Глава 30

Тревожные вести

29 ИЮНЯ, ФРАНКО-РУССКАЯ ВСТРЕЧА НА ДАЧЕ ПОД МОСКВОЙ

Просторная, обшитая тесом дача, служившая местом проведения секретного совещания, стояла в сосновом бору в пятнадцати километрах от города. Некогда она предназначалась для высокопоставленных функционеров коммунистической партии, однако теперь она принадлежала маршалу Юрию Каминову. К ней вела только одна дорога – не обозначенная никакими указателями, отходившая от шоссе Москва – Ялта, и все машины, свернувшие на нее, останавливались военным патрулем и тщательно досматривались, прежде чем двигаться дальше по этой узкой и извилистой тропе. Армия и ФСК контролировали лес на подступах к даче со всех других направлений.

В главной гостиной дачи, за большим прямоугольным столом сидели лицом друг к другу высокопоставленные военные и гражданские чины. Переводчики пристроились за спинами переговаривающихся, шепотом комментируя все, что говорилось за столом.

Майор Поль Дюрок стоял у стены вместе с остальными, не слишком важными членами французской делегации. Проведя несколько часов на ногах, слушая все те же усыпляюще-монотонные голоса, обсуждавшие все те же тривиальные вопросы, он отчаянно скучал, одновременно ощущая в себе нарастающее раздражение. Неловко переступив с ноги на ногу, он почувствовал, как пот тонкой струйкой побежал по спине под мундиром, прямо между лопаток. Несмотря на то, что задернутые портьеры защищали комнату от беспощадных лучей яркого летнего солнца, в комнате было душно и жарко.

"Сколько еще времени эти кретины убьют на пустую болтовню?" – спросил себя майор. Сегодняшний раунд переговоров уже давно исчерпал намеченный лимит времени, но никакого прогресса ни одной из сторон достичь не удалось. Похоже, русский маршал и тщательно подобранный для этой миссии самим Десо посланник Сорэ твердо решили заговорить друг друга до смерти, прежде чем на свет появится хоть какое-то взаимоприемлемое решение.

Дюрок состроил унылую гримасу. То, что маршал избрал подобную линию поведения, было ему вполне понятно. Несмотря на все свои регалии и неимоверную власть, русский военный в душе оставался обычным упрямым крестьянином. Такие типы можно было без труда отыскать в любой захолустной деревне во Франции: угрюмый, подозрительный старик, который никогда не купит лошадь, не пересчитав ей все зубы, и успеет довести несчастное животное до безумия, не переставая одновременно обвинять продавца в мошенничестве и коварных замыслах. Сорэ, напротив, был образованным человеком, подлинным представителем высшего европейского общества. То, что он участвует в переговорах такого характера, казалось майору постыдным и глупым.

Если Франция в действительности так нуждается в помощи России, чтобы выиграть эту войну, почему не пообещать Каминову и его генералам все, что им хочется? В представлениях Дюрока все обещания, раздаваемые дипломатами, существовали только для того, чтобы их нарушать или, в лучшем случае, тщательно обходить. В конце концов, какое значение могли иметь несколько лишних миллиардов франков? Если Конфедерация одержит победу, то необходимые средства всегда можно выжать из малых государств – членов ЕвроКона или из побежденных поляков, чехов и мадьяров. Если Конфедерация проиграет, Россия окажется не в том положении, чтобы предъявлять свои финансовые претензии.

Устав смотреть на то, как сидящие за столом роются в своих бумажках и потягивают холодную воду, майор пробежал глазами по шеренге русских военных и гражданских специалистов, подпирающих противоположную стену. Это были его товарищи по несчастью и скуке. В глазах большинства читалось уже знакомое выражение мученического долготерпения или наигранного интереса – выражение совершенно общее для всех подчиненных в любых кабинетах, во всех министерствах и военных штабах всего мира. Однако было одно исключение. Высокий и привлекательный светловолосый полковник был явно чем-то обеспокоен. Пока Дюрок смотрел на него, русский посмотрел на часы и поднял голову в совершенном отчаянии. То же самое повторилось буквально через тридцать секунд.

Дюрок мысленно перебрал в уме все секретные досье, которые он изучал перед приездом в Москву, надеясь вспомнить имя полковника с аристократическим утонченным лицом. Упражнение это оказалось совершенно излишним, если не сказать хуже – оно лишь помогло ему на несколько секунд отвлечься от утомительной скуки переговоров. Лицо русского и заученное досье совместились быстро и безошибочно. Перед ним был полковник Валентин Алексеевич Соловьев, один из высокопоставленных помощников маршала Каминова по военным вопросам.

Одновременно с именем и фамилией в памяти всплыли основные пункты его досье. Отмеченный многими орденами и медалями ветеран войны в Афганистане, имеет репутацию дерзкого и тактически грамотного офицера. В политике – сторонник "жесткого" курса, приверженец политической линии Каминова, лично предан маршалу. Сообщалось, что полковник был идейным вдохновителем и застрельщиком продолжающейся в российской армии "чистки", направленной против демократически настроенных офицеров и военнослужащих, приверженных традициям "землячества". Психологический портрет, нарисованный аналитиками Московского отделения Департамента внешней безопасности, изображал Соловьева рассудительным, сдержанным и спокойным человеком.

Дюрок сжал губы, весьма заинтересованный тем, что он сейчас видел. Если документы, которые он читал, были точны, то нервное напряжение, в котором, безусловно, пребывал полковник, было для него совершенно не характерно. Из своего жизненного опыта майор Дюрок знал, что человек редко ломает свою привычную линию поведения и образ мыслей без достаточно серьезных причин. Почему же этот русский, который должен быть холоден как лед, чувствует себя как уж на сковороде?

Во время небольшой паузы в переговорах, пока переводчики-французы сражались с казенными, скучными и запутанными оборотами речи Каминова, Соловьев наклонился вперед и что-то тихо шепнул маршалу на ухо. Почти не слушая своего помощника, пожилой коренастый маршал раздраженно кивнул, махнув рукой куда-то в сторону выхода.

Полковник с видимым облегчением выпрямился и направился к дверям. Некоторые из его товарищей посмотрели ему вслед с удивлением или с завистью.

Дюрок, не на шутку заинтригованный, прошептал свои бессвязные извинения и вышел из комнаты переговоров сразу за Соловьевым. Русский полковник шел быстро, торопливо пересекая вестибюль в направлении главного входа в строение. Из головы француза – агента безопасности – исчезли последние сомнения. Русский не просто искал туалет; он собирался выйти из дачи и делал это неожиданно и поспешно.

Почему? Что могло быть для него важнее переговоров? Что заставило его покинуть гостиную, рискуя рассердить своего прославившегося крутым нравом начальника? Дюрок нахмурил брови. Что бы ни происходило, он должен знать об этом как можно больше. В Венгрии он допустил несколько проколов, едва не стоивших ему карьеры.

Майор вышел на крытое крыльцо особняка и увидел, как полковник уселся за руль черной штабной "волги". Куда бы он ни направлялся, он собирался ехать один.

"Не так быстро, полковник", – холодно подумал Дюрок. Спустившись по ступеням, майор быстро направился к группе людей, без дела толпящихся около служебных машин, куря сигареты и негромко переговариваясь, ожидая, пока хозяева соизволят закончить свои важные дела.

Вопреки рекомендациям Дюрока, французский посланник и сопровождавшие его лица ездили на место переговоров в нескольких бронированных лимузинах, в сопровождении кортежа спецмашин, в которых за ними следовали сотрудники службы безопасности. Эта практика казалась Полю чересчур помпезной и не слишком благоразумной, однако она давала ему право открыто приказывать большому количеству людей.

– Форе! Вердье! – он поманил к себе двух агентов, стоявших ближе всех. Оба были достаточно опытными сотрудниками, участниками нескольких тайных операций.

Удивленные его неожиданным появлением, агенты торопливо затушили сигареты.

– Да, майор?

Дюрок кивком указал им на черную "волгу", которая задним ходом выезжала с места стоянки.

– Вам надо будет проследить за русским в этой машине. Будьте осторожны, чтобы он не догадался о вашем присутствии. Не спугните его. Необходимо выяснить, куда он направляется и с кем будет встречаться, если, конечно, он будет встречаться. У вас есть фотоаппарат?

Форе, крошечный человечек с крысиным лицом, кивнул.

– Так точно, сэр.

– Превосходно. Сделайте снимки, если сумеете.

Вердье, который был покрупнее и покрасивее своего напарника, кивнул головой в сторону лесной дороги.

– Что нам сказать солдатам на контрольном пункте, если они спросят, отчего мы уезжаем так рано?

Дюрок пожал плечами.

– Скажите им, что французский посланник желает убедиться, те ли вина подали ему к ужину. Я думаю, они сразу вам поверят.

Оба агента заулыбались и поочередно кивнули. Нежная и преданная любовь посланника Сорэ к своему желудку, а также его непоседливость и нервозность, давно стали предметом едких шуток как среди его подчиненных, так и среди их русских коллег.

– Есть еще вопросы? – спросил Дюрок. – Нет? Выполняйте.

Машина Соловьева находилась уже на пути к лесу.

Форе и Вердье бросились исполнять распоряжение, а Дюрок вернулся в дом, тщательно обдумывая свой следующий шаг. Если его тревога окажется напрасной, то слежка за этим русским поможет ему держать своих людей в некотором напряжении, однако Дюрок чувствовал, что его бдительность принесет гораздо более удивительные и неожиданные результаты. Для майора разведка была просто вариантом древней как мир охоты – охоты за фактами в тумане неопределенности, и могла заменить ему воду в сердце пустыни. Он отлично знал, что при помощи собственного сознания человек не в состоянии уловить и сотой доли тех малозначащих фактов и полунамеков, со всех сторон обрушивающихся на него. Главную работу проделывает подсознание, главными инструментами которого являются интуиция и вдохновение, производящие на свет блестящие догадки и озарения. И хотя его решение установить слежку за русским полковником было почти полностью интуитивным, Поль Дюрок уже давно научился доверять своей интуиции.

МОСКВА, УЛИЦА АРБАТ

В самом начале двадцатого столетия в Москве на Арбате располагались самые дорогие и фешенебельные магазины. В годы коммунистического правления для Арбата настали черные дни, ибо скромная улочка превратилась в один из символов "капиталистической эксплуатации". Теперь же, когда двадцатый век почти закончился, история совершила полный круг. Оживление частного капитала и связанная с этим реставрация многих старинных особняков, иностранные инвестиции и правительственная программа, связанная с сохранением памятников старины, вдохнули в Арбат новую жизнь. Так в Москве появилась вымощенная булыжником пешеходная зона, окруженная множеством сувенирных лавочек, картинных галерей и театров.

Вопреки политике строгой экономии, которую в соответствии с суровыми законами военного времени неуклонно проводило в жизнь правительство маршала Каминова, Арбат не утратил ни своих красок, ни людного оживления. Когда в столице закрывались после рабочего дня министерства и офисы, многие устремлялись на Арбат в поисках развлечений и покупок. Часто попадались здесь и люди в военной форме – это были офицеры, занятые на штабной работе в массивном бетонном здании Министерства обороны, расположенном в самом конце улицы.

Эрин Маккена двигалась по Арбату вместе с толпами зевак, притворяясь, будто разглядывает витрины магазинов, с нетерпением ожидая появления полковника Соловьева. Она уже начинала терять терпение, сознавая, как быстро несется время. Русский офицер запаздывал, и если он не появится в ближайшие несколько минут, ей придется уйти, так и не встретившись с ним. Где, черт побери, он пропадает? Застрял где-нибудь в дорожной пробке или арестован по подозрению в измене? Тревога и неопределенность немилосердно терзали ее, и то, что Алекс Банич находился где-то поблизости, присматривая за ней, служило для нее слабым утешением.

Эрин перешла к следующей витрине, делая вид, будто с интересом рассматривает превосходно вырезанные шахматные фигурки. Прочие пешеходы рекой текли мимо, не останавливаясь, чтобы бросить на витрину еще один взгляд, полностью поглощенные своими собственными радостями и заботами. Эрин вдруг задумалась о том, как странно бывает, когда чувствуешь себя одиноким в самой большой толпе. Алекс был прав, когда говорил ей, что в толпе у человека появляется совершенно особое чувство собственной безвестности и незначительности.

В витрине над ее плечом возникло знакомое отражение; на сей раз полковник был одет по полной форме. Взгляд Эрин лишь скользнул по нему и вернулся к шахматным фигуркам за стеклом.

– Я рада, что вы наконец появились, полковник.

– Приношу свои извинения, мисс Маккена, – слегка задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал Соловьев. – Заседание продолжалось гораздо дольше, чем я рассчитывал. Мне пришлось уйти даже раньше, чем все закончилось.

– Не было ли это неосторожно с вашей стороны?

Полковник неуверенно пожал плечами.

– Все может быть. К сожалению, у меня не было времени, чтобы связаться с вами и назначить новую встречу.

Эрин понимающе кивнула. Если бы Соловьев не явился на эту встречу, она сомневалась бы в том, что Лен Катнер и Банич позволили бы ей продолжить общение с полковником. Слишком велика была опасность того, что Соловьева поймают и превратят в двойного агента. Да... Когда занимаешься шпионажем в столице враждебного государства, необходимая для выживания параноидальная подозрительность быстро становится второй натурой.

Они медленно шли по Арбату, останавливаясь то у одной, то у другой лавочки, держась настолько близко друг от друга, чтобы иметь возможность негромко переговариваться, так, чтобы не услышал никто посторонний, и вместе с тем – достаточно далеко друг от друга, чтобы казаться незнакомыми, словно двое случайных прохожих, на короткое время объединенные сходными вкусами и интересами.

– Какие у вас новости? – прямо спросила Эрин. У них не было времени даже на самую короткую беседу; случайные прохожие могли переговариваться друг с другом одну-две минуты, не больше. Слишком долгий разговор привлек бы к ним ненужное внимание.

Соловьев ответил так же немногословно:

– Ничего хорошего. Несмотря на все разногласия, Каминов и французы очень близки к тому, чтобы договориться. Наши продолжают наращивать концентрацию сил на границе. В Белоруссии уже находятся восемь дивизий, три дивизии ускоренным маршем движутся к границе. Несколько дивизий находятся в состоянии повышенной готовности и могут немедленно выдвинуться, лишь только дороги будут свободны. – Он нахмурился. – Мне кажется, Каминов дожидается только того, чтобы последняя атака ЕвроКона захлебнулась, прежде чем твердо заявить о вступлении России в войну.

Он довольно упорно торгуется, наш маршал. К тому же он понимает, что, чем меньше французы будут уверены в победе, тем дороже они заплатят за нашу помощь.

Эрин снова кивнула. Судя по тому, что ей было известно о Каминове, утверждение полковника имело смысл. И она перешла к следующему вопросу из списка Алекса Банича.

– А как насчет доказательств, в которых мы так нуждаемся? Есть ли у вас что-нибудь для меня?

И она посмотрела на хозяйственную сумку, которая стояла на земле между ними. Она захватила ее с собой, во-первых, для прикрытия, а во-вторых, для того, чтобы положить в нее документы, которые может передать Соловьев.

Полковник покачал головой.

– К сожалению, пока никак.

– Но вы же понимаете, полковник, насколько важно нам...

Он поднял руку, призывая ее замолчать.

– Моя дорогая мисс Маккена! Я – человек одаренный во многих областях, но я, увы, не волшебник, – он грустно улыбнулся. – Может быть, мои соотечественники не умеют построить приличный автомобиль или вырастить хороший урожай, чтобы прокормить самих себя, однако в искусстве охранять секреты они превзошли многих. – И, нахмурившись, пояснил: – Все документы, которые используются на переговорах, пронумерованы, и подписи на них ставят только самые высокопоставленные члены обеих делегаций. Любое фотокопирование, будь это даже обеденное меню, может производиться только под надзором офицеров безопасности обеих сторон. И хотя способ обойти все эти предосторожности вполне может существовать, однако я до сих пор такого способа не нашел. – Полковник пожал плечами. – Передайте вашему начальству, мисс Маккена, что я буду продолжать свои попытки, однако они должны иметь в виду, что если я попадусь из-за какого-то жалкого листка бумаги, это не принесет пользы ни вам, ни мне.

– Хорошо, – Эрин услышала в его голосе напряженные нотки и поняла, что за дамоклов меч висит над ним. Если ее арестуют, она может по крайней мере надеяться, что когда-нибудь ее на кого-нибудь обменяют. Если ФСК схватит Соловьева... Однажды КГБ в качестве примера живьем сжег одного "изменника родины" в печи крематория. Экзекуция была заснята на пленку, в назидание всем потенциальным изменникам и "перевертышам". – Поверьте, полковник, мы очень высоко ценим все, что вы для нас сделали, – повернулась она к нему.

– В самом деле?

– Я – да, – она снова посмотрела на него.

Полковник улыбнулся, демонстрируя ту веселую бесшабашность, которая так понравилась ей в день, когда они впервые встретились на приеме в посольстве и танцевали.

– Для меня этого достаточно.

Его улыбка стала задумчивой и немного тоскливой.

– Боюсь, что нам пора разойтись.

Эрин кивнула. Они оба как-то позабыли о времени и об окружающих.

– Когда можно ожидать вашего следующего звонка?

– Завтра.

– Так скоро?

Соловьев мрачно кивнул.

– События развиваются слишком быстро, мисс Маккена. Завтра или послезавтра наши с вами страны уже могут оказаться в состоянии войны.

Никто из них не заметил в толпе маленького человечка с крысиным лицом, который незаметно фотографировал их при помощи миниатюрной камеры с телеобъективом.

Глава 31

Гданьск – ключ к успеху

29 ИЮНЯ, РОТА "АЛЬФА" 3-й БРИГАДЫ 187-го ПЕХОТНОГО ПОЛКА 101-й ДЕСАНТНО-ШТУРМОВОЙ ВОЗДУШНОЙ ДИВИЗИИ, ПОЛЬША, НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТ СВЕЦЕ

Импровизированный конвой, доставивший восемьсот человек 3-й бригады 187-го полка, остановился неподалеку от штаба, расположившегося в небольшом поселке у шоссе, и капитан Майкл Ренолдз пошевелился на своем продавленном сиденье. Он был очень рад, что это путешествие наконец закончилось. Поднявшись, он собрал свое имущество и, потягиваясь, вышел из школьного автобуса, второпях размалеванного под камуфляж.

Они выехали из Гданьска в шесть часов утра и двигались днем, невзирая на все опасности такой поездки. Быстрота и скорость были гораздо важнее, чем все остальное, а в штабе их заверили, что их колонну будет прикрывать патруль истребителей. За весь путь Ренолдз так и не увидел ни одного самолета, ни своего, ни вражеского, однако в конце концов они добрались на место без потерь. В значительной степени облегчение, испытанное в связи с окончанием утомительной поездки, объяснялось еще и тем, что он не находился больше внутри автобуса, представлявшего из себя хорошо заметную, легко уязвимую и практически неподвижную мишень, к которой зачем-то были приделаны колеса. Это чувство было присуще всякому солдату-пехотинцу, который, находясь на поле боя в окружении танков, артиллерии и прочих несущих смерть приспособлений с лазерным прицелом, привык полагаться на свои ноги и чувствовал себя в безопасности только в укрытии.

Для того, чтобы покрыть расстояние в сто двадцать пять километров, отделяющее Свеце от Гданьска, им потребовалось четыре часа. Капитан Ренолдз был уверен, что до них многие туристы неоднократно проделывали тот же путь. Шоссе №5 пролегало параллельно Висле, и по сторонам его то и дело попадались памятники старины и сотни небольших хуторов и ферм. Их путешествие тоже могло быть похожим на туристическую поездку по живописным местам, если бы не толпы перепачканных и оборванных беженцев, запрудивших шоссе. Несмотря на то, что приметы войны ощущались уже в Гданьске, именно это утреннее путешествие подарило капитану ощущение реальности всего происходящего.

На протяжении всего пути разбомбленные дома и сожженные фермы стояли как немые свидетели огневой мощи армий ЕвроКона, однако команды польских подрывников тоже не оставались без дела. Сначала Майкл Ренолдз думал, что разрушенные мосты и изрытое воронками полотно шоссе являлись следствием воздушных рейдов авиации ЕвроКона, однако вскоре они миновали штаб саперного подразделения, которое на их глазах уничтожило мост через Вислу у Грудзёндз.