Город призраков

Накинув сутану с объемистым капюшоном, Рамена взял из кармана брата Ханны ключ от двери и покинул вотчину Просвященного Гуру, тщательно заперев ее за собой. С накинутым капюшоном Рамена быстро прошел вдоль коридора, важно кивая в ответ на приветствия редких послушников. На входе два охранника открыли было рты, дабы что-то спросить, но увидели цвет сутаны и предпочли промолчать.

Оставаясь в пределах их видимости, Дмитрий спокойно шел, а когда завернул за угол – побежал, на ходу избавляясь от пропахшей смертью сутаны.

Труп Ангелайи и двух его верных псов обнаружили лишь к вечеру, когда робкий двоюродный младший послушник поскребся в дверь с сообщением о прохладительных напитках Великому гуру. Когда гуру не отозвался, возникла мгновенная паника, так что дверь вышибало уже человек пятнадцать, ругаясь и мешая друг другу. И из этих пятнадцати только трое потенциальных ренегатов устояли на ногах, увидев открывшуюся картину.

Как вели Рамену, почти никто не видел, и потому лишенная главы секта стала лихорадочно подыскивать авторов убийства. Мигом всплыли фамилии трех известных городских колдунов, работников спецслужб и главаря Босха. Устроив скорбный плач, на сборном совете осиротевшие ангелайевцы порешили, что только кровная месть может удержать секту от распада.

На второй день воины Просвященного Ангелайи выступили в крестовый поход против всех сразу.

3

Замерший в глубокой тьме Мартиков напряженно нюхал ночной влажный воздух. Уходящая вдоль улица напоминала сейчас лунный пейзаж и словно целиком состояла из резко очерченных теней. Сама луна круглым фонарем висела на небе, потихоньку ползла, карабкалась к зениту, и свету ее не мешали легкий серебристые облачка, которые тоже словно светились.

Мохнатая звероватая глыба, которая когда-то была полнеющим приближающимся к пятидесяти годам старшим экономистом, испытывала легкое удивление и недовольство.

Но мозг, сознание под этим шишковатым и приплюснутым черепом были теперь человеческими, и работал этот мозг хорошо, как и раньше. Тело к бывшему состоянию так и не вернулось, но не это волновало теперь Павла Константиновича. Оно идеально подходило для поставленной задачи – ловкое, неутомимое.

Он любовался пейзажем, а чуткие уши ловили сонмище различных звуков – тихих и громких, нейтральных, привлекательных и угрожающих. Громыхал автомобильный дизель, где-то совсем вдалеке вроде бы гремел гром. В воздухе витало предгрозовое напряжение. Сверху мягко светили звезды, теплые и мерцающие.

Мартиков мог любоваться звездами, смотреть на луну с тихим очарованием, без дремучих инстинктов, то и дело захлестывающих сознание. Было так хорошо – просто любоваться звездами. И он собирался делать это и далее. Сегодня, и завтра ночью, и послезавтра. Ради этого, ради сохранения в себе человека – он был готов на все.

С ненавистью вспомнил своих работодателей – те так и не показали лицо. Боялись показать или... не имели лица? Такой странный запах в последние дни. У волчьей половины он вызывал лишь смутную тревогу, а Мартиков пытался анализировать. Запах чувствовался везде, из чего можно было заключить, что нечто разлито в воздухе, как газ, как испарения. Очень тонкий запах, и только наделенные звериным нюхом чуют его.

Ну вот – опять гром. И зарниц не видно, наверное, еще за чертой города или даже дальше – у шоссе. Неудачно. Впрочем, может, еще повезет, главное – чтобы дичь явилась вовремя.

По улице прошаркали шаги, мелькнул свет фонаря. Нет, не тот. Шли человек пять. Переговаривались тихо, вполголоса. В последнее время оживленного говора и песен почти не стало, и даже к костру спускались, чтобы разогреть пищу, после чего сразу убирались угрюмо к себе в квартиры. И, отправляясь на улицу, почти все брали с собой оружие. Кастеты, фомки и гаечные ключи оттягивали карманы своих робких хозяев.

В кромешной тьме активно плодились воры и грабители, а также маньяки всех мастей. Их ловили, сажали, но они как ниоткуда появлялись снова и снова. Мартиков вжался в тень, и без того удивительно черную, и пропустил идущих. Лучи фонарей шарили из стороны в сторону.

– Что там гремит?

– Стреляют, может?

Завернули во двор на той стороне улицы. Рядом загавкали собаки, раздалась заковыристая ругань, и в лунный свет выскочили сразу штук пять бездомных псов. Слаженно двигаясь, побежали вниз по улице, удивительно похожие один на другого.

Громыхнуло ближе. Резко, как сухая ветка хрустнула. Вдоль Школьной проехалась машина с включенным дальним светом. Лучи фар ополоснули грязный пыльный тротуар, сгорбленные деревья. Плохо видно, но, кажется, машина полна людей – вон как просела на рессорах. Прокатилась мимо, тарахтя двигателем.

А потом нюх донес важную весть – шла дичь. Мартиков уже дважды прослеживал маршруты этого человека и накрепко запомнил его запах – характерный, индивидуальный и неповторимый, как лицо или отпечатки пальцев. Так что о приближении Влада Сергеева он знал еще до того, как тот миновал «Кастанеду», расположенную в двух кварталах от дома.

Мартиков присел, напружинился и в широком оскале обнажил четырехсантиметровые клыки.

Темная фигура с ярким глазом фонарика поравнялась со входом во двор – подворотней не пошел, хотя там ближе. Все так, как и предполагал Павел Константинович.

От идущего исходил легкий запах тревоги и зарождающегося страха. Неуютно ему было на этой темной улице. Сделав еще с десяток шагов и светя фонарем прямо перед собой, чтобы обойти изрытый колдобинами асфальт, Сергеев поравнялся с замершим Мартиковым. А потом, что-то почувствовав, повернулся и посветил прямо на него.

В луче света Павел Константинович окаменел. Окаменел и Влад, глядя на пригвожденного фонарем к земле мохнатого желтоглазого оборотня. Опомнившийся быстрее Павел Константинович оттолкнулся мощными задними лапами и начал совершать красивый прыжок, в финале которого Влад должен был упасть, сбитый массивным телом полуволка. Зрачки его дико отсвечивали зеленым.

Грохнуло! Да так близко, словно стреляли в самого Мартикова. Инстинктивно он шарахнулся в сторону, и изящный прыжок завершился безобразным падением на бок.

Перепуганный стрельбой и видом чудовища, Влад наконец опомнился и заорал, точь-в-точь повторяя крик своего недавнего респондента:

– ВОЛК!! ЗДЕСЬ ВОЛК!!!

С улицы бежали какие-то люди – свет фонарей наплывал девятым валом, дергался, хаотически высвечивая похожие на причудливых химер фрагменты детской площадки.

– Здесь! Здесь!! – вопил журналист.

– Ты! – заорали из тьмы. – В сторону! Счас я его шлепну!!

Сергеев шарахнулся подальше от поднимающегося Мартикова, и тут же ночь разорвала беспорядочная стрельба. Увлекшиеся охотники палили вовсю, не заботясь даже о том, что могут зацепить спасаемого. Одна пуля просвистела в опасной близости от уха Влада, жужжа, как разогнанный до сверзвуковой скорости шмель. Две другие скользнули по спине оборотня и срезали шерсть, оставив аккуратные, чисто выбритые дорожки. Все еще заполошно крича, Влад кинулся на землю и зажмурил глаза, а когда открыл, оборотень стоял прямо над ним.

И смотрел. Желтые его звериные глаза светились отнюдь не звериным умом и сообразительностью. И тоской.

Одна из пуль пробила навылет корявую переднюю лапу оборотня.

– Попал в него! Попал! – заорали среди стрелков.

Влад опять лежал лицом вниз и вжимался в холодный асфальт. Его не волновало, кто в кого стреляет, хотелось лишь поскорей выбраться из зоны огня.

Павел Константинович протяжно завыл от резкой боли и на трех лапах припустил вниз по улице, спасая свою мохнатую шкуру. С пораненной лапы срывались крупные капли темно-красной крови и обильно орошали асфальт. Стрелки что-то орали, наводили, приказывали, но все это тонуло в громогласной канонаде.

На первые трупы собак он наткнулся уже квартал спустя. Команда, зачищающая улицу, сейчас выкуривала оставшихся в живых псов из соседнего двора. Животные выли на разные голоса, и смысл этих воплей был предельно ясен: «Пощады, пощады!» Но четвероногих в плен не брали – с грохотом выстрелов оборвались жизни ищущих спасения мохнатых беглецов.

Охотники запрудили весь город, то и дело Мартиков натыкался на группы стрелков, и те, видя крупную мохнатую тварь, тут же открывали огонь. Спасаясь, он бежал все дальше и дальше, все сильнее забирая к востоку. Была мысль прорваться к речке и схорониться там в прибрежных зарослях, но ее он отмел, как явно неудачную. Заросли были любимым местом пребывания дворовых собак.

Можно было пересечь «черепашку» и найти убежище в Нижнем городе, где не было этих открытых всем ветрам строгих и прямых проспектов. Но на «черепашке» стоял патруль, выглядящий на этом бревенчатом, словно взятом из сказок, мостике подобно многоногому, ощетинившемуся сотней шипов и клыков дракону. Глаза-фонари шарили по мутной воде и ловили случайные цели на берегу. Тут же лежало трое собак, издырявленных до состояния решета, – патрулю явно было скучно. Из-за реки доносилась отдаленная канонада, и ветер приносил запах пороха.

Мартиков развернулся и побежал обратно, по Верхнемоложской. На трех лапах бежалось медленно, и он, стиснув челюсти, опустил четвертую и ступал на нее, вздрагивая от резких уколов боли.

Стрельба слегка отдалилась, здесь охотники уже прошли, оставив за собой стреляные, остро пахнущие гарью гильзы и расстрелянных животных, некоторые из которых были еще живы, лежали на боку и дышали все реже и реже.

На перекрестке Школьной со Стачникова он нарвался на патруль.

Задыхаясь, на подкашивающихся лапах, полуволк кинулся в противоположный двор, где, не мешкая, заскочил в один из темных подъездов. Четверо стрелков осторожно вошли на прилегающую к подъезду площадку. Фонари цепко шарили вокруг, высвечивали отдельные предметы с потусторонней ясностью, как на фотовспышке.

– Где он? – спросил один из загонщиков. – Двор глухой!

– В подъезд не мог заскочить?

– Не, это ж собаки... Стой, там и вправду кто-то есть.

Луч света поднялся от земли и уставился в темное ободранное нутро подъезда, которое в этом освещении выглядело на редкость непривлекательно. В глубину, где затаился Мартиков, свет не проникал. Охотник осторожно подошел к дверям подъезда, подумав, крикнул:

– Эй, тут кто есть?

Мартиков напрягся и, придя во временное согласие с губами и языком, с усилием выдавил:

– Я...

– А, черт! Да это бомж какой-то! – донеслось снизу. – Лыка не вяжет.

Снаружи закричали в том смысле, что раз так, то пора выходить из двора и заниматься насущными делами, благо еще много по городу бегает мохнатых-блохастых.

Ушли. До самого утра Павел Константинович Мартиков просидел там, где нашел спасение, – на лестничной клетке. С первыми лучами зари дверь площадкой выше открылась – и из нее появилась древняя сморщенная бабка с неизменными оцинкованными ведрами – как и многие в городе, собралась спозаранку за водой. Увидев полуволка, вскрикнула, но Мартиков тут же осадил ее, глухо рыкнув:

– Иди... куда шла.

Бабка проворно поковыляла вниз по ступеням и лишь на втором этаже начала монолог о том, до какой степени может довести алкоголь и аморальный образ жизни. Павел Константинович в этом спиче именовался не иначе как «дегенерат».

Вниз он не пошел, а направился вверх, так что восход встречал уже на крыше. Впору было впасть в черную тоску, выть в преддверии утраты личности, ведь задание он провалил. Но Мартиков почему-то не грустил, да и вообще почти не думал о серой звериной половинке, что ждет не дождется, чтобы вернуться назад.

4

– Смотри! Это же он! – крикнул Стрый, тыкая пальцем в направлении перекрестка Покаянной с Большой Зеленовской.

– Кто? – спросил меланхолично Пиночет. Действие происходило как раз напротив очереди за водой, которая, по непонятным пока причинам, утратила свою многолюдность и протяженность. Оставшийся хвост, человек в пятнадцать, вид имел завороженный, и даже сыпавшийся с небес мелкий колкий дождик не пробуждал в них тоски. Стояли и чего-то ждали.

В лужах отражалось свинцовое небо. Каркали вороны, а вот собаки больше не гавкали, и отсутствие лая казалось странным.

В разоренном дворе справа выгружали вещи, несли их, обливаясь потом и холодным дождиком, после чего устанавливали в кузове обветшалой «Газели». Такую же картину можно было наблюдать и в противоположном дворе. Даже «Газель» была такая же. Народ бежал.

– Да очнись ты! – рявкнул Стрый. В последнее время он что-то стал наглеть, то и дело позволяя себе повышать голос на признанного лидера их тандема. – Это же он! Тот волосатый урод, что держал нас в погребе!

– Да ты что? – удивился Пиночет и поспешно стал выискивать в толпе знакомый силуэт.

И нашел его. Руки охранника свисали чуть ли не до земли, а плечи так жутко горбились, что он теперь напоминал гориллу-переростка. Люди его обходили стороной. На широких плечах идущего обреталась защитного цвета брезентовка.

– Пошли! – сказал Стрый. – Вломим ему!

– Да ты что! Он же нас отпустил!

– Отпустил?! – вскинулся Малахов. – А перед этим неделю на цепи держал, как пса? Тебе что, понравилось? А баланду эту хлебать, отруби?!

– Плащевик не велел.

– Да он ни слова не сказал про Мохнача! Отпустил, и ладно. А это наше дело, личное.

Плащевиком Николай окрестил их нанимателя, так как имени тот назвать не соблаговолил, а приметами, кроме плаща, не отличался.

– Я помню, как он на меня пилой замахивался, – злобно сказал Пиночет, а ноги уже несли его по направлению к перекрестку.

Плечом к плечу они двинулись вслед за Мохначом, не теряя его из вида, благо толпа была редкая. Вломить кулаками такой твари, конечно, не получится, но оба напарника держали в кармане по ножу с изящным лезвием. Очень острым – Малахов как-то уронил на клинок грубую тряпицу, и та распалась на две ровные половинки. Он думал – такое бывает только в кино.

Нож дал Плащевик, заявившись два дня назад к ним на квартиру, без особых напутствий, буркнул только:

– Так будет лучше.

Предупредил также, что, возможно, к концу недели появится возможность заиметь огнестрельное оружие.

Бывший охранник дошел до Центральной, не подозревая, что за ним следят. Руки он держал в карманах, сильно горбился. У дома номер пятнадцать по Центральной остановился и, задрав голову, вгляделся в вереницу одинаковых окон. На крыше панельной многоэтажки, как диковинные громкоговорители, ворковали голуби. Курлыканье разносилось на всю улицу. Дождь капал по белым плитам, стекал вниз крохотными водопадиками.

Напарники проследовали за охранником в подъезд.

Почти всегда, заходя сюда, напарники находились в состоянии ломки, и тесный этот коридор казался длинным, словно тоннель метростроя, и таким же безобразным. Жуткие хари, кропотливо выписанные на стене, казалось, корчились и жили какой-то своей потусторонней жизнью. Трудный путь на пятый этаж, а дальше – Кобольд с неизменной улыбкой на лице дегенерата, с протянутой волосатой лапой, которая обладала удивительным свойством – любые положенные туда деньги моментально исчезали, словно их там и не было.

– А может, попутно и с Кобольдом разберемся? – предложил Николай.

– Можно и с ним. Чтоб не гадил больше... Все одно скоро исход.

Массивная стальная дверь Кобольдовой квартиры была открыта, и из нее неслись визгливые завывания хозяина, временами перекрываемые низким рыком охранника.

– ...не сегодня, только не сегодня, потому что...

– Где?!

– Да есть, есть, но ты завтра приходи. Сегодня нельзя, гости будут, серьезные люди, но что будет, если они тебя увидят?

– Говорю... где?!

– Но мне вести надо. А нельзя, время уже! Слышь, но ты хоть попозже приди, ну хоть часа через два, ну увидят же, тебе наваляют, мне заодно, а то и вовсе пришьют! Тебе что, жизнь не мила, волосатый?

– Как... ты... сказал?

– Ничего, ничего, ты иди, иди, потом вернешься, все будет путем.

– Где... мое?

Стрый и Пиночет замерли на площадке этажом ниже. Отсюда были хорошо слышны все перипетии диалога, тон которого, как вольная птица, потихоньку взмывал все выше и выше.

– Ну нельзя, понимаешь, нельзя!!!

– МОЕ?!

– Да твое, твое!! – плаксиво прокричал Кобольд, отпихиваемый с порога корявой лапой охранника, – только когда эти придут – чур, на тебя все свалю!

– Дай...

Напарники поднялись на площадку выше – дверь открывала вид на прихожую Кобольда, нарочито убогую и бедную. Чуть дальше виднелся золотой отблеск и часть обшивки дорогого кожаного кресла, что несколько портило впечатление от коридора. Что-что, а квартира у драгдилера бедной не была. Кобольд и охранник глухо бубнили где-то в глубине элитного жилища. Потом что-то грохнуло, зазвенело. Кобольд запричитал. Звуки этого свинячьего подвывания маслом ложились на сердца двух бывших наркоманов.

Внизу грохнула дверь подъезда, и кто-то стал не торопясь подниматься наверх. Охранник и Кобольд все еще спорили. Посетитель ступал все ближе и ближе – сюда. Стрый махнул рукой в сторону верхней площадки и без лишнего шума пошел по ступеням. Николай последовал за ним. Особо не шуметь можно было не стараться, визгливая ссора разносилась по всему подъезду. В двери напротив Кобольдовой квартиры отчетливо щелкнул замок и моргнул свет в глазке – хозяева следили за дармовым спектаклем.

Топанье смолкло, и пришедший остановился возле открытой двери. Он переминался с ноги на ногу, слушая, как собачатся Кобольд с Мохначом, потом, тяжело вздохнув, все же переступил порог квартиры. Выглянувший из-за перил Пиночет успел увидеть только вытертую кожаную куртку, из-под которой выглядывал лоскут малиновой материи.

«Ого, да они даже не скрываются!» – подумалось Николаю.

Все в городе знали этот цвет, и знали, что представляют собой форменные балахоны членов секты Просвященного Ангелайи. Малиновый, почти бордовый – цвет войны, и его носили послушники рангом не ниже адептов, которых посылали на самые ответственные операции. Бордовая сутана была последней, что видели в своей жизни те несчастные, которые не угодили Просвященному Гуру.

Сектант прошагал внутрь квартиры, и при его появлении спорщики тут же замолкли, и в подъезде возникла гулкая тишина, которую вскоре разорвало неясное, но определенно непечатное выражение пришедшего, в котором удивление мешалось с раздражением и явно слышался вопрос.

Кобольд визгливо запричитал, уговаривая страшного гостя войти в его положение, потому что он, Кобольд, всего лишь мелкий служащий, и не его вина в том, что это чудовище явилось не вовремя и все чего-то требует, но оно будет вести себя тихо и, разумеется, даст провести встречу и потом никому не расскажет, потому что ему все до лампочки, оно и разговаривать почти не умеет.

– Да ты хоть понимаешь, что на себя берешь? – спросил адепт, зашуршала ткань, отчетливо щелкнула сталь. – Сегодня будет не просто встреча, ты, тупой анацефал!

Глухо бухнуло – кажется, Кобольд рухнул на колени. Плаксивые нотки в его голосе были готовы уступить место истерике.

– Молчать... – шипел сектант, – шлепнул бы этого Мохнача, да ходок кровь увидит и уйдет! А все из-за тебя, мертвечина ходячая.

Нет, Кобольд не ходячая мертвечина, он смиренный пленник обстоятельств, которые к тому же измываются над ним, как хотят.

– Ты! – это уже к охраннику. – Кончай там рыться, иди в угол и чтоб не звука. Сорвете мероприятие – обоим не жить. Убивать буду медленно во славу гуру, блаженного небожителя. Ты понял?!

Охранник что-то рыкнул, впрочем – вполне миролюбиво, и адепт расценил это как согласие. Повисла напряженная тишина, про раскрытую дверь так никто не вспомнил.

– Вставай! – на приглушенных злобных тонах молвил Ангелайев послушник. – Встань, тварь!

Кобольд вскочил. Внизу, в подъезде, хлопнула дверь. Где-то снаружи бормотал автомобильный двигатель. По ступеням затопали быстрые шаги. Еще один. Николай уже не сомневался, что тоже сюда.

– Что-то будет, – шепнул он Стрыю.

Стрый изобразил пальцами идущего человечка, намекал на то, что, возможно, стоит отсюда уйти. Пиночет мотнул головой, его разбирал интерес.

Плотный, неприятного вида тип бодро вбежал по ступенькам и так же заторможенно замер у распахнутой двери.

– Это че?! – вопросил он, но тут на пороге появился Кобольд и, чуть ли не расстилаясь перед ним по полу, пригласил в комнату. Николай стал медленно спускаться вниз по ступеням и поспел как раз вовремя, когда мелкий торгаш прикрывал дверь. Аккуратно подставленная на край порожка нога – и вот дверь прикрылась, а замок не щелкнул. Детские игры для того, кому не раз и не два приходилось обчищать чужие квартиры, чтобы наскрести денег на очередной улет.

Поманил Стрыя, а потом медленно приоткрыл дверь. В появившуюся щель видно было немного, но зато поле зрения охватывало самый центр большой комнаты, сейчас залитой сероватым дневным светом. На лестнице же царила полутьма, так что находившиеся в светлой квартире не видели, что дверь их открыта.

У них, впрочем, были дела поважнее, потому что с каждой минутой среди присутствующих разрастался и наливался черной буйной силой зародившийся с первой секунды прихода второго ходока конфликт.

– Кто это? – спросил пришедший грубо. Без сомнения – имелся в виду охранник.

– Ты от Босха? – спросил адепт неприязненно.

– Тут не должны быть посторонние... – гнул посетитель свою линию.

– Я спросил! – повторил посланник Ангелайи. – А ты должен знать, что когда я и мои братья спрашивают, то любой должен отвечать. Включая самого Босха, тебе ясно?

– Зарываешься... – с угрозой сказал плотный. Кобольд встрял в разговор, разбавив черную жижу неприязни патокой медоточивых увещеваний. Плотный что-то буркнул. Адепт громко потребовал повторить.

– От Босха... – рыкнул пришедший не хуже волкоподобного охранника.

– Доверенное лицо своего погрязшего в мерзости шефа, да?! – спросил адепт.

– Говори дело! – рявкнул ходок от Босха.

– И скажу, скажу... – пропел сектант, – скажу, что довольно вам топтать светлую землю нашего города, довольно ходить некоронованными королями и совращать горожан, сиречь смиренных овец наших, с пути истинного!

– Что лопочешь?! – спросил пришедший грозно, но с нотками неуверенности в голосе.

– А то! – жестко произнес посланник Ангелайи. – Ваше последнее деяние разрушило все договоры, все бывшие компромиссы. Отныне никаких правил, понял – ты, тупое бревно! Это война! Ты понял?! Вызов! Мы будем преследовать вас везде, до тех пор, пока никого из вашей поганой банды не останется в этом городе и вообще в этом мире!!

– Стой, стой... – ошеломленно сказал подручный Босха, – ты че, какая война, вы там охренели совсем, что ли?!

Напористый его голос вдруг разом поблек, позорно повысился и стал напоминать Кобольдов – визгливо-панический. Плотный понял, что дело пахнет керосином. Нет, не ожидал он, что ему вот так в лоб объявят о начале безжалостной войны на уничтожение.

– Нам может, это... миром? – говорил посланец Босха.

– Не будет вам мира! Никогда не будет мира!! До последнего!!!

– Да вы что?! Что?! – закричал Кобольд. – Это что же творится?!

Глухо бухнуло – это мелкокостный драгдилер полетел на роскошный многоцветный ковер, устилающий пол его квартиры. В поле зрения появилась голова Кобольда с расквашенными губами. По закону подлости кровь капала на лоскут нежно голубого цвета, хотя совсем рядом был темно-багровый.

– Так и передашь своему Босху! – буркнул адепт. – И знай, ходок, ты уходишь отсюда живым только потому, что должен донести до него эту весть.

Плотный промолчал, не знал, видно, что сказать. Кобольд поднимался с ковра, тупо глядел на красно-голубую расцветку. Ходок от Босха покидать квартиру не спешил, что-то думал.

Тишину нарушил охранник, на которого по ходу гневной перепалки совсем перестали обращать внимание. Тяжелой походкой он появился в поле зрения Стрыя и Пиночета и принялся рыться в пакете из небесно-голубого пластика, что стоял на низеньком, поблескивающим полированной крышкой столике.

– Да здесь это, здесь, – сказал ему Кобольд, наверное, просто затем, чтобы заглушить тишину.

Охранник заглянул в пакет, а потом, довольно сопя, запихнул туда корявую волосатую лапу и стал шуровать на дне, что-то отыскивая. И нашел, потому что неожиданно дернулся и завыл. Рука его оставалась в пакете, и он силился оттуда ее вытащить. Глаза постепенно вытаращивались, буквально вылезали из орбит, и вопил охранник как оглашенный, как сирена «скорой помощи». Со стороны это выглядело так, словно на дне пластикового пакета скрывалась заряженная мышеловка, которая и поймала лапу полуволка в свой стальной прикус.

Плотный испуганно уставился на орущего оборотня. Кобольд пятился к двери, уверовав, что только таким способом он спасет свою шкуру.

– Ай! – четко выдал охранник и все же выдернул руку из пакета. С указательного пальца капала темная кровь и падала как раз на пятно, оставленное Кобольдом. А на самом пальце... На нем болталось что-то похожее на кошмарный гибрид жабы с раком, шевелило множественными члениками и хищно выгибало украшенный иззубренным жалом хвост. Жвалами оно держалось за конечность охранника и, как натасканный бульдог, перебирало ими, потихоньку карабкаясь все выше и выше.

Всхлипывающий полуволк шатнулся назад и исчез из вида. Оружие плотного бессмысленно шарило по комнате, находя ему одному видимые цели.

– НЕТ! – визгливо крикнул сектант. – УБЕРИ ЕГО, УБЕРИ!!!

Задыхающийся от ужаса драгдилер добрался до коридора и на выходе попался в цепкие руки своих бывших клиентов.

– Тс-с-с... – пригрозил Николай, – с тобой потом. В квартире загромыхали выстрелы, охранник взвыл громче. Пушка плотного, наконец, перестала качаться и нашла себе мишень. Грохнул выстрел – мощно, словно из дробовика, комната затуманилась пороховым дымом. Посланец Босха ругнулся и выстрелил еще раз и, стоя вполоборота к двери, успел еще довольно улыбнуться, прежде чем ответный выстрел пробил ему шею. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев и брякнулся на пол. Плотный тяжело заваливался на спину, уперся в дверной косяк и медленно сползал по нему. Пальцами одной руки он щупал себе под подбородком, хмуро и сосредоточенно, как больной ангиной в начальной стадии проверяет, не опухли ли гланды. Вторая рука пыталась дотянуться до пистолета, но попытка эта была обречена на явную неудачу. Из глубины комнаты больше не стреляли, и царила там кладбищенская тишь. Рука плотного отпустила горло и, как дохлый краб, шлепнулась на ковер, открыв взору зрителей кошмарного вида дыру.

– Все, – сказал Стрый, – отстрелялись.

– Пойти посмотреть? Стрый мотнул головой.

– Да мертвы там уже все! – сказал Николай. – А, впрочем... Кобольд, пошел туда!

Тот замотал головой, точь-в-точь как Стрый. Васютко вынул нож и показал его Кобольду. Диковатые руны на лезвии страшно мерцали. Драгдилер сглотнул и на подгибающихся ногах зашагал вглубь собственного дома, который, как известно, крепость. Только в данном случае эта крепость была захвачена врагом. На пороге большой комнаты Кобольд остановился и жалобно оглянулся на напарников. Лицо его было белее мела, и выглядел он до того жалко, что напомнил Николаю начинающего детсадовца, брошенного родителями в коридоре садика.

– Иди-иди! – сказал Стрый.

И Кобольд вошел. Лицо его, обращенное в комнату, было лицом человека, решившегося на единственный и последний в своей жизни геройский поступок. С таким лицом закрывают собой амбразуры и кидаются под танки. Постояв, он решил, что, наверное, все же лучше быть живой дворняжкой, чем мертвым львом, и махнул рукой – заходите, мол.

В квартире находилось три трупа. Сектант полусидел, привалившись к двери в соседнюю комнату. Пистолет он держал в одной руке, а другую, с виду нежно, держал охранник, скорчившийся рядом. В голове полуволка имелись три дырки, которые начисто стерли с лица убитого всякое выражение. Правая лапа охранника цеплялась за спинку кожаного кресла и была наполовину отъедена. Ковер почти полностью утратил жизнерадостную голубизну и теперь представлял собой фантазию в багровых тонах. Николай осмотрел руку, спросил Кобольда:

– Где... это?

Тот пожал плечами – откуда, мол, знаю.

– А что это за тварь, вообще?

– Да не знаю я! Откуда! В димедроле завелась, жрала его, росла на глазах. Я ее уж выкинуть собрался, но тут этого нелегкая принесла, – Кобольд покосился на полуволка.

Николай поднял пистолет плотного – длинный, блестящий, судя по всему – «Дезерт игл», ничего удивительного, что так громыхал. Стрый взял оружие сектанта – обычный ПМ. Пороховая гарь потихоньку выметалась сквозняком в коридор. Внутреннее стекло в окне было расколото, и осколки его слюдянистыми лужицами лежали на ковре. Посвистывал неприятный ветерок.

Кобольд стоял в стороне, косился то на трупы, то на стоящих рядом напарников. Ругал себя за то, что не сообразил сразу взять пистолет – против огнестрела что бы они поделали?

– Что же получается? – спросил Стрый. – И вправду – сектанты на бандитов накинутся? Так это ж бойня будет!

– Не наше дело... – откликнулся Николай, – все равно, скоро Исход. Просто они раньше других покинут этот мир.

– Ты думаешь?.. – ужаснулся Стрый. – Но Плащевик же сказал...

– Ты, Стрый, Апокалипсис не читал по тупости своей.

– Будто ты читал!

– Я, по крайней мере, знаю, что там. Будет Исход, будет. Для всего города, а уж кто там дальше спасется – кто знает? Может, и никто.

Стрый ошеломленно покачал головой. Не эта ли мысль много раз приходила ему в голову, являлась бессонными ночами, теребила, наводила тоску.