– Нет, – сказала она. – Я, наверное, отправлюсь путешествовать вдоль побережья. Отсюда – до Флориды.
– Что ты имеешь в виду: «Отсюда до Флориды?» С кем ты поедешь?
– Одна.
– Разве можно путешествовать одной? Что если у тебя сломается машина?
– Я поеду на попутках. Пол встал.
– Ты уже все спланировала? Ты думаешь об этом уже давно, а мне не сказала ни слова.
– Извини.
– Энни, я не могу все лето быть в разлуке с тобой.
– Может быть, это будет не так долго. Может быть, уже в первую неделю мне все станет ясно. И потом, я буду писать тебе каждый день.
Он поехал в Нью-Хоуп один. Играл в летнем театре, но неудачно. Это была первая роль в его жизни, которую он сыграл по-настоящему плохо. Поначалу Энни каждый день слала ему открытки из прибрежных городов: из штата Нью-Йорк, потом Нью-Джерси, Делавэр, Мэриленд. Она писала о море, пляжах, гротах, полностью исписывая небольшое пространство открыток, так что строчки наползали друг на друга и прочесть их можно было с трудом. Она писала, что встречает много интересных людей, и это тревожило его. Сколько среди этих людей было мужчин? Тем не менее, она подписывала открытки: «Я люблю тебя», – и он старался расслабиться, успокаивая себя тем, что она вернется отдохнувшей и свободной от влияния своего отца. Несколько раз в неделю по почте приходили коробочки, завернутые в коричневую бумагу, в которых он находил морских звезд, коньков, ракушки. Энни и ее подарки!
Но вдруг поток подарков и открыток прекратился. Он не находил себе места от беспокойства. Через пять дней, не получая ни единой строчки от нее, он позвонил ее родителям.
– Она решила остановиться на некоторое время в Северной Каролине, – ответила ее мать.
– Но… она писала мне почти каждый день, а потом перестала… и я просто думал… – Он поморщился, представляя себе торжествующую улыбку матери Энни на другом конце провода. – А где именно в Северной Каролине? – спросил он.
– Где-то на побережье. По-моему, это место называется Аутер-Бенкс.
Еще две недели прошли без единой строчки от Энни. Он был в ужасном состоянии. Когда он вставал утром с постели, его тело по-настоящему болело. Он не мог себе представить, что она его вот так оставит, полностью прервет с ним отношения. Он снова и снова перечитывал ее последнюю открытку, и «я люблю тебя» в конце казалось таким же искренним, как и в первой. Может быть, ее мать врала? Может быть, Энни в Бостоне? Может быть, она пишет ему каждый день, а ее мать перехватывает письма?
Потом Китти Хок принесла записку.
«Дорогой Пол.
Я тысячу раз мысленно писала это письмо, и оно никак у меня не получалось, но я не могу больше откладывать. Здесь я встретила одного человека. Его зовут Алек, и я полюбила его. Я не предполагала, что такое может случиться, пожалуйста, поверь мне. Уезжая из Бостонского колледжа, я думала только о тебе, но при этом осознавала, что наши отношения уже не те, что были раньше. Я все еще люблю тебя и думаю, что всегда буду любить. Именно ты научил меня, что получать – такая же неотъемлемая часть любви, как отдавать. О Боже, Пол, ты последний человек на свете, которому я хотела бы причинить боль. Сомневаюсь, что осенью я вернусь в Бостонский колледж. А также и в том, что мы когда-нибудь увидим друг друга снова. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня.
Энни»
Он было собрался поехать в Северную Каролину, найти ее и принудить вернуться, но понял, что не хочет получить ее на таких условиях. Его начало преследовать навязчивое желание что-нибудь с собой сделать. Каждый раз, когда он вечером ехал на машине, ему хотелось пересечь белую линию и выехать на встречную полосу, а иногда он часами сидел на кухне, пристально глядя на нож для разделки мяса и воображая, как рассекает им себе вены.
Он бросил театр и на весь остаток лета вернулся домой, где сестры кудахтали над ним, а родители пытались заставить есть. Они ухаживали за ним, как за больным, как за наркоманом, которого Лишили привычной отравы, каковым он, собственно говоря, и был. И все же он не мог слышать, как его сестры называли Энни двуличной сучкой.
В Бостонской колледж Пол вернулся ходячим трупом. Он попробовался на роль в пьесе, которую ставили студенты младших курсов, но Гарри Сондерс сказал, что это безжизненно, и взял кого-то другого на роль, которую, как было известно Полу, Гарри предназначал ему. Он вообще потерял интерес к игре в театре и перешел на отделение журналистики. В ноябре одна из подруг Энни сказала ему, что та вышла замуж за Алека О'Нейла в Северной Каролине. Пол предположил, что ирландец в глазах ее родителей предпочтительнее итальянца.
И в ее глазах тоже.
ГЛАВА 19
Алек звонил Оливии по вечерам. В первый раз у него был предлог. Он вспомнил ее рассказ о том, как после публикации «Крушения „Восточного ветра“ она участвовала в презентации книги. Он представил себе ее выступающей по телевизору: спокойной, привлекательной и убедительной. Но в его воображении она говорила о маяке.
– Вы когда-нибудь думали о публичном выступлении? – спросил он, когда звонил первый раз. Детей не было, и он сидел в гостиной один, наблюдая, как солнце тает в заливе. – Мы получили много приглашений, а когда брошюра будет готова, мы будем ими завалены. Для меня одного это слишком большая работа.
– Но я ничего не знаю о маяке, – сказала она.
– Я расскажу все, что вам нужно знать.
Она нерешительно замолчала, и он подумал, не просит ли слишком многого?
– Алек, почему маяк так важен для вас?
Алек взглянул в другой конец комнаты, на боковую стену, где было десять маленьких овальных окошек с витражами. Их узор был едва различим в тусклом вечернем свете.
– Там я встретил Энни, – сказал он. – Я работал в доме смотрителей летом после окончания колледжа, а Энни путешествовала по побережью, и однажды вечером мы оказались у маяка как раз в одно и то же время. Видимо, он стал для меня своеобразным символом.
– Ну, хорошо, Алек, я согласна. Если только это не совпадает с моими дежурствами в отделении скорой помощи.
– Замечательно. – Он пробежался пальцами по подлокотнику кресла. – Между прочим, вчера я столкнулся с Полом в продовольственном магазине.
– Да? – Ее голос звучал встревоженно. – Что вы ему сказали?
– О, я просто задал ему несколько вопросов о его воображаемой жизни.
Она некоторое время помолчала.
– Надеюсь, вы шутите.
– Конечно, шучу. – Он нахмурился. – Похоже, вам вовсе не хочется шутить на эту тему, верно?
– Да.
– Не беспокойтесь, – сказал он. – Мы просто говорили о маяке.
Когда Алек позвонил Оливии на другой вечер, он уже не стал выдумывать предлог. И в следующий вечер тоже. На четвертый вечер он вернулся домой поздно после того, как отвез Клея в Дюкский университет на пятидневный ознакомительный курс. Было уже десять тридцать – слишком поздно, чтобы звонить ей, и когда он лег в постель, у него было такое чувство, как будто ему чего-то не хватает. Пустая постель вызвала ощущение подавленности, чего не было уже несколько недель. Он снял трубку и набрал номер Оливии. Он знал его наизусть.
Когда она ответила, ее голос звучал сонно.
– Я разбудил вас, – сказал он.
– Нет. Вернее да, но все в порядке.
Повисло молчание, он вдруг подумал, что они оба разговаривают лежа в постелях, и у него появилось какое-то странное ощущение. Он представил ее себе: шелковистые прямые волосы, белая кожа, зеленые глаза.
– Я сегодня отвез Клея в Дюкский университет на ознакомление, – сказал он. – Очень непривычно, что его нет в доме.
– Может быть, это как раз удачно для вас с Лейси, вы можете вместе что-нибудь придумать.
– Ха. Очень слабая надежда. – При мысли о четырех днях без Клея, который разряжал напряженность между ним и дочерью, Алек почувствовал страх.
Три вечера Оливия уговаривала его по телефону. В среду утром, перед завтраком, Алек зашел к Лейси в комнату. Она уже собралась в школу. На ней были желтые шорты – слишком короткие – и футболка из магазина спортивных товаров, в котором подрабатывал Клей. Она разыскивала в стенном шкафу вторую сандалию.
Он присел на краешек ее кровати.
– Давай организуем сегодня что-нибудь, Лейси, – сказал он, – только ты и я.
Она посмотрела на него.
– Зачем это?
– Как было раньше, помнишь? Раньше мы проводили много времени вместе.
– Я собираюсь сегодня гулять с Джессикой.
– Ты видишь Джессику каждый вечер. Ну же, давай, удели своему старому отцу немного времени.
Она прислонилась к стене рядом со шкафом, держа в руке сандалию.
– И что мы будем делать? Он пожал плечами.
– Что захочешь. Раньше ты любила игру в шары. Она закатила глаза.
– Можем сходить в кино.
– Я уже видела все фильмы, которые показывают здесь поблизости. Они мало чем отличаются друг от друга.
– Может быть, вечерняя рыбалка? – предложил он. – Прежде тебе это нравилось.
– Да. Когда мне было восемь лет. Он вздохнул.
– Помоги мне, Лейси. Чем бы мы могли заняться сегодня?
– О, я знаю. – Она оживилась, и Алек подался вперед. – Я могла бы, например, пойти с Джессикой, а ты – остаться дома со своими фотографиями маяка.
Изучающе, с обидой он посмотрел на нее, и она со вздохом опустила сандалию на пол.
– Извини, – сказала она, сдаваясь. – Мы можем устроить все, что ты захочешь.
Он встал.
– Тогда рыбалка. Я все приготовлю.
В машине по дороге в бухту она не снимала наушники. Она сидела, откинувшись на переднем сиденье «бронко», а ее ноги отбивали ритм музыки, которую Алек не слышал.
Когда они добрались до бухты, Лейси вылезла из машины, пристегивая радиоприемник к поясу шорт. Она пошла вперед, не дожидаясь Алека, и его идея провести тихий вечер в компании собственной дочери рассыпалась в прах.
– Лейси!
Она не остановилась. Игнорировала она его оклик или действительно не слышала из-за наушников – он не знал. Это не имело значения. Тем или иным способом, но она отгораживалась от него.
Он догнал ее и остановил, схватив за руку.
– Пожалуйста, не бери радиоприемник на катер, – сказал он. – Оставь его в машине, Лейси, пожалуйста.
Она что-то пробомортала себе под нос, но все же вернулась вместе с ним к машине и оставила радиоприемник на переднем сиденье.
Она была единственной женщиной на катере. Там была еще дюжина мужчин от двадцати лет и старше, и когда она ступила на борт, они все принялись открыто глазеть на нее, заставив Алека взглянуть на свою дочь более объективно. Ее одежда вдруг показалась ему вызывающей. Шорты были безумно короткими, ноги – длинными и изящными, с великолепным загаром, делавшим ее кожу золотистой. Она сменила свою футболку на безрукавку, представлявшую собой лоскут белой материи, оставлявший открытыми шею, плечи и полоску живота над шортами. Через тонкую ткань просвечивали соски ее маленьких грудей. Она несла в руке голубую ветровку, в которую ему хотелось завернуть ее.
Один из молодых парней причмокнул губами и улыбнулся ей, когда она перепрыгнула с пирса на катер.
– Я ее отец, – сказал Алек развязному молодому человеку. – Поосторожней.
– Папа, – сказала Лейси, – вот видишь, почему я не хочу никуда ходить с тобой? Ты не умеешь себя вести.
Он нашел места у борта, рядом с каютой и в отдалении от других рыбаков, которые время от времени, поворачивались за пивом или свежей наживкой, пристально смотрели в сторону Лейси. Интересно, так происходит каждый раз, когда она выходит на улицу? Если парни такие нахальные здесь, когда она с отцом, что было бы, если бы она была одна?
Лейси так легко и небрежно насадила на свой крючок кусочек скумбрии, как будто делала это каждый день.
– У тебя это всегда получалось лучше, чем у Клея, – сказал Алек. – Он вечно передергивался, притрагиваясь к наживке.
– Иногда Клей ведет себя как слизняк. – Она села и откинулась на спинку сиденья.
Алек устроился рядом с ней. Линия берега растворялась вдали. Он вдохнул запах соли и морских водорослей.
– Помнишь ту, которая убежала, Лейс?
– Что?
– Ту макрель, которую ты поймала, а она спрыгнула с палубы.
Они почти улыбнулась, отвернув лицо в сторону от него, чтобы он этого не увидел.
– Это было очень давно, – сказала она.
– Она была огромная. Я помог тебе выбрать леску, и ты была в жутком восторге. Но когда мы сняли эту чертову штуку с крючка, она удрала обратно.
– Никто мне не поверил, – сказала она тихо, но с явным негодованием. – А ты сказал, что заснял все это, и…
– …пленка намокла, и ничего не получилось. Она засмеялась, но быстро оборвала себя.
– Ну, думаю, что мама так никогда в это и не поверила.
– Да, пожалуй, так и есть. Ей только нравилось подшучивать над тобой по этому поводу.
Несколько минут они молчали.
– Ненавижу макрель, – сказала она. – На самом деле, я вообще ненавижу рыбу.
Быстро темнело, и вместе с темнотой пришел порывистый ветер. На море появилось легкое волнение, и катер подпрыгивал и раскачивался больше, чем хотелось бы Алеку. Они с Лейси надели ветровки.
Лейси вдруг встала.
– Я что-то поймала, папа.
Ее удочка изогнулась, катушка спининга защелкала, и рыба потащила наживку в море.
– Только придерживай, Лейси. Пусть идет. Вот так. Она вцепилась в удочку, высунув кончик языка, что свидетельствовало о предельной сосредоточенности.
– Она остановилась! – крикнула она.
– Порядок! Плавно сматывай леску, выбирай слабину. Тебе помочь?
– Не-а.
Один из молодых людей подошел и встал рядом с ней.
– Ай да девчонка! – сказал он, глядя как она крутит рукоять катушки. – Возможно, она сбежит от тебя еще раз или два. Просто…
Она взвизгнула, когда рыба снова потянула леску, но на этот раз она быстро устала от борьбы, и Лейси, смеясь, опять стала сматывать леску.
Еще один мужчина подошел посмотреть, как раз в тот момент, когда рыба уже была у самой поверхности воды.
– Это макрель, – сказал он, – и настоящая красавица, почти такая же, как рыбак.
Лейси, сражаясь с удочкой, умудрилась как-то ухмыльнуться.
– Рыбачка, – поправил его первый молодой человек.
– Ты прав, – сказал его друг. – Абсолютно прав. Лейси покраснела. Алек подумал, что она выглядит весьма сексуально.
Первый рыбак перегнулся через борт с сачком, а Лейси вытащила голубую рыбину из воды.
– Восемь фунтов в ней будет. – Он легко подхватил рыбу сачком и опустил ее на палубу.
– Не давай ей ускользнуть обратно! – пронзительно закричала Лейси и опустилась рядом с Алеком, придерживая рыбу ветошью, пока он извлекал из ее губы крючок. Один из молодых людей приподнял крышку бачка, и Алек бросил рыбу туда. Затем, кинув на Лейси последний взгляд, рыбаки вернулись к своим удочкам в море.
Алек и Лейси снова насадили наживку на крючки и сели на свои места. Лейси улыбалась.
– Это была хорошая работа, Лейси, – сказал он.
– Однако нам ведь не обязательно ее есть, правда? – спросила она.
– Нет, конечно. Пусть ее получит Нола. Она любит макрель.
– Нолэ, – поправила она, и он засмеялся.
Энни со своим бостонским акцентом так и не смогла освоить эти открытые «а».
– Позвольте представить вам: это моя подруга Нолэ и ее дочь Джессикэ, – произнесла Лейси, подражая хрипловатому голосу своей матери.
– В конце концов это не так уж страшно, – сказал Алек.
– Я рада уже тому, что она не назвала меня Мелиссой или как-нибудь в этом роде.
Алек улыбнулся.
– Она хотела назвать тебя Эммой, но я был против. Я сказал, что соглашусь, если она в течение недели будет произносить это имя правильно, не превращая его в Эммэ. Но, конечно, она этого сделать не сумела.
– Эмма! Боже, папа, спасибо, что ты спас меня. Молодой человек, который назвал ее настоящей красавицей, прошел мимо, и Лейси повернулась, чтобы улыбнуться ему.
– Мне нужно сказать им, что тебе только четырнадцать, – проговорил Алек.
Лейси пожала плечами.
– Но маме было только пятнадцать, когда она первый раз, когда она… Ну, ты знаешь.
– Откуда ты это узнала?
– Она сама мне сказала.
– Она? «Спасибо тебе, Энни», – подумал он про себя.
– Я имею в виду, она сказала, что плохо заниматься этим слишком рано, но у нее все обошлось.
– Ей повезло, что она не забеременела. А сейчас появились такие болезни, о которых тогда никто и не думал.
– Я все это знаю, папа.
Он не видел лица Лейси, но представлял себе, как она закатила глаза, и прежде чем заговорить снова, подождал секунду или две.
– И это означает, что ты собираешься заняться сексом в будущем году, когда тебе будет пятнадцать?
– Боже, папа, вообще-то говоря, это совершенно не твое дело.
Он не стал объяснять ей, что это, конечно же, его дело. Хорошо уже то, что она вообще разговаривала с ним. Возможно, ему следовало бы поговорить с ней о противозачатных средствах. Но если он поднимет этот вопрос, не послужит ли это для нее толчком?
– Джессика уже это начала, – вдруг сказала Лейси, не отрывая глаз от воды.
– Что?
– Боже, я не должна была этого говорить. Ты ведь не расскажешь Ноле, правда? – В ее голосе слышалась мольба. – Пожалуйста, не делай этого! Джессика убьет меня.
– Конечно, я не скажу.
Сможет ли он сдержать свое обещание? Он должен постараться. Алек попробовал представить себе маленькую соблазнительную Джессику Диллард с кем-то в постели и не смог.
– И она… осторожна? – спросил он.
– Думаю, что да. – Похоже, Лейси была раздражена этим вопросом, и он решил не продолжать.
Они поймали вторую и третью макрель, прежде чем качка усилилась, положив конец всякому удовольствию от рыбалки, и Алек почувствовал облегчение, когда капитан развернул катер и направился к берегу. Большинство других рыбаков смотали свои лески и сидели просто так, а некоторые переместились в каюту, прячась от ветра, который разошелся не на шутку.
– Если нехорошо себя чувствуешь, нужно смотреть на горизонт, да? – спросила Лейси.
– Тебе нехорошо, Лейс? – Его самого тоже мутило.
Она укуталась поплотнее в свою ветровку и покачала головой. Начинался дождь. Он смотрел на капли в ее волосах, которые сверкали в свете, падавшем из каюты.
Лейси вдруг застонала и встала, схватившись за борт. Ее стало тошнить, и Алек встал рядом с ней, отводя густые волосы от ее лица. Он вспомнил, как делал то же самое для Энни, когда она носила Лейси. Тяжелейшая беременность, хотя Энни всегда говорила Лейси, что это были восхитительные девять месяцев, как будто пыталась обмануть собственную память.
Алек достал из кармана джинсов носовой платок.
– Давай пересядем в другое место, – предложил он.
Они сели на палубе, прислонившись к стенке каюты, хоть как-то укрывшись от ветра и дождя. Лейси выбивала зубами мелкую дробь, и он обнял ее, довольный, что она не протестует.
Где-то с другой стороны каюты стало плохо одному из рыбаков. При звуке его рвоты, Лейси всхлипнула и прижалась к Алеку.
– Папочка, – сказала она, – мне так плохо!
– Я знаю дорогая. – Он смотрел на горизонт. Сквозь туман можно было разглядеть вереницу огней вдоль берега и ни севере пульсирующий свет кисс-риверского маяка. – Смотри, Лейс, – сказал он. – Мы почти дома.
Она подняла голову, но снова со стоном уронила ее Алеку на плечо, и он крепче обнял ее. Он замерз и промок, к тому же ее могло вырвать прямо на его куртку, и тем не менее он давно не чувствовал себя настолько удовлетворенным.
Когда они наконец добрались до бухты, Лейси, пошатываясь, направилась к машине, а Алек нес за ней бачок с рыбой. Он поставил его в багажник «бронко», забрался на свое место и взглянул на дочь.
– Все еще зеленая, – сказал он. – Как ты себя чувствуешь?
– М-м-м. – Она прислонилась головой к боковому стеклу и закрыла глаза.
Пока они ехали домой, Лейси молчала. Она даже не надела наушники, и радиоприемник беззвучно покоился у нее на коленях.
Дома Алек поставил бачок с рыбой на кухонный стол и внимательно посмотрел на Лейси, которая снимала мокрую ветровку. Ее лицо было совершенно белым, кожа вокруг глаз – припухшей.
– Похоже, идея была не самой удачной, – сказал он.
Она бросила смятую куртку на один из стульев и открыла бачок.
– Ну, – сказала она, вытаскивая самую маленькую макрель, – Нолэ так будет счастлива.
Алек улыбнулся.
– Я побеспокоюсь о рыбе, Энни. А ты займись… Лейси развернулась лицом к нему.
– Я не Энни!
Она швырнула в него рыбой, и та, прежде чем с глухим стуком упасть на пол, задела его по щеке.
– Извини, Лейс, – сказал он.
– Меня тошнит от тебя! – Она развернулась на каблуках и гордо вышла из комнаты. Ее рыжие волосы вспыхнули в свете кухонного светильника.
Когда Алек проснулся, она уже ушла, и в доме витало ощущение пустоты. Он отнес рыбу к Ноле. Ее не было, но дом был не заперт, и он положил рыбу в холодильник и оставил записку на кухонном столе. «Макрель в холодильнике», – написал он и представил себе еще одну строчку: «Между прочим, твоя дочь занимается сексом». Как бы он себя чувствовал, если бы Нола знала что-нибудь подобное о Лейси и не сказала ему?
Когда днем Лейси вернулась домой, он как раз подбирал для Оливии информацию о маяке. Он услышал звук открываемой двери и ее шаги на лестнице, ведущей к ней в комнату. Весь день он репетировал, как скажет ей то, что ему подсказала Оливия во время их телефонного разговора накануне вечером: «Я очень доволен нашей вчерашней поездкой, – скажет он ей. – Пожалуйста, не надо разрушать все из-за одной моей ошибки».
Дверь в комнату Лейси была открыта, и сначала он подумал, что там кто-то чужой. Молодая девушка с черными, как смоль, волосами рылась в верхнем ящике туалетного столика Лейси.
– Лейси?
Она повернулась лицом к нему, и он открыл рот от изумления. Она покрасила волосы и подстригла их коротко, почти наголо. В некоторых местах голова выглядела почти бритой. Белая кожа отчетливо просвечивала сквозь жгучую черноту ее волос.
– Что ты с собой сделала? – спросил он.
Она уперла руки в бедра и, прищурившись, посмотрела на него.
– Ну, теперь-то я выгляжу совсем непохоже на нее, правда?
ГЛАВА 20
– Она подстригла волосы и покрасила их в черный цвет, – сказал Алек.
Оливия повернулась на бок, отодвинув Сильви. Каждый вечер телефон звонил в десять тридцать, она уже знала, кто это, и к этому моменту всегда была в постели. Он первый сказал, что ему нравится разговаривать с ней, лежа в постели, что после смерти Энни его постель была самым одиноким местом во всем доме. Да, согласилась она, ей было понятно, что он имеет в виду. Разговаривая в темноте, она чувствовала себя так, будто находится рядом с ним. У него тоже был выключен свет: она выяснила это в первый же вечер. Она хотела его спросить, в чем он спит, но остановила себя: у нее не было уверенности, что ей нужно это знать.
– Ей надоело жить в тени Энни, – сказала Оливия. Она очень хорошо понимала, что чувствовала Лейси.
– Теперь она выглядит как дешевка, – сказал Алек. – Я все думаю о тех мужчинах на катере. Пожалуй, ей слишком нравилось их внимание. Она сказала мне, что ее лучшая подруга занимается сексом. Может быть, она не такое дитя, как мне хотелось бы думать. Энни было всего пятнадцать, когда у нее это было в первый раз.
Оливия нахмурилась.
– Пятнадцать?
– Да, но у нее были на то причины.
– Какие?
Алек вздохнул.
– Ну, она росла в роскоши, а любви ей не хватало, – сказал он. – Думаю, она пыталась получить ее единственным способом, который знала. Подростком Энни была очень неразборчива – она ненавидела это слово, но я не знаю, как еще это можно назвать.
Оливия не ответила. Она размышляла над тем, не продолжала ли Энни все также искать любовь в тот вечер, когда переспала с Полом?
– А вам сколько было лет?
– Что?
Он засмеялся.
– Наверное, это слишком прямой вопрос. Вас так потрясло, что Энни было пятнадцать, что мне стало любопытно, сколько лет было вам. Вы не обязаны отвечать.
Оливия наматывала телефонный провод на палец.
– Первый раз мне было четырнадцать, – сказала она, – и двадцать семь во второй.
Алек молчал несколько секунд.
– Похоже, все не так просто.
– Я не часто говорю об этом.
– Вам необязательно говорить об этом и сейчас, если у вас нет желания.
Она снова повернулась на спину и закрыла глаза.
– Когда мне было четырнадцать, меня изнасиловал парень старше меня, который жил по соседству с нами.
– Господи! Оливия, извините!
– После этого осталась глубокая рана. Я стала… бояться секса, и не занималась любовью до двадцати семи лет. Пока не познакомилась с Полом.
– И за все эти годы вы не встретили никого, с кем бы чувствовали себя достаточно спокойно?
Она засмеялась.
– Ну, мне не приходилось отгонять мужчин палкой. В юности я была синим чулком и не слишком изменилась, когда стала взрослой. Я избегала мужчин и свиданий, сосредоточившись сначала на учебе, а потом на работе.
– Не могу представить вас синим чулком. Вы такая привлекательная и уверенная в себе.
– У себя, в отделении скорой помощи, – возможно, но что касается реального мира, то здесь мне очень трудно сохранить уверенность в себе. Над этим мне приходилось работать постоянно, и то, что мой муж бросил меня ради женщины, которая в сущности являлась плодом его воображения, конечно, не помогло мне.
– Простите, я вызвал у вас плохие воспоминания.
– Да Нет. Они всегда со мной – в той или другой форме.
– Что ваши родители сделали после изнасилования? Они возбудили дело против этого парня?
Оливия вглядывалась в темной потолок.
– Мой отец умер, а мать была больна – алкоголичка, и мало на что способна. Я не рассказывала об этому никому до тех пор, пока не познакомилась с Полом. Вы второй человек, которому я рассказываю об этом. – Она подтащила Сильви поближе, прижимая ее пушистую голову к своей щеке. – Как бы то ни было, я ушла из дома, когда это произошло, и жила у своей учительницы.
– Я не думал, что у вас такое тяжелое прошлое.
– Да, я многим обязана Полу.
Она смогла рассказать Полу все о своем прошлом, об изнасиловании. Но прежде, чем она решилась открыть ему правду о себе, они встречались несколько месяцев, в течение которых она видела, как он плакал над печальными фильмами и читал стихи, посвященные ей. Она поняла, что может рассказать ему все.
Он отреагировал на ее рассказ с тем состраданием, которого она ожидала. Он был нежнейшим любовником, его терпение было поистине безграничным. Он сделал все, что в человеческих силах, чтобы излечить ту старую рану. И он что-то разбудил в ней. Он называл это: «Твоя сладострастная сторона», – и она соглашалась с ним. Она чувствовала дикую потребность наверстать упущенное за долгие годы, и Пол помогал ей изо всех сил, заботливо развивая эту новую часть ее естества.
Но теперь он сказал, что после нее занимался любовью с женщиной, имеющей за спиной двадцатипятилетний опыт сексуальной жизни. Она была такой «свободной», сказал он. Такой «полной жизни».
– Алек, – сказала Оливия, – мне пора заканчивать разговор.
– Я вас расстроил.
– Нет, это просто заставило меня вспомнить, каким заботливым был мой муж.
– Я не понимаю его проблем, Оливия. Я бы позвонил ему и сказал, что у него прекрасная жена, которая любит его и которой он нужен, и…
Она села.
– Алек, не нужно.
– По-моему, он сошел с ума. Он не знает, что у него есть и как быстро он может это потерять.
– Алек, послушайте меня. Вы знаете только мою версию и понятия не имеете, как выглядел наш брак с точки зрения Пола. Для него он был то ли неправильным, то ли ему чего-то не хватало, или… я уже сама не знаю что. Ну, пожалуйста, пожалуйста не пытайтесь вмешиваться!
– Не волнуйтесь. Я не собираюсь ничего предпринимать. – Алек немного помолчал, прежде чем снова заговорил. – Когда Пол наконец поумнеет и вернется к вам, то, как вы думаете, он не будет возражать против того, чтобы вы время от времени разговаривали со мной, лежа в постели?
Улыбаясь, Оливия снова откинулась на подушку.
– Хотелось бы надеяться, что я буду озабочена этой проблемой в не очень далеком будущем.
– Я тоже на это надеюсь.
– Пожалуй, мне пора спать.
– Оливия.
– Да?
– Ничего. Просто мне нравится произносить ваше имя.
ГЛАВА 21
После разговора с Оливией он повесил трубку, понимая, что не сможет уснуть. Он вылез из постели, натянул голубые шорты, которые носил днем, и, застегивая их по дороге, направился из спальни на террасу второго этажа. Он уселся на диван-качалку и стал раскачиваться, мягко отталкиваясь босыми ногами. Перед ним простирался темный залив. Вода нежно лизала берег перед его домом, и влажный ветерок ласкал ему руки и грудь.
Нужно, чтобы Оливия с Полом как можно скорее были снова вместе, пока он не сказал ей нечто более весомое, чем то, что ему нравится, как звучит ее имя. Он никак не мог отделаться от ощущения, что даже разговаривая с ней из своей постели, он делает что-то неправильное, что-то плохое. И он знал причину этого ощущения.
Это произошло пару лет назад, в воскресенье утром. Кто-то позвонил, когда он сидел здесь, на диване-качалке, читая газету и прихлебывая кофе. Он слышал, как Энни подошла к телефону в спальне. Она говорила тихо, и таким необычно приглушенным голосом, что он обернулся, прислушиваясь, но не мог разобрать ни слова и снова погрузился в газету. Через несколько минут она вышла на террасу и села рядом с ним.
– Звонили из банка костного мозга, – сказала она. – Я идеально подхожу для маленькой девочки в Чикаго.
