Котел

Разумеется, никто из его прежних служащих или акционеров никогда не назвал бы Хантингтона терпеливым человеком. Ничего подобного. Они сказали бы, что он был властен, агрессивен, а иногда, к тому же, ужасающе туп. И они были бы абсолютно правы. "Бизнес Уик" однажды назвала его "человеком с телом заднего нападающего, первоклассными мозгами и языком матроса". Именно эти качества помогли Хантингтону преобразовать дряхлеющую семейную фирму, производящую станки, в одну из самых прибыльных, хотя и небольших корпораций страны. И эти же качества чуть не погубили его.

В сорок девять лет Хантингтон был энергичным, подвижным деловым человеком. Но свою пятидесятую годовщину он отметил в палате интенсивной терапии, сраженный обширным инфарктом. Выздоровление его было медленным и мучительным, к тому же врачи предоставили ему небогатый выбор – немедленно отойти от дел или продолжать работать под угрозой внезапной смерти в любой момент. Он передал фирму старшей дочери, а сам стал заниматься тем, что считал более спокойной деятельностью.

Другие мужчины, оказавшиеся в его положении, играют в гольф или бридж или же начинают увлекаться живописью. У Росса Хантингтона были другие интересы. Политические.

Он был одним из первых пассажиров, покинувших борт огромного лайнера. Полет первым классом имел свои преимущества. Например, не надо было продираться к выходу сквозь ряды увешанных сумками и пакетами пассажиров. Именно это больше всего ценил Хантингтон. И еще дополнительное пространство между креслами, позволявшее вытянуть ноги. При росте шесть футов два дюйма Хантингтон был абсолютно уверен, что кресла остальных салонов, кроме первого класса, были сконструированы в расчете на карликов и вечно пищащих маленьких детей.

Когда Хантингтон вышел из самолета и направился к таможне, навстречу ему заспешил мужчина средних лет в темно-сером костюме.

– Мистер Хантингтон?

– Да, – Росс замедлил шаг и взглянул на подошедшего. – Чем я могу быть вам полезен, мистер?..

– Ролинз, сэр. Служба безопасности. – Мужчина вытащил из кармана пиджака удостоверение, раскрыл его и показал Хантингтону.

Тот остановился посреди коридора, ожидая, когда остальные пассажиры пройдут мимо, огибая его, как поток воды высящуюся посреди бурной реки скалу.

С фотографии на удостоверении смотрело лицо Ролинза. Выглядело фото вполне убедительно. Хантингтон вернул мужчине удостоверение.

– Итак?

Агент секретной службы кивнул в сторону выхода без таблички.

– Вам нет необходимости проходить таможню, сэр Мы уже оформили ваши документы. Внизу ждет машина.

Значит, он понадобился им срочно. Черт побери! А ведь он так мечтал о горячем душе и надеялся немного поспать в отеле. Двадцать часов путешествия почти без остановок утомят кого угодно.

– А как же мои вещи?

– Мы все устроили, сэр. Наши люди доставят ваш багаж, – сказал Ролинз. – Там есть что-нибудь такое, что понадобится вам сегодня днем?

Хантингтон покачал головой. Все, что было необходимо ему для сегодняшнего совещания, содержалось в его усталом мозгу и потертом кожаном портфеле. К сожалению. Он улетал в Европу с множеством планов и надежд. И теперь возвращался обратно ни с чем.

Сознание собственного поражения не покидало Хантингтона всю дорогу от здания аэропорта к служебной машине.

* * *

БЕЛЫЙ ДОМ

Вестибюль перед Овальным залом выглядел странно пустым. Обычно комната была полна разных знаменитостей, важных политических деятелей, спортсменов – победителей всевозможных чемпионатов или же солдат воздушной разведки, ожидающих своей очереди для того, чтобы быстренько сфотографироваться с первым человеком нации. Теперь же здесь находились только личный секретарь президента, которая чем-то сосредоточенно занималась за своим столом, и военный помощник в полной форме, державшийся сухо и официально. Хантингтону понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что все это значит. Президент явно расчистил свое обычное расписание на день специально, чтобы выслушать Хантингтона.

Росс расправил плечи и вошел. Несмотря на то, что они с президентом были старыми друзьями, следующие несколько минут вряд ли обещали быть приятными.

Президент поднял глаза от огромного количества бумаг, разложенных перед ним на столе. Прошло два года с момента его избрания, но выражение его лица, на котором как бы читалось "все могу, все сделаю", так привлекавшее американских избирателей, все еще сохранялось, хотя и потускнело. Широкие плечи и мускулистая шея, в молодости хорошо послужившие президенту на футбольном поле. Сейчас же плечи его были чуть сгорблены – на них как бы давил груз постоянных битв с изоляционистскими тенденциями, разрушившими экономику и заставившими сойти с политической арены его предшественника на посту президента. За последние десять лет в Америке уже было два президента, не переизбранных на второй срок. И если в ближайшее время дела не поправятся, нынешний президент вполне мог стать третьим.

Однако, несмотря на сложность ситуации, лицо президента с квадратным подбородком озарилось жизнерадостной улыбкой, придав ему мальчишеский вид, несмотря на седину.

– Росс! Как долетел?

– Нормально. Только устал от долгого перелета.

– Извини за спешку. Но ты, возможно, догадываешься, что мне весьма любопытно услышать, как все прошло. – Президент нажал одну из кнопок на стоящем перед ним телефонном аппарате. – Марла? Позвоните, пожалуйста, в госдепартамент и попросите Термана зайти ко мне сегодня вечером. Ничего официального. Просто на пару коктейлей. Скажите ему, что вернулся Росс Хантингтон. Он поймет, что я имею в виду.

Хантингтон с любопытством взглянул на президента.

– Ты уверен, что это мудрое решение?

Госсекретарь Харрис Терман был помешан на строгом соблюдении протокола и общепринятых дипломатических ритуалов. И ему вовсе не нравилась идея президента использовать старинного друга семьи в качестве неофициального посланника. Хантингтону особенно запомнилась одна из его докладных записок, где в первой же фразе бросались в глаза слова "плохо обдуманное решение", а под конец следовали мрачные прогнозы, обещающие, что "вмешательство непрофессионала только ухудшит положение вещей".

Президент снова улыбнулся, обнажив ряд безукоризненно белых зубов.

– Мой высокочтимый госсекретарь давно уже понял, что ошибался. Теперь он один из твоих самых горячих сторонников. Я показал ему копии писем, которые послал с тобой. Он чуть не лишился дара речи.

Хантингтон вполне мог это понять. Любые контакты глав государств между собой обычно облекались в уклончивые и расплывчатые фразы, намекающие на взаимное уважение и восхищение. Однако в этот раз написанное от руки письмо французскому президенту было написано языком, даже отдаленно не напоминавшим дипломатический. То же можно было сказать и о послании германскому канцлеру. Терман, которого, несомненно, ужаснул тон этих писем, возможно, был благодарен за то, что они будут переданы через неофициальные каналы и без его санкции.

Хантингтон поморщился.

– Теперь я уже не так уверен, что Терман не был прав в самом начале. Мне немногого удалось добиться.

– А я и не думал, что тебе это удастся, Росс. – Президент слегка склонил голову набок и кивнул в сторону старинного глобуса, стоявшего в углу Овального зала. – Мы сами дали загнать себя в угол этим чертовым протекционистам. На сегодняшний день мы имеем такие ограничения и неблагоприятные тарифы пошлин, что удивительно, как это вообще кто-нибудь что-нибудь продает. И никто больше не хочет никого слушать. Почти все правительства крупных стран держатся у власти за счет обещаний "защитить торговлю". Французы. Немцы. Японцы. Каждый из нас. Мы втянуты в экономическую войну, в которой никто не может победить.

Президент покачал головой. На лице его было написано отвращение:

– Но никто не хочет отступить первым. Вожди всего мира, черт бы их побрал! Мы все похожи на кучку малолеток, вопящих, что это другой мальчик ударил первым.

– И ты тоже?

Президент недовольно фыркнул.

– Я в особенности. Если я хотя бы задумаю снизить наши тарифы и квоты на импорт, то весь конгресс, не говоря уже о лейбористах, тут же вцепится мне в горло, выпустив когти и оскалив клыки. Это одна из причин, почему я послал в Париж и Берлин тебя, а не кого-нибудь из тех, в чьих паспортах красуется отметка "Служащий Правительства США". Если кто-нибудь попытается раздуть вокруг этого шумиху, то ты для них чересчур нетерпеливый американский гражданин, желающий поупражняться в дипломатии, частное лицо.

Хантингтон удивленно поднял брови:

– Но тем не менее, ты не ожидал многого от моей миссии?

– Не особенно. Экономическая война зашла слишком далеко для того, чтобы пара слов между воюющими сторонами могла иметь большой эффект. – Президент направил указательный палец в грудь Хантингтона. – Но я действительно хотел, чтобы ты познакомился с моими противниками. Мне необходимо твое непредвзятое мнение об этих людях. И твои предположения относительно того, какими будут их следующие шаги.

– Почему именно мои?

– Потому что ты хитрый, проницательный негодяй, который выдаст мне все как есть, без фиги в кармане. – Президент нахмурился. – Видишь ли, Росс, все остальные попытки анализа ситуации, которыми я располагаю, все так или иначе необъективны. ЦРУ юлит и мямлит, стараясь как можно меньше показать собственное участие. Госдепартамент слишком озабочен ползанием на брюхе перед конгрессом, чтобы изложить все прямо и ясно. А остальные мои так называемые эксперты не всегда способны решить, что скушать на ланч, какой уж тут может быть разговор о направлении европейской политики!

Хантингтон медленно кивнул. От работников бюрократического аппарата действительно было трудно добиться чего-нибудь кроме самых расплывчатых общих фраз. Человек, сидящий напротив за столом, был не первым американским президентом, который захотел составить окончательное впечатление о положении дел по "нормальным" каналам. И также не первым, кто использовал друга и политического советника, чтобы сделать это. Хантингтону тут же вспомнилось доверие, которое оказывал Вудро Вильсон полковнику Эдварду Хаузу, и помощь Гарри Гопкинса Рузвельту.

Но он тут же отогнал от себя эти сравнения. Несмотря на свой многолетний опыт на поприще как внутреннего, так и международного бизнеса, было бы слишком самонадеянно приравнивать себя к любому из этих людей. Хауз и Гопкинс помогали творить историю во время двух мировых войн. А он только хотел помочь своей стране выпутаться из текущих экономических бед. А история пусть сама о себе позаботится.

Хантингтон пожал плечами.

– Догадки – это почти все, что я могу предложить, мистер президент. С чего мне начать?

– С Франции.

Президента особенно интересовал его французский соперник. Все, что оба они знали о ситуации в Европе, указывало на то, что Франция становится ведущей политической силой континента. На первый взгляд это казалось совершенно нелогичным. Германия была намного богаче, да и население ее было гораздо больше. У немцев также была наиболее мощная армия в Европе. Но немцы держались как-то неуверенно – экономика и промышленность страны все еще была слаба, и они не очень стремились вернуть к жизни былую силу германского оружия. Хотя в обеих странах были экономические проблемы, но Франция все же не стояла перед необходимостью перестройки половины промышленности. Ее финансовое положение было лучше, и производственная сфера – гораздо стабильней.

И что еще важнее, французы имели одновременно и вполне приличный ядерный арсенал, и право вето в Совете Безопасности ООН. Это давало им свободу маневра без особого риска иностранного вмешательства. И, по крайней мере в данный момент, Берлину волей-неволей приходилось следовать курсом, который выбирал Париж.

Хантингтон вызвал в памяти образ президента Франции, каким он видел его в последний раз.

– Боннар слишком болен и слишком стар, чтобы управлять даже собственным аппаратом, не говоря уже обо всей стране. Говорят, последние несколько месяцев его вообще используют только для представительства. – Хантингтон поморщился. – Его помощникам пришлось читать твое письмо раза три или четыре, прежде чем он хоть что-то понял.

Президент выглядел удивленным.

– Неужели он так плох? Я читал, что он болен, но ничего подобного даже представить себе не мог.

– Об этом за пределами Елисейского дворца знают немногие.

– Почему?

– По двум причинам. Одна из них в том, что большинство членов правительства до смерти боятся продемонстрировать хоть какой-то признак слабости. Они не хотят, чтобы оппозиция потребовала внеочередных выборов. По крайней мере, не сейчас.

– Вполне понятно. – Конечно, ни один политик, которому бог отпустил хотя бы немного мозгов, не захочет участвовать в избирательной компании на стороне больного, дряхлеющего день ото дня старика. Особенно в момент, когда в стране нарастает социально-политическая нестабильность. – А вторая причина?

Хантингтон наклонился вперед.

– Скажем так, некоторые министры кабинета вполне довольны возможностью управлять делами самостоятельно.

Президент кивнул. Что ж, в этом тоже был свой смысл. Еще со времен Людовика XV, Короля-Солнце, было хорошо известно, что французы любят, чтобы ими управляли люди сильные и властные. Даже во времена республики президенты страны вели себя скорее как выборные короли, а не как слуги народа. И вполне можно было понять, почему амбициозные чиновники, окружавшие такого человека, рады были воспользоваться возможностью управлять своими министерствами без постороннего вмешательства.

– И какие же именно министры?

Хантингтон начал перечислять, загибая пальцы:

– Министр обороны, министр внутренних дел, глава разведывательной службы. Практически все, в чьей власти силовые министерства. Премьер-министр Боннар практически такой же ноль, как и сам президент.

– И кто же сейчас вожак в стае? Или они все еще соревнуются, кто громче рыкнет, чтобы заслужить эту честь?

– В общем, пока соревнуются. – Хантингтон рассмеялся тем образам, которые встали перед глазами благодаря словам, выбранным президентом. Но тут же оборвал смех. – Но ходят слухи, что шеф разведки вроде бы может претендовать на роль первого среди равных. Человек по имени Никола Десо.

Хантингтон вспомнил, что все его французские друзья старались понизить голос, когда заходила речь о Десо. Их отношение к шефу разведки представляло собой странную смесь невысказанного вслух страха и неловкого восхищения. И если хотя бы половина историй, рассказанных Хантингтону, были правдой, то этот человек был умен, обаятелен, в высшей степени уверен в себе и абсолютно безжалостен.

– Он займет место Боннара?

– Сомневаюсь, – Хантингтон энергично замотал головой. Все, что он слышал о Десо, говорило за то, что этому человеку больше нравилось быть силой, стоящей за троном. Он был бы очень удивлен, если бы один из первых людей, дергающих за ниточки марионетку-президента, захотел надеть эти ниточки на свои руки. – Но я думаю, что это именно тот человек, с которым нам придется в конечном счете иметь дело.

– Чудесно, – президент выглядел обеспокоенным. – Терпеть не могу вести переговоры с кем-то, кого нельзя увидеть и побеседовать лично. Когда я продаю человеку лошадь, я люблю смотреть ему прямо в глаза.

Хантингтон был целиком и полностью согласен с этим. Даже в наш век компьютерного анализа и телекоммуникаций, позволяющих передавать сообщения практически мгновенно, все равно ничто не могло заменить личные контакты. Успех самого Хантингтона в деловых кругах на пятьдесят процентов пришел к нему благодаря способности правильно оценивать своих конкурентов, своих служащих и своих клиентов – знать их силу и слабости, понимать их нужды и желания. И все это становилось возможным только после того, как пообщаешься с человеком лицом к лицу.

Он откинулся на спинку стула.

– Сомневаюсь, что Десо вообще заинтересован торговаться из-за лошади, мистер президент. Он националист до мозга костей. Из тех, которые любят повторять: "Франция для французов", и действительно имеют это в виду. Говорят, что именно он является той силой, которая стоит за этой сумасшедшей программой перемещения рабочих-иностранцев.

– Великолепно! – Теперь президент выглядел еще более обеспокоенным.

Сводки новостей из Европы были полны ужасающими картинами – поезда, груженные испуганными людьми, охраняемые солдатами и надрывающимися от лая псами, кровавые стычки в пылающих жилых кварталах и другие зловещие признаки того, что нарастающая волна расизма и ксенофобии грозит захлестнуть континент. И попытка установить контакт с человеком, которому это нравилось, похоже, была обречена.

Он взглянул в окно на розарий Белого дома, как будто пытаясь найти утешение в его безмятежной, залитой солнцем красоте. Затем он тяжело вздохнул и вновь повернулся к своему другу.

– А что насчет немцев?

– Ненамного лучше, – Хантингтон провел рукой по глазам, как будто прогоняя усталость, и начал детальное описание своих встреч в Берлине. Ни одна из них не была более продуктивной, чем те, которые состоялись в Париже. Большинство деловых людей и политических лидеров Германии хотели бы положить конец разрушительной экономической войне с Соединенными Штатами, Японией, Великобританией, но руки их были связаны внутриполитическими проблемами и заинтересованностью в тех сиюминутных выгодах, которые дают захваченные ими европейские рынки. Внимание Германии было сконцентрировано на внутринациональных проблемах, а не на необходимости честной конкуренции с бывшими союзниками, которые теперь оказались противниками в экономической войне. Пока Германия не сумеет взять под контроль массовую безработицу, отчаянный национализм и огромное количество фракций в политическом спектре страны, она будет довольно слабым актером на сцене международной политики.

В западной части страны высокие налоги и утрата заокеанских рынков медленно душили как старые, ключевые, так и жизненно важные новые отрасли экономики. Под защитой жесткого трудового законодательства потери рабочих мест были редки, но и новые рабочие места не создавались. В результате все больше и больше молодых людей оказывалось во власти тоски и безделья, которое как бы поддерживалось государством – некоторые на пособии по безработице, а другие в качестве "профессиональных" студентов в вечной погоне за никому не нужными и ничего не значащими степенями. В кругах этих людей усиливались радикальные настроения и беспокойство.

Восточные районы были в не лучшем состоянии. Несмотря на огромные суммы, вложенные в эти регионы после воссоединения, жители Восточной Германии, "восточники", все еще оставались нищими – страну по-прежнему душила безработица и серьезно беспокоили экологические проблемы, оставшиеся от сорокапятилетнего коммунистического бесправия. Вновь поднимали голову старые политические течения – освободившись от одной формы тоталитаризма, люди, как ни странно, требовали другой. Хотя неонацистские группы поддерживал пока лишь небольшой процент населения, они действовали теперь более открыто и жестоко. Флаги со свастикой все чаще открыто вывешивались в небольших деревнях и пришедших в полный упадок городах Восточной Германии.

Коалиционное правительство Германии, подвергавшееся атакам справа и слева, держалось из последних сил. Канцлер и его кабинет были слишком заняты попытками урегулировать почти еженедельные кризисы, чтобы тратить время, усилия и политический капитал на снижение тарифов и преодоление барьеров для торговли.

Учитывая все обстоятельства, Хантингтон не видел никакой реальной перспективы успешных переговоров ни с Францией, ни с Германией. Слишком многие европейские политики заработали свою популярность на поддержке экономического национализма и растущих в последнее время антиамериканских настроениях. Его мрачные прогнозы явно выбили президента из колеи. Никому не хочется войти в историю в качестве человека, стоящего у власти в момент, когда Америка и ее бывшие союзники, постоянно ссорясь и пререкаясь, все дальше и дальше движутся по пути, ведущему к глобальной депрессии.

Через час, когда секретарь президента внесла поднос с кофе, мужчины все еще разговаривали, и никто из них не заметил, как, спустя еще час, женщина унесла пустой поднос. Они были слишком поглощены попыткой найти выход, прежде чем цивилизованный мир окажется вовлеченным в необратимую экономическую катастрофу.

* * *

16 СЕНТЯБРЯ, МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ, МОСКВА, РОССИЯ

Павел Сорокин в ужасе смотрел на удобно устроившегося напротив него темноволосого мужчину.

– Пятьдесят тысяч рублей?! За одну машину?! Вы что, с ума сошли?

Человек, известный ему как Николай Юшенко, пожал плечами.

– Вам нужны продукты. У меня они есть. А цена, как мы говорим в таких случаях, диктуется рынком, Павел Ильич.

– К черту рынок! – Сорокин, казалось, выплевывает ненавистное ему слово. Несмотря на шесть лет стремительных экономических реформ, он все еще не мог привыкнуть к новой, капиталистической реальности. – Послушайте, будьте благоразумны, хорошо? Я должен держаться строго в рамках бюджета. И если я приму ваши цены, то окажусь без денег задолго до конца года.

Юшенко снова довольно-таки равнодушно пожал плечами.

– В таком случае, пусть ваши драгоценные маршалы увеличат бюджет. Цена – пятьдесят тысяч, и ни копейки меньше. Если вам не нужна моя пшеница и говядина, уверяю вас, она нужна вашим ребятам из Министерства иностранных дел. Они уже предложили мне сорок тысяч – неслыханное дело!

– Эти негодяи?! Вы же знаете – у них нет таких денег. Если только они еще не установили печатный станок у себя в подвале. – Сорокин поморщился. То, как украинец глотает конечные согласные, жуя слова, как кашу, казалось, раздражало еще больше, чем эта жуткая манера торговаться.

Павел Сорокин с радостью вступил когда-то в должность главного снабженца Министерства обороны, потому что эта работа обещала безграничные перспективы в смысле самообогащения. В конце концов, каждый знал, как небрежно распоряжаются своими деньгами военные. Но, к сожалению, все резко переменилось с тех пор, как бывший Советский Союз превратился в Содружество, эту странную организацию, состоящую из полунезависимых государств. Военные, сумевшие в этих условиях остаться у власти и продолжить карьеру, крепко держали в кулаке свои весьма ограниченные ресурсы. И теперь "личное присвоение государственной собственности", на которое намекали, подмигивая, если ты был членом партии на хорошей должности, могло привести в тюрьму – конечно, после судебного расследования. И продовольственные запасы правительства, которые он продавал для собственной выгоды, приходилось весьма тщательно скрывать среди расплывчатых данных по "потерям при транспортировке", а также фальсифицируя данные инвентаризаций. И работать для этого требовалось гораздо больше, чем он рассчитывал, принимая этот пост.

Он развел руками.

– Продолжай, Николай. Ты говоришь со своим старым другом. Дипломаты ведут хорошую игру, но от них не дождешься постоянства. На этой неделе они возьмут твой товар, а завтра бросят тебя ради другого поставщика. Но мы с тобой, мы ведь делаем дела уже сколько там... шесть, месяцев. Мы можем доверять друг другу, ведь правда? И я – гарантированный покупатель, это тоже правда. А это должно же чего-нибудь стоить... например, скидки в пять тысяч против тех сорока, что тебе предложили.

Карие глаза Юшенко потеплели, и он рассмеялся.

– Неплохая попытка. Но ничего не выйдет. Я никак не могу взять меньше сорока пяти. Если только хочу иметь прибыль.

Сорокин вздрогнул. Ему просто необходима была эта поставка. Маршалы, генералы и полковники вряд ли хорошо отреагируют, если лишатся обеда из-за отсутствия в министерской столовой продуктов. А новая работа для разжиревших и несовременных бывших бюрократов была сейчас редкостью.

Он потянулся к узлу серого шерстяного галстука и ослабил его.

– То, что ты просишь, невозможно. У меня просто нет денег, чтобы заплатить больше сорока тысяч. Если только хочу сохранить работу.

– Очень плохо, Павел. Приятно было поболтать с тобой. – Юшенко встал и потянулся за отороченной мехом курткой. Ледяной ветер уже гулял по широким улицам Москвы, предвещая, подобно тревожному сигналу, наступление зимы.

– Подожди. Подожди. Не надо так торопиться. – Сорокин приподнялся с кресла, весь кипя от негодования по поводу того, что приходится стелиться вот так перед этим украинским бандитом. – В этом здании есть еще люди, которые кое-чем мне обязаны. Я могу зайти к ним. Так что, может, мы заключим сделку другого рода – наличные плюс бартер.

Минуту, показавшуюся Сорокину бесконечной, Юшенко стоял неподвижно – как будто все еще сомневаясь, разговаривать ему дальше или уйти.

Затем, с тяжелым вздохом, он снова уселся на свое место.

– А что за бартер? Я не собираюсь заниматься торговлей оружием, так что можешь не беспокоиться и не предлагать мне парочку подержанных танков.

– Нет, ничего подобного, – Сорокин едва заметно улыбнулся тому, что, как он надеялся, было шуткой. – Я говорю об информации.

– Какого рода информации?

Сорокин вновь широко раскинул руки.

– Как насчет времени и места передислокации трех мотострелковых дивизий?

Юшенко поморщился.

– А мне-то в этом какой прок? Что я буду с этим делать? Продам американцам? Или немцам? Я не предатель.

– Нет, нет, конечно нет. – Сорокин понизил голос. – Но можно найти других покупателей. Например, твои деловые друзья. Ведь перемещение такого количества солдат означает огромные контракты на перевозки, да и на строительство. Конечно, несколько слов на эту тему, вложенных в нужные уши, стоят немало.

По крайней мере, украинец, кажется, навострил свои собственные уши.

– Продолжай, – потребовал он.

Сорокин так и сделал. В конце концов, все это отняло у него еще час времени, потраченного на горячие споры и отчаянную торговлю, но он все-таки получил свои машины с продуктами. И всего по сорок тысяч за машину. Плюс несколько ксерокопий документов Министерства обороны.

Алекс Банич быстро вышел из гигантского здания министерства и сразу же уселся в синий "мерседес", ожидающий его у тротуара. Разрешение на стоянку, выставленное за лобовым стеклом автомобиля, сообщало, что он принадлежит "Ново-Киевской торговой компании". Водитель машины, молодой блондин по имени Майк Хеннеси, выбросил из окна окурок и свернул на Новый Арбат, чуть не столкнувшись с подъехавшим грузовиком. Оба мужчины не обратили абсолютно никакого внимания на раздавшиеся за их спинами автомобильные гудки. Русские водители привыкли жить с чувством опасности и водили неаккуратно. Ездить осторожно было не в их характере.

– Ну, и как все прошло, босс? – спросил шофер.

Банич ухмыльнулся.

– Неплохо. По десять тысяч с каждой машины плюс... – Банич вынул из кармана пиджака бумаги, которые ему только что передали. – Сорокин сделал мне небольшой подарок, который просто осчастливит некоторых из этих землероек в Лэнгли, хотя и заставит их поработать пару недель.

Информация о перемещениях русских войск добавит новые штрихи к портрету все еще сильной Российской армии. И, что лучше всего, документы означали, что в неуязвимости Павла Сорокина пробита брешь. Его решение продать маловажные государственные секреты сегодня в дальнейшем облегчит возможность убедить полковника продать более важные сведения.

Хеннеси тоже улыбнулся.

– Итак, этот парень все еще думает, что ты старый добрый Николай Юшенко, поставщик замечательных продуктов?

– Ничего подобного. – Банич убрал бумаги обратно в карман. – Он уверен, что Николай Юшенко по совместительству шпион. Но поскольку он думает, что я всего-навсего работаю на кучку быстро разбогатевших украинских бизнесменов, его не очень обеспокоила необходимость продать мне парочку секретов.

Хеннеси кивнул. Большинство русских все еще воспринимали своих партнеров по Содружеству независимых государств, вроде Украины, как окраины, практически принадлежащие их собственной республике. Даже люди из службы безопасности и вооруженных сил смотрели с неким подобием добродушной улыбки на попытки братских государств образовать независимые армии и разведслужбы. Это оправдало выбор, сделанный Баничем, чтобы скрыть свой настоящий статус и имя. Многие русские, как и во времена коммунистов, все еще представляли себе агентов ЦРУ как потенциальных злодеев, вроде тех, что действуют в шпионских триллерах и приключенческих фильмах – хитрых, скользких и опасных. Но украинские шпионы? Что ж, они идеально подходили для образов фигляров в новых кинофильмах, потоки которых лились с конвейеров московских кино– и телестудий. Но на самом деле никто не принимал их всерьез.

И именно это слабое место собирался в полной мере использовать Алекс Банич.

Детство, проведенное с дедушкой и бабушкой – эмигрантами с Украины и годы обучения языку по интенсивной программе в школе ЦРУ позволяли ему быстро и легко переходить с английского к разговорному русскому или безукоризненному украинскому – и все это в одном предложении. Он мог выдать себя за кого угодно – от жадного деляги-мошенника до строгого и сдержанного, сознающего свою значимость солдата или полицейского. Десять лет успешного выполнения заданий в Восточной Европе отточили до толщины лезвия бритвы как актерские, так и языковые способности Банича. Бывали случаи, когда ему даже снились сны на русском языке. И все это было подготовкой к тому, что должно было стать вершиной его служебной карьеры – назначению главным оперативным агентом штаб-квартиры ЦРУ в Москве.

Улыбка Банича сделалась вдруг невеселой, даже мрачной, когда он подумал о крахе собственных амбиций. Движимый непреодолимым желанием всегда и во всем быть лучшим, он много лет усердно работал, добиваясь всего кровью и потом, он разрушил свой брак, чтобы попасть в Москву. И для чего?