— Ба! Это же невыносимо.

— Разве вы сами не говорили мне, что у нашего друга Пэла есть план?

— Да, или он только сказал, что у него есть план.

— В таком случае остается ждать.

— Ждать, клянусь Орбом! Как я ненавижу ждать!

Айрич пожал плечами.

Кааврен продолжал шагать по камере и размышлять, но, поскольку Айрич сохранял спокойствие, у тиасы начала появляться надежда.

Тазендра попала в одну камеру с Катаной, потому что в те времена узников разделяли сначала по сословиям, а потом по признакам пола и, наконец, по виду преступления. Поскольку начальника тюрьмы не поставили в известность о том, в каком преступлении обвиняются эти добрые души, он решил поместить их вместе.

Тазендра сразу же уселась на соломенном тюфяке, скрестила ноги и нахмурилась. Катана немедленно послала за тюремщиком, маленьким йоричем по имени Джуин.

— Ваша светлость оказала мне честь, призвав меня? — с поклоном осведомился он.

— Ну призвать, — ответила Катана, — слишком сильно сказано. Я просто попросила, чтобы вы подошли ко мне.

— Какая разница? — заявил Джуин, которому, впрочем, понравилась вежливость Катаны. — Если в качестве хозяина я могу сделать хоть что-нибудь для того, чтобы ваше пребывание здесь стало более приятным, и при этом не нарушить свои обязанности, то постараюсь исполнить ваше желание.

— Что ж, — сказала Катана, — раз уж вы сделали такое искреннее и щедрое предложение, я с радостью его принимаю.

— Ни о чем другом я и не прошу, — заявил тюремщик, которого стало разбирать любопытство.

Следует отметить, что Тазендру охватили аналогичные чувства. Она с удивлением смотрела на величественную леди дракон, которая так дружелюбно разговаривала с йоричем.

— Я позвала вас для того, чтобы ознакомиться с условиями нашего заключения.

— Это ваше право, — ответил тюремщик. — Вот они: никаких контактов с другими заключенными, с внешним миром, за исключением вашего покорного слуги. — Тут он поклонился и указал на себя.

— Хорошо, продолжайте.

— Вам не разрешается пользоваться перьями и бумагой.

— Понятно. Далее?

— Вас будут кормить четыре раза в день: в восемь и в тринадцать часов после полуночи, а также в третьем и восьмом часу после полудня. В меню входят жареное мясо, свежий хлеб, фрукты по сезону и вполне приличное вино. Кроме того, вам разрешены двухчасовые прогулки во дворе, которые начинаются ровно в полдень.

— Меня такие условия вполне устраивают, тем более что камера достаточно велика для гимнастики, если это, конечно, не запрещено.

— Ни в малейшей степени.

— А что еще?

— Даже со мной вам не следует разговаривать о преступлении, из-за которого вы сюда попали. Таковы указания, полученные мною касательно вас и ваших друзей и не относящиеся к другим заключенным.

— Я все поняла. Что-нибудь еще?

— Прочих ограничений нет, мадам.

— Прекрасно, могу я кое-что сказать?

— Конечно. Можете говорить со мной обо всем, что хоть как-то связано с вашим пребыванием здесь.

— Ну тогда я должна отметить, что камера мне не нравится.

— Почему?

— Причин несколько.

— Возможно, я смогу поместить вас в другую, миледи.

— О, в этом нет необходимости, нашу вполне можно привести в порядок.

— В таком случае давайте выясним, что требуется сделать.

— Во-первых, нам понадобится немного дров, чтобы развести огонь.

— Летом?

— Да, моя спутница страдает от холода.

— Неужели? — удивилась Тазендра. — От холода? Я вовсе не страдаю от холода.

Катана бросила на Тазендру взгляд, призывающий к молчанию, и сказала:

— Да, да, от холода. Она сама еще не понимает, что с ней происходит, мой добрый Джуин, но я вижу, как моя подруга дрожит, и меня тревожит ее состояние.

— Откровенно говоря, — заявила Тазендра, — я действительно немного замерзла.

— Вот видите? Для ее здоровья огонь просто необходим.

— Ну поскольку вы леди, вам положено девять вязанок дров в день, а также кора и прутья — в необходимом количестве. Обычно дрова выдаются только в холодную погоду, но инструкции, запрещающей их употребление летом, нет.

— Значит, вы позаботитесь, чтобы мы получили дрова?

— Да, и немедленно.

— Мы будем у вас в долгу.

— Вы хотите развести огонь. Что еще?

— На мой взгляд, здесь недостаточно чистые стены.

— О, какая утонченность!

— Да, это недостаток, но мы не можем себя переделать.

— Тут вы правы. Однако понимаете, все слуги заняты…

— В таком случае не нужно их беспокоить. Нас вполне устроит, если вы принесете ведро воды и щетку, — я вымою стены сама.

— Здесь не будет никаких проблем, — ответил Джуин. — Что дальше?

— Больше ничего. Если вы сможете обеспечить нас тем, о чем я вас попросила, я — ваша должница.

— Принесу все немедленно.

Когда тюремщик ушел, Тазендра сказала:

— Уверяю, Катана, я совершенно не понимаю ваших намерений.

— Ну ничего особенного я вам не обещаю, но, раз уж нам придется провести здесь некоторое время, я попытаюсь придумать хоть какое-нибудь развлечение.

— Как, вам нравится гонять тюремщика за водой и вязанками хвороста?

— Нет, но я смогу получить удовольствие, когда он их принесет.

— Но каким образом?

— Увидите, когда придет время.

Тюремщик вернулся с водой, щеткой и дровами. Поблагодарив его, Катана немедленно занялась устройством маленького костра. Когда огонь разгорелся, она принялась мыть щеткой стены так тщательно, словно всю жизнь только этим и занималась. Тазендре скоро наскучило наблюдать за ней, она взяла у тюремщика вторую щетку и тоже взялась за уборку.

Когда они закончили, вернулся тюремщик, чтобы забрать ведро и щетки. Катана попросила его оставить ведро, заявив, что на нем гораздо удобнее сидеть, чем на соломенном тюфяке. Джуин согласился. Когда же он ушел, Катана удовлетворенно улыбнулась.

— Итак, — спросила Тазендра, — что теперь?

— Смотрите. Видите это?

— Щетина от щеток.

— Точно. А это?

— Солома из вашего тюфяка.

— А теперь поглядите, что я буду делать.

— Вы наливаете питьевую воду в ведро.

— А сейчас?

— Добавляете туда золу, теперь мы не сможем пить эту воду.

— Именно. Смотрите дальше.

— Вы опустили соломинку в воду и, клянусь Орбом, вы рисуете на стенах!

— Точно. Теперь время пойдет быстрее, согласны?

— Вы так же умны, как Кааврен! А я не знаю никого, кто был бы умнее его.

Катана поклонилась и предложила соломинку и щетину Тазендре.

— Но я же не художник! — воскликнула леди дзур.

— И что с того? О Небеса! Все немного рисуют.

— Тут вы правы, и я почту за честь рисовать рядом с вами. Только…

— Да?

— Что мы изобразим на нашей картине?

— То, что видели в последние несколько недель.

— Отличная идея.

— Более того, мы просто обязаны это сделать.

— Но зачем, моя дорогая Катана?

— Кто-нибудь начнет задавать вопросы относительно наших рисунков, мы ему все расскажем и, кто знает, может, таким образом сумеем выбраться отсюда.

— Мало вероятно.

— Согласна, но у вас есть другой план?

— Должна признаться, что нет.

— Ну а тогда?

— Тогда, дорогая баронесса, давайте рисовать.

И обе женщины принялись за дело; если их камера и не стала от этого более красивой, они хотя бы нашли себе интересное занятие.

Ни Аттрик, ни Пэл не проявили ни малейшего интереса к камере, в которой оказались. Пэл воспользовался возможностью и расспросил тюремщика сначала об условиях содержания, а потом о событиях, происходящих в городе, насколько тюремщик мог о них знать. И благодаря своему уму и обходительным манерам он сумел выведать у Джуина гораздо больше, чем тот думал. Что до Аттрика, то, будучи бывалым воином, он прекрасно знал, как проводить время в подобных обстоятельствах, и тут же улегся спать.

Давайте не будем забывать про Мику, который попал в одну камеру с двумя десятками текл, разного рода головорезами, пьяницами, неплательщиками налогов и должниками. Вы могли бы предположить, что из всех наших друзей он пребывал в самом мрачном настроении, но это ни в коей мере не соответствовало бы действительности.

Ливрея сразу привлекла к достойному текле всеобщее внимание, а уж то, что это была ливрея дзурлорда, и вовсе вызвало сильное изумление. А если мы вспомним, что сей умный текла еще имел хорошо подвешенный язык и с удовольствием рассказывал товарищам по несчастью о своих приключениях, то станет ясно: он очень быстро занял самое высокое место в тюремной иерархии. Мика наслаждался своим статусом с тем чистым восторгом, который столь характерен для теклы. И хотя он, конечно же, предпочел бы свободу, Мика оказался самым счастливым из всех семерых искателей приключений.

Однако шестьдесят часов, проведенные в тюрьме или темнице, могут изменить очень многое. Чтобы объяснить, что мы имеем в виду, рискнем обратить ваше внимание на различия. Тюрьма — это место, где приговоренные к наказанию его ждут или просто отбывают. Темница же — место, где арестованные ожидают решения суда. Условия содержания практически такие же, да и располагаются тюрьмы и темницы, как правило, рядом, но главное различие состоит в психологическом аспекте проблемы. Пока вы находитесь в темнице, вам трудно смириться со своей судьбой, а в тюрьме далеко не каждому удается сохранить надежду. Для того же, кто, как и наши друзья, не знает, каково положение дел, каждый час становится тяжкой мукой.

Проведя в заключении два дня и две ночи, Кааврен перестал даже пытаться сохранять видимость спокойствия; Айрич, самый хладнокровный из всех гвардейцев, продолжал вязать, однако пальцы его слегка дрожали.

Катана и Тазендра успели покрыть стены своей камеры портретами друг друга и сценами, живописующими их приключения, но теперь они начали критиковать собственную работу — оставалось совсем немного до перехода к взаимной критике, что, разумеется, неизбежно приводит к чрезвычайно печальным результатам.

Пэлом овладело мрачное настроение, и он погрузился в уныние, раздумывая, в каком месте дал сбой его план; йенди даже начал кусать губы. Аттрик все еще пытался спать, но сон уже больше не шел, и Аттрик, наверное, в двадцатый раз поправлял свой соломенный тюфяк.

Хотя Мика и продолжал получать удовольствие от своего положения среди других заключенных, даже он стал задумываться о том, что не знает, сколько его здесь продержат, если вообще когда-нибудь освободят. Подобные мысли начали портить ему настроение, к тому же запас историй почти истощился; нашим читателям хорошо известно, что подвиги гораздо быстрее описываются, чем совершаются.

И тут Кааврена побеспокоил — если это слово можно употребить по отношению к человеку, для которого любое разнообразие в его унылом времяпрепровождении приятно, — Джуин, сообщивший тиасе, что тот должен проследовать в помещение для допросов, где с ним хочет побеседовать некая леди.

Кааврену пришло в голову, что этой леди может оказаться Иллиста, а посему он сопровождал Джуина с таким рвением, что йорич с трудом за ним поспевал. Более того, тиаса оставил бы его далеко позади, если бы знал, куда идти. Джуин знаком показал помещение, в которое Кааврен должен войти, и объяснил, что будет ждать конца беседы снаружи.

На сей раз Кааврен не ошибся: войдя в комнату для допросов, он сразу увидел Иллисту. Она смотрела на тиасу с нескрываемой нежностью. Ее одеяние, следует отметить, едва ли соответствовало тюремному интерьеру — на леди феникс было голубое бальное платье с кружевным воротником, подчеркивавшим изящную шею Иллисты и оттенявшим глаза, а атласные туфельки больше подходили для гостиной, чем для тюрьмы. Кааврен решил, что она выглядит просто восхитительно, и в тот же миг чувства тиасы, немного поблекшие из-за отсутствия предмета обожания, вновь обрушились на него, словно тяжелые морские волны на Расколотое побережье.

Он бросился к ногам своей возлюбленной и покрыл ее руки сотнями поцелуев, шептал бесчисленные нежные слова. Однако Иллиста заставила Кааврена подняться и проговорила:

— Я надеялась, что найду вас здесь.

— Вы надеялись, что я попал в тюрьму?

— Надеялась, что смогу вас найти, а поскольку нигде больше разыскать вас не удалось, решила, что вы окажетесь здесь и я смогу с вами поговорить.

— Ну, вы получили такую возможность, а мне… мне представился шанс вновь увидеть вас.

— Конечно. Однако у нас совсем мало времени, и я хочу кое-что вам сказать.

Кааврен нахмурился:

— Значит, вы пришли не для того, чтобы увидеть меня?

— Ну да. Но имеются и другие причины.

— Другие причины? Как, например, мое освобождение?

— Да, да, именно таковы мои намерения, и если вы сделаете так, как я скажу… надеюсь, конец будет счастливым.

— Я вас не понимаю.

— Разве вы не обещали помогать мне?

— Обещал. Более того, я сдержал свое обещание. Катана, если бы нас не арестовали по причинам, до сих пор мне неизвестным, собиралась сдаться на милость его величества. Таким образом, как вы видите, мне почти удалось выполнить ваше поручение, и если не полностью успешно…

— О, теперь это не имеет значения.

— Что? Не имеет значения?

— Именно.

— Значит, вас больше не интересует, будет арестована ваша подруга или нет?

— Конечно, меня волнует ее судьба, но многое с тех пор изменилось.

— Как изменилось?

— Нужно решить другие проблемы.

— О каких проблемах вы говорите?

Иллиста нахмурилась, словно боялась сказать слишком много или не хотела быть откровенной до конца.

— Сначала расскажите мне, что произошло. Вы говорите, Катана вернулась вместе с вами?

— Да, именно так. И находится в тюрьме. Не сомневаюсь, что, если вам удалось добиться встречи со мной, вы сумеете увидеться с Катаной.

— Да, да, я так и сделаю. Но вы начали рассказывать…

— Правда? Я начал рассказывать?

— Я же задала вам вопрос.

— Наверное, вас интересует дело, которое вы мне поручили.

— Да.

— Мы вернулись вместе с Катаной — она оказалась очаровательной леди…

— В самом деле?

— Разве вы не знаете? Я думал — вы друзья.

— Разумеется, я знаю, она очаровательна. Но что еще?

— Что еще? Она отличается храбростью, умна и…

— Нет, я спрашиваю совсем не об этом.

— А о чем?

— Как все было?

— Ну, мы заключили мир с людьми с Востока и…

— Мир?

— Да, нам удалось подписать с ними договор.

— На каких условиях?

— Во-первых, они отдадут Сэндихоум Империи…

— Что? — взволнованно вскричала Иллиста. — Они согласились?

— Таково было одно из условий.

— Но тогда… — Иллиста прикусила губу, то ли чтобы не сболтнуть лишнего, то ли из-за того, что ее переполняли чувства.

— Тогда что? — не утерпел Кааврен, которого все сильнее одолевало любопытство.

— О нет, ничего.

— Моя дорогая Иллиста, вы уже несколько раз это повторили, и если вы хотите, чтобы я продолжал…

— Да, да, говорите.

— Судя по выражению вашего лица, события, о которых я рассказал, произвели на вас большое впечатление.

— Возможно, вы правы.

— Но также я вижу, что вы расстроены.

— Правда?

— Или я ошибаюсь. Однако, если вы…

— Что я?

— Надеюсь, вы скажете мне, что я должен сделать, потому что, как только меня освободят, я снова смогу служить вам.

Иллиста улыбнулась и ответила:

— Значит, вы меня немного любите?

— О, вы же прекрасно это знаете!

— И сделаете то, о чем я вас попрошу?

— Все, что угодно!

— Возможно, вы в состоянии мне помочь.

— Какое счастье! Вы…

— Да?

— О, только скажите, что я должен делать.

— Да, да.

— Я готов слушать и повиноваться.

— Без всяких вопросов?

— Без вопросов.

— Какой бы ни оказалась моя просьба?

— Все, что угодно!

— Тем лучше.

— Я жду лишь вашего приказа.

— Вы должны убить человека.

— И все? Ба! Как только я окажусь на свободе — нет ничего проще.

— Значит, вы сделаете то, о чем я вас попрошу?

— Для вас — с превеликим удовольствием.

— Тогда все в порядке.

— Он вас оскорбил?

— Да, — быстро ответила Иллиста. — Он меня оскорбил. И самым гнусным образом.

— Вам остается лишь назвать имя, я найду его и скажу: «Вы оскорбили леди Иллисту и должны умереть», после чего, клянусь Светом, нанесу ему удар в самое сердце. — Одновременно Кааврен продемонстрировал, каким именно будет удар.

— А если, — усомнилась Иллиста, — он далеко отсюда?

— Не имеет значения! Я только что вернулся с гор Востока и, если понадобится, снова туда отправлюсь.

— О, это хорошо, — проговорила Иллиста.

— Его имя?

— А что, если вы его знаете?

— Тогда мне будет легче его найти.

— И вы найдете его и убьете?

— Я уже сказал и могу лишь повторить — да. Как его имя?

— Адрон э'Кайран.

— Как? — удивленно воскликнул Кааврен. — Защитник вашей подруги Катаны?

— Заверяю вас, он трус.

Кааврен нахмурился, пытаясь разобраться в путанице, возникшей у него в голове:

— Вы уверены?

— Уверена? Неужели я не в силах понять, когда меня оскорбляют?

— А чем он вас оскорбил?

— Вы обещали не задавать вопросов.

— Правда, обещал.

— Итак?

Кааврен нахмурился, и впервые за все время у него возникли некоторые сомнения. Его не удивило, что Адрон оскорбил Иллисту: любой человек может быть оскорблен чем угодно и кем угодно. Однако он видел Адрона и был не в силах поверить в его трусость. Но и думать плохо об Иллисте Кааврен тоже не мог. Он совершенно растерялся. Впрочем, разум Кааврена никогда не пребывал в смятенном состоянии долго. Для него было достаточно маленького зернышка, которое моментально прорастало.

Кааврен решил, что следует играть, держа карты поближе к груди, то есть сделать вид, что на все согласен, а потом задать несколько вопросов. Тиаса не сомневался, что ему удастся усыпить подозрения Иллисты. Поэтому он ответил на последний вопрос так:

— Я больше не стану ни о чем спрашивать. Помогите мне и моим друзьям выйти на свободу, и его светлость умрет.

— О, ваши друзья?

— Ну, такая малость… К тому же мне будет гораздо легче решить поставленную задачу, если я буду вместе с ними. Кроме того, не сомневаюсь, что вы захотите освободить свою подругу Катану э'Мариш'Чала.

— Естественно, но этим можно заняться чуть позже.

Кааврен еще сильнее нахмурился:

— Ладно, в любом случае я добьюсь аудиенции у его величества и поставлю императора в известность о договоре с людьми с Востока, после чего он обязательно освободит…

— Нет, — возразила Иллиста. — Вы не должны упоминать о договоре.

— Почему?

— Более того, вам следует забыть о мире с людьми с Востока.

— Но о нем все равно станет известно.

— Как?

— Лорд Адрон…

— Вы его убьете.

— Ах да, вы правы. Я совсем забыл. И все же у него при себе будет этот договор.

— Значит, после того как вы его убьете, вам следует обыскать Адрона, забрать пресловутый договор и принести его мне или попросту уничтожить.

— А по какой причине?

— Разве вы забыли, что обещали не задавать вопросов?

— Вы просите слишком многого.

— Слишком многого?

— Подумайте, Иллиста, мир с людьми с Востока впервые за все время и алмазы для его величества без ненужного кровопролития…

— Все это не имеет значения.

— Как не имеет значения?

— Самое главное — мы: вы и я. И если нам суждено быть вместе…

— Да?

— Вы должны сделать то, о чем я прошу.

— И все же, чтобы освободить моих друзей из тюрьмы…

— Разве это важно, когда вы будете свободны и мы сможем быть вместе?

В обычной ситуации мысль о том, что Иллиста практически обещает ему любовь, как только он завершит свою миссию, наполнила бы сердце Кааврена ликованием, но в голове у него царила такая сумятица, что тиаса практически не обратил внимания на ее последние слова. Ему вдруг показалось, что он умрет, если не сможет обладать этой женщиной, однако, чтобы добиться ее расположения, ему придется оставить друзей в тюрьме. Зерно проросло и принесло самый чудесный и страшный плод — сомнение, которое, как и клубника, обладает восхитительным вкусом, но имеет склонность захватывать все новые и новые территории, пока не заполнит собой весь сад, где ее посадили.

Слова Иллисты скорее удобрили почву, чем помешали расти всходам, и Кааврен прикусил губу, размышляя над тем, что делать дальше.

Иллиста заметила, как изменилось выражение его лица, и заявила:

— Послушайте, друг мой, если уж вы хотите добиться моей любви, — а ведь вы именно этого хотите, не так ли? — должна вас заверить, что вы являетесь единственным объектом моих желаний. Но вам придется принести некоторые жертвы. Вы меня понимаете, не правда ли?

Она была само очарование, и мы погрешим против истины, если не признаемся, что Кааврена тронули ее слова; однако тиаса не мог забыть, как Аттрик отказался от мести ради любви к Катане — самой бескорыстной любви на свете — и как Катана, рискуя жизнью, по той же причине решила сдаться на милость императора. Мысль о том, чтобы бросить друзей, продемонстрировавших такие замечательные примеры преданности, показалась ему отвратительной.

На самом деле тиаса мучительно размышлял, стараясь проанализировать свой разговор с Иллистой совсем с другой точки зрения. Казалось, Пэл тихонько подсказывает ему, что все нужно ставить под сомнение, а Тазендра касается плеча, напоминая о долге дружбы, Айрич хмуро смотрит на него, словно спрашивая, стоит ли по приказу женщины убивать человека, проявившего к нему доброту. И все же…

И все же, вне всякого сомнения, Иллиста была невероятно притягательной леди, а ее кокетливая улыбка и томный взгляд сводили мужчин с ума. Мысль о том, что он почти добился ее, обжигала, поэтому Кааврен еще несколько мгновений колебался. На одной чаше весов лежала любовь и безумное желание обладать женщиной, а на другой — все, что он пережил вместе со своими друзьями.

Наконец он вздохнул.

— Нет, не могу, — сказал он.

— Не можете?

— Я не в силах бросить друзей. Мы должны выйти отсюда вместе. Вы, несомненно, можете мне помочь…

— Но они не станут молчать, весть о договоре с людьми с Востока распространится, и…

— Ну?..

— И тогда моим планам не суждено сбыться.

— О каких планах вы говорите?

— Значит, вы продолжаете настаивать на своих вопросах?

— Да.

— Однако вы обещали…

— Ба! Вы не сказали, что мне придется предать своих друзей.

— Так вы не сделаете того, о чем я вас прошу?

— Никогда.

— И дадите моим врагам возможность торжествовать победу надо мной? Вы же утверждали, что любите меня и готовы на все, вы…

— Друзья сотни раз спасали мне жизнь. Я сражался с ними бок о бок, делил кров и еду. Вы хотите, чтобы я ради любви к вам оставил их умирать в тюрьме? Никогда!

Она выпрямилась и холодно посмотрела на Кааврена:

— Тюрьма? О нет, плаха.

Кааврен задрожал, услышав страшные слова:

— Что вы сказали?

— Им не придется долго томиться в темнице, очень скоро их отведут на Площадь Правосудия — и вас вместе с ними. Я могла бы вас спасти, но теперь слишком поздно.

— И все это из-за оскорбления?

Иллиста взглянула на него с такой смесью ненависти и презрения, что более слабый человек потерял бы самообладание из-за жалости к себе — ведь так смотрела на Кааврена женщина, которую он любил всем сердцем. Однако Иллиста не ограничилась одним взглядом и добавила:

— Вы глупец. Речь не идет об оскорблении — это политика. Договор с людьми с Востока никогда не увидит свет — вот почему вы все должны умереть. Неужели вы думаете, что сумели спасти этого глупца Адрона? Нет, теперь мне придется обратиться к Сиодре, которая знакома с неким джарегом, — он за деньги сделает то, что вы отказались совершить во имя любви. Адрон унесет в могилу тайну договора, а ваши головы скатятся на мраморные плиты площади.

Кааврена переполняло столько противоречивых чувств, что страх перед позорной смертью его не пугал. Он не перестал любить Иллисту, однако теперь любовь сочеталась с ненавистью — диковинная комбинация, но нам и раньше приходилось сталкиваться с подобными примерами. Он обожал Иллисту и в то же время презирал — словно она была Богиней и мерзкой рептилией, которую следует с отвращением от себя отбросить.

— Ядовитая йенди, я разоблачу вас!

— Вы? Разоблачите меня? Ха. Вы останетесь здесь и не сможете ни с кем связаться до тех пор, пока вас не поведут на Площадь Правосудия, — и, можете не сомневаться, вам не придется долго ждать. Два слова Сиодры, поручение главнокомандующей — и печать его величества на приговоре… Все будет кончено очень быстро.

— Возможно, — пожал плечами Кааврен. — Но я разоблачу вас, когда меня поведут на казнь.

— Увы, — возразила она и улыбнулась, словно криота норску, попавшему в ее сеть. — У вас во рту будет кляп — об этом позаботятся. Вы могли бы получить несколько дней наслаждения, а потом я отшвырнула бы вас прочь от себя. Теперь же вас ждет лишь топор. Надеюсь, вы получите удовольствие от своего выбора. — Иллиста дернула за шнурок, висевший у нее над головой, и крикнула: — Джуин! Выведите меня отсюда, мне больше нечего сказать этому негодяю.

Она встала, повернулась спиной к Кааврену и направилась к двери. Когда створка распахнулась, Иллиста бросила на тиасу последний взгляд, полный презрения, и вышла из камеры, прошелестев напоследок юбками.

Лишившегося дара речи Кааврена отвели обратно в камеру. Айричу, сразу заметившему, что с другом случилось нечто ужасное, ничего не удалось узнать, поскольку Кааврен молчал. Тиаса не видел смысла рассказывать другу о том, в каком безнадежном положении они оказались. Несколько слезинок упало из его глаз, после чего Кааврен улегся на свой соломенный тюфяк. Его скорбь была тем более жестокой, что он не мог поделиться ею с Айричем. Тиаса не хотел, чтобы радость, охватившая лиорна после мести Шалтре, вновь сменилась тоской.

К счастью, прошло совсем немного времени после разговора с Иллистой, когда снова появился Джуин и попросил всех привести себя в порядок, насколько такое возможно в их положении, — им предстояла встреча с августейшей особой.

Когда об этом сообщили Кааврену и Айричу, глаза тиасы сверкнули, и он спросил:

— Разве палач теперь считается августейшей особой?

— Какой палач? — удивился Джуин.

— Или не о нем вы имели честь только что упомянуть?

— Заверяю вас, мне об этом ничего не известно.

— Значит, у вас нет оснований считать, что я ошибаюсь?

— Я надеюсь, что это так.

— Вы очень добры.

— Гораздо более вероятно, — вмешался Айрич, — что речь идет о самом императоре.

Кааврен покачал головой, но не стал убеждать Айрича в своей правоте. Он принял решение достойно встретить смерть. После того как они привели себя в порядок — что без мыла и одеколона сделать было весьма непросто, — Кааврен расправил плечи и сказал Джуину и остальным стражникам, что они готовы.

Сначала их вывели на солнечный свет по так называемой Темной лестнице, которая была очень широкой и вела к одному из трех входов в это крыло; остальные назывались: Дверь Правосудия и Крылатая лестница. Темная лестница вела к темницам или, как в данном случае, от темниц к Павильону Йорича. Здесь постоянно находились на посту шесть пар воинов — причем каждая состояла из одного гвардейца феникса в золотом плаще и одного гвардейца йорича в черном капюшоне и с алебардой в руках. Следует добавить, что Кааврен, Айрич, Пэл и Тазендра тоже несколько раз несли здесь службу, но без особого удовольствия, поскольку гвардейцы йоричи отличались мрачной молчаливостью. Но какими бы нудными ни казались им раньше сии обязанности, никому из них не приходило в голову, что так скоро им придется проходить мимо стражи в качестве заключенных — не говоря уже о том, что один из наших друзей думал о скорой смерти.

К счастью, на этой неделе выпало дежурить батальону Ланмареи, так что никто не узнал наших друзей и им не пришлось краснеть понапрасну.

У Темной лестницы их поджидали два экипажа со знаками йорича. Пэлу, Аттрику, Айричу и Кааврену предложили сесть в первый, а Тазендре и Катане — во второй. Мика шел пешком в сопровождении двух молчаливых стражников йоричей; впрочем следует отметить, что прогулка под открытым небом того стоила, тем более что идти пришлось совсем недалеко.

Как только они оказались внутри экипажей, друзьям немедленно приказали хранить молчание, что для Кааврена оказалось последним ударом, однако он так ничего и не смог сказать друзьям. Экипаж сопровождали шестеро стражников йоричей — четверо внутри экипажа и двое наверху, — они следили за соблюдением правил, а также за тем, чтобы заключенные не предприняли попыток с кем-нибудь заговорить или сбежать. Поэтому наши друзья ограничились улыбками и гримасами. Стоит добавить, что окна карет были не только зарешечены, но и закрыты железными ставнями, и внутри царил полнейший мрак. Кроме того, пленники не знали, куда их везут, что позволило Кааврену опять предположить самое худшее.

Вскоре им приказали покинуть экипаж, и, оставаясь в окружении стражи, они обнаружили, что находятся в Императорском крыле дворца.

— Что такое? — вскричал Кааврен, который потерял всякую надежду.

— Разве вы не знаете? — удивился Аттрик. — Мы в Императорском крыле. А куда вы думали нас…

— Молчание! — приказал стражник.

Айрич пожал плечами. Их провели внутрь, и после нескольких минут ожидания, за которые к ним присоединился Мика, а Кааврен почувствовал, как к нему стремительно возвращается надежда, они предстали перед его величеством, императором Тортааликом I.