороны.

Господи. Он отчаянно хотел произвести хорошее впечатление, выглядеть разумным и понимающим и ни в коем случае не таким, каким запросто могла описать его Резьюн — Альфа: свихнувшийся и потенциально опасный.

Его могут вернуть обратно в Резьюн, если так подумают. Они даже не станут беспокоить полицию, а Ари вполне может попытаться сделать что-нибудь подобное. Джастин уже, должно быть, ответил на вопросы Ари, хотя Грант не понимал, каким образом. Он старался не думать об этом, в течение всей ночи пытаясь отвлечься, лежал, прислушиваясь к звукам незнакомого дома — открывались и закрывались двери, работали отопление и вентиляция, подъезжали и отъезжали в темноту машины.

Он поспешно принял душ, влез в одежду, которую ему принесли. Рубашка подошла, а брюки не совсем: то ли несколько великоваты, то ли неудачно сшиты; — аккуратно причесался, оглядел себя в зеркале и направился вниз.

— Доброе утро, — приветствовал его молодой человек, один из домочадцев. — Завтрак там, на столе. Они уже пошли. Забирай его и догоняй.

Он был испуган безо всякой видимой причины, если не считать того, что его подгоняли, до сих пор его жизнь была аккуратно упорядочена, и он всегда знал, кто его обидит и кто ему поможет. Теперь, когда Джастин пообещал, что он будет свободен и в безопасности, он не знал, как постоять за себя, кроме как выполнять все, что они приказывали. Так и полагалось эйзи. Да, сир.

Под гул двигателей голова его свесилась на грудь, и он в конце концов закрыл глаза, измотанный и не увидевший за день ничего, кроме голого днища, закрытых окон и угрюмых мужчин, летевших с ним. Может быть, думал он, если он просто будет молчать, поездка окажется легче, и он проснется в Новгороде, чтобы встретиться там с Мерильдом, который позаботится о нем.

Он проснулся, почувствовав, что самолет начал зарываться носом, и услышав, что двигатели заработали по-иному. И запаниковал, потому что до Новгорода было три часа лету, а он был уверен, что еще рано.

— Мы садимся? — спросил он. — Что-нибудь не в порядке?

— Все в порядке, — ответил Уинфилд. — Не трогай! — когда он прикоснулся к ставню, полагая, что теперь это особого значения не имеет. Но, очевидно, имело.

Самолет нырнул, коснулся полосы, затормозил, подскочил, и покатился дальше, как он полагал, к новгородскому терминалу. Самолет остановился, все поднялись, пока открыли замок, и гидравлика начала опускать трап; он встал, взяв с собой скомканный бумажный пакет — он не хотел сорить в самолете — и замер в ожидании, пока Уинфилд не взял его за руку.

Снаружи не было больших домов. Только утесы и одинокая шеренга ангаров, а воздухе пахло дикой, не обеззараженной природой. К трапу подъезжал автобус.

— Где мы? — спросил он, находясь на грани отчаяния. — Неужели Мерильд здесь?

— Здесь, здесь. Порядок. Пойдем.

Он замер на мгновенье. Он мог бы отказаться идти. Он мог бы бороться. И в то же время ничего он не может, потому что не представляет себе, где находится, или как управлять самолетом, даже если ему удастся захватить его. Там стоит автобус — его можно использовать для побега, но он опять же не имеет ни малейшего представления, где находится, а если у него кончится горючее в этой дикой местности, то он — мертвец, вот и все. А дикая природа была тут со всех сторон: позади строений виднелась здешняя растительность.

Он мог надеяться найти телефон, если они решат, что он достаточно послушен, и не будут постоянно следить за ним. Он восстановил в памяти номер Мерильда. Все эти мысли пронеслись у него в голове за ту секунду, что прошла между тем, как он выглянул наружу, и как Уинфилд взял его за руку.

— Да, сир, — сказал он кротко и спустился по ступенькам туда, куда ему велели — впрочем, могло быть и так, что к Мерильду. Он по-прежнему надеялся, что они говорят ему правду. Но сам уже не верил в это.

Уинфилд провел его к ожидающему автобусу и открыл дверь, втолкнул его и вошел сам следом с Джеффри и Ренцем. В салоне было семь сидений, по одному у каждого окна и еще одно сзади; Грант занял ближайшее, Уинфилд сел рядом; двое других устроились напротив.

Он оглядел окна и двери: тщательно загерметизированы. Транспорт для дикой местности. Стиснув руки на коленях, он тихо сидел, глядя, как водитель запустил мотор и погнал прямо через тротуар, но не к домам, а по дороге вдоль железнодорожной линии, вероятно, по ней ездят к климатическим башням. Очень скоро они уже ехали по грязи, а спустя еще немного времени они взбирались из речной долины наверх, на холмы, за пределы безопасной территории, обеспечиваемой башнями.

Дикая местность.

Возможно, что его ждет смерть после того, как они выкачают из его мозга все, что он знает. Может статься, что их послала Ари, но было бы очень странно, если бы Резьюн решала таким способом свои проблемы, когда они запросто могли бы вернуть его назад так, что ни Джордан, ни Джастин ничего не узнали бы. Просто приземлится самолет регулярного транспортного рейса и отправят беднягу на автобусе в отдаленное здание, где можно делать, что угодно, пока не станет безопасным (если это когда-нибудь произойдет) признаться, что он у них.

Они могут быть, что более вероятно, быть врагами Ари, и в этом случае они способны на все и не захотят оставить живого свидетеля.

Что бы ни случилось, Крюгер, несомненно, участвует в этом, и может быть, дело в деньгах… и не исключено, что широко распространившийся слух о гуманности Крюгера был обманом. Резьюн переполнялась обманами. Не исключено, что Ари сама поспособствовала такому положению. Не исключено, что Крюгер просто всех надул, может быть, у него был небольшой «левый» бизнес, связанный с подделкой Контрактов. Может оказаться так, что его продали на какую-нибудь затерянную в глубинке шахтную площадку или, о Господи, куда-то, где захотят попытаться перестроить его. Попытаться. Он сможет справиться с любым, кто вмешательством в его ленточные структуры до определенного уровня. А с остальными…

Он не был уверен.

Их было четверо, считая шофера, к тому же такие люди вполне могут иметь оружие. От отравленной природы их предохранят двери автобуса.

Стиснув руки, он отчаянно пытался выработать правильную линию поведения. Наилучший вариант — это телефон. Может быть, имело смысл угнать автобус, если появится возможность, и если он узнает, как добраться до цивилизации, и хватит ли на это горючего. Может случиться, что такой шанс появится только через несколько дней. Или через неделю.

— Я думаю, что ты знаешь, — сказал, наконец, Уинфилд, — что это не то место, куда ты предполагал попасть.

— Да, сир.

— Мы — друзья. Ты должен верить этому.

— Чьи друзья?

Уинфилд положил свою руку на руку Гранта.

— Твои друзья.

— Да, сир.

— Соглашайся на все. Будь исключительно угодливым.

— Да, сир. Все, что угодно, сир.

— Ты расстроен?

Как поганый надсмотрщик, разговаривающий с каким-нибудь рабочим мю-класса. Этот человек полагал, что знает, что делает. Это могло быть и хорошо, и плохо… в зависимости от того, насколько этот дурак понимает в лентах и наркотиках. Уинфилд недооценивал его с этой стороны. Он сдерживал инстинктивные реакции хотя бы потому, что он считал их бесполезными в сложившейся ситуации, и потому, что гораздо полезнее ходить с опущенной головой… исходя из того, что его похитители не совсем тупые, они просто смотрят слишком поверхностно, чтобы осознать, что альфа-уровень в его карточке означает, что он не может быть до такой степени подавленным, как прочие эйзи. Им следовало накачать его наркотиками и перевозить, ограничив возможности его передвижения.