Оливия уже в четвертый раз заходила посмотреть на детскую кроватку. Она намеревалась сразу после того, как Алек ее высадит, ехать домой, но маленький магазинчик располагался как раз за стоянкой у студии, и она почувствовала соблазн еще за целую милю.
      Она представляла себе очаровательную белую кроватку в маленькой третьей спальне своего дома. Как чудесно это будет смотреться: чистый белый цвет на фоне солнечно-желтых обоев, которые она уже подобрала. Ей хотелось купить кроватку прямо сейчас, сегодня же, но вполне вероятно, что Пол может зайти за чем-нибудь, и она не хотела, чтобы о своем будущем отцовстве он узнал не от нее, а лишь по появлению кроватки.
      Она подошла к своему автомобилю, все еще сжимая в руке визитную карточку Алека, которая была мягкой на ощупь от того, что он несколько месяцев носил ее в своем бумажнике. Кусая губы, Оливия засунула карточку в свой бумажник. Она врала ему, а кое-что попросту скрыла. Например, что Пол был автором той статьи об Энни в «Сискейп». Но как она должна была поступить? Разве могла она рассказать об этом и таким образом дать понять, что Энни именно та женщина, которую обожал Пол.
      Придя домой, она напекла печенья – невозможно вспомнить, когда она занималась этим последний раз – и переоделась в голубую блузку с цветочками, которую очень любил Пол. Пока дом наполнялся вкусными запахами, она разложила на кухонном столе карту, пытаясь найти адрес, который ей дал Пол. Она отнесла печенье в машину. Ей нужно было проехать десять миль до Саут-Нэгз-Хед.
      Часы показывали почти шесть, когда она остановилась перед маленьким серым коттеджем в одном квартале от океана, затерявшимся среди других домиков, арендуемых туристами на лето. Коттедж был совершенно новым, и, поднимаясь по ступеням, она чувствовала запах свежеструганных кедровых досок. Ей пришлось стучать дважды, прежде чем Пол открыл дверь.
      – Оливия? – сказал он, не пытаясь скрыть своего удивления.
      Она улыбнулась.
      – Хочу посмотреть твой новый дом, – она говорила тоном близкого друга: заинтересованно, внимательно. – И я испекла тебе немного печенья.
      Он отступил в сторону, пропуская ее в дом:
      – Ты испекла? Я не знал, что ты умеешь обращаться с духовкой.
      Его дом выглядел, как храм Энни. Все четыре большие окна гостиной украшали витражи. На двух были изображены женщины, одетые в шелка, на двух других подводные пейзажи с тропическими рыбами и струящимися голубыми и зелеными полосами. Композиции были выполнены в легко узнаваемой манере Энни О'Нейл. Том Нестор дважды объяснял ей во всех подробностях особенности этой техники, но она все-таки не смогла понять, как это делается.
      – У тебя очень красиво, Пол, – сказала она.
      Над их головой в потолке этого храма располагались четыре окна, через которые лился поток чистого солнечного света.
      – Спасибо. – Он подошел к обеденному столу – столу, который она долгое время считала своим – и начал равнять и без того аккуратные стопки бумаги, лежащие на нем. Казалось, ее приход привел его в смущение, и она вдруг почувствовала себя так, словно застала его с другой женщиной. В какой-то степени так оно и было.
      – Я оторвала тебя от работы, – сказала она. Его переносной компьютер тоже стоял на обеденном столе, и было видно, что, когда она приехала, он над чем-то трудился.
      – Нет, все в порядке. Мне пора прерваться. Садись.
      Она опустилась на один из знакомых стульев из гарнитура столовой.
      – Я принесу холодного чаю. Или, может быть, ты хочешь вина?
      – Чаю было бы хорошо, – сказала она. Он исчез на кухне. Глядя ему вслед, она думала, что тоже не совсем откровенна с ним. Вряд ли она сможет ему рассказать о том, что обедала с Алеком и, уж конечно, не будет его спрашивать, знал ли он, что Энни училась в Бостонском колледже. Она представляла себе его реакцию, если окажется, что он об этом не знал. Он будет мучиться по поводу упущенных возможностей. Она не хотела давать новую пищу его воображению.
      Он вернулся в столовую и поставил перед ней стакан с чаем, но сам садиться не стал и стакана для себя не принес. Он стоял рядом с компьютером, засунув руки в карманы.
      – Попробуй печенье. – Оливия показала на тарелку.
      Пол развернул фольгу и взял печенье.
      – Надеюсь, в нем нет мышьяка. – Он улыбнулся, и ее пронзила теплота его обаятельной улыбки, взгляд его карих глаз. Глядя на его лицо, она осознала, как давно она не видела никаких знаков внимания с его стороны. Сейчас она жалела, что не умела соблазнять. Она никогда не пыталась этому научиться – просто избегала подобных вещей.
      Она снова перевела взгляд на стол:
      – Чем ты сейчас занимаешься?
      Он посмотрел на одну из стопок бумаги:
      – Работаю в комитете по спасению кисс-риверского маяка. Мы готовим информационную брошюру, чтобы привлечь внимание к этой проблеме.
      Этот маяк всегда как-то странно завораживал его. В тот день, когда они приехали в Аутер-Бенкс, он отправился посмотреть на него еще прежде, чем они занесли в дом все коробки. Оливия осталась дома и распаковывала вещи, слегка обеспокоенная, что ее оставили трудиться одну, и расстроенная, что он не позвал ее с собой. Этот день стал началом конца.
      – Это было так странно, Оливия. Я прихожу на собрание и оказывается, что председатель комитета ни более ни менее как муж Энни. – Он посмотрел на нее, и она поняла, что он проверяет, можно ли говорить на эту тему.
      Она сама не знала, что выражает ее лицо. Алек был председателем комитета по защите маяка? Пол работал с ним вместе, плечом к плечу? Мысли быстро прокручивались у нее в голове. Должна ли она сказать Полу, что они с Алеком знакомы? Тогда ей нужно будет рассказать и об уроках, которые она брала, и о двух приглашениях на обед. Она чувствовала, что все больше и больше запутывается в паутине лжи.
      – Я хотел тут же уйти, – продолжал он, размахивая печеньем в воздухе, – но мне пришлось остаться. Ведь я буквально умолял, чтобы меня взяли в комитет, но совершенно не ожидал при этом, что Алек О'…– он замолчал и театральным жестом прикрыл рот рукой. – Извини. Думаю, ты не хочешь снова слушать всякую чепуху, связанную с Энни.
      – Все нормально, – ответила она. – Можешь говорить о ней, сколько хочешь. Я знаю, что тебе это необходимо. Я знаю, что тебе больше не с кем поговорить о ней. – Она подумала, что он, наверное, чувствовал себя примерно так же, как она сама, когда сегодня днем рассказывала о нем Алеку. Наконец она поняла, как Полу необходимо излить свои чувства кому-нибудь.
      Он сел по другую сторону стола и уставился на нее, его глаза покраснели.
      – Зачем ты все это делаешь? – спросил он. – Зачем ты сидишь здесь и позволяешь мне болтать о женщине, из-за которой разрушился наш брак?
      – Потому что я все еще люблю тебя и беспокоюсь о тебе.
      Он отвернулся от нее.
      – Я больше не могу говорить с тобой о ней. Это всегда было нехорошо с моей стороны.
      Оливия встала и подошла к нему. Опустившись на колени, она взяла его за руку, но он выдернул ее. На его лицо появилось напряженное выражение.
      – Не надо, – сказал он. Она опустилась на ковер.
      – Помнишь наши долгие прогулки по утрам?
      Он нахмурился:
      – Почему ты заговорила об этом сейчас?
      – Это одно из самых моих любимых воспоминаний: как мы с тобой гуляли, взявшись за руки, по парку Рок-Крик. Покупали в маленькой закусочной бутерброды с сырным кремом и зеленым луком и…
      – И почти каждый раз твой пейджер начинал пищать.
      Она прислонилась спиной к стене, чувствуя свое поражение:
      – Неужели это было так часто?
      – Можешь в этом не сомневаться.
      – Тогда мне так не казалось. Если бы я знала, чего это будет мне стоить, я постаралась бы как-то исправить ситуацию.
      Раньше она думала, что он восхищается ее усердием. «Ты – трудоголик», – говорил он, и по его интонации можно было заключить, что это скорее нежное поощрение, нежели осуждение. Конечно, он понимал, почему она стала такой. Он знал это лучше, чем кто-либо другой. Еще в школе, а затем и в колледже, она сознательно с головой ушла в учебу, не оставив себе времени для личной жизни. Работа оберегала ее от флирта, которому она, так и не научилась, и от случайного секса, о котором вообще не могло быть и речи. А к тому моменту, когда она познакомилась с Полом и поняла, что рядом с ним ей ничто не угрожает, работа уже прочно вошла в ее жизнь, и, казалось, нет причин что-то менять. Теперь она увидела свою ошибку: приняв Пола как нечто само собой разумеющееся, она отдала ему так мало самой себя, что он был вынужден фантазировать, чтобы представить себе всю ее целиком. И однажды он обнаружил, что его фантазия гораздо лучше действительности. Их брак потерял всякий смысл.
      – Это моя вина. – Она уронила голову на руки. – Это моя вина, что все развалилось. Я так скучаю по тебе, Пол. Если ты вернешься, я все переменю. Брошу свою работу. Пойду работать официанткой. Буду чистить креветок и извлекать из раковин устриц исключительно в рабочие дни. Никаких вечеров и уик-эндов.
      Она услышала его смех и подняла глаза. Пол успел снять очки, и под глазами еще сохранялись следы от них, он улыбнулся.
      – Лив, – сказал он, и в его голосе прозвучала нежность, которой она не слышала много месяцев, – это именно я все испортил, ты здесь ни при чем.
      – Девять лет, – сказала она, – ты производил впечатление счастливого, всем довольного человека.
      Он кивнул:
      – Я был очень доволен. Все было хорошо. Все было почти идеально. Я изменился, Лив, и мне очень жаль.
      Она подумала о кроватке, о гулких ударах маленького сердца, заполнивших кабинет гинеколога.
      – Мы можем пойти к консультанту-психологу, – сказала она, – должен же быть какой-то способ все уладить.
      Он покачал головой и встал, протягивая руку, чтобы помочь ей подняться с пола, но тут же отпустил, едва лишь она распрямилась. Он направился к двери, явно показывая, что она слишком загостилась.
      – Спасибо за печенье, – сказал Пол, распахивая дверь.
      Выйдя на крыльцо, Оливия ощутила прилив отчаяния. Она обернулась к нему:
      – Я имела в виду именно то, что сказала, Пол. Я все изменю и брошу свою работу, если это потребуется. Может быть, я…
      Он остановил ее, снова покачав головой:
      – Тебе нужен свой собственный адвокат, Оливия, – сказал он и мягко прикрыл дверь, как бы возводя между ними непреодолимую преграду.

      – Откуда у тебя это? – Клей смотрел через стол на сестру.
      Алек оторвался от газеты, чтобы взглянуть, о чем он говорит. У Лейси на голове были наушники, а провод от них шел к маленькому красному транзисторному радиоприемнику, который лежал рядом с ее тарелкой. Алек видел его в первый раз.
      – Джессика подарила мне на день рождения, – сказала Лейси без всякого выражения. Она взяла радиоприемник со стола, прицепила его к поясу своих шорт и поднялась, оставив недоеденными не меньше половины глазированных вафель.
      Алек нахмурился:
      – Тебе на день рождения? Какой день рождения?
      – Неважно. – Лейси схватила ранец с книгами со стола. – Мне пора бежать.
      – Лейси, подожди минутку. – Алек встал, но Лейси уже выскочила за дверь. Он услышал, как ее спортивные тапочки хлопают по двору, она выскочила на автобусную остановку. Сегодня был первый день ее учебы в летней школе.
      Он посмотрел на Клея, застывшего с вилкой в руке.
      – Мы забыли о ее Дне рождения, – сказал Клей.
      – Этого не может быть. Ведь у нее – первого числа, правильно?
      – Да. А сегодня – второе.
      Алек чувствовал себя так, как будто кто-то хорошенько двинул его в живот.
      – Черт! – он снова сел и, закрыв глаза и сжав руками внезапно занывшие виски, стал вспоминать вчерашний день. За завтраком Лейси молчала, а он был поглощен докладом об эрозии берегов Кисс-Ривер. Едва ли он хоть раз поднял глаза за весь завтрак. А когда вчера вечером он вернулся домой, она была наверху, в своей комнате и сказала, что не голодна. Они с Клеем заказали пиццу и съели ее сами на кухне. Лейси весь вечер не выходила из своей комнаты. Он был удивлен этим обстоятельством. Последние дни она проводила много времени у себя в комнате, но ни разу не появиться за весь вечер для нее было необычным.
      – Пап!
      Алек открыл глаза, услышав незнакомый, по-взрослому звучащий голос сына. Он со вздохом осел на стуле.
      – Не могу в это поверить, – сказал он. – О твоем дне рождения я тоже забыл?
      Клей улыбнулся:
      – Нет, пап. У меня в октябре.
      Алек провел рукой по подбородку. Ему нужно было побриться.
      – Мы должны устроить праздник сегодня, – сказал он. – Я куплю ей подарок. А у тебя будет время тоже ей что-нибудь купить?
      Клей кивнул.
      – Что ей купить? – он беспомощно посмотрел на сына. – Чего бы ей хотелось?
      – Мама на каждый день рождения покупала ей старинную куклу.
      – Верно, но ей уже четырнадцать.
      Да он и не знал, где взять такую куклу. Энни обычно покупала ее заранее и припрятывала до дня рождения Лейси. Кроме того, это был особый подарок Энни. И поскольку Энни умерла, когда Лейси было тринадцать, значит у Лейси должно быть тринадцать кукол.
      Когда Клей ушел, Алек заглянул в комнату Лейси. Там не было такого беспорядка, как перед ее стремительной уборкой в день выпуска Клея, но уже вновь накопились и одежда, и бумажки. Эта комната стала ее убежищем.
      На днях она вернулась домой поздно и пронеслась мимо него прямо в свою комнату. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять: что-то стряслось. Ее блузка была расстегнута, на лице – следы слез. Он постоял несколько минут у ее двери, слушая, как она плачет, прежде чем постучаться и войти. В комнате было очень темно, и ему пришлось пробираться к ее кровати на ощупь. Алек сел на край постели, и, когда его глаза привыкли к темноте, увидел, что она лежит на боку, лицом к стене. Она чуть слышно всхлипывала, пытаясь скрыть от него свои слезы.
      – Что случилось, Лейс? – спросил он.
      – Ничего. – Ему пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать.
      – Тебя кто-нибудь обидел? Она неприязненно хмыкнула:
      – Господи, до чего же ты примитивен. Он сжал руки у себя на коленях.
      – Может быть, тебе сходить к консультанту? – предложил он. – Вдруг тебе это понравится? Ты сможешь выложить ему все, что тебя мучает.
      Она не ответила.
      – Лейс, ты хочешь сходить к консультанту? – снова повторил он.
      – Нет.
      – В таком случае, может быть, ты скажешь мне, что тебя тревожит?
      – Я уже сказала тебе: ничего.
      – Девочка моя, – он прикоснулся к ее руке, и она резко отдернула ее. С ее губ сорвался возглас оскорбления и боли.
      – Ты не мог бы уйти? – спросила она. Он встал и направился к двери.
      – Я люблю тебя, Лейс, – сказал он, отвечая на ее молчание, прежде чем закрыть дверь.
      Он постоял некоторое время в коридоре под ее дверью, достаточное, чтобы убедиться в том, что она снова начала плакать, на этот раз еще сильнее, как будто он каким-то образом усилил ее боль.
      Сейчас он стоял в дверях ее комнаты, размышляя над тем, как загладить свою вину. Куклы взирали на него с немым укором, и со стен злобно усмехались молодые люди в коже и с голой грудью. Ну, что ж, на этот раз он без сомнения дал ей повод для слез.
      Алек купил ей шоколадный торт с белой глазурью и попросил продавщицу в кондитерском отделе супермаркета написать между сахарных цветов голубыми буквами: «С днем рождения, Лейси!». Он заглянул в магазин одежды, куда Лейси обычно ходила с Энни. Ряды шорт и футболок, юбок и платьев ошеломили его. Он не знал размеров дочери, ее вкусов. В конце концов он остановился на подарочном сертификате из музыкального отдела – теперь он уже не знал, какую музыку она предпочитает – и, довольный собой, отправился домой, намереваясь приготовить к обеду ее любимые инчиладос из цыпленка.
      Записи Энни мало помогли ему. Очевидно, большую часть рецепта инчиладос Энни придумывала на ходу, а то немногое, что оказалось в тетради, было написано ее каракулями, которые за долгие годы он наловчился разбирать. Но на сей раз единственное, что ему удалось прочесть, это слова «Лейси обожает», нацарапанные в нижнем правом углу.
      Он позвонил Ноле.
      – Представляешь, я забыл о дне рождения Лейси.
      – Я знаю, дорогой. Джессика сказала мне.
      – Мне следовало записать это в календаре. В последнее время моя память часто меня подводит.
      – Не вини себя, Алек. Все перемелется, Лейси простит тебя.
      – Я хотел приготовить инчиладос, которые обычно делала для нее Энни. Лейси любит их, но прочесть записи Энни совершенно невозможно. У тебя есть рецепт?
      – Конечно. Давай я приду и помогу тебе.
      – Нет, пожалуйста, не надо. Не надо приходить. Ты можешь просто продиктовать его мне? – Нола жила на другой улице и ей потребовалось бы не более минуты, чтобы прийти, но он меньше всего хотел этого. Догадывается ли она, спрашивал он себя, о том, как старательно он избегает оставаться с ней наедине?
      Приготовление инчиладос оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал. Он поранил пальцы, разделывая цыпленка, и испортил четыре тортильи, прежде чем наловчился погружать их в соус и быстро наполнять начинкой.
      Лейси появилась с черного хода в половине шестого. Он обнял ее, крепко прижав к себе, прежде чем она успела увернуться. Ее тело показалось ему худым и напряженным. Наушники у нее на голове оказались рядом с его щекой. Они были холодными, и он расслышал слабый ритм рок-музыки.
      – Прости меня, Лейси, – сказал он. – Я просто не замечаю течения времени, дни ускользают от меня.
      Она отодвинулась, даже не взглянув на него:
      – Это неважно. – Она сняла наушники и положила их на стол.
      – Позовешь Клея обедать, ладно? – попросил он. – Я сделал твои любимые инчиладос.
      Она глянула на духовку и направилась к лестнице.
      – Вкусно, пап, – сказал Клей, копаясь в сырной массе на тарелке.
      На вкус инчиладос были совсем не похожи на те, которые делала Энни, и Алек пытался понять, что он сделал не так. Лейси низко склонилась над тарелкой, перемешивая вилкой ее содержимое.
      – Но совсем не такие, как делала мама, – сказал Алек, признавая свою неудачу прежде, чем это сделает кто-либо из них.
      – Мама клала в них ту приправу, чили, из маленьких баночек, – сказала Лейси, не поднимая головы.
      – А, – сказал Алек, – в следующий раз буду знать.
      – Не стоит беспокоиться, – в голосе Лейси звучал сарказм. Даже жестокость.
      Клей поднял глаза на Алека. Он не верил своим ушам.
      – Ты сучка, – сказал он Лейси, и Алек осуждающе покачал головой.
      – Давайте просто перейдем к десерту, – предложил он. – Его готовил не я, и поэтому он, возможно, окажется съедобнее, чем горячее.
      Торт стоял на столе в столовой, и, зажигая четырнадцать свечей, он вдруг подумал, что Энни никогда не устраивала дней рождения на кухне, а он сделал это сегодня и даже не заметил. Они не обедали в столовой с тех пор, как Энни умерла.
      Он принес торт с горящими свечами на кухню, распевая: «С днем рождения…»
      – Пожалуйста, перестаньте, – сказала Лейси, как бы кокетничая, когда Клей присоединился к отцу. Но когда они запели громче, она зажала уши руками и закричала:
      – Хватит, я это ненавижу!
      Алек увидел слезы у нее на глазах и перестал петь, показывая Клею, чтобы тот сделал то же самое.
      – Ладно, – сказал он, – хватит представлений. Он поставил торт на стол и вручил Клею нож, а сам достал с одной из кухонных полок завернутые подарки. Он положил их на стол перед Лейси и внезапно ощутил волну неудовлетворенности. В свертке лежала коробка с ластами от Клея и тонкий конверт от него самого. И все. Энни всегда готовила десятки разных свертков – для Лейси, для каждого из них. Обычно стол ломился от подарков, которые она сама заворачивала в разноцветную бумагу. А вот он сделал все не слишком удачно, да к тому же с опозданием на день.
      Лейси ожила. Ей на самом деле очень понравились ласты – это было написано у нее на лице – и Алек был благодарен Клею за то, что тот так хорошо знал свою сестру. Она поблагодарила Алека за подарочный сертификат, а затем принялась лениво ковырять свой кусок торта. Алеку отчаянно хотелось сделать ее счастливой.
      – Еще у меня для тебя есть чек, Лейси, – сказал он, хотя это только что пришло ему в голову. – Пятьдесят долларов. Ты можешь потратить их на что угодно.
      Энни убила бы его. Просто опрокинула бы его на пол и прямо здесь вышибла бы из него дух.
      – Все, что я получала в детстве – это деньги, – сказала она ему однажды, когда он предложил подарить детям в качестве рождественского подарка деньги. – Я получала только их, тогда как на самом деле мне нужны были мои родители. Я отдала бы все, что у меня было, каждый цент, полученный от них, если бы хоть раз они сказали мне: «Мы любим тебя, Энни. Неважно, что ты делаешь, как выглядишь – ты наш ребенок, и мы тебя любим».
      – Это первый день рождения в моей жизни, на который я не получила куклу, – произнесла Лейси. Не глядя ни на брата, ни на отца, она ковыряла вилкой в розовом сахарном цветке.
      – Но я подумал, что тебе уже четырнадцать, – сказал Алек, – и ты взрослая для кукол.
      Она пожала плечами:
      – Мама говорила, что будет дарить их мне по одной каждый год, пока мне не исполнится двадцать один.
      – Она так говорила? – Алек был удивлен. Лейси подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза, кажется, впервые за много месяцев. Боль в ее лице заставила его внутренне сжаться от острого чувства вины.
      – Когда у меня будут дети, я никогда не буду забывать их дни рождения.
      – На самом деле я не забыл, Лейси. Я знаю, что твой день рождения первого июля. Просто я не сообразил, что уже июль.
      – Так, может быть, ты думаешь, что сегодня еще двадцать девятое июня или тридцатое? Ты же должен был заранее придумать, что мне подарить. Разве не так? – Она выскочила из-за стола, разрыдалась и попыталась скрыться от него за стеной волос, позволив им свободно упасть на лицо и скрыть ее глаза.
      Алек тоже встал и взял ее за плечо.
      – Милая Лей…
      Она увернулась от него.
      – Ручаюсь, что ты знаешь точную дату, когда был построен твой дурацкий маяк. Разве я не права? Ручаюсь, что ты планируешь грандиозное торжество по поводу его годовщины. – Она выскочила в дверь черного хода.
      – У тебя завтра занятия в школе, Лейс, – крикнул он ей вслед. – Я не хочу…
      – Иди ты к черту! – крикнула она не оборачиваясь. Эти слова заставили его замолчать, отозвавшись острой болью внутри, как раз там, где тяжелым грузом лежали неудавшиеся инчиладос. Он хотел броситься за ней и сказать, что не позволит ей разговаривать с ним в таком тоне, но Энни никогда бы этого не сделала. Кроме того, Лейси была во многом права. Строительство кисс-риверского маяка началось пятого апреля 1869 года и было завершено через пять лет. А фонарь впервые был зажжен тридцатого сентября 1874 года, и именно к годовщине этого события комитет планировал грандиозные торжества. Он уже заказал для них торт.

      Нельзя сказать, что решение заехать в отделение скорой помощи возникло у Алека внезапно. Он уже несколько дней собирался это сделать, но что это будет именно сегодня, понял, только уже въехав на стоянку, и его сердце тоскливо сжалось при воспоминании о последнем разе, когда он был здесь.
      Приемная была переполнена, и у него возникли сомнения, сможет ли Оливия выйти к нему. Однако он обрадовался, что все эти люди были здесь. Они придавали отделению скорой помощи другой вид, совершенно не такой, как в ту ночь, когда умерла Энни. Он с трудом осознал, что находится в том же самом месте.
      Он подошел к регистратуре, возле которой лысеющий мужчина с бочкообразной грудной клеткой наскакивал на молоденькую испуганную регистраторшу.
      – Черт побери, я жду уже целый час! – Мужчина навалился на стойку, нацелившись в нее подбородком. Рука у него была перевязана окровавленной тряпкой. – Здесь можно истечь кровью и умереть, дожидаясь, пока тебя примут.
      Регистраторша, заикаясь, пыталась объяснить причину задержки, но мужчина прерывал ее бранью и угрозами. Алек обреченно подумал, что, видимо, ему придется вмешаться. Он пытался придумать, как лучше действовать, когда за спиной регистраторши появилась Оливия. Алек не сразу ее узнал. Здесь она выглядела абсолютно иначе. Дело было не только в белом халате. Сама она казалась выше, ее глаза – зеленее, а ресницы – длинными и черными. Она не заметила Алека, наклонившись через стойку регистратуры к скандальному пациенту.
      – Мне очень жаль, что вам приходится ждать – произнесла она, – но здесь не Мак-Доналдс.
      Алек усмехнулся, а мужчина открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Оливия прервала его:
      – Перед вами в очереди ожидают люди с более серьезными, чем у вас, ранениями, – сказала она. – Мы займемся вами, как только сможем.
      Что-то в ее голосе заставило мужчину угомониться. Он повернулся, ворча что-то себе под нос, и сел на свое место. В этот момент Оливия заметила Алека. Она нахмурилась.
      – У вас все в порядке? Вопрос удивил его.
      – О да, со мной все хорошо. – Он наклонился через стойку, чтобы его слышала только Оливия. – Могу ли я пригласить вас на обед?
      Она улыбнулась:
      – Вы действительно хотите пригласить меня в ресторан после того, как я залила Слезами свой салат с крабами?
      – Да, – подтвердил он, – я хочу.
      – Ну, а почему бы нам не купить чего-нибудь в китайском ресторанчике и не пойти ко мне домой? Я заканчиваю в семь.
      Очевидно, ее муж до сих пор не вернулся к ней.
      – Прекрасно, – сказал он. – Я заеду в ресторан, и мы встретимся около вашего дома. Чего бы вам хотелось?
      – Выберите сами. – Она черкнула на листочке свой адрес и вручила ему.
      Он пошел обратно к своей машине. Здесь она была в своей стихии, и здесь в ней была уверенность, полностью отсутствовавшая тогда в Даке. Ему хотелось бы понаблюдать за ее работой. Ему хотелось бы посмотреть, как она будет обрабатывать руки того скандального пациента, как она будет разговаривать с ним при этом. Ему хотелось бы увидеть ту гармонию, в которой работают ее голова и руки. Он знал это ощущение, все еще помнил его, хотя прошло уже немало времени.
      Внезапно он ощутил острый приступ тоски: ему не хватало прикосновения к живому существу, ощущения своих лечащих рук. «Я лечу маяк, – уговаривал он себя, – спасаю его», – но при этом отлично знал, что это далеко не то же самое. Каким бы теплым ни был день, каким бы жарким ни было солнце, маяк под его руками оставался все таким же холодным и безжизненным.
      Оливия едва успела покинуть отделение скорой помощи, как уже пожалела о своем приглашении. Она хотела увидеть Алека, поговорить с ним, но у нее в доме… В доме, половину которого все еще оплачивает Пол. И Пол даже может оказаться там. Конечно, маловероятно, но такая возможность существует. Впервые она ехала домой в надежде, что у него не возникнет желания навестить ее.
      Алек ждал ее на крыльце, придерживая правым локтем бумажный пакет. Она поставила машину рядом с его «бронко» и вылезла из нее.
      – Пахнет хорошо, – сказала она, проходя мимо него, чтобы отпереть дверь. Он вошла в гостиную. – Проходите.
      Сильви приветственно мяукнула, когда они через комнату прошли на кухню. Алек поставил пакет на стол и наклонился, чтобы взять кошку на руки.
      – Какая симпатяга. – Он держал Сильви перед собой на вытянутых руках, а та норовила двинуть его лапой по носу. – Сколько ей лет? – Алек прижал кошку к груди, и Оливия услышала, как Сильви замурлыкала.
      – Шесть, – ответила она. – Ее зовут Сильви, и она, как правило, ненавидит чужих.
      – М-м-м. – Алек улыбнулся и опустил кошку обратно на пол. – Просто не говорите ей, что я ветеринар, и мы с ней чудесно подружимся.
      Оливия вынула из шкафчика две тарелки. Она пыталась избавиться от чувства неловкости. Доставая столовые приборы и салфетки, она уголком глаза наблюдала, как Алек извлекает из пакета коробочки. На нем были джинсы и рубашка в бело-голубую полоску с короткими рукавами, открывавшими загорелые мускулистые руки, покрытые темными прямыми волосами.