Он закрывает глаза во время явно надоевшей ему процедуры наложения датчиков, наполнявшей ученика таким беспокойством. Он ожидает тайпирования, но приобретаемый навык требует участия всего тела. Он проходит через это дважды в месяц в течение большей части своей жизни, и по его мнению датчики обратной биосвязи важнее катафорика. Он овладевает навыками в процессе ленточного обучения: его сосредоточенность гораздо более осознанная, чем у ученика. Он знает названия мышц, знает, как устанавливать датчики и значительный объем факультативного обучения проходит самостоятельно под дозой катафорика, едва ли превышающей ту, которую принимаете вы во время впитывания развлекательных лент, поскольку он обучен тому, как входить в учебное состояние без применения наркотиков.

В конце месяца он получает ленту другого типа, которую граждане не получают: это настолько личное переживание, что он не может описать его, потому что основная его часть не содержит слов. Он называет ее приятной лентой. В Резьюн часто о ней говорят как о наградной. Женщина, осуществляющая тайпирование, не простой техник. Она — инспектор Бета класса и применяет гораздо более сложное оборудование. В данном случае имеется оборудование для анализа химического состава крови: оно определяет состав крови и вводит естественные препараты, улучшающие настроение — процедура, применяемая для населения только при необходимости психолечения.

Для эйзи, впитывающего подобные ленты всю жизнь, это — удовольствие, которое он ценит больше всех других служебных наград. Она воспринимается как бы изнутри, доходит до глубины души.

Эта лента точно нацелена, подготовлена теми же конструкторами, которые разработали психотип эйзи. Точность нацеливания практически недостижима для не-эйзи, жизнь которого проходит под воздействием незафиксированного опыта в мире случайностей. Этот эйзи, от рождения находящийся под контролем, благодаря тому, что психотип его сформирован лентами, представляет собой гораздо больше определенную величину, даже после того, как он отслужил некоторое время в вооруженных силах и пожил среди граждан, рожденных естественным путем.

Каждый его начальник проходит специальное обучение по работе с эйзи. Никакому инспектору эйзи не разрешается повышать голос на подчиненных. Поощрение или отмена поощрения — вот дисциплинарные стимулы; а взаимное доверие между этим эйзи и любым инспектором-психологом более глубокое, чем между родителем и ребенком. То, что это не тот инспектор, который был в прошлом месяце, не беспокоит его. Он абсолютно доверяет ей, если уверен, что у нее есть лицензия.

Люди, впервые работавшие с оторванными от общества эйзи, обычно рассказывают, что прежде всего их удивляла необходимость говорить шепотом; а затем ошеломляла эмоциональная отзывчивость, которой эйзи готовы были моментально одарить их.

— Они слишком доверяют мне, — жаловались практически все.

Но этот человек — солдат и регулярно работает с гражданами, не имеющими лицензии. Он выработал эмоциональную защиту и свободно общается со всеми коллегами-гражданами. Его командир прошел специальный курс и сдал экзамен, после чего получил квалификацию, позволяющую работать с эйзи, но у него нет лицензии, и он относится к этому эйзи так же, как ко всем остальным своим подчиненным. Командир сознает только, что просьба со стороны этого человека о необходимости консультации должна быть немедленно удовлетворена, и если эйзи требует инспектора Бета класса, его следует успокоить и без промедления отправить в больницу, хотя проблемы с эйзи очень редки, а эмоциональная защита эйзи, живущих в обществе людей, не менее прочна, чем у любого гражданина: психотип эйзи строится не на опыте, а посредством получения инструкций, а защита эйзи не является итогом переплетения общественных отношений, как у обычного человека. Эйзи, который ощущает, что его защита ослабла, уязвим. Он вступает в состояние, очень похожее на состояние обучения, вызываемое катафориком, в котором он менее всего способен противостоять раздражителям. Результат очень похож на прием катафорика в комнате с массой народу, очень неудобной для эйзи и потенциально опасной.

Лента, которой наслаждается этот человек, является для него больше, чем удовольствием. Она также подтверждает его ценность и повышает уверенность в себе. В данным момент его доверие абсолютно. Он испытывает то, что никогда не испытывает ни один гражданин в мире случая: он соприкасается с абсолютной истиной и находится в полном согласии с самим собой.

Вынашивающая камера наклонилась и выплеснула содержимое в наполненную жидкостью приемную ванну, и Ариана Эмори задвигалась и забила ножками, маленькая пловчиха в незнакомом тусклом свете и голубом море.

И тогда Джейн Страссен опустила руку в воду и вынула ее, а помощники перевязали пуповину и перенесли ее на стол для быстрого осмотра, пока Джейн Страссен суетилась вокруг.

— Она безупречна, не так ли? — В этом вопросе слышалось беспокойство. Еще час назад это было бы беспокойство медика, профессиональное беспокойство, озабоченность по поводу проекта, который может сорваться, если с ребенком будет что-нибудь не в порядке. Но оказалось, что к этой озабоченности добавилось какое-то личное переживание, которого она не ожидала.

Ты больше всего подходишь по данным на роль Ольги Эмори, сказал ее кузен Жиро; а Джейн бурно запротестовала: управление лабораториями первого крыла, не оставляет ей времени на материнские заботы, это слишком сложно для хрупкой, перегруженной работой женщины в возрасте ста тридцати двух лет.

Ольга занималась этим в восемьдесят три, продолжал Жиро. Ты же — разумная, волевая женщина, чертовски занятая — так же, как Ольга — в тебе есть ольгин интерес к искусству. Ты рождена в космосе, и у тебя есть профессиональные навыки и ум. Ты лучше всех подходишь. И ты достаточно стара, чтобы помнить Ольгу.

Я ненавижу детей, возразила она, Джулия появилась у меня только благодаря искусственному оплодотворению и вынашивалась в камере. Меня возмущает любое сравнение с этой мерзавкой — Ольгой.

Жиро, черт бы его побрал, только улыбался. И сказал: Ты включена в проект.

Так она оказалась здесь, в этот час, мучительно переживающей, пока специалисты-медики осматривали шуструю новорожденную. Джейн овладевало чувство личной ответственности.

Она не слишком заботилась о своей генетической дочери, зачатой с помощью безвестного Пар-Парижского математика, сделавшего дар Резьюн, поскольку она считала фактор случайности и приток свежей крови предпочтительными. Избыток планирования, утверждала она, обедняет: генофонд; и Джулия явилась результатом ее личного выбора, не плохим, но и не хорошим. В основном, она доверяла Джулию нянькам, и общалась с ней все меньше и меньше, так как Джулия оказалась милой сентиментальной пустышкой — нет, даже способной в менее требовательном окружении, но в данный момент озабоченной своей собственной жизнью и неразборчивой в личной жизни так же, как эйзи.

Но эта, копия Ари, эта приемная дочь на закате жизни, оказалась тем, на что она надеялась. Идеальная ученица. Это — мозг, способный воспринять все, что она ему даст и возвратить затем назад. Но ей запрещалось делать это.

Она прокрутила ленты с записями Ольги и ребенком. Рука на плече Ари. Резкое одергивание свитера Ари. Арин рассерженный, отчаянный протест. Эту пару она отлично помнила. Вспомнилось и все остальное.

В течение восемнадцати лет она слышала этот голос. Ольга придиралась ко всем. Ольга придиралась к ребенку всякий раз, как появлялось время, так что было удивительно, что девочка растет нормальной, а между придирками ребенок был полностью предоставлен самому себе и эйзи. Ольга брала все эти бесконечные анализы крови, проводила психотесты, и еще психотесты, потому что у Ольги были теории, легшие в основу теорий которые потом развила Ари. Ольга получила результаты самого раннего Ариного тестирования по Ризнеру, которые едва не вышли за пределы шкалы, и с того времени Ари стала похожа на лебедя, окруженного утятами: Ольга Эмори с ее любимыми теориями научного воспитания детей считала, что у нее на руках новая Эстелла Бок, которой назначены века бессмертия посредством лабораторий Резьюн. И каждый ребенок из коридоров слышал, что Ари — великолепная. Ари — особенная, потому что матери и отцы всего персонала знали, что их головы на работе покатятся, если их ребенок подобьет ей глаз, хотя она вполне и не раз это заслужила.

В те дни на Сайтиин, когда интеллектуалы, бегущие от визовых законов Компании Земли, собирались в дальнем углу космоса и основали Станцию Сайтиин, известных физиков, химиков и легендарных исследователей можно было встретить на Станцию чаще, чем людей, способных исправить уборную; омолаживание только что открыли, и для работы в этом направлении была организована Резьюн, физика Эстеллы Бок заставляла переписывать учебники, а спекулятивные теории увлекали людей, которым следовало лучше разбираться в том, чем они занимаются. И у Ольги Эмори был блестящий интеллект инстинктивно улавливающий новизну на стыках дисциплин, но не свободный от заблуждений.

— Все они в хорошем состоянии, — сказал Петрос Иванов.

— Это замечательно. Просто замечательно, — Дэнис прожевал кусок рыбы, и еще один. Ленч в администраторской столовой; герметически запечатанные окна, которые задернуты занавесками. Погодники, в соответствии с просьбой давали им дождь. Вода, бьющая окна. — Черт бы побрал Жиро. Придется день-два потерпеть плохую погоду. Конечно, все будет в порядке, говорит он, и сваливает в столицу. И даже не звонит!

— Все пока идет по плану. Эйзи совершенно нормальные. Они уже запрограммированы.

— Ари тоже.

— Страссен сцепилась со старшей сестрой.

— Что случилось?

— Говорит, что она упряма, как мул и всем действует на нервы.

— Если эйзи упряма, значит она в точности следует инструкциям, а Джейн злится потому, что на ее территории новые работники. Ничего, переживет. — Он налил еще кофе. — Эйзи Ольги по-прежнему вызывает большое беспокойство. Олли — моложе, у него, так или иначе, гораздо более твердый характер, чем у этой Ольгиной дурочки няньки, и Джейн права: если бы… тайпировать Олли, чтобы смягчить! Горячность Джейн сломает его. Своими манерами по отношению к ребенку она может управлять; изменяя Олли и варьируя свое обращение с ним, она, заходит дальше, чем собиралась. Если у этой девочки обычный младенческие инстинкты, она заработает взрослые комплексы прямо с колыбели. Исходя из того, что у нее Арина чувствительность, она Бог знает чего наберется: — Так что же делать?

Петрос ухмыльнулся.

— Тайпировать Джейн?

Дэнис фыркнул в кофе и отпил еще.

— Мне бы ужасно хотелось этого. Нет. Джейн — профессионал. Мы заключили сделку. Мы не будем трогать Олли, а она намекает Олли, как вести себя. Можно быть уверенным, что эйзи, который делает Джейн счастливой, справится с чем угодно.

Смех.

Он был ужасно зол на Жиро. Тот мог бы многое из этого снять с плеч, но у Жиро завелась привычка упархивать с сторону всякий раз, когда возникали проблемы по поводу Проекта.

Это все твое, говорил Жиро. Ты — администратор. Вот и пожалуйста. Большую часть года заняло внимательное изучение ариных заметок, той малой начальной части компьютерных записей, с которыми специалисты без труда справились. Только подбор исходных данных, имеющих отношение к Ари, потребовал трехнедельной работы компьютера Резьюн. Слава Богу, что Ольга заносила все в архив в хронологическом порядке и снабжала перекрестными ссылками. Следовало обнаружить ленты, и не только для Ари, но и для двух эйзи, являющихся уникальными прототипами, уже существовавших. Под холмом был проложен туннель, еще три строились, потому что тот гигантский подвал был уже заполнен, совершенно заполнен, а работники начинали классифицировать ленты, чтобы еще больше из этого разместить в самом доме.

А когда ряд данных, связанных с Проектом, войдет в полную силу, для архивов Дома это будет цунами. В одном из тех туннелей размещались исключительно записи, которые касались Проекта, они включали математические разработки по тем вопросам, которые Ари успела развить только наполовину, и кому-то другому следовало завершить их до того, как девочка начнет говорить.

Резьюн не собиралась продавать что-либо, связанное с Проектом. Она продавала некоторые разрешения на производство эйзи, чтобы освободить время сотрудников. Наступил бы экономический кризис, если бы военные не вложили средства в лабораторию Резьюн на Фаргоне, и на Планиде, деньги, позволившие приобрести больше емкостей, больше компьютеров, изготовить больше продукции и построить те туннели. Тем временем Джордан Уоррик оказывал всем большую услугу, фактически руководя клиникой на Планусе, да и сам Уоррик наконец, считая с кончины Ари, получил удовольствие, занявшись снова настоящей работой — что само по себе немалое приобретение, поскольку и Оборона была счастлива. Они сняли Роберта Карната с Управления Домом и перевели его в лабораторию на Планусе: Роберт, к счастью, не был другом Уоррика и к тому же являлся достаточно ловким администратором, способным удержать вожжи в руках. Они также перевели часть персонала в лабораторию на Фаргоне, и собирались перевести еще больше, когда она заработает, и когда пойдет проект Рубина. В Резьюн было слишком много персонала, когда все это начиналось, а теперь она фактически покупала контракты эйзи у таких фирм, дающих эйзи напрокат, как в «Лаборатории Батчера» или «Фермы жизни», омолаживая каждого эйзи старше сорока и доводя персонал до исступления с помощью ленточного переобучения. В Городе, внизу, пустовало пятнадцать бараков, и они только что подписали соглашения с Обороной о выкупе некоторых резьюновских эйзи, приближающихся к возрасту отставки: это сэкономило Обороне расходы на дорогостоящее переобучение и выплату пенсий, и страшно обрадовало всех эйзи, когда они узнали, что будут продолжать работать и займут места в РЕЗЬЮН-ЭЙР, или на товарных складах, или на производстве, или где-то еще, где эйзи мог заткнуть прореху и сможет глядеть в будущее вместо прошлого, вместо того, чтобы ожидать перспективы отправки в какой-нибудь государственный центр занятости. Эта мера дала Резьюн большое количество работников, дисциплинированных и, главное, привыкших к условиях секретности. Ошибки и провинности чуть ли не процветали в рутинной жизни Резьюн, но не в Проекте, где не появлялось новых лиц и где лучшие ученые поэтому могут не отвлекаться от своей работы.

Выкупы военных спасли дело. Дэнис гордился этим ходом. В самом деле потребовались усилия, чтобы расширить Проект, предназначенный для одного, и преобразовать его для четырех — считая Рубина и двух эйзи. А координация графиков Проектов, и финансов, и всех маскировочных аспектов… Жиро занимался последним из перечисленного. Дэнис держал остальное в своих руках, причем уже достаточно долго, чтобы почувствовать свою причастность к рождению.

— Здесь не легче, — говорил он Петросу. — Отсюда это выглядит как гонка между девчушкой и управлением по плану-графику. Если кто-то провинится, я хочу знать об этом. Если она лишний раз шмыгнет носом, я хочу знать об этом. Ничем нельзя пренебрегать, пока мы не получим результат, который можно сравнить с расчетами.

— Оригинальный способ движения, когда курс меняется на ходу.

— Но нам все равно придется это делать. Не может не быть отклонений. И мы каждый раз будем менять курс. И все равно мы будем знать, куда движемся. Если эта девчушка — действительно Ари в сколько-нибудь измеримой степени, мы никогда в точности не узнаем, так ведь?

Совершенно не смешно.

Джастин очередной раз наполнил вином бокал Гранта. Налил себе и отставил пустую бутылку. Грант смотрел на свой бокал со слегка обеспокоенным видом.

Обязанности. Грант пьянел и размышлял об этом. Ведь Джастин знал, он знал, как выразить то, что Грант не собирался ничего говорить, Гранттолько что решил, что обязанности — не подходящее слово для этого вечера.

Они обсуждали ситуацию на работе. Они говорили о ходе задачи, над которой они трудились. Бутылка на каждого — не слишком удачный допинг — мир приобретал неопределенность.

Зато Джастин почувствовал себя лучше.

Он ощущал странную неудовлетворенность самим собой.

Появился младенец, и он весь день проходил в состоянии беспричинной подавленности. Резьюн была заполнена разговорами типа: «Она красивая?» и «Как она?", а он чувствовал, как чей-то кулак сжимает его сердце.

Помилуй, Бог, и это по поводу рождения ребенка. И пока праздник происходил в квартирах технических специалистов, и в помещениях первого отдела, у них с Грантом происходило собственная мрачная вечеринка.

Они расположились в нише, в той же квартире, которая была их домом с детства, в квартире, которая в свое время принадлежала Джордану, крекеры и сохнущие ломтики колбасы на тарелке, две пустые винные бутылки, стоящие среди крекерных крошек и мокрых пятен на каменном столе, и появилась третья бутылка и опустела следом за предыдущими. И этого, наконец, оказалось достаточно, чтобы отдалить проблемы.

Желаешь, чтобы младенец умер? Господи, что за мысли?

Он поднял очередной наполненный бокал и чокнулся им с Грантом с деланной бодростью.

— За младенца!

Грант нахмурился и не выпил с ним.

— Давай, — сказал Джастин. — Мы можем быть великодушными.

Грант поднял глаза и слегка шевельнул пальцами. Помни, они могут следить за нами.

Это — правда. Они делали всякие штучки с мониторами в доме, но им приходилось выходить на улицу, если нужно было что-то обсудить.

— А черт, пусть слушают. Наплевать. Мне жаль девочку. Она не просила об этом.

— Никто из эйзи не просит, — резко сказал Грант. Между нахмуренными бровями пролегла морщина. — Я полагаю, что не проспит.

— Никто не просит.

Уныние вновь воцарилось в комнате. Он не знал, что произойдет с ними, в этом было дело. Резьюн менялась, наполнялась новыми лицами, происходили переназначения, эйзи были взбудоражены приказом об омоложении. В восторге от этого, и от того, что они должны кому-то принести пользу. При этом эйзи были опечалены переназначениями, и перемещениями, и появлением незнакомцев. Не страшно огорченные — просто от того, что на них свалились непривычные обстоятельства: списки предварительной записи к инспекторам были забиты до отказа, и сами инспекторы просили о недосягаемом отдыхе.

И все это время в здании первого крыла сохранялись в неприкосновенности апартаменты, безмолвные, как мавзолей. Не запыленные, нетронутые, запертые.

Ожидающие.

— Я не думаю, что им предстоит большая удача, чем в случае с Бок, — произнес, наконец, Джастин. — Я в самом деле не думаю. Джейн Страссен… Эндо… эндокринология — это не то слово, которое можно выговорить после полутора бутылок вина. Прелестная теория. Но они кончат тем, что сделают ее более сумасшедшей, чем Бок. Им бы больше улыбнулось счастье, если бы они прямо устроили бы ей глубокое тайпирование. Воспитай ее так, чтобы ей понравилась Арина работа, запрограммируй на сочувствие к людям — и тогда можно ни во что не вмешиваться. Весь проект — это какой-то бред сумасшедшего. Они хотят не талант Ари, не милого, талантливого ребенка, а самое Ари! Они хотят вернуть власть, силу характера. Этот выводок омоложенных реликтов глядит на великий Конец и растрачивает бюджет Резьюн. Именно это и происходит. Это страшное бедствие. Слишком много человеческих судеб и слишком наплевательское отношение сверху. Мне жаль этого ребенка. Мне действительно жаль ее.

Грант только долго молча смотрел на него. Затем:

— Я думаю, что в самом деле ты в чем-то прав, говоря о тайпировании.

— О, черт. — Иногда он повторял мысли Гранта, не задумываясь об этом. Иногда он просто сидел с открытым ртом и забывал рядом с Грантом ту ранимость, которую он приобрел во время жизни с эйзи в Городе. И ненавидел самого себя. — Все это чепуха. Я абсолютно уверен, что все не так, если ты справишься с конструкцией, над которой месяц потела дюжина старших разработчиков.

— Я говорю не об этом. Я ведь эйзи. Иногда я могу видеть проблему с такой позиции, которую они не могут занять. Фрэнк — тоже эйзи, но не такой, как я. Я могу слегка заважничать. У меня есть на это право. Но всякий раз, когда мне приходится спорить с Янни, я — печенкой чувствую, что я — ничто.

— У всех — в печенках. Янни…

— Послушай меня. Я не думаю, что твои чувства правдивы. Но я знаю, что каждая мелочь, заставляющая меня напрягаться, точно соответствует какому-то пункту из той книги в спальне: а ты делаешь что хочешь. Взгляни, что они делают с Ари. Им пришлось построить этот проклятый туннель в горе, для размещения того, чем она была.

— Ну и к чему это, что в тот день, когда началась война, во время ленча она ела рыбу, и это был второй день ее цикла? Это чушь, Грант, это просто чушь и этим заполнен их тоннель. — Все это там вместе с теми проклятыми лентами. Пока не замерзнет солнце. Вот, что люди запомнят обо мне. — Ты сцепляешься с Янни потому, что в нем трехсекундный взрыватель, вот и все. Таков его милый характер, и потеря поста на Фаргоне не сделала характер лучше.

— Нет. Ты не слушаешь меня. Мир слишком слажен для меня, Джастин. Только так я могу объяснить это. Я могу разглядеть микроструктуры гораздо лучше, чем ты. Я весь сосредоточен на тонких вещах. Но в том, что касается психотипов и микроструктур эйзи я не всегда могу разобраться. А тут — целый туннель, Джастин. Только для размещения ее психотипа.

— Психотип, черт — это все, что она делала, все те, кого она обидела, а ведь ей было сто двадцать! Если ты хочешь ездить в Новгород и покупать советников, ты тоже быстро заполнишь этот туннель, чертовски быстро.

Грант пожал плечами. Рожденные люди совершают большинство ошибок пытаясь сглаживать противоречия.

— Но ты же запросто читаешь меня.

— Не всегда. Я не знаю, что Ари сделала с тобой. Я знаю, что произошло. Я знаю, что на меня это так бы не подействовало, — они уже могли это обсуждать. Но обсуждали редко. — Она могла бы реструктурировать меня. Она была хорошим специалистом. Но она не могла бы это сделать в отношении тебя.

— Ей и так много удалось. — Это причиняло боль. Особенно в этот вечер. Ему захотелось сменить тему.

— Она не смогла бы. Потому что твой психотип не укладывается в одну книгу. Ты слишком сложен. Ты можешь меняться. А мне к переменам надо относиться с большой осторожностью. Я могу видеть свое сознание изнутри. Оно очень простое. Делится на отсеки. А вот у тебя — сплошные бутылки Клейна.

— Господи, — фыркнул Джастин.

— Я — пьян.

— Мы оба пьяные. — Он наклонился вперед и положил руку на плечо Гранта. — Мы оба устроены по Клейну. И поэтому мы вернулись туда, откуда стартовали, и я готов спорить, что мой психотип не сложнее твоего. Ты хочешь заняться этим?

— Я… — Грант прищурился. — Хочешь пример? Мое сердце дает сбой. Это приводит меня в страшное замешательство. Это тот самый страх перед инспектором. Я не хочу делать это, потому что не считаю разумным вносить путаницу в твой мозг; а я внутри себя подпрыгиваю, как будто это приказ.

— Проклятье, я ненавижу, когда ты анализируешь самого себя. Ты не хочешь ввязываться в дело, потому что не знаешь, когда подслушивает служба безопасности; а тут замешано что-то, и ты — хорошо воспитан. Все твои глубокие структуры просто описывают то же самое, что я чувствую.

— Нет. — Грант поднял палец. Серьезен. Чуть не икнул. — Глубокая причина нашего различия: Эндо… эндо… дьявол! Действие гормонов при обучении влияет на химический состав крови. Иногда адреналин повышается, иногда понижается, иногда происходят другие вещи. Разнообразие — в случайном окружении. Ты помнишь, что некоторые вещи правильные, некоторые неверные, некоторые легкие, некоторые тяжелые. Мы… — он опять чуть не икнул, -… с колыбели связаны с катафориком. А это вещество выравнивает любые пороги лучше, чем кто угодно в природе. Это означает — нет оттенков в нашей исходной логической постановке. Все совершенно определенное. Мы можем доверять тому, что нам дали. А ты строишь свой психотип посредством своих ощущений. Посредством естественных катафориков. Приобретаешь информацию посредством лент, но психотип — посредством чувств. То, что ты усваиваешь, увидев или услышав — совершенно случайно. Ты учишься находить среднее в потоке информации, поскольку ты знаешь, что могут быть колебания. А у нас имеются эксперты, выделяющие все логические несовместимости. Мы можем разобраться в каждом детали; мы должны, это показывает именно то, как мы работаем. Поэтому нам так здорово удается разглядеть специфические детали. Поэтому мы быстрее решаем некоторые проблемы, которые тебе даже не удержать в голове. Мы входим в состояние обучения без наркотиков, а наши ранние воспоминания происходят не на гормональном уровне: для нас правда не имеет оттенков. Ты берешь среднее значение, работаешь с памятью, умеющей различить тысячу оттенков, и тебе лучше удается усреднение оттенков, чем запоминание того, что в действительности произошло, так тебе удается обработать информацию, поступающую быстро и со всех сторон. И именно в этом наше слабое место. Ты можешь вырасти, держа в голове две противоречащие друг другу концепции, и верить в обе, потому что твое восприятие подвижно. Я так не могу.

— О, мы снова возвращаемся назад! Черт возьми, ты работаешь так же, как и я. И ты забываешь свою карточку-ключ чаще, чем я.

— Потому что я обдумываю что-нибудь другое.

— И я так же. Совершенно нормально.

— Потому что у меня, как и у тебя, срабатывает рефлекс перегрузки: я могу выполнить действия, которые являются чисто автоматическими. Но я общаюсь с людьми, я редко впитываю ленты, и у меня два уровня обработки информации. Высший уровень я освоил в реальном мире; обучение через эндокринную систему. Нижний, в котором располагаются мои реакции, прост, ужасно прост и безж… безжалостно логичен. Эйзи — это и человек, у которого нет обязанностей. У него в основе логика, а сверху случайность. А у тебя наоборот. У тебя вначале случайность.

— У меня?

— Да. По отношению к чему угодно.

— И к Эмори?!

— Ты проводишь исследования в этом направлении потому, что катафорики фиксируют так глубоко проложенные пути и действуют по линии наименьшего сопротивления, и они образуют такую устойчивую структуру, это подключает эндо… эн… до… кринную систему по принципам Павлова так, как опыт сам по себе не сможет. На любое исследование, которое поддерживает теории Эмори, найдется другое, поддерживающее теорию Гауптмана-Поли.

— Гауптман был теоретиком общественных отношений, который хотел, чтобы его научные результаты поддерживали его политику.

— Ну, а кем же была Эмори?

Грант прищурился и вдохнул воздуха.

— Эмори спрашивала нас.

Гауптман заставлял своих объектов общаться с людьми, пока они не начинали понимать, что именно он хочет услышать от них. И что они должны подтвердить. А эйзи всегда хочет сделать приятное своему Инспектору.

— О, это ерунда, Грант. То же делала и Эмори.

— Но Эмори была права. А Гауптман ошибался. В этом разница.

— Лента влияет на то, как реагирует твоя эндокринная система. Дай мне достаточно лент, и мой возраст изменится. И мой пульс будет биться так же, как и твой.

— Я — замечательный разработчик чертовых лент. Когда в возрасте Страссена я буду намного лучше. Я изучу всю эту эндокринологию. Поэтому некоторых из пожилые эйзи становятся больше похожими на рожденных людей. Поэтому некоторые из нас становятся настоящими пустышками. Именно поэтому у старых эйзи больше проблем. Второе крыло становится ужасно — ужасно занятым полным загоном омоложенных старцев.

Джастин был шокирован. Существовали слова, которые персонал намеренно избегал произносить. Рожденные люди. Старики. Загон. Всегда говорили граждане, эйзи, Город. Грант определенно пьян.

— Еще посмотрим, имеет ли значение, — сказал Джастин, — что ела на завтрак Ари Эмори в день двадцатилетия, белую рыбу или ветчину.

— Я не говорил, что считаю, что Проект сработает. Я говорю, что думаю, что Эмори права в том, кем являются эйзи. Она не собиралась изобретать их. Им просто были нужны люди. Срочно. Поэтому и растили их с колыбели с лентой. Действительно полезный случай. Теперь мы эко… экономичны.

Теперь — снова как прежде?

— Дьявольщина.

— Я не сказал, что возражаю, сир. Нас уже больше, чем вас. Скоро мы построим фермы, где людей будут выращивать, как овощи, и они смогут общаться с себе подобными. И их будет полезно ограничить.

— Пошел ты к черту!

Грант рассмеялся. Он смеялся. Наполовину из-за того, что они уже спорили десяток раз, наполовину из-за того, что Грант хотел подразнить его. Но, наконец, появилась перспектива. Дело заключалось только в развороте памяти. Сделанного не воротишь. Не было способа добыть из архива те проклятые шантажирующие ленты, поскольку они принадлежали Ари, а Арии была священна. Но он научился смиряться с перспективой, что все это в один прекрасный день появится в вечерних новостях.

Или с тем, что никакие условия не соблюдаются бесконечно.

Джордан убил умирающую женщину по причинам, которые все равно, благодаря Проекту, окажутся сохраненными — если Проект сработает. Если он сработает, любая скрытая деталь личной жизни Ари приобретет научную ценность.

Если он в какой-то степени сработает, и Проект станет известен общественности, существовал шанс, что Джордан добьется повторного слушания и возможного освобождения, скажем, на Фаргон — через двадцать лет или около того. Что будет означать, что все те люди, которые сговорились скрыть то, что сделала Ари, и все центристы, которым угрожало потенциальное раскрытие связей с радикальным подпольем, станут противиться этому. Снова ряд репутаций окажется под угрозой. Мерино и аболиционисты. Корэйн. Жиро Най. Резьюн. Департамент Обороны со всеми его секретами. Можно рассчитывать на справедливость суда, но нельзя ее найти среди политических дельцов, засадивших Джордана туда, где он сейчас. Стены секретности абсолютно непроницаемы: надо заставить молчать человека, которого они больше не могут контролировать. И его сына — тоже.

Если Проект потерпит неудачу, то она будет равнозначна неудаче с клоном Бок. Та попытка, кроме добавления трагической детали к жизни великой женщины — очень дорогой неудачи, такой, которую Резьюн никогда не разгласит, так и внешний мир слышал совершенно иную версию убийства, слышал совершенно иную интерпретацию перестановок в Резьюн, и не знал ничего о Проекте: службы новостей сообщили об административной реорганизации, связанной со смертью Арианы Эмори.