Глава 19. Гея. 1698.

«День саббат» и коммунхоз в Дворцовом приказе

«Запрещается в день саббат слепому ходить с палкой. Запрещается всем иудеям носить любой груз, будь то веер, съемная коронка на зубе или даже бант, не пришитый к хитону. Запрещается писать более одной буквы подряд.

Запрещается убивать насекомое, даже если оно тебя жалит или кусает.

Запрещается растирать любую часть тела, если у тебя ревматизм. Запрещается полоскать больной зуб уксусом, если потом не проглатываешь полоскание, а выплевываешь. Запрещается сыпать в курятник больше зерна, чем могут склевать куры, дабы оставшееся зерно не проросло и не оказалось посеянным в день саббат. Запрещается путникам, задержавшимся в дороге в ночь с пятницы на субботу, идти дальше, даже если темнота застигла их в лесу или в поле, под дождем или ветром, или в местах, где им угрожают разбойники».

Князь Борислав отложил в сторонку «Книгу Раввинов» и задумчиво зевнул. Сей труд оказался у него по случаю сожжения в прошлом году бедного еврейского ребе, путешествовавшего по России с познавательно-торговыми целями. На беднягу-раввина написал донос некий подьячий, прельстившись фальшивой позолотой вот этой книжонки. Подьячего вздернули за другие прегрешения, и «Книга Раввинов» обрела себе нового владельца в лице главы Дворцового приказа.

Занимающийся рассвет очередного «дня саббат» не сулил ничего хорошего ни князю Бориславу Пузатому, ни его дьякам, ни прочей мелкой шушере, околачивающейся подле одного из самых влиятельных лиц Москвы. По распоряжению царицы Софьи «С началом седмицы повелеваем зачать очищение столицы земли русской ото всяческой грязи и подозрительной сволочи всякой. Обязываем главу Дворцового приказу привести город в единый европейский штандарт».

Небольшая бумага. И приложение со «штандартом» на двадцати трехпядных листах. Помощнички царицыны постарались. Спасибочки им!

Князь отвесил сомнительный поклон в сторону царицыного дворца и позвонил в колокольчик. От всей этой чехарды еще толком не родившегося дня у него начали болеть зубы. Поморщившись, он обмахнулся листами с «штандартом», точно веером. Дверь скрипнула и на пороге нарисовался старший дьяк приказа – Елизар Петушков.

– Звать изволили? – Он кашлянул в кулак и потянул с головы шапку. Князь не обратил на его жест внимания.

– Изволил! – сказал он кротко. – К следующей субботе Москва должна быть прибрана, пропесочена и надухарена запахом лаванды. Воров всех повесить, пьяниц отучить от зелья, блудных попов и расстриг выгнать прочь. К полудню выявить всех заразных больных и поместить в лекарни для врачевания. Завтра на главных улицах посадить для лепости каштаны, чтобы к пятнице они выросли и давали тень для отдыху. Под каштанами поставить лавки для отдыху горожан... чегось, Елизар, ты на колени бухнулся. Все грехи прощаю, только исполни желание царицы!

– Пощади, князь, – возопил Петушков, – ой, грехи мои тяжкие, за что посылаешь нам, Господи!

– Вот за их самых и посылает. – Князь Борислав расправил портки под чревом и задумчиво там поскребся. – После заутрени жду вас всех, щучьи дети, у себя. Будем думу думать, как прибраться в нашем свинарнике.

– Город как город, – возразил дьяк, – чего им не нравится? Покойник Алексей Михайлович, царствие ему небесное, шалостей подобных не придумывал. Федор Алексеевич, царствие ему тож, Москву не сильничал. Петр Алексеевич...

– Я пошто тебя позвал! – вскипел князь. – О былом слушать али решать споро?

Дьяк заткнулся и развел руками.

– У тя мысли есть какие по «благоустройству» города? – Пузатый глянул на первый лист «штандарта».

– Помилуй, батюшка, – снова рухнул на колени Елизар, – какие ж мысли у нас, скудоумных. Ты ведь над нами поставлен, ты и укажи, об чем мыслить.

– Тьфу, – сплюнул князь Борислав, – что с тобой разговаривать! На заутреню пора, а после чтобы были у меня все! Чином вплоть до младшего писца!

Субботняя утренняя служба была сильно сокращена. Протодьякон Василий, следуя указаниям свыше, наращивал темп богослужения – певчие едва успевали за ним. Начав в обычном своем адажио, он вскоре перескочил в анданте, а закончил и вовсе в полноправном аллегро. Казанский собор лихорадило, и архимандрит, глядя на такое извращение, поспешил окончить службу. Не успело его «аминь» утихнуть под куполом храма, как бояре повалили наружу – «день саббат» входил в свою начальную фазу.

Поразительное дело, но ни один из них, глядя на московский бардак и грязь, ранее такого воодушевления не испытывал. Окружающего беспорядка скорее всего никто и не замечал – привыкли. Но вернувшаяся из монастыря Софья подставила свои уши под губы новых «шептунов»: графа Волкова, нового Премьер-министра Каманина и недавно вернувшихся из Европы князей Глинского да Барятинского. Один побывал в Венеции, а другой в Голландии, но оба, не сговариваясь, рассказывали царице одно: такого бардака, как в России, – поискать. Волков при этом скалил в сторону зубы, а Каманин печально улыбался. Повздыхав, Софья Алексеевна дала «добро» на субботник и прочие профилактические меры.

Средства на проведение «седмицы чистоты и лепоты» Иннокентий уговорил выделить из фонда начальника экспедиции. Граф Волков внимательно изучил «штандарт», вычеркнул оттуда «раздачу тульских пряников», покряхтел, но деньги дал.

– Хватит народ к халяве приучать, – на полном серьезе посоветовал он царице, – одно дело, когда полковник за свой счет солдатам бочку пива выставляет. Это – поощрение. А когда царица за счет казны прикармливает всяких проходимцев, это – халява.

– Но, батюшка, – возразила Софья Алексеевна, – с незапамятных времен сие пошло. Для поддержания авторитета государи по праздникам выставляли на Красной площади угощение.

– Для поддержания авторитета, матушка, лучше было бы избавить Москву от юродивых, калек, попрошаек, татей и прочей нечисти, – глядя в царские очи, произнес граф, – ежели желаете угостить народ, ради бога. Но за свой счет. Прикармливать дармоедов за счет казенный мы вам не позволим. Уж простите за наглость.

Царица топнула ножкой, но неожиданно рассмеялась.

– А ведь ловко вы меня, Андрей Константинович, осадили. Вы, наверное, правы, хоть мне и не в приятность сие. Ведь и впрямь – легче народ один раз накормить, нежели заставить работать. Ничего, батюшка, даст бог – попробуем.

Дворцовый приказ, время к полудню. День тот же. На табурете с мягким верхом сидит грустный князь Пузатый и отрешенно смотрит в никуда. В светлице раздается мерное гудение собравшихся чиновников, от которого весьма хочется спать. Но воспоминания о царском приказе сон прогоняют.

– Дьявольское отродье, – сердито хрипит князь, – за что я вас всех кормлю. Хоть одно рыло может мне что-нибудь дельное посоветовать?

– Помилуй, батюшка! – воскликнул Елизар Петушков. – Да разве ж мы не думаем? Уж головушки опухнут скоро! Никак не надумаем, как бы этот самый «штандарт» выполнить. С чего хотя бы начать? Ну, прикажем людишкам улицы прибрать! Так они ведь назавтра снова грязными станут! Что делать?

Но ответа на этот исторический вопрос не последовало – на заседание «министерства» ввалился разгоряченный Иннокентий Симонов.

– Надеюсь, не помешаю, – произнес он, усаживаясь на высокий порог подле князя, – пришел вот послушать, о чем вы здесь кумекаете.

В другое время князь Борислав затопал бы ногами и затряс бородой, но нынче даже обрадовался.

– Заходи, мил-человек! – прогудел он. – Никак мои дьяки в толк не возьмут, чего от них требуется. Не подсобишь?

Иннокентий не спеша распрямил одну ногу, затем другую. Покряхтел, устраиваясь поудобнее, затем размял в пальцах несуществующую папироску.

– Так, и в чем дело, неужто нельзя было на Кукуй сбегать? – поинтересовался безо всякой рисовки. – Там у немцев и порядок, и комфорт, и даже пахнет по-другому.

– Дело не в этом, – терпеливо отозвался князь, – до Кукуя мы и сами докумекали. Не по поводу наведения порядка печалимся – дьяки мои сообразить никак не сообразят, как поддерживать этот порядок.

Симонов закатил глаза.

– Ах вот как! Зрите в корень, значит? Вы поняли, что проблема поддержания порядка очень серьезна, но вы еще не понимаете, насколько она серьезна. Могу посоветовать лишь одно: поскольку для воспитания в человеке чистоплотности и аккуратности требуется не одна сотня лет, то нужно идти по пути наименьшего сопротивления.

– Это как? – удивился Петушков.

Организм его требовал с утречка зелена вина, и он пребывал в чрезвычайно подавленном настроении. Кеша с любопытством осмотрел его помятую физиономию и опухшие глаза.

– Это, к примеру, идешь ты в кабак, яблоко жуешь. Огрызок куда выбросишь?

– Ась? – не понял Елизар. – Выброшу и выброшу. Какая разница, в какую сторону он полетит? Главное, чтобы ни в кого не попал.

– Правильно, – ответ старшего дьяка, кажись, полностью удовлетворил Иннокентия, – а если у двери трактира ящик стоять будет?

– Какой такой яшшык? – всполошился дьяк.

– Не боись, не гроб! – ответил Симонов. – Ящик для мусора.

– А, ну дык тогда в этот яшшык и выкину. Он же затем и стоит!

– Елизар у нас воспитанный, – подтвердил князь, – против ветру не ссыт и в храме не сморкается. А ежели кто не заметит этого ящика? Или не захочет туда сор выбрасывать?

Иннокентий обвел пристальным взглядом нахохлившийся люд.

– А на сей случай при каждом питейном заведении вводится должность дворника. Если кто случайно чего обронил, подберет. Того, кто нагадит специально, вытянет метлой поперек спины. Сам не справится, городового позовет. Отволокут дебошира в околоток – следующий раз будет знать.

– Что еще за «околоток»? – не понял князь Пузатый.

– А вы, батенька, в «штандарт» гляньте, – посоветовал Симонов, – там все написано.

Он поднялся на ноги, подошел к креслу князя и взял у него из рук «Книгу Раввинов».

– «Негоже иудею выходить из дому в темное время суток, понеже утоления телесных потребностей; увидавшему полную луну иудею должно сплюнуть три раза через левое плечо и засим прочесть на выбор любые три главы из Торы». Не понял! – произнес голосом старого пьяницы Иннокентий. – Ты что, князь Борислав, веру менять собрался? И откуда у тебя эти наставления, да еще на языке русском? Признавайся, сменял на «штандарт»!

Князь Пузатый замахал руками и ногами, замотал головой.

– Полно, боярин, даже шутить так грешно! Досталась мне сия книжица от одного бродячего жидовского попа. Сегодня взял в руки по рассеянности...

– Понятно, – протянул Симонов, – ты уж будь внимателен, преобразованием города занимайся в соответствии со «штандартом», а не по этому фолианту. Иначе может быть большая беда.

– Какая? – пискнул Елизар.

– Всю жизнь таким голосом разговаривать будешь, – пообещал Иннокентий, – вы мне, служивые, вот что сообразите: что делать, когда ящики для сора наполнятся?

Дальше дьяков подстегивать было не нужно. Сообразили и про «мусоровозы», и про городскую свалку, и хором сочинили «наставление по прилежной дворницкой службе».

– Молодцы, сукины дети! – радовался князь Пузатый. – А я уж думал, ни на что не годитесь. Только жрать и гадить на заднем дворе.

– Кстати, «положением об отхожих местах» пренебрегать не стоит! – напомнил Кеша.

Во вторник «высокая комиссия» в составе нескольких министров и иных ответственных лиц бродила по городу, наблюдая за тем, как их смелые планы пытаются претворить в жизнь старательные, но не до конца понявшие «идею» помощники. Согласно предложению Ростислава Алексеевича (помнившего порядки царской России), город разделили на несколько частей, в каждой из которых был назначен «Ответственный за порядок и санитарное состояние». Между ответственными разыгрывалась должность старшего полицмейстера Москвы. Претенденты на эту должность еще не совсем уверенно представляли свои обязанности, но по давней привычке лезли «в князи» – места подле трона всегда считались «теплыми» и «хлебными». Ростислав Каманин все это прекрасно понимал, а бородатые «мотыльки» летели на пламя ясных глаз царицы вполне осознанно. Позже он им подарит по большой банке вазелина, а нынче они все герои, с донкихотской прытью бросающиеся на бой с собственными пороками.

Возле приличных заведений первые дворники, одетые в холщовые фартуки, деловито подметали утоптанную землю, собирали конские яблоки и мелкий сор. Рядом с храмом Иоанна Предтечи на Варварке угрюмый бородач деловито метелил прислонившегося пьяницу, пытавшегося облегчиться на святую землю. Пудовые кулаки мелькали в воздухе. Министры переглянулись и прошествовали далее. Чуть поодаль следовала охрана – отделение Ревенантов.

Начались торговые ряды. Сколоченные кое-как из неструганых досок лавки купцов, некоторых и купцами звать совестно – товару в лавке на деньгу с полушкой. Толпится народ, хоть и прошел слушок, что в городе стало небезопасно. Иннокентию наступили на ногу, развязался шнурок. Пока согнулся, завязал – поотстал от своих. Какой-то лохматый с пахнущей чесноком пастью ухватил за пояс, потащил к себе в лавку. С удовольствием съездил по рылу купчине – вцепились еще несколько.

– Эко вас? – удивился Кеша и пошел махать кулаками и локтями, вспоминая подзабывшиеся приемы битвы в окружении противника. Шестерых положил мгновенно и, плюнув на благородство, пошел топтать ногами.

Кто-то крепкий ухватил за шиворот и что-то пытался сказать. Отмахнулся в ту сторону. Глянул после. Обомлел. Каманин недовольно баюкал помятую челюсть. Ревенанты, выхватив дубинки, молча угощали любопытных.

– Ростя, прости! – покаялся парень.

– Семен простит! – проворчал Ростислав. – С виду жиртрест, а лапа – что у тролля. Чего в драку полез?

Иннокентий, потный и некрасивый, долго не мог отдышаться. Наконец согнулся и принялся шарить в куче людских тел. Достав одного, отшвырнул в сторону.

– Не этот, – пробормотал, – кажись, вон тот. Арестуйте его!

Ростислав еще немного помассировал щеку и взглянул на купчишку. Бедняга лишился половины передних зубов и плевался кровью в пыль Варварки. Из качественного размолоченного носа текла густая юшка.

– За что? – недоумевающе спросил премьер-министр.

– За отвратительный и навязчивый сервис, – четко произнес Кеша, – и за неуважение к покупателю. Я вон у того, что валяется справа, лукошко маслят прикупить хотел. А этот к себе тянуть начал, верно я говорю, купец?

Толчок носком сапога под ребра вывел валявшегося купчину из небытия, и тот согласно кивнул.

– Держи, любезный, – Иннокентий кинул купцу серебряный рубль, – а сдачу пропейте за мое здоровье.

– Ждоровья у чебя, боярин, на дешятерых хвачит! – простонал сквозь разбитый рот виновник. – Шмилуйся, мошет, отпуштишь?

– Ладно, коровья морда, – и вправду смилостивился Иннокентий, – и запомни на прощание одно: никогда не протягивай рук, а то рискуешь протянуть ноги. Как говорится, в вихре яростных атак не расквась себе пятак.

Пошли дальше, но теперь купцы шарахались от них, как от прокаженных. На Варварском крестце, у Старого государева двора толпились безместные попы. Развлекались игрой в кости, кулачным боем и чем бог пошлет. Отец Михаил при виде такого непотребства смачно сплюнул. Увидав прилично одетых людей, попы заволновались. Один из них, ошалевший от голода и крепыша, выхватил у соседа надкушенный калач и бросился к Ростиславу.

– Боярин, пойдем служить, а то калач закушу! – Страшные воспаленные глаза и борода с копошащимися там насекомыми заставили премьер-министра поначалу отпрянуть. Но поп крепко вцепился в полу кафтана и не отпускал. С воплем «Эх, чем я хуже министра культуры», Каманин огрел наглого священнослужителя своим немалым кулаком.

– Караул, наших бьют! – завопил кто-то из попов. На«высокую комиссию» бросились забияки в рясах.

Но Ревенанты были уже начеку. Только один раз довелось махнуть кулаком Ростиславу, его оттерли беспощадные и хладнокровные телохранители. Дубинки свистели в воздухе, обрушиваясь на спины и ребра заблудших богослужителей, свободные кулаки месили лица и крушили носы и челюсти. В воздухе стоял густой мат и раздавались жалобные стоны.

– Стойте, – завопил отец Михаил, – вы же всех их перебьете! Это ведь наши братья, хоть и дураки. Именем Господа нашего Иисуса Христа я вам приказываю остановиться!

Ревенантам было глубоко начхать на Господа, но вмешался граф Волков. До сих пор он молчал, размышлял о чем-то своем, лишь изредка вступал в разговор с отцом Михаилом.

– Отставить! – рявкнул он командирским басом. – А ну, добры молодцы, покажитесь-ка!

Из тех, кто не успел улизнуть, осталось человек шесть. Охая и причитая, они принялись демонстрировать отцу Михаилу боевые раны и увечья.

– А ну, стоп! – прикрикнул на них Ростислав. – Что за бардак вы тут развели?

– Необязательно было так жестоко, – опустив глаза, сказал помощник патриарха, – святые отцы все же...

– Что? – захохотал Волков. – Это – святые отцы?! А ну, кто мне Пятикнижие перечислит? Название всех пяти основных книг, ну, живо!

По правде говоря, это было единственное, что полковник запомнил из краткого курса по «Закону Божьему» в интерпретации Ростислава. Но отец Михаил неожиданно легко согласился со своим новым другом. В самом деле, ряса еще не превращает человека в рукоположенного священника. Так любой может назвать себя слугой Бога. И лицо его выразило крайнее удивление, когда из шестерых только двое вспомнили про «Бытие», «Второзаконие» и «Числа». Трое вообще не имели никакого представления о «Пятикнижии», а «Левит» и «Исход» остались вовсе преданными забвению.

– Так что же, выходит, вы и не священники вовсе? – недоумевал премьер-министр.

– Что у вас с попами-самозванцами делают? – спросил полковник у отца Михаила.

– Ухи отрубают, – ответил тот.

Вся великолепная шестерка бухнулась на колени. Между прочим, обнаружился и седьмой участник – он отдыхал, получив каманинским кулаком по темечку.

– Пощады! – взмолились безместные и никуда не годные попы. – Отец Михаил, батюшка, не лишай живота. Голодныя мы и убогия, давно позабыли про Пятикнижие и Апокалипсис, нам бы «Отче наш» с «Храни нас, грешных» упомнить!

– Да ну вас! – распсиховался Каманин. – «Отче наш» и я знаю. Выходит, мне можно тоже надевать рясу и отправлять службы! В карантин их, затем поднатаскать в «слове божьем» и на год в капелланы на дальние кордоны.

– Куда-нибудь между Повенцом и Мезенью, – уточнил Волков, – чтобы не жарко, было.

Дошли до Варварских ворот, на которых болтались несколько покойничков с рваными ноздрями. Лишь юго-восточный ветерок донес до премьер-министра специфический запах, издаваемый ими, он немедленно распорядился:

– Снять! Взамен можете повесить очень похожие чучела. Впредь чтобы казненные не болтались свыше двенадцати часов – только эпидемии сибирской язвы нам не хватало! Двенадцати часов вполне достаточно для того, чтобы народ убедился в торжестве справедливости.

Князь Пузатый сказал что-то своему дьяку, тот покорно обмакнул перо в чернильницу и записал очередное ЦУ главного министра. Каманин хмыкнул, глядя на них, а затем хозяйским глазом обвел окрестности.

– Почему на трактирах такие вывески убогие? Точно здесь режут, а не кормят. Вывески обновить, возле ворот поставить будку, куда посадить специального человека. Чтобы прибывшие в столицу, за полушку, скажем, смогли узнавать последние городские новости, где можно переночевать, где чего лучше купить или пропить.

– Зря попов на край света отправили, – вздохнул отец Михаил, – лучше них эту службу никто не справит.

– Попов вернуть, – отменил свое соломоново решение Ростислав, но тут же поправился: – После карантина. Не забудьте, кстати, что за ними присмотр нужен. Отдел инспекции и контроля.

Князь Борислав устал и совсем не поспевал за полетом мысли премьер-министра. Умоляюще взглянул на Иннокентия, тот пояснил:

– Необходимо несколько человек, состоящих на казенном жалованье, для выявления недобросовестно исполняющих свои обязанности чиновников: будь то подьячих, али попов, али городовых. Подошел к будке, про которую Ростислав Алексеевич говорил, проверил достоверность информации и оплату, затем в собор зашел, свечку поставил. Проверил, чтобы священник молитвы в шапку не читал. Затем в мыльню зашел. Помылся, а заодно проверил бы, не грязно ли. И каждую неделю менять подконтрольные районы – чтобы не приживался на одном месте, да и чтобы не примелькался.

– Ох, горе мне! – вздохнул глава Дворцового приказа. – Как сие упомнить? Будки, чиновники, карантины... зря мне эта книжонка паршивая попалась! Не к добру!

Он повернулся к дьяку Семенову, назначенному ответственным за район Зарядья, и сказал:

– Что, Михайло Петрович, не дрожат коленки-то? Хотя ты исчо молодой, все знаешь. Берегись, министр этот по всей строгости спросит. Не побоишься ответ держать?

Семенов, которому не минуло еще и двадцати пяти годков, усмехнулся:

– Зарядье – место ответственное, но и я мужик не простой. Справимся, князь-батюшка Борислав Борисович!

Комиссия свернула в Китайский проулок и гуляючи дошла до Москвы-реки, от которой ветерок доносил свежие запахи речной воды и цветущей ряски. Вдоль берега прогулялись до Ордынки, где у моста купили с лотка пирогов с рыбой и зайчатиной. Продавший весь свой товар посадский мигом побежал за новой порцией, а Иннокентий с набитым ртом обратился к Волкову:

– Константиныч, какое счастье все-таки, есть беляши и знать, что внутри не собачатина!

Князь Борислав едва не вывалил содержимое своего желудка наземь. Закашлявшись, он проглотил свой кусок пирога и осведомился:

– Это же в каких краях вы были, государи мои, что пироги с собачатиной ели? У нас тут в голодный год с кониной бывают, так некоторые нос воротят.

Кеша мигом расправился с парочкой пирогов, что вышли на полкопейки, и принялся снова вертеть головой в поисках лоточников.

– Знаете, князь, в тех краях даже анекдотец такой забавный был, рассказать? – попутно сообщил он.

– Порадуйте старика! – согласился князь Борислав.

– Приходит боярин на торг и спрашивает: «Бабушка, твой кролик свежий?» А бабка и отвечает: «Свежий, барин, еще вчера мышей ловил!»

Князь задумался.

– Это что получается, что она ему кота всучила? Облупленного?

– Получается так! – вздохнул Иннокентий.

– Ловко! – захохотал князь. – Я княгине расскажу! Пусть дуреха узнает, какие бабки смышленые встречаются! В каком граде сие, говоришь, случилось?

– В Петрозаводске, – сбрехнул парень.

– Далековато, – вздохнул князь, – там поди трудно достать нормальное мясо?

– Рыбы навалом, а вот мяса днем с огнем не сыщешь! – подключился к разговору Андрей Константинович.

Наконец Кеше повстречался мальчуган с лотком. Симонов окликнул его, и тот поспешил навстречу богатому покупателю.

– Только с жару, дяденька, – сообщил пацаненок, – пальчики оближете.

Руки у паренька были в цапках, поэтому Иннокентий сказал:

– Грабки только держи подальше, я сам возьму. С чем тут у тебя?

– С брусникой, вишней, яблоками, яйцами и всяческой требухой! С печеным салом уж разобрали все – нетути.

Кеша взял три пирожка с требухой и оставил пареньку копейку.

– Сдачу оставишь себе, а теперь слушай сюда. Вот тебе карточка (на лоток легла визитка Симонова – еще одно нововведение), прибежишь сегодня вечером во Дворец с черного входа. Покажешь охраннику. Тебя проводят ко мне, и мы подлечим твои руки. Придешь?

– Приду, барин, – неуверенно отозвался паренек, – если тятька отпустит, то приду.

Шли далее и дорогой Кеша втолковывал князю Бориславу. Шедший рядом дьяк запоминал все сказанное, чтобы потом перенести по памяти на бумагу. Знал по опыту, шельмец, что практические советы гораздо более ценны, чем скупые параграфы «штандарта».

– Поняли, Борислав Борисович, почему я мальчонку пригласил во дворец? В перспективе мы должны любому торговцу съестным ввести в обязательство предоставлять справку от лекаря, что он не болен никакой заразной болезнью. Это позволит сократить количество заразы, терзающей город. Да-с! От педикулеза до парши и чесотки включительно.

– Чегось? – решил уточнить дьяк.

– Короста, паршивость и воши, – любезно пояснил Симонов.

– Ага! – удовлетворенно кивнул князь Борислав.

Снова вышли на Красную площадь. Справа остался Покровский собор, где на паперти сидели нищие, калеки и убогие. Премьер-министр принялся допытываться у отца Михаила:

– Скажите, отче, вам не противно видеть столько дармоедов?

Отец Михаил беспокойно посмотрел на паперть Покровского храма. Заметив его взгляд, несколько нищих заголились, дабы священник мог видеть их уродливость. Немытые тела, покрытые струпьями и язвами, спутанные в колтуны волосы – все это настолько раздражало Ростислава, что он поддел ногой булыжник и матерно выругался:

– Только не нужно мне говорить, что они типа талисманов при храме! Навесь мне кто такой талисман, убил бы суку.

– Но ведь убогие на Руси издревле почитались за святых! – вступился помощник патриарха.

– Знаешь, батя, – сказал Волков. – Лучше бы на Руси работяги за святых почитались! Хотел бы я знать, кто это придумал – придурков в апостолы выводить!

– Ага, – сказал Иннокентий, – как-то даже неудобно за свою нормальность.

Атакованный сразу с трех сторон, священник даже не нашелся что ответить.

– Господь наш Иисус Христос, – нерешительно начал он, но Ростислав оборвал его:

– Хватит Иисусом грязь и лень прикрывать! – раздраженно заявил он. – В Голландии и Пруссии тоже Иисусу молится. Но что-то я там такого свинства не заметил! Наверное, перевод в Евангелии неточный, надо будет посмотреть.

Вечером в Грановитой палате подводили итоги дня в присутствии царицы. Отец Михаил слегка дулся, но сознавал умом, что большая часть замечаний – справедлива. Князь Пузатый выглядел гораздо веселее, нежели утром, а вот наша троица героев – зело мрачнее. Понимали, что умом Россию не поднять, нужны дополнительные силы и финансовые вливания.

– А как вы, господа министры, собираетесь навести порядок в посадах? – язвительно спросила Софья Алексеевна. – Прикажете мне платить мужикам, чтобы прибирались время от времени возле своих наделов?

– С этим как раз проблем нет, – ответил Иннокентий, – нас, Государыня, снова должен выручить метод кнута и пряника. В каждом посаде будет ежедневно проводиться конкурс на самую ухоженную усадьбу. По итогам конкурса вручается премия – два золотых червонца. У кого окажется хуже всех – наложим штраф. Но поменьше. Приз должен быть всегда выше – люди должны тянуться к прекрасному.

– А как со вдовами и неимущими? – не сдавалась царица. – У них ни сил, ни возможности.

– Вдовам и уж совсем неимущим поможет коммунхоз. – Иннокентий выразительно глянул на князя Пузатого. Тот кивнул.

– Чем смогем, тем помогем.

– А средства для помощи? – не отставала Софья Алексеевна.

– А средства поступают в результате правильного налогообложения и уменьшения размеров казнокрадства, – резко выступил Ростислав.

– Ну-ну, – сказала царица, – дерзайте, но не дерзите. И учтите: спуску я вам не дам.

Глава 20. Гея. 4.09.1698.

Возвращение блудного попугая

– Мин херц! – удивленно воскликнул Меньшиков, когда их карета проехала заставу Земляного города, где чистые, аккуратные и подтянутые стрельцы противу обыкновения бодро несли службу. – Москва ли это?

Двадцатипятилетний хлыщ с томным лицом, он развалился на бархатном диванчике и чистил ногти костяной аглицкой фенькой с перламутровой ручкой. Напротив сидел мрачный Петр в голландском платье и думал о чем-то своем. Временами лицо его искажала судорога, и тогда Алексашка испуганно вжимался в диванчик. Тем не менее восклицание приятеля он услыхал.

– Что, майн либер Сашка, по-маленькому захотелось? Терпи, друг ситный, терпи. Кому в Можайске было говорено не хлестать столько квасу! Развивай живот – приучай терпеть!

Довольный отповедью, он снова ушел в себя. Разлука с Анной, продолжавшаяся полтора года, камнем давила на сердце, обручем сжимала грудь, свинцовой тяжестью наливала чресла...

Но тут же мысли переключались на нерадивых бояр. Кажись, поставил бы их раком, да и этими чреслами...

Алексашка тем не менее глядел в окошко, раздвинув занавесочки. Не нравились ему перемены, произошедшие с городом. Подметенные улицы, не такие чистые, как в том же Бранденбурге, конечно... но не бросаются в глаза мусор и кучки конских яблок. Не воняет помоями, которые обычно выливаются прямо на улицу. Кое-где подправлены покосившиеся заборы. На всех кабаках сменены вывески – причем сменены недавно – еще дерево не потемнело. Узорной надписью выполнено название – небольшое, букв не более чем в шесть, а рядом для неграмотных – рисунок.