ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В которой показано, как некоторые страдают из-за размышлений, в то время как другие переживают по причине избытка воображения

Чтобы пересечь Восточную реку, которая даже летом слишком холодна и быстра, необходимо воспользоваться Плавучим мостом. Во время Войны Первопроходцев Дарадж э'Кайран, герцогиня Истмэнсуотч, повелела построить это хитрое инженерное сооружение, чтобы обеспечить доступ к фортам и крепостям повстанцев на южных склонах горы Кайран. Сразу же следует сказать, что мост вовсе не касался воды, просто он так низко над ней нависал, что с перевалов гор Кайран или Бли'аард создавалось впечатление, будто он лежит в реке, эффект усиливался из-за его необычной формы — загадка, которую мы предлагаем решить любому, кто пожелает потратить на нее время.

Существует множество историй, объясняющих диковинную форму моста — изгибы и повороты, зигзаги и полупетли по всей его длине. Утверждали, будто это связано с заклинанием сохранения. Имеется и другая версия — форма моста должна была напугать врага, чтобы тот не осмелился воспользоваться переправой. Нам также приходилось слышать, что создатель моста питал слабость к необычному сорту табака, который оказал влияние на его здравый смысл. Да и вообще есть еще немало других вариантов.

Впрочем, если бы кто-нибудь взял на себя труд изучить письма и бумаги леди Дарадж, относящиеся к тому времени, и сравнить их с описаниями сражений, он бы заметил, что в процессе строительства мост постоянно подвергался атакам повстанцев — пехоты и лучников, в него стреляли катапульты, и кто только не пытался его поджечь. Сначала герцогиня не собиралась строить постоянную переправу; ей необходимо было как можно скорее перебраться на противоположный берег, поэтому она попросту приказала скатывать крупные валуны с горы Бли'аард в реку, после чего сверху клали деревянный настил. Так Дарадж сумела удержать подножие горы Кайран в своих руках.

С тех пор мост не удалось отстроить как следует, он был постоянно необходим для обеспечения отступления. Затем его пришлось расширять, чтобы могли подойти свежие войска и повозки с припасами. Где-то в конце войны (точнее, незадолго до отречения императора Джазая XI из Дома Иссолы) Дарадж приказала своим солдатам сделать настил для санитарной повозки, чтобы можно было переправиться на противоположный берег. Первые железные балки установили только через двадцать или тридцать лет, а к тому времени уже никому и в голову не приходило, что следует разобрать мост и на его месте построить новый. Казалось, гораздо проще (хотя материал обошелся чрезвычайно дорого) укрепить то, что уже имеется в наличии. По мере того как камни, поддерживающие пролет, опускались все ниже, их постепенно стали заменять сначала деревянными, а потом и железными опорами. Затем в ход пошли кирпичи, к которым мост крепился железными цепями.

В результате мост приобрел диковинную извилистую форму и оказался примерно в три раза длиннее расстояния, что преодолевает стрела, пущенная с одного берега на другой. Во время сезона дождей мост практически лежал на воде, да и летом вряд ли стоило рассчитывать на то, что вам удастся перейти на другую сторону, не замочив ног. Ну а когда шли особенно сильные ливни, приходилось ждать по нескольку недель, прежде чем удавалось перебраться на противоположный берег.

Кроме того, мост прославился и по другим причинам. Во-первых, он сыграл важную роль во время Войны Первопроходцев, о которой мы уже имели честь упомянуть. Во-вторых, здесь нередко совершались самоубийства — особенно часто бросались с утеса в холодные воды реки влюбленные: так расстались с жизнью благородная иссола Чалора и ее возлюбленный тиаса Аури (вопреки мрачным поэтическим описаниям их гибели во многих балладах, они нашли свое вечное отдохновение именно здесь).

Нельзя не упомянуть и о дуэлях, состоявшихся на знаменитом мосту; мы не станем составлять длинный список, отметим лишь, что именно на Плавучем мосту убили друг друга поэт Барракс и его главный критик В'роно, положив конец художественным спорам, продолжавшимся почти два тысячелетия. Мы можем добавить в качестве исторического примечания, что критик Норра, исполнявший роль императорского свидетеля, сухо написал об их схватке: «Конец Барракса можно назвать драматичным для его возраста, впрочем, он пострадал из-за желания сделать эффектное высказывание, пренебрегая необходимостью защиты; в то время как В'роно так увлекся собственными представлениями о фехтовании, что не понял намерений своего противника; в общем, результат был неизбежен, однако в художественном отношении удовлетворил всех».

Именно к этому мосту и подъехали наши друзья после того, как благодаря хитрому маневру Катаны выбрались из вражеского окружения — точнее, позволили превосходящим силам противника отступить. Когда они вели своих лошадей по настилу диковинного сооружения (кстати, мост был знаменит еще и тем, что вызывал сильное смятение в лошадях — причина, из-за которой утонул кавалер Джороли из бухты Бридден), Кааврен сказал:

— Теперь все согласны, что Тазендра весьма умна?

— Да, — отвечали остальные. Тазендра поклонилась:

— Однако следует добавить, что Катана отличается завидной храбростью.

— И прекрасным зрением, — сказал Кааврен.

— Клянусь острыми зубами норска! — воскликнул Пэл. — Именно так! Меня бы уже давно насадили на вертел, словно куропатку, если бы она вовремя не заметила троих бандитов, которые неожиданно выскочили на нас, когда мы посчитали, что все кончено.

— Моя голова, — продолжал Кааврен, поклонившись Катане, — распалась бы на две части, что было бы весьма непрактично, если бы леди Катана так изящно не прикончила того, кто едва не воспользовался моей ошибкой.

— И хотя мне и обидно это признавать, Катана оказалась беззащитной перед третьим бандитом, который нанес бы ей тяжелое ранение, если бы Тазендра не обошлась с ним точно так же, как собирался поступить с Каавреном его противник, — добавил Аттрик. И тоже отвесил глубокий, хотя и немного неловкий, поклон Катане.

— Однако мне кажется, — отвечала Катана, поклонившись в ответ, — что нам следует выяснить, почему нас атакуют, а затем попытаться предотвратить возникновение подобных ситуаций в будущем.

— Вы абсолютно правы, — согласилась Тазендра. — Кто знает, в следующий раз они могут привести целую армию.

— И вряд ли нам снова удастся обмануть их, — сказал Пэл.

— Мы можем, — предложил Кааврен, — попросить помощи у лорда Адрона, который является вашим другом, Катана, у него ведь есть армия.

— Мне бы очень не хотелось, — призналась Катана. — Подобные действия могут скомпрометировать лорда Адрона: ведь он ведет сложные переговоры с императором относительно Пепперфилда. Лорд Адрон обязательно пришлет нам помощь, если я о ней попрошу, но с моей стороны это будет некрасивым поступком.

— Значит, не следует просить его о помощи, — заметил Айрич, словно считал, что тут нечего обсуждать.

— И все же, — заявил Аттрик, — я не уверен, что нам так уж необходима помощь.

— Почему? — заинтересовался Пэл. — Объясните мне ход ваших мыслей.

— С удовольствием. Завтра мы прибудем в Пепперфилд.

— Ну и?..

— Там мы с Катаной скрестим наши клинки, после чего отпадет всякая необходимость оставаться здесь. Более того, причина, по которой нас постоянно атакуют, возможно, будет устранена.

— Пожалуй, — сказала Катана, — в вашем замечании есть известный резон.

— Кстати, — промолвил Кааврен, — раз уж мы приближаемся к концу моста, давайте вновь сядем в седла.

Все немедленно последовали его разумному совету и направили лошадей на довольно крутую горную тропу, вполне, впрочем, доступную для их скакунов.

Кааврен поехал первым. Некоторое время рядом скакал Айрич, но очень скоро проницательный лиорн заметил, что тиаса хочет остаться наедине со своими мыслями. Спустя несколько минут Айрич уже оказался с Аттриком и Тазендрой и присоединился к их дискуссии о достоинствах различных видов стремян во время сражений и конных дуэлей (которые в те времена еще не вышли из моды окончательно, однако случались довольно редко). Айрич поразил своих собеседников отличным знанием тонкостей этого искусства. Он прекрасно понимал, когда и как следует поменять стремена кавалерийскому офицеру. Однако нашему читателю вряд ли интересен сей предмет, поэтому мы вновь обратим внимание на Кааврена, одетого в синий и белый цвета своего Дома, частично скрытые золотым плащом гвардейца. Итак, наш тиаса едет на своей кобыле и ведет сам с собой примерно следующий разговор.

«Я обязан сделать выбор, — рассуждал Кааврен, — кого мне предать: императора или любовь. Можно сформулировать иначе: любовь одного ничем не прославившегося гвардейца не так важна, как нужды Империи, — принцип, который собирает людей под знамена императора. Но нет, надо еще подумать. Ведь мне следует сделать выбор не просто между любовью и Империей, но между двумя клятвами, пришедшими в противоречие друг с другом. Нужно решить, от кого отречься. Отречься! Какое отвратительное слово. И почему я должен отрекаться? Все из-за того, что мои губы произнесли клятву, которую поддержало сердце, не посоветовавшись с разумом.

Мой разум обязательно отверг бы ту клятву — ведь одна из главных его обязанностей состоит в том, чтобы следить за языком, предоставив сердцу качать кровь по моему организму. Однако все это теперь не имеет значения, ситуация очевидна: гораздо важнее хранить верность императору, чем своей любви.

Но если это так, почему мое сердце говорит совсем другое? Хотя тут все просто — оно стыдится того, что свершило, и не хочет качать кровь в мозг, не то он, вместо того чтобы мыслить ясно, все окончательно перепутает. Быть может, во время нашей следующей битвы мое предательское сердце перестанет направлять кровь к моим рукам и в моем теле проделают достаточное количество дыр, чтобы разрешить мучающую меня дилемму довольно нетрадиционным способом. Клятвы должны быть чем-то подкреплены, и мое сердце знает, что не имеет права их давать, в особенности когда они приходят в противоречие с указаниями мозга или других внутренних органов.

В таком случае мой выбор приведет к боли в сердце, животе или голове. Сейчас у меня болят живот и голова, возможно, пришло время заболеть сердцу, после чего я получу представление о нездоровье своего тела и смогу ощутить всю полноту жизни. «Ба!» — как часто говорит Айрич. Должен существовать другой путь для принятия решения — не слишком разумно определять его качество по болезням, которые оно вызывает. Похоже, у меня возник интересный вопрос; пожалуй, стоит его обдумать.

Жить, — продолжал свои размышления Кааврен, — значит постоянно сталкиваться с проблемой выбора. Так должно быть, ибо после смерти мы лишены возможности выбирать, за исключением того, что существует за Вратами Смерти. Философы полагают, что нас ждет там лишь повторение всех тех выборов, которые мы сделали при жизни.

Но тогда, если жизнь постоянно заставляет нас принимать решения, часто довольно сложные, следует найти метод, при помощи которого постигается искусство делать выбор. Нет, я упустил нечто важное. У каждого всегда есть метод, просто далеко не всякий знает о его существовании. Так в чем же заключается мой? А вот в чем: я не способен принять осмысленное решение, мучаюсь, пытаясь найти выход из положения, в которое угодил, а потом вынужден совершать отвратительные поступки или, наоборот, бездействовать — иными словами, вести себя так, как еще месяц назад я и помыслить не мог! Так жить дальше нельзя!

Однако вернемся к исходному вопросу. Должен ведь существовать способ определить четко и ясно, в чем заключается мой долг, хотя, к сожалению, это удается крайне редко. В моем случае, к примеру, не сдержав слово, данное своей возлюбленной, я буду испытывать жестокую боль, но, если я нарушу клятву его величеству, Империя от моего поступка не пострадает, не считая неприятных ощущений человека, который, если уж быть честным до конца, ничем от меня не отличается. Разве что вокруг его головы вращается Орб, а вокруг моей сейчас кружат мрачные тучи. Из туч будет литься горный дождь до тех пор, пока мы не поднимемся на такую высоту, что ему на смену придет снег. Сама природа не в силах принять совсем простое решение относительно тумана, дождя или снега! Разве могу я сделать столь трудный моральный выбор, зная, что в любом случае буду ужасно страдать?

Но тогда, если правильного решения не существует, как мне следует поступить? Кажется, мои мать и отец, чей долг состоял в том, чтобы научить меня, как жить, должны были бы знать ответ на мучающий меня вопрос — если он вообще существует. Только, пожалуй, я веду себя глупо, полагая, что мне под силу сделать правильный выбор. Я должен идти своим путем, надеясь, что конкретные события — а они, вероятно, лучшие учителя — подскажут выход тому, кто готов у них учиться».

Тут Кааврену пришлось прервать свои размышления, потому что к нему приблизился Мика с грустным выражением на своем обычно веселом лице.

— Ну, — промолвил Кааврен, который был даже рад обратиться к чужим проблемам, — ты выглядишь мрачным.

— Вы правы, милорд.

— И какова причина твоей грусти? Или все дело в дожде, промочившем нас до нитки? А может, ты боишься, что наши лошади споткнутся на скользкой горной тропе и мы сломаем себе шеи? Знаешь, мы собирались захватить с собой промасленные плащи, но в последний момент забыли. Плохо иметь дело с теми, кто не в состоянии следовать собственным весьма разумным планам. Значит, тебя тревожит дождь, мой добрый Мика. Если так, то я целиком и полностью разделяю твои чувства.

— Нет, вовсе не дождь, милорд.

— Так что же с тобой стряслось?

— Вы хотите, чтобы я вам все рассказал?

— Хочу.

— Хорошо.

— Что ж, я тебя слушаю.

— Дело заключается в следующем: я пытался складывать в уме.

— Знаешь, — отозвался Кааврен, — я проделывал это не раз, но никогда подобное занятие не наводило меня на печальные мысли. Напротив, такие упражнения тренируют ум, который, в свою очередь, помогает человеку приятно проводить время и получать удовольствие от окружающего мира.

— Я старался следовать вашему примеру, милорд.

— Ты будешь доволен результатами, Мика, можешь не сомневаться.

— Но я не просто складывал числа, милорд, я воображая.

— А, воображал. Ну это совсем другое дело.

— Рад, что вы так считаете, милорд.

— О, воображение — вещь гораздо более серьезная.

— А кроме того…

— Что кроме того?

— Милорд, если вы хотите, я расскажу.

— С удовольствием тебя выслушаю. Кстати, твой акцент: ты говоришь совсем не так, как принято в городах на севере, и не в том быстром ритме, характерном для мест, где я родился.

— Возможно, милорд, причина, по которой вы считаете суммы, отличается от той, что приводит в действие мое воображение.

— Может быть, ты прав, Мика, однако я не знал, что твое воображение направлено на определенный предмет.

— Вы все правильно поняли.

— И о чем же идет речь?

— Солдаты, милорд.

— Солдаты?

— Именно. Обратите внимание: до того как я имел честь с вами познакомиться, на вас напал один человек.

— Ну да, верно — Аттрик, который едет сейчас вместе с нами.

— Потом вас атаковали уже двенадцать бандитов, не так ли?

— Ты правильно определил их число, Мика.

— А после того как мы выехали из «Раскрашенного знака», в засаде нас поджидало тридцать человек…

— Вернее, это мы неожиданно их атаковали, но ты прав, их было тридцать.

— А моя хозяйка при помощи своей стратагемы обратила в бегство не менее сотни врагов, я не ошибся?

— На сей раз, по-моему, ты преувеличил.

— Во всяком случае, милорд, их было куда больше тридцати.

— Не стану с тобой спорить.

— Так вот теперь мое воображение задает мне один и тот же вопрос: сколько врагов встанет у нас на пути в следующий раз?

— Понятно. И к какому выводу ты пришел, Мика?

— Что их будет намного больше, чем нас.

— Ну, не сомневаюсь, что ты прав.

— Армия, милорд. Боюсь, что дальше они приведут целую армию.

— Вполне возможно, мой добрый Мика.

— Милорд, знаю, что вы смелы и сильны, а моя госпожа сражается, как дзур, и я помню, какое хладнокровие сохраняет в минуту опасности лорд Айрич, а кавалер Пэл умен и отважен, я уже не говорю о лорде Аттрике и леди Катане — они драконы, да и я, хоть и принадлежу к Дому Теклы, не стану прятать голову, когда начнется заварушка, и у меня в руках будет моя табуретка…

— Мне это известно, дорогой Мика, ведь я видел тебя в деле.

— Благодарю вас, милорд. И все же как мы справимся с армией, милорд?

— Значит, ты боишься смерти?

— Боюсь? О нет, милорд, прошу поверить, я не осмеливаюсь бояться. Но мне грустно, потому что служить леди Тазендре так замечательно, и мне совсем не хочется, чтобы моя жизнь подошла к концу как раз в тот момент, когда она стала столь приятной.

Кааврен протянул руку и потрепал Мику по плечу.

— Не расстраивайся, добрый Мика, — сказал он. — Не все еще потеряно. Кто знает, возможно, как говорит Айрич, что-нибудь случится и судьба спасет нас: тебя — от смерти, а меня — от чего-то худшего. Кроме того, все это лишь игра воображения. Может, наши враги сдались и оставили попытки покончить с нами.

— Вы так думаете, милорд?

— Ба! В жизни всякое бывает. В любом случае я не представляю, где они найдут армию, даже если у них и возникнет такое желание.

— Надеюсь, вы не ошибаетесь, милорд, — пробормотал Мика, но тут же покачал головой, словно хотел сказать: «Хотя я не очень-то верю».