– Когда я начала учиться в колледже, у меня не было даже медицинской специализации. Там, в Пенсильвании, я жила у женщины, которая оказалась врачом. Она была сестрой… – как много ей придется объяснять. – Это все очень запутано. Она была сестрой моей школьной учительницы – учительницы, которая приютила меня, когда я ушла из дома. – Она отправила в рот еще кусочек семги и не торопясь прожевала его, прежде чем продолжить. – На меня всегда сильно влияли женщины, оказывающиеся рядом со мной. Мать была плохим примером для подражания, поэтому я выросла не слишком уверенной в себе как женщина. Пока я была маленькой, сильнее всего на меня влияли мои братья. К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, я могла побить почти любого из сверстников. – Она улыбнулась. – Но став подростком, я поняла, что такое поведение девочке не к лицу, и поэтому стала присматриваться к своей учительнице, чтобы понять, как же должна вести себя женщина. Я начала… подражать ей, и она стала для меня образцом. А живя у ее сестры, пока училась в колледже, я стала брать пример с нее, и поэтому медицина приобрела для меня такую привлекательность.
– Хорошо, что она не была мусорщицей. Оливия засмеялась. Еще несколько минут они ели в уютной тишине ресторана, прежде чем Алек заговорил о Лейси и Клее. Оливия вспомнила, как вульгарно выглядела Лейси в отделении скорой помощи несколько дней назад. Да, Алеку хватает с ней проблем.
– У них есть бабушки, дедушки? – вдруг спросила Оливия, думая о том, получает ли Алек какую-то помощь от родственников. – Ваши родители, кажется, еще живы?
– Нет. Они умерли уже давно, прежде чем у нас родились дети.
– А со стороны Энни? Алек поперхнулся.
– Дети даже не знакомы с ними, – сказал он с горечью.
– Неудачная тема.
Алек положил вилку на стол.
– Родители Энни распланировали всю ее жизнь. Она должна была все делать по их программе: частная школа, бал дебютантов. Они выбрали молодого человека, чтобы она вышла за него замуж – за него и ни за кого другого. Когда она предпочла меня, они порвали с ней всякие связи. Не только в финансовом плане, но и в душевном. – Алек снова взял вилку. – Я пытался связаться с ними, несколько раз звонил, но они даже не подходили к телефону. Я писал им письма, указывая адрес ветеринарной лечебницы, чтобы Энни ни о чем не узнала, но никогда не получал в ответ ни слова. В конце концов, – Алек улыбнулся каким-то своим воспоминаниям, – я придумал то, что, как мне казалось, должно было сработать на сто процентов.
– И что же это было?
Он наклонился к ней через стол.
– Это было пять лет назад, во время одного из приступов депрессии у Энни. Я всегда считал, что эти ее приступы связаны с переживаниями из-за их разрыва. Поэтому я отправился в Бостон, вооружившись фотографиями Энни и наших детей, и записался на прием к ее отцу-кардиологу.
– На медицинский прием?
Алек засмеялся.
– Чертовски умно, правда? Вы бы видели его кабинет! Невероятно шикарный. Множество бездарных копий со старинных полотен. Это вызывало тошноту. Его сестра провела меня в кабинет и спросила, на что я жалуюсь. Я сказал, что у меня болит в груди, и она заставила меня снять рубашку, чтобы сделать ЭКГ, что совершенно не входило в мои планы. Я не собирался знакомиться со своим тестем, будучи по пояс голым.
Оливия улыбнулась: она хорошо помнила, как он выглядит без рубашки.
– Ну, и конечно, у меня была совершенно нормальная ЭКГ. Сестра вышла, и появился доктор Чейз. Он спросил, какие у меня проблемы, и я сказал: «Я не болен. Я ваш зять».
– И что же он сказал?
– Он побагровел и совершенно недвусмысленно предложил мне убраться к черту, а после этого вышел из кабинета, хлопнув дверью у меня перед носом. Я тоже ушел, но перед этим попросил сестру передать ему конверт с фотографиями.
– Он их получил? Он как-то связывался с вами? Алек вилкой ворошил кусочки краба в тарелке.
– Через некоторое время мы узнали, что он умер от сердечного приступа. Давняя подруга Энни сообщила об этом в письме примерно через месяц после его смерти, и когда я вычислил дату, то понял, что удар его хватил на следующий день после моего визита.
– О Господи! – Оливия откинулась на спинку стула.
– Ну, и понятно, что я никогда не рассказывал Энни об этой своей поездке. Она очень расстроилась, что слишком поздно узнала о кончине отца, и поэтому не попала на его похороны. Господи. – Алек покачал головой. – Однако, мать Энни имела дерзость появиться на ее похоронах. Я даже не разговаривал с ней, хотя, конечно же, мне много чего хотелось ей сказать. Чертова сука! – Он взглянул на Оливию. – Извините меня.
Оливия засмеялась, и Алек улыбнулся.
– Как это я снова перескочил на разговор об Энни? Вернемся к Оливии. Вы готовы к своему завтрашнему дебюту в качестве знатока кисс-риверского маяка?
– Думаю, да.
– Я заеду за вами около десяти.
Официант убрал тарелки, и они заказали кофе. Оливия смотрела, как Алек улыбается чему-то, кидая в чашку два кусочка сахара.
– Алек?
– М-м-м.
– Сегодня вечером вы сами на себя не похожи.
– Правда? Это хорошо или плохо?
– Это просто замечательно. Вы выглядите счастливым. Даже говоря о таких неприятных вещах, как отношения с родителями Энни, вы не принимали это близко к сердцу.
Он кивнул.
– Я чувствую себя лучше и лучше. Каждый день я наблюдаю небольшое улучшение по сравнению с предыдущим. – В его светлых зрачках мерцали огоньки свечей. – Своим самочувствием я во многом обязан вам. Вы дали мне возможность выговориться, поплакать на вашем плече или, по крайней мере, на вашей кухне. А сегодняшний выход на работу – буквально апофеоз ваших усилий. Спасибо вам.
Она почувствовала, как их колени встретились под столом, и на этот раз не стала отодвигаться.
Воздух снаружи заполнялся музыкой и возгласами из парка аттракционов по соседству. Небо над ним было залито разноцветными огнями. Когда они пересекли стоянку, направляясь к «бронко», Алек положил руку на спину Оливии. Он касался ее совсем легко, но она ощущала каждый его палец.
Им навстречу шли трое подростков, по-видимому, срезая угол, чтобы попасть к аттракционам. Они были уже совсем близко, когда Оливия узнала Лейси и двух ее друзей, которых видела в отделении скорой помощи.
– Папа? – Лейси остановилась в нескольких шагах перед ними.
Алек обомлел и быстро убрал руку со спины Оливии.
– Привет, Лейси, Джессика. – Алек рассматривал парня, который шел между его дочерью и ее подругой, в то время, как Лейси в упор смотрела на Оливию глазами, полными панического ужаса.
Оливия нарушила молчание.
– Мне нравится, как ты подстригла волосы, Лейси, – сказала она. – Ты выглядишь совсем не так, как в декабре.
Она твердо посмотрела в глаза девочки, давая той понять, что ничего не сказала Алеку о ее визите в отделение скорой помощи.
– Это Оливия Саймон, Лейси, – произнес Алек, отступая от Оливии. – Ты помнишь ее?
Лейси коротко кивнула, но Алек, казалось, не заметил. Он протянул мальчику руку.
– Я – отец Лейси, – сказал он.
– Бобби, – представился мальчик, церемонно пожимая протянутую руку.
– Куда направляетесь, ребята? – спросил Алек.
– На аттракционы, папа. – Лейси прошла мимо отца, Джессика и Бобби последовали за ней.
– Ладно, повеселитесь как следует! – крикнул Алек им вслед.
Он взглянул на Оливию, и они продолжили свой путь к «бронко». Теперь их разделяло несколько футов, но эти футы казались милями.
В полном молчании они сели в машину. Алек оглянулся, задним ходом выезжая со стоянки на улицу, и костяшки его пальцев на руле были совершенно белыми в ярком мигающем свете аттракционов. Он повернул в сторону Килл-Девил-Хиллз. «Наверное, сейчас ему хочется избавиться от меня, – подумала Оливия. – Ему хочется вернуться домой, а не везти меня обратно к отделению скорой помощи».
Они проехали четыре квартала, когда Оливия нарушила молчание.
– Вам не хочется, чтобы Лейси видела вас с любой женщиной или только с той, которая не смогла спасти жизнь ее матери?
Алек коротко глянул на нее, и снова сосредоточил внимание на дороге. Он вздохнул.
– Извините. Мои дети никогда не видели меня ни с какой женщиной, кроме Энни, и сейчас я чувствую себя просто нелепо. Я бы не хотел, чтобы Лейси сделала какие-то неверные выводы из того, что увидела нас вместе. Вероятно, ей кажется, что я предаю Энни.
– Мы друзья, Алек. Разве вы не можете иметь друзей?
Казалось, он не слышит ее.
– Этот парень, с которым она была, выглядит слишком взрослым для нее.
Оливия крутила на пальце обручальное кольцо.
– Может быть, вам следует обращаться с ней несколько строже?
Он покачал головой.
– Ни в коем случае! Энни никогда не стала бы ее ограничивать.
Оливия тщательно взвесила каждое слово, прежде чем тихо произнесла.
– Энни уже нет. Этим ситуация сильно отличается от той, что была прежде. Вы не можете знать, что бы она на самом деле сделала.
Алек въехал на стоянку отделения скорой помощи.
– Ну, очень скоро у вас будет собственный ребенок, и тогда вы сможете воспитывать его или ее, как вам заблагорассудится. А у Лейси все эти годы не было никаких сложностей, и сейчас я не собираюсь что-либо менять.
Он выключил зажигание, вылез из машины и обошел вокруг, чтобы открыть дверцу Оливии. Когда она выбралась наружу, ее глаза были полны слез. Она посмотрела на Алека.
– Я поняла, как вас смутило то, что Лейси увидела нас вместе, – сказала она, – но, пожалуйста, не надо вымещать свою досаду на мне.
– Извините, – произнес он почти шепотом, удрученно опустив голову, и она была рада, что Они стоят на ярко освещенном месте и не могут коснуться друг друга.
Оливия села в свою машину и выехала со стоянки. Она обернулась, чтобы посмотреть на Алека, стоявшего в пятне яркого белого света и глядевшего ей вслед.
Приехав домой, она обнаружила на автоответчике четыре сообщения, оставленные одним и тем же репортером «Газетт», молодой женщиной с нетерпеливым голосом. Каждое следующее было настойчивее предыдущего. А последнее носило почти угрожающий характер, поскольку репортерша наконец объяснила цель своего звонка.
– Я обязательно должна побеседовать с вами сегодня вечером, доктор Саймон. Это касается Энни О'Нейл.
Оливия рассвирепела и нажала кнопку стирания. Что уж такого срочного может быть в разговоре о женщине, которая давно умерла, и о которой Оливии, как бы то ни было, совершенно не хотелось говорить сегодня вечером? Однако она знала репортеров. Эта молодая женщина не успокоится до тех пор, пока не поговорит с ней.
Оливия подошла к стене и выдернула телефонный провод из розетки. Затем она отключила телефоны в спальне и на кухне, прекрасно сознавая, что таким образом отсекает для себя возможность этим вечером поговорить с Алеком. Ну, что ж, пусть так и будет. Если же он не позвонит сегодня, то она этого и не узнает.
ГЛАВА 29
– Это врачиха, которая убила маму, – сказала Лейси, заливая молоком рисовые шарики у себя в миске.
Алек, нахмурившись, посмотрел через стол на свою дочь.
– Нет, – сказал он осторожно. – Она доктор, которая пыталась спасти жизнь твоей мамы.
Лейси подняла на него глаза.
– У мамы было всего лишь одно маленькое пятнышко крови на рубашке – больше ничего. Но когда врач поработал над ней, она до смерти истекла кровью.
У нее задрожала нижняя губа, и Алек видел, как Лейси пытается с ней справиться. Она опустила взгляд в миску, гоняя ложкой рисовые шарики в молоке. У корней ее волос уже отросла узенькая рыжая полоска.
– Лейс, – сказал Алек, – посмотри на меня.
Она попыталась: на короткий миг подняла на него глаза, но почти тут же отвернулась к окну.
– Дорогая, – он накрыл ладонью ее запястье, – мы никогда не разговаривали об этом, о том, что в действительности произошло в тот злополучный вечер.
Лейси выдернула руку.
– Она умерла, – сказала она, – и теперь это неважно.
– А я думаю, что это может быть важным. У меня было множество вопросов, и, я ручаюсь, у тебя тоже их предостаточно. Вот почему я познакомился поближе с доктором Саймон. Несколько недель назад я столкнулся с ней в студии. Она берет уроки у Тома – учится делать витражи – и я долго говорил с ней о том, что произошло с мамой.
Лейси смотрела на него. Носик у нее покраснел.
– У вас что-то вроде романа?
– Нет.
– Тогда, почему вчера вечером вы были вместе?
– Мы стали друзьями.
– Ты обнимал ее.
Он не знал, что ответить. То, что происходило вчерашним вечером, он не мог объяснить даже самому себе.
– Она замужем, Лейс, – сказал он. – Сейчас они с мужем живут отдельно, но, возможно, скоро они снова будут вместе. Ее муж – тот репортер, который написал статью о маме в журнале «Сискейп», помнишь?
Лейси сморщила нос.
– Он перепутал мой возраст.
– Да?
– Ты не помнишь? Он написал, что мне двенадцать. Две-над-цать! – Она округлила глаза. – А мне было тринадцать с половиной.
Алек улыбнулся ее негодованию.
– Ну, я думаю, что подобные ошибки происходят то и дело.
Лейси опускала ложку в молоко и вытаскивала обратно. До сих пор ни одного рисового шарика не попало в ее рот.
– Ну, – сказала она, – и о чем же вы говорили с этой докторшей вчера вечером?
– О маяке. – Алек откинулся на спинку стула. – Она собирается помочь нам в наших публичных дискуссиях. У нее много опыта в подобных вещах. Сегодня утром она поедет со мной в Норфолк.
Лейси закатила глаза и встала, собираясь вылить содержимое своей миски в раковину.
– Ты не собираешься это есть? – спросил Алек.
– Я потеряла аппетит. – Она пустила воду в миску.
– А кто такой Бобби? – спросил Алек.
– Друг. – Она старалась держаться спиной к нему, отправляя миску в посудомоечную машину.
– Почему бы тебе не пригласить его как-нибудь к нам в гости, чтобы я мог познакомиться с ним?
Лейси повернулась и хмуро взглянула на него.
– Тебе надо сменить образ жизни, папа. – Она вытерла руки бумажным полотенцем и вышла из комнаты.
Сворачивая на дорожку к дому Оливии, Алек улыбался. Она сидела на террасе в костюме цвета спелых абрикосов, который казался Неуместным на грубой деревянной террасе, но идеально подходил для интервью в Норфолке. Алек и сам был в костюме.
Он вылез из «бронко», обошел вокруг автомобиля, чтобы открыть дверцу для Оливии, и, увидев, что она улыбается, несмотря на вчерашний напряженный разговор, испытал немалое облегчение.
– Вы прекрасно выглядите, – сказал он, снова садясь за руль. – Изысканно.
– Вы тоже, – сказала она. – Это первый галстук, который я вижу на вас. Он довольно милый.
Пока они по длинному мосту переезжали на материк, Алек гонял ее по истории маяка. Они успели пересечь границу штата Виргиния, прежде чем заговорили о прошлом вечере.
– Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение, когда мы столкнулись с Лейси, – сказал он. – Вы все еще сердитесь на меня?
– Нет. Я знаю, что для вас это была неловкая ситуация.
– Я пытался позвонить вам, чтобы извиниться, но ваш номер не отвечал.
Он несколько раз набирал номер ее телефона и в конце концов сдался. – Я отключила телефон.
Алек нахмурился.
– Чтобы я не мог дозвониться?
– Нет, Алек. – Она улыбнулась. Облупившийся нос очень молодил ее. – Репортерша из «Газетт» пыталась добраться до меня, а я не чувствовала никакого желания говорить с ней.
– О чем же она хотела с вами беседовать?
Оливия пожала плечами и отвернулась к окну. Посреди нефритово-зеленого поля стоял полуразвалившийся сарай.
– Не представляю себе, – сказала она.
Около полудня они добрались до Норфолка и перекусили в ресторанчике рядом с радиостанцией, где Оливии предстояло давать интервью. Она съела свой сэндвич с тунцовым салатом и несколько раз откусила от сэндвича Алека.
Он лукаво усмехнулся.
– Похоже, вы принадлежите к тем людям, у которых пробуждается зверский аппетит, когда они нервничают?
– Просто я ем за двоих, вы помните об этом? – сказала она и добавила, оправдываясь: – И я вовсе не нервничаю.
Он проводил ее до двери радиостанции, чувствуя себя виноватым в том, что оставляет ее в одиночестве ждать начала интервью, и направился в публичную библиотеку, где проходила встреча Друзей маяков Атлантического океана.
Выступая перед благотворной аудиторией, состоявшей примерно из тридцати фанатичных любителей маяка, он подумал, что ему легче, чем ей. Его слушатели были как нельзя более восприимчивыми, и к тому моменту, как он закончил, несколько мужчин и две женщины уже подписали чеки на значительные суммы для фонда спасения маяка. Ненадолго задержавшись, чтобы ответить на вопросы, Алек откланялся. Он сел в «бронко» и включил радио, чтобы послушать последние десять минут выступления Оливии. Она и Роб Мак-Кейн, который с ней беседовал, смеялись, и Алек понял, что все идет как надо.
– Очевидно, – сказала Оливия, – капризы природы лишь малая часть того, с чем нам приходится иметь дело. Любые решения, принимаемые в отношении маяка, влекут за собой и политические, и технологические, и экономические последствия.
Алек остановился у светофора, довольно улыбаясь.
– Но мне кажется, что идея дамбы имеет широкую поддержку, – сказал Роб Мак-Кейн. – Есть ли у этой поддержки политические мотивы?
– Не более чем у любого другого решения, – ответила Оливия. – Интерес к спасению маяка выше политических амбиций, и поэтому сбор средств стоит в стороне от политической борьбы партий. Мы получаем пожертвования от школьников и пенсионеров, от служащих и политиков. Ото всех, кто думает о спасении частицы нашей истории.
Алеку понравилось, что, говоря о комитете, она использовала слово «мы», и это несмотря на то, что обычно он испытывал чувства собственника в отношении маленькой группы энтузиастов спасения маяка, которую он сам организовал. После сегодняшнего интервью Оливия более чем заслужила право принадлежать к ней.
Она стояла на тротуаре перед радиостанцией, выглядывая «бронко». Интервью удалось как нельзя лучше. Помимо информации, полученной от Алека, она прочла еще кое-что и чувствовала себя спокойно и уверенно.
«Бронко» вынырнул из-за угла и подъехал к Оливии. Она забралась на место пассажира и обнаружила, что Алек улыбается.
– Я слышал заключительную часть интервью, – сказал он, вливаясь в транспортный поток. – Вы были великолепны.
– Спасибо, – ответила она, – мне это понравилось.
В машине было невыносимо жарко. Она хотела сбросить жакет, но сегодня утром ей пришлось заколоть пояс юбки, и она была ошеломлена тем, что длины английской булавки едва хватило на то, чтобы соединить крючок с петелькой. И теперь она не могла избавиться от жакета, как бы ни было жарко.
– Боюсь, кондиционер начинает сдавать, – сказал Алек.
Она приоткрыла окошко со своей стороны.
– А как у вас все прошло? – спросила она.
– Замечательно. Аудитория состояла из энтузиастов, но мне кажется, что с нынешнего дня все публичные дискуссии должны взять на себя вы. – Он взглянул на Оливию. – Вы меня просто очаровали. Не думаю, что я смогу поверить во всю эту чепуху насчет того, что вы не чувствуете себя уверенно вне отделения скорой помощи. По-моему, уверенность – ваше врожденное качество. Она улыбнулась.
– Учительница, к которой я переехала, когда сбежала из дома, руководила в нашей школе дискуссионным клубом.
Алек некоторое время помолчал.
– Так вы сбежали? Вы говорили, что ушли из дома, а не… – он посмотрел на нее. – Почему, Оливия? Почему вы так поступили? – Он спросил это очень мягким тоном. Любопытным, но не обвиняющим.
Оливия закусила нижнюю губу. Она не знала, как ему отвечать. Алек снова взглянул на нее, вопросительно подняв брови.
– Я думаю, рассказать вам сокращенную версию или все целиком.
– Я бы предпочел полную редакцию. Вам предстоит долгая дорога.
Она вздохнула, откинув голову на спинку сиденья.
– Ну, я ушла из дома – сбежала из дома – в тот день, когда была изнасилована. Я боялась вернуться назад и так никогда этого и не сделала.
– Но почему вы так вот вдруг, в один миг, порвали со своей семьёй? – Алек нахмурился, не отрывая глаз от дороги.
Довольно долго она молчала, пытаясь подобрать слова.
– Вам хочется об этом рассказывать? – Он взглянул на нее.
– Да.
– Тогда попытайтесь.
– Слишком жарко, – сказала она и сама услышала в своем голосе детскую интонацию.
Алек переключил издыхающий кондиционер на следующее деление, и тот изрыгнул поток легкого прохладного воздуха. Они проезжали через Чизепик, мимо ресторанов быстрого обслуживания, больницы, одной из тех, куда она обращалась, когда решила покинуть «Вашингтон Дженерал», но тогда предложение из Аутер-Бенкс пришло первым.
– Дом, в котором я выросла, был настоящей крысиной дырой, – начала она. – Там было невероятно тесно: всего лишь одна спальня, которую я делила со своими братьями. Моя мать спала на диване в гостиной, или, правильнее сказать, она напивалась там до потери сознания. После смерти отца она так никогда и не вышла замуж. Она была… грузной и говорила, что единственный мужчина, который может уместиться на диване рядом с ней – «Джек Дениэлс». – Оливия почувствовала, как ее губы кривятся в улыбке. Она взглянула на Алека, который смотрел на машины перед собой, не меняя хмурого выражения лица.
– В тот день я поздно вернулась из школы. Была зима, и я помню, что на улице уже стемнело. Парень, который жил с нами по соседству – Натаниэль, сидел в нашей комнате вместе с моими братьями. Начнем с того, что я чувствовала себя неловко рядом с ним, так как он был необъятных габаритов. Ему было семнадцать, и он был, наверное, шести с половиной футов роста и двухсот пятидесяти фунтов веса, а его любимым развлечением была стрельба по кошкам и собакам из духовушки. Как бы то ни было, вся троица тут же замолчала, и я поняла, что они что-то замышляют. Я попыталась выйти, но Эвери закрыл дверь, а Натаниэль стал заходить сзади, приговаривая, что я хорошо выгляжу, и что я действительно… сформировалась – вот, что он говорил. Обходя вокруг, он стал прикасаться ко мне. Всего лишь слабые прикосновения… – кончиками пальцев она на секунду коснулась плеча Алека, – …вот так, но по всему телу и неожиданно для меня. Я не знала, где он прикоснется в следующий раз. Он по-настоящему страшил меня. Пытаясь открыть дверь, я начала драться с Эвери. Было время, когда я вполне могла его побить, но теперь он стал слишком силен для меня – тогда ему было уже почти семнадцать – и он просто смеялся. Кто-то из них сказал что-то, не помню, что именно, но я поняла: я была частью сделки. Натаниэль что-то для них сделал, или что-то дал им, а я была платой.
– Господи! – сказал Алек.
Кондиционер снова начал сдавать. Ей едва хватало воздуха. Она еще на несколько дюймов приоткрыла окно, но шумный жаркий воздух был невыносим, и она снова подняла стекло.
– Вдруг Эвери схватил меня, держа за руки спиной к себе, а Натаниэль рванул блузку у меня на груди, – пуговицы ее блузки дробью застучали по деревянному полу, покатившись Под кровать и комод. – Я сражалась, как сумасшедшая, пинала его ногами, но он, казалось, даже не замечал этого. Он задрал мой лифчик наверх, – она отвернулась к окну, заново переживая острую боль своего унижения. Лишь незадолго до этого она начала уходить переодеваться в стенной шкаф, скрываясь от глаз своих братьев.
– Оливия. – Алек покачал головой, сворачивая около высокой, небесно-голубой водонапорной башни. – Не надо рассказывать дальше. Я не должен был вас спрашивать.
– Я сама хотела, чтобы вы спросили. – Она хотела рассказать ему все это, излиться. – Я хочу, чтобы вы поняли.
Он кивнул.
– Хорошо.
– Натаниэль начал хватать меня за грудь. Он был груб и омерзителен. Я стала звать свою мать. Но это было бесполезно, и я принялась кричать Клинту, чтобы он помог мне, но тот неподвижно сидел на кровати, уставившись в пол. Дальше помню, что я оказалась на полу, и Эвери как-то затянул мою блузку назад – так, что я не могла двинуть руками. – Оливию била дрожь. – Это было самое ужасное: я не могла воспользоваться ни кулаками, ни ногтями. Я и сейчас еще… не выношу, если у меня нет свободы движений. Однажды Пол, когда мы занимались с ним любовью, задержал мои руки сзади, конечно, не для того, чтобы меня испугать, у него и в мыслях такого не было, но я начала кричать.
Пол плакал, когда понял, что вызвало у нее такой прилив ужаса.
– Бедный Пол, – сказала она. – У него не было ни малейшего представления о том, что он на самом деле делает.
Она прислонилась виском к теплому стеклу автомобиля и неловко подвинулась на сиденье автомобиля. Скоро ей захочется в туалет. Ее мочевой пузырь в эти дни, казалось, был постоянно полон.
– И Натаниэль, – продолжала она, – задрал мне юбку, стащил с меня трусы, а Эвери запихнул их мне в рот, чтобы я не могла кричать. Мне казалось, что я задыхаюсь, и это было так… унизительно. Я со всей силой пинала Натаниэля, и в конце концов Эвери сказал Клинту, чтобы тот помог держать меня. – Она посмотрела на свои руки на коленях, и глубоко в груди снова ожила давняя боль. – Когда я вспоминаю об этом, мне жалко Клинта.
Она навсегда запомнила смущение на лице своего близнеца, когда тот пытался решить, кому он должен продемонстрировать свою верность. Год назад это наверняка была бы Оливия, но теперь, в четырнадцать, одобрение старшего брата означало для него все.
– Сам плача, он все же опустился на пол и держал мою ногу, а Эвери держал другую.
Натаниэль великаном маячил над ней, и в ее воспоминаниях эта сцена прокручивалась как в замедленном кино. Его мясистая рука расстегнула молнию на брюках и забралась внутрь штанов, чтобы извлечь огромный, прямой, как кинжал, пенис. Она снова закричала, но звук утонул в материи, заполнивший ее рот.
– Следующее, что я помню – это все его двести пятьдесят фунтов на мне и то, как он не мог войти внутрь, – он толкался в ее неподатливое тело, а его лицо наливалось краской досады. – Он сказал, что такое впечатление, будто пытаешься трахнуть кирпичную стену, и я не прекращала молиться, чтобы он сдался, но он не сделал этого. Я кричала и давилась, и не могла использовать свои руки. – Она подняла руку к горлу. – Он был чудовищно тяжелый и буквально раздавил меня. Я помню, как Клинт говорил: «Может быть, ты бросишь это дело, Нат?» – но не думаю, что Натаниэль слышал его. В конце концов, – она передернула плечами, – я почувствовала, что меня как будто… раскололи. Боль была такой сильной, что я, очевидно, потеряла сознание, потому что, когда пришла в себя, была одна в комнате. Юбка и ноги у меня были испачканы кровью. Кровь была также и на ручке двери.
Алек снял правую руку с руля и протянул к Оливии, вложив пальцы в ее ладонь. Большим пальцем он погладил тыльную сторону ее руки, и Оливия благодарно сжала его руку.
– Я сбежала к Эллен Дэвидсон, моей учительнице. Я не рассказывала ей о том, что случилось. Никогда. Но, должно быть, она как-то догадалась. Она вела себя так, как будто ждала, что я появлюсь. У нее в доме была свободная комната, приготовленная постель и все остальное. Я просто поселилась у нее, и она перевела меня в школу подальше от моего дома. С тех пор я больше ни разу не видела никого из своей семьи.
– Слава Богу, Оливия.
– Я беспокоилась о Клинте, – сказала она, – но после того, как ушла из дома, я думала только о Себе. О смерти своей матери я узнала, когда уже училась на первом курсе колледжа. Я понимала, что должна вернуться и убедиться, что с Клинтом все в порядке, но я просто не смогла. Я так боялась Эвери, и… – она сморщила нос, – мне казалось, если я после всех моих трудов, направленных на то, чтобы выбраться оттуда, вернусь, то снова застряну там и стану прежней, запуганной Оливией. Я понимаю, что в этом нет никакой логики, но, тем не менее…
– Как вы могли продолжать беспокоиться о Клинте после того, что он сделал? – прервал ее Алек.
– Строго говоря, он не принимал участия во всем этом.
Алек резко повернул к ней лицо.
– Что вы хотите этим сказать? Он же держал вас в то время, как другой мужчина насиловал.
– Но он…
– Вы говорили, что он лишь немного отставал в развитии. Он что, не понимал разницы между хорошим и плохим?
– Да, но… Пол говорил, что я должна дать ему шанс искупить свою вину, что тогда он был ребенком и…
– Нет. – Алек сильно сжал ее руку. – Это слишком тяжкий проступок, чтобы простить его когда-либо.
Оливия закусила губу.
– Энни никогда бы не отвернулась от своего брата, – сказала она, – независимо от того, что произошло в прошлом.
– Энни совершала множество глупостей во имя благотворительности.
– Но я была нужна Клинту. Встав на ноги, сделавшись врачом, я действительно должна была попытаться встретиться с ним. Эвери наверняка был не в состоянии позаботиться о нем. Даже его собственная мать была не в состоянии. Мы жили в клоаке, Алек. Если бы вы увидели, где прошло мое детство, вам бы стало плохо, а я просто оставила его там гнить. – Она вытащила руку из ладони Алека и убрала со лба челку. – Пару лет назад Эллен написала мне, что до нее дошли слухи о его смерти. Скорее всего, он стал алкоголиком, как наша мать. Никто никогда не говорил ему, что это может его убить. Если бы я помогла ему, он, возможно, все еще был бы жив. – Она посмотрела на Алека. – Я бросила его.
– Чтобы выжить. Какого черта, ведь у вас не было выбора!
Оливия закрыла глаза, стремясь впитать в себя его слова, поверить в них. Она вздохнула.
Мне нужно в туалет. – Она опустила козырек, чтобы посмотреть на себя в зеркало и застонала, увидев свое отражение. Нос покраснел, тушь потекла, оставив на щеках длинные серые полосы.
– Мы остановимся на ближайшей заправочной станции, – сказал Алек.
Он ждал ее на стоянке возле маленькой заправочной станции. Протерев стекло «бронко», он, прежде чем вернуться за руль, снял пиджак и галстук. С кондиционером действительно было что-то серьезное.
