Легенды Зачернодырья (№1) - Путь, исполненный отваги

Закупка книг превратилась в увлекательную процедуру для одних и чрезвычайно утомительную – для других. К первым, несомненно, принадлежали леди. Если Анжела покупала в основном научно-популярную литературу и детективы, то Софья Алексеевна простирала руки к ярким обложкам и фантасмагорическим иллюстрациям.

Из мужчин книги брал только Ростислав. Он любил читать с бумаги, в то время как Волковы поглощали информацию в электронном виде с дисплея. Иннокентий был всеядным и ленивым. Ревенант-водила книг не читал в принципе. Зато уж попотеть ему пришлось, перенося коробки их в багажное отделение «Форда». По просьбе Софьи, ей взяли полное издание «Детской энциклопедии», чтобы она начинала, так сказать, с азов. Любопытное наблюдение было сделано царицей в вестибюле по пути обратно. Она заглянула еще в один магазинчик справа, а затем недоуменно спросила у Волкова:

– Господин полковник, а почему такая большая разница в интерьерах? – Она указала на блестевшие двери магазинов и обшарпанные стены и пол вестибюля.

Полковник вздохнул:

– Любите вы, Софья Алексеевна, философские вопросы задавать! Это ведь одна из двух основных исторических проблем России. Отнесем ее к классу «дорог». Нет одного хозяина у данного сооружения. Или... или хозяин обеднел и сдает свою площадь внаем. Свои-то помещения фирмы содержат в безукоризненном порядке, а на общие... то ли денег жалко, то ли не замечают. Нет, чтобы скинуться по тысчонке на ремонт вестибюля! Так и живут...

– Помните, у Ильфа и Петрова в «Золотом теленке» ситуацию с «Вороньей слободкой»? – вдруг спросила Анжела.

– Помним, – ответил министр культуры, – жильцы не могли решить, кому начинать мыть лестницу в парадном, посему парадное попросту заколотили.

– И ванную, – прибавил Костик Волков.

– И крылечко починить бы не мешало, – грустно сказала царица, – это что же, за триста лет мы так и не приучились к порядку?

– Так ведь никто и не приучивал, – уточнил Ростислав.

* * *

Незадолго до Минска остановились у придорожного кафе пообедать.

– А что, Белая Русь уже не Россия? – наивно поинтересовалась Софья Алексеевна, держа в руках чашку с пельменями.

Они расположились за одним шестиместным столиком в огороженном дворике возле кафе и, пользуясь последней теплотой бабьего лета, наслаждались вкусной, традиционной пищей.

– Ну, по территории, так уж точно нет! – ответил полковник. – Разве что по менталитету... да и то не совсем. Менталитет – это образ мыслей, даже скорее образ мыслей определенного этноса.

Царица молча кивнула и продолжила трапезу. Скоро месяц, как она с этими странными людьми живет душа в душу, плечо в плечо, но вот ход мыслей «потомков» порой уловить очень трудно. Она, конечно, немного завидовала им. Иннокентий мог начать фразу, а Ростислав ее закончить. Стоило Андрею Константиновичу протянуть руку, как в его руке оказалась солонка. Анжела, даже не поворачивая головы, угадала желание супруга. Нет, много непостижимого для нее в их поступках и оброненных фразах ни о чем. Вот этот верзила-профессор, к примеру... Моложе ее лет на двадцать, а почему при общении с ним она чувствует себя робкой девицей, а не матерой правительницей?

– О чем задумались, Государыня? – мягко спросил у нее человек, только что занимавший мысли. – Позвольте вам заметить, что когда-нибудь вы узнаете ответы на все свои вопросы.

– Человек узнает ответы на все вопросы, обычно лежа на смертном одре! – топнула царица ножкой, обутой в полусапожек. – А как с вами, профессор? Вы ведь знаете ответы на большинство вопросов. Мне так кажется...

– Поэтому я здесь, с вами, – кивнул Ростислав, поглощая десерт, – и с ними. Что толку жить, когда многое известно?

Царица улыбнулась и положила салфетку на стол. Полковник удивленно посмотрел на нее.

– Господа, вы завершайте трапезу, а я зайду в трактир... не беспокойтесь, я буду себя вести тихо. Вы ведь сами меня уверяли, что здесь моя персона вне опасности!

Волков покачал головой и снова вернулся к своим пельменям. Ростислав уже прикончил свою тройную порцию мороженого и пересел за свободный столик, поближе к двери кафе. «За бабой нужен глаз да глаз», – говорила его напряженная поза.

Тем временем Софья Алексеевна рассматривала витрину в полупустом кафе. Несколько водителей-дальнобойщиков совершали обряд перекуса, пара «лиц кавказской национальности» попивала пивко с красной рыбой.

– Может, я чем-нибудь смогу вам помочь? – улыбнулась ей девушка за стойкой. Софья нерешительно кивнула:

– Благодарю. Скажите, что это? – Она показала на запечатанные стаканчики с яркой наклейкой. Барменша изумилась.

– Просто йогурт. Вы, что ли, йогурта никогда не пили?

– Нет. Вы тоже ведь не все пили? Доводилось ли вам пробовать сбитень? Малиновый?

Девушка расхохоталась:

– Нет, я то не пила, а вот бабушке доводилось. В Минске шинок новый открыли, говорят, там многие древнерусские блюда и напитки попробовать можно. Хотите йогурта?

– Пожалуй... – нерешительно произнесла Софья Алексеевна, – в какую он цену?

– Наше кафе вас угощает! – предложила девушка. – Как это вы ни разу не пробовали йогурта? Вам какой: малиновый, яблочный, клубничный, лимонный, апельсиновый, клюквенный, киви, ананасный, папайя, грейпфрут?

– Яблочный, – решила не рисковать царица.

Девушка взяла один из стаканчиков, прибавила к нему пластмассовую ложечку и подала Софье:

– На здоровье!

– Спасибо! – воспитанно ответила царица.

– Дэвушка, нэ всэ йогурты одынаково полэзны! – раздался голос за спиной. Она обернулась.

Перед ней стоял породистый кавказец лет сорока пяти (независимое наблюдение автора – Софья дала бы ему лет тридцать).

– Мэня зоавут Ашот! – представился он.

– Софья, – ответила опешившая царица, – вы что-то говорили о йогурте?

– Анэкдот такой! – пояснил Ашот. – Объявлэние в газэте: «Молодой пысатэл ишшэт опытную машыныстку». Чэрэз двадцат лэт объявлэние под тэм же адрэсом: «Опытный пысатэль ишшэт маладую машыныстку». Вах! Чэрэз двадцат лэт надпысь на надгробыи: «Нэ всэ йогурты одынаково полэзны». Смэшно?

– Уймись, джигит! – предостерегла Ашота барменша. – Вон их автобус стоит. На неприятности нарваться хочешь?

Словно подтверждая слова девушки, в дверном проеме нарисовался Ростислав.

– Все в порядке, Софья Алексеевна? – спросил он. Царица ему скорчила гримасу. Кавказец расплылся в улыбке:

– Канэшна, все в порадке, дарагой! Познакомился с твоим нашалникам! Отшэнь красывая жэншына!

– Благодарю вас! – кивнула ему головой царица. – Пойдемте, профессор! Пора в дорогу.

Не успели они рассесться в автобусе, как из кафе сломя голову вылетел Ашот с букетом белых роз в одной руке и бутылкой коньяка в другой.

– Вах, профэссор, нэ сэрдысь, дорогой, нэ прызнал! Софочка, это вам! Профэссор, это – вам!

Коньяк был вручен недоумевающему Ростиславу с заверениями в искреннем расположении и бесконечной преданности. Ничего не понимающий Каманин все же сделал Ашоту внушение:

– Смотри, красавец, доведет тебя когда-нибудь твое либидо!

– Все будэт о'кэй, профэссор! – донесся до него счастливый голос кавказца.

До столицы Беларуси оставалось километров тридцать. Охапку роз благополучно поместили в пластиковое ведро с водой, а царица любовалась окрестной панорамой.

– Любопытно, – произнесла она, – почему в России рожь еще не убрана, а здесь уже все вспахано и засеяно? Мужики здесь трудолюбивые али еще что?

Ростислав задумался.

– Может, и более трудолюбивые, – сказал он наконец, – а может, их здесь подстегивают грамотно... А может, и то и другое... Трудно правильно ответить. Самых умных и зажиточных большевики за Урал переселили, вернее, умных уничтожили, а зажиточных переселили. Говорят, за Уралом вовремя рожь-пшеницу убирают...

– Говорят, кур доят! – задумчиво произнесла Софья. – По ведру молока надаивают. Но, как ни странно, у соседей. Минск... что-то я и не припоминаю города с таким именем в Белой Руси... из новых?

– Постарше Москвы на сотню лет будет! – гордо ответил Андрей Константинович.

– На восемьдесят! – поправил дотошный профессор Каманин.

Софья приподняла брови. Ей бы хотелось еще побывать и в Санкт-Петербурге – городе, якобы построенном ее непутевым братцем Петрушей. Но невозможно за три дня везде побывать и все осмотреть. Минск так Минск! Решив, что царица обиделась, Волков принялся извиняться.

– Глупости, господин полковник! – фыркнула она. – И еще один вопрос. Почему вы, имеющий в нашем мире гораздо больше возможностей и силы, приносите извинения мне, у которой нету пока даже реальной власти? Если бы это был кто-нибудь другой, то я бы подумала, что меня унижают.

Полковник Волков скопировал недавнюю гримасу царицы.

– Ну, знаете ли, Софья Алексеевна! Вот в этом городе, к которому мы подъезжаем, в моем родном городе бывают случаи... бывают, знаете ли, случаи, когда здоровяк наступает дистрофику на ногу. И вы знаете, чаще всего здоровяк извиняется. Как вы думаете, почему?

– Плюгавый – его выше по социальной лестнице? – предположила женщина.

– Бывает, – легко согласился Андрей Константинович, – но не в этом случае. Ваш братец, хоть и порядочный самодур, у нас на Земле к концу жизни издал «Юности честное зерцало» – пособие для обучения и воспитания детей дворян. Там, к примеру, говорится об уважении старших, недопускании громкого сморкания в людных местах и прочих вещах. Я к чему... Если ребенку с детства внушаются правила хорошего тона, а особенно если он наблюдает безукоризненное исполнение этих правил его родителями, то мы впоследствии имеем благовоспитанного гражданина, который не посрамит ни мать, ни отца, ни собственную державу. Причем, Софья Алексеевна, обратите внимание на один момент. Легко быть вежливыми с сильными мира сего, но особо ценится вежливость и чуткость в обращении со слабыми... философия жизни.

– Это точно! – подал голос с заднего сиденья Иннокентий. – Меня учили по утрам говорить «Доброе утро!», а думать «Шоб ви сдохли!». «Культурное обращение, Кешенька, понимают только культурные люди!» Такие вот у меня интеллигентные родители были.

– Интелликентные! – смакуя, сказал Андрей Константинович. – У нас настолько это понятие обширно, что просто не знаешь, что именно под этим понятием скрывается. Интеллигенция – под этим раньше понимались работники умственного труда: учителя, врачи, работники культуры.

– Религии, – подсказал Иннокентий.

– И религии, – согласился полковник, – исторически сложилось так, что именно интеллигенция стала носителем и воплощением высокой нравственности и демократизма. Но Россия еще раз доказала, что протоптанные тропы не для нее. После Революции 1917 года интеллигенция как класс была фактически уничтожена: те кто поумнее – уехали сами, остальных или попросили, или расстреляли.

– Та же ситуация, что и с крестьянством, вы не находите? – подметила царица. – Во что же собирались превратить мою страну?

– Полная аналогия! – согласился Волков. – Но дефицит рабочих рук перекрыть еще как-то возможно, послать рабочих с заводов на помощь труженикам села, например. А вот дефицит мозгов – увы! Знаете, Софья Алексеевна, некоторые считают что предпосылки краха России в двадцатом веке нужно искать у вас. Все началось с правления Петра Великого, Первого Российского Императора. Вашего, значит, брата.

Софья откинулась на подголовник. Повернув голову налево, она произнесла в проем между сидений:

– Я уже почти сама догадалась. Но вы правильно сделали, что дали мне возможность увидеть своими глазами ваш мир. Мне он, конечно, кажется странным, но... это ваш мир! И...отчасти мой.

– Уже не наш! – горько усмехнулся Волков. – Мы нынче люди без родины. Звездные скитальцы. Кочевники трех миров. Кстати, как вы после прививки?

После долгих споров Софью Алексеевну было решено привить тем же препаратом, что и основных участников экспедиции. Разумное поведение, выдержка и трезвость ума, проявленные ею при первых занятиях в Неверхаусе, заставили Волкова пойти даже на некоторую конфронтацию с Хранителем. Как ни странно, именно он был против.

– Ну вот, полковник, вы уже начинаете раздачу слонов. Придется мне ограничить вас в этом снадобье. Этак вы половину населения Восточно-Европейской равнины сделаете долгожителями, а нам это ни к чему.

Полковник хмуро сказал:

– Знаете, Хранитель, вы уже столько лет живете, что многое забыли. Дружба и взаимовыгодное сотрудничество базируется на доверии. А какое тут может быть доверие, когда мы тихарим от нее самый главный женский пряник – средство от морщин! Тем более я поступил с ней по вашей схеме: поманил этим пряником. Что-то не так?

– Да ну вас! – отмахнулся Хранитель. – Единственное, что я попрошу от вас, чтобы вы обращались с этим препаратом крайне осторожно. А вы уже два раза его применяли. Два раза за один только месяц! Полуогра этого привили... На кой он вам сдался, полковник?

– А вы откуда уже знаете об этом? – вопросом на вопрос ответил Андрей Константинович.

Хранитель возмущенно фыркнул:

– Ну, знаете ли! Работа у меня такая – за тремя мирами подконтрольными приглядывать. А огра этого на Гею Мастермайнд запустил несколько сотен лет тому назад. Специально, чтобы проверить насчет выживаемости. Долго держался, чертяка.

– Все-таки мужики его завалили! – ехидно сказал Андрей Константинович.

– Да, но сколько он завалил баб! – рассмеялся Хранитель. – И что теперь прикажете с этим полуогром делать? Ведь, по условиям сценария, огр после себя потомства оставить не мог!

– Ну, дык изменили бы ему набор хромосом! – раздраженно процедил Волков. – Баб брюхатить, так это нормально, вы считаете?

– Да ну тебя! – плюнул Семен. – Ты все время забываешься, что для нас эти миры – что для вас зоопарк!

– Нету на вас, господа вивисекторы, высшего суда! – выразил свое мнение полковник. – Ладно, я пошел.

– Кто тебе сказал, что нету? – пробормотал Хранитель ему вслед.

– Знаете, господа, – сказала Государыня, когда вся компания обедала в любимом погребке Ростислава, в Троицком предместье, – Минск – он очень уютный город, но Москва – Москва грандиознее! Она как колыбель всех городов!

– Только жителю Ташкента такого не понять! – грустно улыбнулся Волков. Он не любил, когда хаяли Минск.

– А в чем дело? – не поняла Софья Алексеевна.

– Ташкент старше Москвы веков на семь, а Бухара и вовсе – на одиннадцать. Славяне еще в берлогах жили, когда там уже монету чеканили. Такие вот дела. Про Дамаск я и вовсе молчу.

Царица задумалась.

– Колыбель – это как призвание, не каждому городу дано быть колыбелью.

– У нас про Петербург говорят «Колыбель трех революций», – мрачно сказала Анжела, – а грязь как при Петре была, так и осталась.

– С грязью-то мы справимся, – вздохнула Софья, – а как с бедностью?

Волков фыркнул.

– Мне кажется, что как только мы победим грязь, то состояние народа многократно возрастет.

– Откуда такие выводы? – спросил Иннокентий.

– Простая логика. Если человек в состоянии следить за собой и своим двором, то научиться зарабатывать и считать деньги – следующая ступень. Как только он будет следить за собой на уровне рефлексов...

– А если барин не дает возможность ему зарабатывать деньги, а заставляет шесть дней в неделю горбатиться на себя?

Вмешался Ростислав.

– Землю следует потихоньку у помещиков изымать и сдавать в аренду. Арендаторов обложить единым налогом, чтобы у него голова не болела, а ему предоставить право трудиться на своей земле, сколько влезет. Земля признает сама достойного трудиться на ней.

– Минутку, господа! – вмешалась Софья. – А как же дворянство? Что им дать взамен отобранной земли. Помнится мне, Василий Васильевич Голицын тоже предлагал подобное, но Дума лишь посмеялась... Он предлагал дворянам поступать на службу. Но ведь не все к службе годны!

– Каждому воздастся по делам его! – сурово сказал Андрей Константинович. – Предлагаю вернуться к этому разговору по возвращении на Гею. Софья Алексеевна, нам сейчас предстоит решение некоторых личных проблем... может, вас на время поселить в гостинице?

– Государыня пойдет со мной! – смущенно кашлянул Каманин. – Я успел связаться со своими. Они ждут к ужину.

Волков испытывающе посмотрел на него. Ну, пройдоха этот профессор! Когда он успел позвонить отцу? И Иннокентий чего-то раскис.

– Ну что же, тогда расклад у нас такой: встречаемся в шесть утра в понедельник у почтамта. Загружаемся в автобус – и в Москву. Из Москвы, если этот коммерческий директор нас не подведет, мчим на Зеленогорск, что в Ленинградской губернии. Там нас ожидает лайнер «Ястребов», на котором мы уйдем с того на этот свет. Вопросы есть?

– Есть! – сказала царица. – Почему на этот свет мы пришли так быстро, а уходить нужно долго?

Ростислав взглянул на Волкова.

– Я отвечу, – сказал он, – дело в том, что обычный Портал, создаваемый при помощи С-хризолитов, пропускает через себя объект не более шести кубометров и массой не более шестисот килограммов. Скважность этого своеобразного импульс-перехода равна двумстам восьмидесяти восьми. Это значит, что если мы использовали пространственно-временной пробой на полную нагрузку в течение пятнадцати минут, то пауза на успокоение энергетических возмущений континуума должна быть не менее трех суток. Я понятно объяснил, Софья Алексеевна?

– Я поняла только то, что с грузом мы не пролезем.

– Великолепно!

Полковник глянул на часы.

– Тогда я говорю всем «до свидания». Пойдем, семья, нашу маму-бабулю искать. По моим сведениям, она никуда не переезжала.

Он встал из-за стола и шутливо отдал честь. Костя и Анжела последовали за ним. Иннокентий, потерявший родителей еще в девяностом году, решил поискать приятелей из своего бывшего «бэнда». Для ночевок он забронировал номер в гостинице «Минск». Там же расположился и Ревенант Герасим. Локтев, к числу экс-минчан не принадлежавший, решил посвятить выходные рыбалке и собрался укатить на Нарочь. Иннокентий, сам заядлый рыбак, тут же передумал и отправился с ним.

Царица допила апельсиновый сок и игриво сказала Ростиславу:

– Ну-с, мой любезный министр, как вы меня представите своим родителям?

Ростислав задумчиво ответил:

– Здесь у меня лишь отец. Они живут с Машей и сестренками-близнецами. Маша – это мачеха. Еще у меня есть сестра, но она далеко. Я ее ни разу не видел. Мать ушла от отца и забрала ее с собой.

– Как ушла? – не поняла Софья. – И он ей позволил?

Профессор выудил из кармана брелок с ключами и побренчал ими. Затем взглянул царице в глаза:

– Моя дорогая Софья Алексеевна, отношения между мужчиной и женщиной у нас настолько просты, что мать в ответ на вопрос об отце ребенка лишь пожимает плечами. Это называется «свобода нравов и сексуальная революция».

– Sexus – это на латыни обозначает «пол». Сиречь, принадлежность человека к одному из двух возможных физиологических типов. Так?

Профессор кивнул головой.

– И что означает силлогизм «Революция полов»? Если вдуматься, что «революция» переводится с позднелатинского, как«переворот», то этот силлогизм уже перерастает в банальную глупость, ибо теряет всякую логику! Как можно перевернуть пол? Как изменить мужчину, чтобы он превратился в женщину, а женщина стала мужчиной? Это глупость и противно божьей воле!

Каманин слушал Софью Алексеевну с чувством гордости. Нет, не зря Хранитель остановился на ее кандидатуре!

– Не горячитесь, Государыня! – накрыл он своей ладонью женскую ладошку, отчего хозяйка ее вздрогнула. – Вы многого не знаете. Теперь врачи; то есть лекари, могут проводить операции по смене пола. За триста лет многое изменилось.

– Но ведь это... ведь это чудовищно! – охнула она и прикрыла рот ладонью. – Истинно, ваша Земля – приют для Темных сил! Я с каждой минутой, проведенной здесь, все более разделяю тревогу Хранителя! Вернусь к нам – первым делом издам специальный указ! И я еще всего, как вы говорите, не знаю. И не знаю... не знаю, хочу ли узнать!

Ростислав встал.

– Пойдемте, ваше величество, – улыбнулся он, – взглянете вблизи на этот мир греха и порока!

Когда на тебе висят три женщины, любому, даже самому крепкому мужчине, приходится тяжеловато. Маша, которой уже было под пятьдесят, еще не растеряла своего обаяния, а вот отец сильно сдал. Быстро поздоровавшись и заметив недоуменный взгляд сына, он тихо шепнул ему:

– После поговорим! – и ушел ставить самовар.

Близнецы, которым в следующем году исполнялось двадцать пять, превратились в настоящих красавиц. Замужем они пока не были, ибо заканчивали аспирантуру на кафедре французского языка в бывшем инязе, новое название которого моментально вылетело из головы у Ростислава. Нечто вроде лингвистического университета. Светка и Галка искусали братцу все уши, рассказывая новости и сплетни. Попутно на Ростика выливались тонны разнообразной информации, но основная линия разговора была такова: ветер перемен, вволю пошалив, возвращался на круги своя. Демократия так и осталась мечтой идиотов.

Насколько Ростислав успел выяснить, в соседней России некоторым представителям народа от этой самой демократии было уже тошно. Очевидно, под понятием демократии славяне разумели анархию и хаос. Народ начинал скучать по твердой руке – еще одна форма ничем не объяснимого извращения. Вернее, объяснимого, но подобных объяснений Ростислав слушать не любил.

А здесь, в Беларуси, рука вроде как появилась, но уже подняла хвост недовольная интеллигенция. Дескать, жмут, гады! Другие кряхтят о том, что Батька всех подмял под себя, третьи кричат об огромном бюрократическом аппарате, так называемой вертикали. С ходу разобраться в этой мозаике было невозможно, особенно когда в одно ухо кричит Галка, а другое заняла Светка, испрашивая совета в какой-то личной проблеме.

От рассуждений сестриц за версту веяло феминизмом самой высшей пробы, и Ростислав хитро улыбался отцу и Софье, сидевшей по левую руку от него. На первом месте у девиц были самолеты, а мужей они собрались заводить после тридцати годочков. Детей, соответственно, в ту же пору.

– И откуда у них эти буржуазные замашки? – шутливо поинтересовался Ростислав у отца. Тот неожиданно не принял шутливого тона и на полном серьезе ответил:

– Полинка наша постаралась. Она ведь нынче твою комнату занимает. Вернулась три года назад из Обетованной земли. Никакой там не рай – соврал Яхве Моисею. Не для нашего человека эти земли.

Ростислав удивился настолько, насколько это вообще возможно для человека, имеющего за плечами три четверти века. Он привстал из-за стола и ошалело спросил:

– Так какого рожна вы все молчите, как в рот воды набравши? Где она? Я ее ведь никогда не видел. Мы же с ней спина к спине девять месяцев...

– Успокойся, Ростик, – улыбнулась Маша, – дома наше сокровище. Чудит. Сидит у себя и губы дует. В революционеры записалась. Прямо как Ленин... только из эмиграции вернулась – и в подполье. Начиталась всякого вздора в своем Израиле...

– Что она уже натворила? – Ростислав снова принял сидячее положение. Алексей Михайлович сделал жест, типа «не гони лошадей».

– Ну, сынок, не торопись. Видишь, гостья наша уже соскучиться успела! После поговорим!

Софья и вправду скучала. Роль царицы предполагает наличие постоянного внимания к своей персоне. Естественно, за годы заточения в монастыре привычка повелевать и править сильно ослабла, а внимание к себе она ощущала лишь в те мгновения, когда ей приносили пищу. Но за последний месяц все ее привычки вернулись, как будто никуда и не уходили, она вновь привыкла быть на перекрестие взглядов. Нынче она даже ощущала какую-то обиду на своего министра и этих людей. Вот ведь она – Государыня всея Руси, вот она! А им и дела нет, вцепились в профессора Каманина, завладели его вниманием, а царица одна! Нельзя ей быть одной – не та у нее должность!

Ростислав после слов отца повернулся к ней.

– Господи, Соня! (Они договорились, чтобы не вызывать подозрений, обращаться между собой по-простому.) Прости! Я совершенно обо всем забыл!

Ситуация требовала появления кающегося грешника. Спроецированный на данное место, время и ситуацию грешник легонько мазнул царицу губами. Лет десять, как не знавшая такого фривольства, Софья задрожала всем телом.

– Полегше, – быстро прошептала она, – министер!

На лицах отца и Маши была некоторая растерянность. Ведь перед тем как исчезнуть в неизвестном направлении, Ростислав встречался с девушкой по имени Инга. А эта красавица лет на десять постарше Ростика выглядит. По меньшей мере.

Алексей Михайлович кое-что знал. Но за десять лет не проговорился ни разу. Как-то спустя неделю после исчезновения сына его посетил здоровенный мужик, назвавшийся Семеном. Сильно не вдаваясь в подробности, он объяснил обеспокоенному отцу, что его сын привлечен для участия в засекреченном проекте. Он даже назвал приблизительную дату появления Ростислава. Но все равно в деле многое было неясным: какие засекреченные проекты, когда у молодого независимого государства бюджет трещит по всем швам; кто такой этот Семен? Для успокоения он показал Алексею Михайловичу солидные документы, а также передал не менее солидную пачку денег – якобы аванс; сын ни разу не заговорил об этом, а с бухты-барахты такие дела не делаются.

Поэтому отец не мог дождаться того времени, когда они уединятся в кабинете для беседы. Ростислав тоже ждал этого момента, а также он очень хотел побыстрее встретиться с Полиной. Ироничные слова Маши заронили в его душу семена сомнений и тревоги. Похоже, внутри семьи имеются серьезные проблемы. Неспроста отец выглядит таким усталым, что ему можно дать и все семьдесят. Единственное, что пока ему было непонятно, – куда девать на время «аудиенции» Софью.

Но неожиданно проблема разрешилась: взглянув в очередной раз на царицу, он обнаружил, что та уже клюет носом. Утомленная переносами и переездами, Софья Алексеевна попросту жутко хотела спать.

К счастью, с земной сантехникой она была знакома по недавнему недельному пребыванию в Неверхаусе, поэтому процедура отхода ко сну заняла минимум времени. Уложив женщину спать, Маша сказала, что пойдет на кухню варить особый кофе по-турецки, к которому Алексей Михайлович привык за два года пребывания в Анкаре. С девяносто восьмого по двухтысячный год он был там в командировке по обмену опытом.

Близняшки умчались на дискотеку, предварительно выторговав у вновь обретенного братца полдня завтрашнего времени. Как только за ними затворилась дверь, отец спросил Ростислава:

– Ну что, прохвессор, уделите биологическому отцу время сейчас или нам будет разумнее пообщаться после?

– Знаешь, что, батя? – многозначительно произнес сын.

– Что?

– Не выпендривайся, вот что! Пойдем к тебе, тыщу лет не был в твоем кабинете!

Отец хмыкнул, но послушно направился в конец коридора, шурша по паркету мягкими тапочками. Дверь в его кабинет неожиданно оказалась металлической. В ответ на недоуменный взгляд Ростислава, пояснил:

– В соответствии с новой статьей Уголовного кодекса. Халатность при обращении с документами, имеющими возможность причинить прямой, а также косвенный вред при попадании в руки «супостата». Деревянная дверь – это халатность. Окно без решеток – тоже халатность.

– Батя, так ведь специалисту, что деревянную дверь отворить, что железную – раз плюнуть.

– Железная дверь – это уже не халатность.. Это значит, что я все предусмотрел в соответствии с инструкцией. А если открыли железную дверь, то тут вина составляющих инструкцию.

Отец сел в свой излюбленный стул с подлокотниками, а Ростислав расположился напротив – в кресле. Сын щелкнул пальцами.

– А их в чем вина, хотел бы я знать?

Отец неопределенно пожал плечами.

– Наверное, в том, что не все предусмотрели. Ладно, эта дверь и так отняла у нас почти пять минут. Где же Маша? А-а, вот и Маша! Вот и ты, моя подружка. Выпьем, Маша, где же кружка?

– Там по сценарию должно звучать «старушка», – заметила Маша, выставляя на стол чашки, кофейник, сливочник и сахарницу.

– Ну, на старушку ты еще не тянешь! – улыбнулся ей Ростислав. – Максимум на тетеньку.

– Ага, – согласилась мачеха, – какая бабка без внуков? Не желают мои девки замуж, западный образ жизни ведут, понимаешь. Ладно, пошла я, если нужна буду – кликните.

Дверь за Машей затворилась почти бесшумно.

– Каучуковые прокладки, – пояснил Алексей Михайлович, – без них звук, как у автоматного затвора. Бери кофе, и только скажи, что не нравится. Буду личным врагом.

Ростислав послушно налил из кофейника почти полную чашечку (граммов сто двадцать от силы) густого, точно патока, кофе. Не будучи сколь-нибудь опытным ценителем, он отхлебнул пару глотков и прислушался к вкусовым рецепторам.

– Даже и не пытайся оценить, – предупредил отец, – нёбо пока еще не привыкло. Зато через месяц ты точно не сможешь пить растворимую бурду! Правда, каждый день нужно кофейничать... Эх, лопни моя селезенка! Давай по грамульке коньячку, сынок, тяпнем! Много уже не могу, а грамм пятьдесят приму.

Он достал из шкафа небольшую бутылочку грамм на триста и два коньячных наперстка. Свинтив крышку, осторожно налил рюмочки. Подал Ростиславу его порцию со словами:

– Ну, сынок, за твою молодость! Ты думаешь, я не заметил, что ты ни капельки не изменился? Давай!

Каманин-младший выдул одним махом коньяк и осторожно поставил рюмку, которая в его руке была совершенно незаметна.

– А с чего мне меняться, – сказал он, подождав, пока отец выпьет, – когда я лишь месяц назад с вами расстался. «Мерседес» хоть забрали?