Спасительный свет (Темная сторона света)

      – Она хочет поговорить о моих отметках. Клей засмеялся:
      – Этого следовало ожидать, О'Нейл. Ты не открывала книги весь семестр.
      Алек положил руку на плечо Клея, останавливая его.
      – Я думал, что у тебя по всем предметам отличные отметки, Лейс.
      – Это было в прошлом году.
      – Почему ты раньше не сказала мне, что у тебя сложности? Я бы помог тебе.
      Она снова пожала плечами, легкая судорога пробежала по ее изящной спине.
      – Я не хотела тебя беспокоить.
      – Беспокоить меня? – он почувствовал, что его лицо мрачнеет. – Ты моя дочь, Лейси!
      На стене за его спиной зазвонил телефон.
      – Возможно, это она, – сказала Лейси. Ее лицо под веснушками стало белым.
      – Вот теперь ты влипла, О'Нейл, – сказал Клей, когда Алек встал, чтобы снять трубку.
      – Доктор О'Нейл? – спросила женщина официальным, отстраненным тоном.
      – Да.
      – С вами говорит Джанет Грин, классная руководительница Лейси.
      Он тут же представил себе ее: темные волосы уложены в прическу, ярко-розовая губная помада, улыбка – широкая и фальшивая. Слишком суровая, слишком равнодушная, чтобы работать с подростками.
      – Лейси сказала, что вы собираетесь позвонить. Лейси, конечно же, ждала до последней минуты. Он смотрел, как его дочь доедает свой завтрак: голова опущена, длинные рыжие волосы свисают до самого стола, как занавески.
      – Я живу недалеко от вас, – продолжала Джанет Грин. – Я бы хотела навестить вас вечером и поговорить о Лейси, чтобы вам не нужно было заходить в школу.
      Алек посмотрел вокруг. Стол рядом с мойкой заставлен вчерашней посудой с красными разводами томатного соуса. Кастрюля от спагетти все еще стоит на плите, одна длинная макаронина прилипла к ней сбоку в форме вопросительного знака. Кухонные столы завалены почтой и старыми газетами, и везде разбросаны сделанные им фотографии маяка.
      – Давайте поговорим по телефону, – предложил он.
      – Ну, хорошо. Лейси сказала, почему я хотела встретиться с вами?
      – Она сказала, что у нее не очень хорошие отметки.
      – Да, это так. Боюсь, она просто идет ко дну. У нее нет ни одной положительной оценки, и она провалила биологию и алгебру.
      – Провалила? – он глянул на Лейси. Та вскочила со стула, как будто он прикоснулся к ней оголенным проводом, схватила со стола свой ранец с книгами и, на ходу закидывая его на плечо, выскочила за дверь. Алек опустил трубку себе на грудь.
      – Лейси! – крикнул он, но увидел лишь рыжее пятно ее волос, когда она выбегала на улицу мимо кухонного окна. Алек снова поднес трубку к уху:
      – Она ушла.
      – Да, я знаю, что она расстроена. Ей придется заниматься биологией и алгеброй летом, если она хочет перейти в следующий класс.
      Алек покачал головой:
      – Не понимаю, в чем дело. Она всегда училась на отлично. Почему я узнал об этом только сейчас? А что в ее последнем табеле? Я бы заметил, если бы оценки снизились.
      – Сплошь «удовлетворительно». Он нахмурился.
      – Должно быть, она не показывала его мне. Это так не похоже на нее.
      Он никогда не видел удовлетворительных оценок у своих детей. Впрочем, ему не доводилось встречать и оценок «хорошо».
      – А ваш сын хорошо справляется с учебой, несмотря на смерть матери, не так ли? Я слышала, он будет выступать от своего класса на выпускном вечере.
      – Да, – Алек снова сел за стол, внезапно ощутив усталость. Если бы не собрание по поводу маяка, он бы снова лег в постель.
      – Он собирается поступать в Дюкский университет на будущий год?
      – Да, – Алек посмотрел на своего сына, который встал из-за стола. Клей взял персик с блюда с фруктами и кивнул ему, выходя из кухни.
      – По-моему, Лейси озабочена тем, как вы будете жить, когда ее брат уедет, и вы с ней останетесь одни в доме.
      Алек снова нахмурился:
      – Это она сказала?
      – Нет, просто мне так кажется. Похоже, она никак не может прийти в себя после смерти матери.
      – Я… конечно, я понимаю, если у нее такие плохие отметки…
      Лейси провалилась на экзаменах, а он даже понятия об этом не имел.
      – Я не заметил ничего необычного.
      А он вообще ничего не замечал. В последние несколько месяцев он предоставил своим детям самим заботиться о себе.
      – Вы ведь ветеринар, доктор О'Нейл?
      – Да.
      Он хотел сказать ей, что это не ее дело, но, ради Лейси, сдержался.
      – Лейси сказала, что вы сейчас не работаете.
      – Я взял отпуск.
      Он думал, что возьмет отпуск на несколько недель после смерти Энни. Недели превратились в месяцы, месяцы пролетали с головокружительной быстротой, а у него не было никакого желания возвращаться к работе.
      – Понятно, – сказала Джанет Грин, и в голосе ее явственно послышался холодок. – Между прочим, вы знаете, что за последние несколько месяцев Лейси два раза заставали возле школы с сигаретой?
      Он хотел возразить, что Лейси не курит, но, очевидно, эта женщина знала его дочь лучше, чем он сам.
      – Нет, я не знал об этом, – сказал он. – Спасибо, что сказали.
      Он повесил трубку и снова сел за стол, чувствуя себя совершенно опустошенным. Эта усталость была необычна для него. Все знали его как человека энергичного, не способного сидеть без дела более одной-двух минут. А теперь у него не было сил даже помыть кастрюлю после спагетти.
      Они ели спагетти несколько раз в неделю. Это было просто. Вскипятить воду, открыть банку с соусом. Время от времени готовили дети, но они были ненамного изобретательнее, чем он сам.
      Энни все готовила на скорую руку. Даже хлеб. Две медовые коврижки каждую субботу. Дом заполнялся их запахом. Тогда эта кухня оживала. Энни всегда оставляла что-то для красоты: ряд фруктов на столах вдоль стены, красочные упаковки экзотического чая на подоконниках – она любовалась ими, пока готовила еду.
      Обычно Энни приходила домой раньше него и готовила что-нибудь замечательное, и часто – теперь ему казалось, что это происходило через день – он, вернувшись домой, приглашал ее в спальню, она вручала ложку кому-нибудь из детей, которые со стонами смирялись с очередным поздним ужином, а Энни, уже с румянцем на щеках от прилива желания, говорила им:
      – Помните, дорогие, поздний ужин – это изысканно.
      Так жил раньше этот дом. Энни придавала большое значение свободе и непринужденности.
      – Это дом без правил, – говорила она. – Мы должны доверять себе. Наше тело само знает, когда спать, когда есть, когда вставать по утрам… когда заниматься любовью.
      Только в последние годы дети начали понимать, что в этом доме множество правил. Просто это были не те правила, по которым жили их друзья, а другие, весьма странные, установленные Энни. Она не признавала часов в доме, хотя Алек постоянно носил часы на руке. Лейси и Клей имели возможность самостоятельно сделать выбор, и оба следовали примеру своей матери до тех пор, пока в прошлом году Клей не начал носить такие же часы, как у Алека. До этого Клей и Лейси часто опаздывали на школьный автобус, или, как это произошло в нескольких весьма необычных ситуациях, приходили слишком рано. У них никогда не было «комендантского часа», что вызывало зависть у их друзей. Даже когда они были маленькими, им разрешалось ложиться спать в любое время. На самом деле, они сами довольно успешно регулировали свой распорядок дня, и, возможно, этому способствовало отсутствие телевизора.
      Лейси и Клея никогда не наказывали за их редкие проступки, но постоянно вознаграждали просто за то, что они существуют. Поначалу Энни задавала тон в воспитании детей, и Алек зачастую чувствовал себя зрителем. Однако, он быстро включился в этот процесс, обнаружив, что если относиться к детям с уважением, то они начинают чувствовать ответственность за свои поступки. Лейси и Клей всегда подтверждали правильность их методов.
      – Самое главное, чтобы вы были веселы и здоровы, – говорил им Алек, когда они куда-нибудь отправлялись. Он испытывал удовольствие от того, что доверяет им, в то время как родители их друзей унижали своих детей предупреждениями, угрозами и выговорами.
      Алеку вдруг пришло в голову заглянуть в комнату Лейси. Он встал из-за стола и пошел наверх. Открыв дверь, он с улыбкой покачал головой. Комната напоминала место катастрофы: постель не убрана, повсюду валяется одежда, корзина с грязным бельем в углу переполнена. На столе куча книг, кассет и тетрадей, стены увешаны плакатами с портретами музыкантов упаднического, нездорового вида. На полке, которая шла вдоль трех стен комнаты на уровне его плеча, сидели старинные куклы Лейси, создавая причудливый контраст с порочными молодыми людьми. Всего было тринадцать кукол, аккуратно расставленных по полкам, которые он сделал пять лет назад. Энни дарила ей куклу на каждый день рождения. И сейчас они смотрели на Алека с безмятежными улыбками, навязчиво демонстрируя свои мелкие зубы.
      Она курит, черт побери. Должен ли он поговорить с ней об этом? Что бы сделала Энни на его месте? Скорее всего, она устроила бы открытое обсуждение за обеденным столом без каких-либо обвинений, упований или требований. Алек глубоко вздохнул. Он не был к этому готов.
      Трипод, хромая, зашел в комнату и тяжело привалился к ноге Алека. Алек почесал собаку за ухом, и они вместе уставились на ту бедственную картину, которую представляла собой комната Лейси. Энни не была слишком усердной домохозяйкой, но она мастерски умела распихать вещи по шкафам и полкам, поэтому дом всегда выглядел аккуратно. Конечно, комната Лейси никогда не выглядела таким образом, пока Энни была жива. Но Алек едва ли мог ругать свою дочь за этот беспорядок, поскольку то же самое творилось и в остальных комнатах.
      Он прислонился к дверному косяку и закрыл глаза, чтобы не видеть укоряющие, удивленные лица кукол.
      – Я не могу справиться с этим, Энни, – сказал он и почувствовал, что Трипод поднял к нему морду, уловив отчаяние в голосе хозяина.
      В десять двадцать Алек заехал на стоянку у «Си Терн» и поставил машину между «БМВ» Нолы Диллард и старым фургоном Брайена Касса. Он опять опоздал, но на этот раз у него была куча оправданий. Во-первых, звонок от классной руководительницы Лейси, который, если честно признаться, занял не так много времени, но заставил его провести целый час в раздумьях о своей жизни. Затем позвонила Рэнди, умоляя его вернуться на работу. Когда он ушел, она взяла на себя почти всю работу и поначалу отнеслась к его уходу с пониманием. Чрезмерная мягкость – это качество, за которое он всегда критиковал ее. Она позволяла людям использовать себя, и сейчас он делал именно это.
      Правда, она начала сопротивляться. Она звонила уже третий раз на этой неделе, но он не собирался сдаваться. Он опять ответил ей, что не готов выйти на работу. Он не был уверен, что вообще когда-нибудь будет готов.
      – Вот и он, – сказала Нола Диллард, шагнув ему навстречу, когда он вошел в комнату в дальней части ресторана, где проходило собрание. На ее лице было странное выражение. Она схватила его за руку – воздух между ними заполнился тяжелым цветочным ароматом ее духов – и зашептала ему на ухо:
      – У нас проблемы, дорогой.
      – Мы думали, ты заблудился, Алек, – Уолтер Лискотт встал и выдвинул для Алека стул во главе стола.
      – Извините, я опоздал, – он занял место, предложенное ему Уолтером.
      Комитет по спасению маяка собрался за этим столом в полном составе. Еще двое мужчин кроме него и две женщины – все они уже напились кофе и наелись пончиков. Несомненно, они уже привыкли к его опозданиям. Сондра Картер, вторая женщина в комитете и владелица маленького магазинчика в Даке, высказала предположение, что это была его своеобразная дань Энни, которая ни разу в жизни никуда не пришла вовремя. В комнате появилась официантка и налила Алеку чашку кофе.
      – Пончики берите сами, доктор О'Нейл, – сказала она.
      Алек кивнул и положил свой блокнот на стол. Он посмотрел на Нолу, спрашивая себя, что же она хотела ему сказать.
      – О'кей, – сказал он. – Мы собрались здесь сегодня утром, чтобы обсудить, какие у нас есть идеи по поводу сбора денег в наш фонд.
      Уолтер пригладил свои редкие седые волосы. Он откашлялся и заговорим низким, густым голосом:
      – Мы тут беседовали перед твоим приходом, Алек. Дело в том, что мы не смогли договориться друг с другом кое о чем.
      Алек напрягся. – Что ты имеешь в виду, Уолтер? – спросил он. Впредь он должен приходить вовремя. Не стоит провоцировать восстание.
      – Ну… – Уолтер снова откашлялся и глянул на остальных членов комитета. Очевидно, его выбрали, чтобы он говорил от их имени. – Хотя мы все согласны с целью нашего комитета – собрать деньги в фонд спасения маяка, но, в то же время, мы не можем договориться о том, каким именно образом маяк должен быть спасен. Что касается меня, то я не хочу рыть носом землю, чтобы собрать деньги, а затем провалить все дело, пустив их на попытку передвинуть эту чертову штуку и опрокинув ее по дороге.
      – Я тоже так считаю, – сказала Сондра. – Либо наши деньги пойдут на то, чтобы построить вокруг маяка дамбу, либо они ничего не получат.
      – Подождите, – Алек поднял руку. – Вы все знаете, что не мы должны принимать решение о том, как спасать маяк.
      – Верно, – сказала Нола. Ее светлые волосы были заколоты, как обычно, на ней был серый деловой костюм, на лацкане которого красовался голубой значок «Дорсетт Риэлти». Она ткнула длинным красным ногтем в Уолтера:
      – Парковая служба, точно так же, как и мы, хочет спасти маяк, Уолтер. Они не дадут согласия, если вариант будет недостаточно надежный. Давайте продолжим, друзья, – призвала она. – Мы работаем весьма активно, и деньги уже начали поступать. Теперь, когда дело близко к завершению, вы хотите все бросить.
      – Я просто боюсь, что они сделают неправильный выбор.
      Казалось, Уолтер сейчас расплачется, и Алек понимал его беспокойство. Все присутствующие в комнате любили маяк на Кисс-Ривер и понимали его непрочность. До недавнего времени существовал только один план спасения маяка: построить вокруг него дамбу. Через несколько лет маяк будет полностью окружен морем – он окажется на искусственном острове. Решение привлекательное с эстетической точки зрения. Несколько недель назад парковая служба вдруг передумала и вполне серьезно заговорила о том, чтобы передвинуть маяк: проложить рельсы, поднять его и передвинуть на 600 ярдов от берега. Все это стоило несколько миллионов долларов. Эта идея путала, принять ее было трудно. Алек не только понимал, чего боялся Уолтер, но и разделял его страхи.
      – Нола права, – сказал Алек. – Мы должны верить, что инженеры примут лучшее решение. Мы не можем пересматривать сделанные ими выводы.
      Нола подмигнула ему:
      – Я предлагаю продолжить собрание.
      – Я поддерживаю данное предложение, – сказал Брайен.
      Послышалось ворчание, но никто не покинул собрание, и Алек целый час вел их через джунгли различных идей: благотворительный аукцион, информационная брошюра – чтобы привлечь интерес, побольше публичных обсуждений и диспутов.
      Только приехав домой, он позволил своим страхам вырваться наружу. Инженеры были всего лишь людьми и тоже могли ошибаться. Что, если они разрушат маяк, пытаясь спасти его?
      Он сидел за столом у себя в кабинете, когда Лейси вернулась из школы. Он заметил ее в окно. Она стояла на тротуаре, разговаривая со своей ближайшей подругой Джессикой Диллард, дочерью Нолы. Джессика улыбалась, но в ее улыбке было что-то нехорошее, какое-то мерзкое превосходство, удивившее его и заставившее сердце болезненно сжаться от беспокойства за дочь. Джессика стояла, уперев одну руку в бедро. Ее прямые светлые волосы лежали на плечах, а пальцы грациозно сжимали сигарету. Она была очень похожа на свою мать.
      Алекс приблизился к открытому окну.
      – Ты должна попробовать, Лейси, – говорила Джессика. – Этот год был для тебя таким тяжелым. Ты забыла, что такое веселье.
      Лейси что-то ответила – он не расслышал, что именно, – и направилась к дому. «Попробовать что?» – спрашивал он себя. Алкоголь? Марихуану? Секс? Его передернуло, он повернулся лицом к двери – стул под ним заскрипел:
      – Лейси?
      Она шагнула в кабинет, сложив руки на груди.
      – У тебя все в порядке с Джессикой?
      – Да, – Лейси отгородилась от него стеной рыжих волос, которым она позволила обрушиться вниз и прикрыть ее левый глаз.
      Он не станет на нее давить. Не сейчас.
      – Я записал тебя в летнюю школу. На биологию и алгебру.
      – Только неудачники ходят в летнюю школу.
      – Боюсь, что у тебя небогатый выбор.
      Она посмотрела на него правым, неприкрытым глазом:
      – Ты собираешься поучать меня?
      – Поучать тебя? Конечно нет, – он никогда не поучал своих детей. – Но ты должна пообещать мне, что в случае, если у тебя снова будут сложности в школе, ты мне об этом скажешь.
      – О'кей, – она откинула волосы за спину и повернулась, чтобы выйти из комнаты. В дверях она заколебалась и снова посмотрела на него:
      – Извини, пап. Я была просто не в состоянии учиться в этом году.
      – Я понимаю, о чем ты, Лейси. Я тоже был не в состоянии работать.

ГЛАВА 6

      Пол еще лежал в постели, когда услышал по радио интервью. Речь шла о маяке на Кисс-Ривер. Сначала он решил, что это во сне, но постепенно до него стал доходить смысл слов, и в голове начало проясняться. Он открыл глаза навстречу золотисто-голубому свету, струившемуся через витраж в окне спальни. Он лежал неподвижно и слушал.
      Женщину звали Нола Диллард, и она говорила о комитете спасения маяка:
      – Мы потеряем маяк на Кисс-Ривер через три года, если эрозия будет развиваться с прежней скоростью.
      Пол повернулся на бок и увеличил громкость, а тем временем Нола Диллард продолжала говорить о катастрофе, угрожавшей самому высокому маяку в стране. Когда она закончила, Пол достал из тумбочки телефонную книгу и позвонил на радио.
      – Как я могу связаться с женщиной, которая только что давала интервью по поводу маяка? – спросил он, опершись на спинку кровати.
      – Она еще здесь, – ответил ему мужской голос на другом конце провода, – подождите.
      Последовала тридцатисекундная пауза. В трубке были слышны голоса, смех.
      – Нола Диллард у телефона, – произнес женский голос.
      – Да, мисс Диллард. Меня зовут Пол Маселли. Я только что слышал беседу с вами о маяке на Кисс-Ривер. Я бы хотел помочь.
      – Прекрасно! – воскликнула она. – Сейчас мы более всего нуждаемся в деньгах, мистер?..
      – Маселли. Боюсь, что в финансовом отношении я не могу быть вам слишком полезен, но у меня есть энергия и немного свободного времени. Я был бы счастлив помочь каким-либо другим образом. Я не знал, что маяк в опасности.
      Повисла пауза. Очевидно, он сказал что-то невпопад, что-то неправильное.
      Когда она снова заговорила, в ее голосе послышался едва ощутимый холодок.
      – Вы недавно приехали в Аутер-Бенкс, мистер Маселли?
      Так вот в чем дело. Он чужак. У него мелькнула мысль рассказать ей о том, что он жил здесь много лет назад целое лето, после того, как получил степень магистра, но сдержался. Он никому не рассказывал о тех нескольких месяцах, проведенных в Аутер-Бенкс, даже Оливии.
      – Да, – сказал он, – я здесь недавно, но я работаю в «Бич газетт» и, конечно же, могу быть чем-то полезен.
      Нола Дилард вздохнула:
      – Ну, ладно, вот что я вам скажу, дорогой. В четверг вечером у нас собрание комитета в ресторане «Си Терн». Вы знаете, где это?
      – Да.
      О да. Два интервью у Энни он брал именно в этом ресторане. После ее смерти он избегал его.
      – Давайте встретимся перед входом в семь сорок пять. Я сначала поговорю с комитетом и несколько подготовлю почву, ладно?
      Он поблагодарил ее и повесил трубку. По крайней мере она не спросила, какой интерес для него представляет маяк.
      Тогда бы он сказал, что фанатично увлечен историей и не может смириться с утратой подобной реликвии. В общем-то, это было правдой.
      Нола Диллард была эффектной женщиной. Ей было, пожалуй, сорок с небольшим. Светлые волосы, зачесанные наверх, огромные серые глаза и кожа немного суховатая от солнечных ванн, которые она, вероятно, принимала круглый год.
      Она протянула ему руку.
      – Все удалось устроить, мистер… Пол, так, кажется? Меня зовут Нола. Пойдемте.
      Он прошел следом за ней через знакомый зал ресторана с его массивными деревянными столами и морской тематикой в оформлении в небольшую комнату в дальней части. Члены комитета, сидевшие за длинным столом, повернули к нему головы, когда он вошел. Среди них было трое мужчин и одна женщина, не считая Нолы. Он бросил взгляд на их лица и вздрогнул, увидев во главе стола Алека О'Нейла. Он сразу же узнал его, хотя видел до того лишь мельком. Кроме того, он узнал его по черно-белым фотографиям в ее студии, на которых Пола поразило мрачное, неулыбчивое выражение лица и угроза в светлых глазах.
      Такой же взгляд был у него и теперь, когда Нола подвела Пола к столу. Пол быстро глянул в сторону выхода. Должен ли он уйти, выставив себя полным идиотом? Рука Нолы мягко подтолкнула его под локоть, когда Алек поднялся со стула.
      – Пол, это Алек О'Нейл, наш уважаемый председатель. Алек, это Пол Маселли.
      Алек О'Нейл поднял свои темные брови при виде Пола. Пол пожал его руку, пробормотав приветствие и почувствовав вдруг, что язык шевелится с трудом. Он кивнул также остальным присутствующим и занял место рядом с Нолой. Официантка зашла в комнату и спросила, что он будет пить. Он подумал было о чем-нибудь крепком и обжигающем, но, быстро окинув комнату взглядом, понял, что алкогольные напитки здесь не в ходу. Сам Алек пил что-то, похожее на лимонад.
      Пол заказал холодный чай. Он откинулся на спинку стула, расстегнув ворот рубашки.
      Алек смотрел на него своим пронизывающим взглядом, и Пол чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение. Может быть, он узнал его? Вероятно, он вспомнил, что Пол написал статью об Энни в «Сискейп».
      – Нола сказала, что вы журналист, – произнес Алек.
      – Да, я работаю в «Газетт», но иногда пишу и для других изданий. Если вы считаете, что я могу быть чем-то полезен, я к вашим услугам, – он нервно засмеялся, его щеки покраснели.
      Алек сделал глоток лимонада.
      – Ну что ж, я считаю, вы могли бы нам помочь. Нам нужно просветить общество. Я провожу публичные обсуждения здесь у нас и по всему штату, но мы бы хотели, чтобы о нас узнали на национальном уровне. Маяк на Кисс-Ривер – национальный памятник, поэтому поддержка усилий, направленных на его сохранение, должна быть не только делом местных жителей. Мы обсуждаем идею создания брошюры, которую можно было бы распространить широко. В нее должны войти материалы, касающиеся истории маяка, – Алек откинулся на спинку стула. – Как вы думаете, вы могли бы нам в этом помочь?
      – Конечно. – Пол уже некоторое время смотрел на руки Алека. Пальцы у него были длинные, тонкие и загорелые. Пол представлял себе, как он касался Энни, прижимая ее к себе в постели. Руки, прикосновения которых она любила. Алек все еще носил обручальное кольцо. С этого расстояния оно выглядело, как простая золотая полоска, но Пол знал, что на нем был такой же золотой мозаичный узор, какой украшал кольцо Энни. Что Алек сделал с ее кольцом? Ее кремировали. А что они сделали…
      – Так что, бумагу и печать в типографии мы обеспечим, – говорил Алек, и Пол быстро перевел взгляд на лицо Алека, на его светло-голубые глаза, от которых никуда нельзя было спрятаться. – Нам нужна подборка фактов и описание настоящего положения дел.
      – Существует какой-нибудь исторический архив, которым я мог бы воспользоваться? – спросил Пол, и вдруг ему пришла в голову мысль, смутившая его. Что если старая смотрительница маяка, Мери Пур, была все еще жива? Этого не может быть, заверил он самого себя. Она уже была старухой, когда он видел ее последний раз, а это было много лет назад.
      – Есть один частный архив, – сказал Алек. – Я узнаю, можно ли вам получить разрешение поработать с ним. А пока, как насчет того, чтобы просто осветить в «Газетт» наши усилия?
      – Прекрасно, – сказал Пол и расслабился, поскольку Алек перешел к следующей теме – благотворительному аукциону, и внимание собравшихся тоже переключилось на него. Он уйдет, когда собрание кончится.

ГЛАВА 7

      Это был девяностый день рождения Мери Пур, и она чувствовала себя вполне довольной. Она сидела на крыльце голубого двухэтажного здания, который был ее домом последние два года, и наблюдала, как лучи утреннего солнца окрашивают корабли, стоящие у берега, сначала в пурпурный, а затем в розовый и желтый цвета. Она успела привыкнуть к этому виду, к спокойному ритмическому движению кресла-качалки, привыкла делить это крыльцо с другими людьми своего возраста. Конечно, она надеялась прожить на Кисс-Ривер всю свою жизнь, но считала, что она и так счастливее многих других, поскольку провела шестьдесят пять лет под лучом маяка.
      Она продолжала рассказывать о маяке всем, кто ее слушал, снова и снова вспоминала истории о штормах, о кораблекрушениях, о море. Она знала, что, погружаясь в прошлое, уподобляется большинству стариков, но это ее совершенно не беспокоило. Она сознательно разрешала себе эту болтовню, эту привилегию, которую давал преклонный возраст.
      Доктор, осматривавший ее сегодня, был изумлен остротой ее зрения, превосходным слухом и силой, несмотря на мучившую ее боль в бедре. Мери, рисуясь, говорила с ним о политике.
      – Вы гораздо наблюдательнее меня, миссис Пур, – заметил доктор, и Мери не сомневалась, что это не было простым комплиментом.
      – Так если я в такой хорошей форме, почему мне нельзя выкурить сигарету? – спросила она его, но он только рассмеялся и убрал свой стетоскоп в сумку.
      Мери редко показывала другим, в какой хорошей форме она находилась. Ей хотелось наслаждаться некоторыми радостями преклонного возраста. Ей было приятно, когда о ней заботились, баловали ее. Она даже позволила Сэнди, девушке, обслуживающей ее, подстричь свои короткие белоснежные волосы, хотя прекрасно могла бы справиться с этим сама, если бы возникла такая необходимость.
      Она старалась быть в курсе событий. Смотрела новости, телевизор оставался для нее любимым развлечением. На Кисс-Ривер у нее тоже был телевизор, но все, что он приносил в ее дом – это помехи и разорванные серые линии. За газетами она тоже следила. Как раз сейчас у нее на коленях покоилась «Бич газетт». И когда наконец корабли у берега поблекли и солнце взошло, она взяла газету и начала читать. Больше всего она любила кроссворд, но всегда оставляла его напоследок, когда все остальные уже прочитано и ей нужно было занять себя чем-то в ожидании, пока встанут Труди или Джейн и присоединятся к ней на крыльце.
      Прочитав первую страницу, она раскрыла газету и, отгибая лист, увидела фотографию: высокий сверкающий маяк из белого камня на фоне темного неба. У нее вдруг на миг защемило в груди, но затем боль отступила. В углу фотографии можно было разглядеть северное крыло ее старого дома – дома, который принадлежал семье ее мужа, Калеба, и которым теперь владела парковая служба. Заголовок гласил: «Эрозия угрожает маяку на Кисс-Ривер». Внизу была подпись: Пол Маселли. Она прищурила глаза. Пол Маселли? Они позволяют кому угодно писать о Кисс-Ривер. Она стала читать статью. Был создан комитет по спасению маяка. Алек О'Нейл был его председателем. Прочитав это, Мери улыбнулась. Ну что ж, он, пожалуй, подходит.
      Она снова положила газету на колени и стала думать об Алеке О'Нейле. Она слишком поздно узнала о смерти Энни и не присутствовала на ее похоронах. Мери плакала. Она не могла вспомнить, когда плакала последний раз. Но Энни… Родная душа. Она была для нее дочерью. Собственная дочь Мери, Элизабет, никогда не слушала ее с таким интересом. А Энни можно было рассказывать все, что угодно, и Энни рассказывала ей все, разве не так?
      – Мери, – сказала ей Энни однажды вечером, когда огонь в камине догорел, и они потягивали бренди и кофе, – ты знаешь меня лучше всех на свете.
      Мери любила ее пламенной любовью, такой любовью, которая порождает готовность отдать за человека собственную жизнь. Она подумала об этом, когда Энни умерла. Почему Мери не могла умереть вместо нее? Она прожила уже достаточно, тогда как Энни только начинала жить по-настоящему. Во всех отношениях. Мери любила безрассудно, и желая сделать Энни счастливой, она совершенно не задумывалась о возможных последствиях всего того, что она для нее делала, и ей не приходило в голову, что этого, может быть, не стоило делать вовсе.
      В течение какого-то времени после смерти Энни, Мери не могла представить себе, как будет жить без ее визитов. Она видела Энни реже с тех пор, как переехала сюда, в дом престарелых, но все же ее молодая подруга продолжала навещать ее один или два раза в неделю, чаще с подарками, чем без. Мери ни в чем не нуждалась, но это была Энни, и Мери никогда не говорила ей, чтобы она не беспокоилась. Посещения Энни теперь были короче. Вокруг всегда были люди, и Энни следила за своими словами.
      Последний визит Энни не давал Мери покоя, не выходил у нее из головы. Она говорила себе, что Энни уже нет, какое это теперь имеет значение? Но Энни была такой подавленной в тот вечер, когда они сидели в гостиной, окруженные другими обитателями дома. Ее милая улыбка исчезла, и она пыталась сдержать слезы.
      В конце концов Мери увела ее в свою спальню, чтобы та поплакала и рассказала, что она натворила. Мери отпустила ей ее грехи, как священник на исповеди. Она и на самом деле потом думала, что Энни умерла прощенной.
      Мери послала открытку Алеку и ее детям. Сэнди специально возила ее покупать открытку, и Мери заставила девушку объехать четыре или пять магазинов, прежде чем нашла ту, которая требовалась – с белым маяком. Она не спала целую ночь, размышляя, что написать. Она придумывала у себя в голове длинные сочинения о том, какой необыкновенной была Энни, как сильно она будет скучать без нее, но под конец написала что-то очень простое, что мог бы написать любой, и отослала открытку.
      Алек О'Нейл. Она никогда не могла заглянуть этому мужчине в глаза.