Легенды Зачернодырья (№1) - Путь, исполненный отваги

Как себя я ненавижу,

И за мной спешит чума.

Как себя я ненавижу,

И опять схожу с ума.

Благодарная аудитория возмущенно заревела, когда парни попытались уйти со сцены, и им пришлось на «бис» исполнять кавер-версию «Accept» «Cold winter dreams». Только после этого соизволили отпустить. Кешка чувствовал себя ужасно: ноги ослабли от постоянного нервного напряжения; в голове все плыло. Он автоматически кивал на поздравления друзей и знакомых, почти не чувствовал одобрительных хлопков по спине и облегченно вздохнул, когда кто-то сунул ему в руку едва початую бутылку пива.

– Старик! – возбужденно закричал, оказавшись рядом с ним Виталик. – Вот это я понимаю, концерт! Андрюха едва не обкончался за ударными! Кстати, Оксана просила передать тебе записку... Извини, я забыл...

Выхватив у приятеля клочок бумаги, сложенный вчетверо, Симонов быстро развернул его и впился глазами в текст. «Прощай, мой толстый друг. Грузи апельсины бочками кому-нибудь другому. Успехов с „Торнадо“. Бывшая „твоя“, Ксюха».

Перед глазами поплыл розовый туман. Сколько уже можно! Нет! Нужно найти в себе силы раз и навсегда отказаться от женщин с их непредсказуемостью и поразительной способностью вонзать в спину нож в самое «подходящее» время! Иннокентий поднял глаза. Перед ним по-прежнему стоял Виталик.

– Спасибо, что перед выступлением не вручил мне это. Концерт был бы сорван.

Он допил пиво, а затем подошел к столу, налил себе фужер водки и выпил, совершенно не почувствовав вкуса. Машинально пожал протянутую руку и, сообразив, что с ним знакомятся, буркнул:

– Очень приятно! Извиняюсь, у меня сегодня не самое лучшее настроение...

– Это заметно невооруженным глазом! – раздался сверху рокочущий голос. Иннокентий поднял голову – над ним возвышался Ростислав Каманин. Личность известная как в университете, так и за его пределами.

Сын заместителя ректора, светлая голова и мастер спорта по самбо, несмотря на неполные девятнадцать лет. Рядом хлопала глазами его подружка Инга Самохина – «мисс БГУ-1992» – эксцентричная особа с замашками Мата Хари. Злые языки поговаривали, что она переспала с половиной физфака, но лично Кеша не знал никого, кто бы мог похвастать такого рода «знакомством» с «мисс БГУ».

– Предлагаю где-нибудь посидеть и отметить день рождения нового светила на небосклоне альтернативной музыки! – провозгласила Инга. – Вы не против?

Иннокентий неопределенно пожал плечами. Чем надираться одному в пустой квартире, можно сделать это чуть более цивилизованно.

– Поскольку завтра выходной, то можно затариться в магазине и рвануть к нам на дачу. – Ростислав глянул на часы. – Пива купим в «комке», а пару пузырей водяры мне обещали в «Столичном». Без талонов, ибо мы свои уже использовали.

– Водка же в любом ларьке продается! – хмыкнул Кеша. —Эка невидаль!

Каманин предостерегающе поднял палец.

– Молод я еще, чтобы самопальную водку жрать. Кто знает, из чего ее гонят, может, из гуталина. Мне мои внутренности еще дороги, чтобы их жечь всяким горлодером.

Кеша Симонов поднял руки.

– Сдаюсь. Только не совсем понял: мы что, только втроем будем? А ребята? Виталя!

Васильев, услышав свой позывной, тотчас подрулил к приятелю.

– Какие проблемы? – В руках он держал граненый стакан, налитый едва ли не до самого верха.

– Ноу проблем! Меня вот Ростислав приглашает прокатиться на его дачу... Вы не против?

– Да ради бога! Ваши морды меня так достали за последнюю неделю, что я тотчас иду домой, а завтра утром с отцом отправляемся денька на три порыбачить. А Игореха с Андреем на Нарочь вроде собирались, так что у тебя карт-бланш.

– Вот так! – развел руками Кеша. – Коли меня все бросили, то ничего не остается, как принять ваше предложение. Ладно, Виталя, семь футов тебе под килем и якорь в задницу! Угостишь в понедельник лососем. Когда идем, Ростислав?

Каманин взглянул на часы и забренчал в кармане ключами.

– А сейчас и отправимся. Инга, ты как?

– Я «за». Дашь порулить по бетонке?

Ростик вздохнул. Ну не воспринимал он за рулем женщин! Со времен, когда человеком был изобретен руль, который после стали именовать штурвалом, к нему фемин подпускали весьма неохотно. Профессор Переплут подозревал, что руль постепенно стал неким символом вождя, лаэрда.

Фактически за все существование Российской Империи к ее штурвалу женщины допускались лишь четырежды: Марта Скавронская (1725—1727), Анна Ивановна (1730—1740), Елизавета Петровна (1741—1762) и София Августа Фредерика (1762—1796). Первая и последняя назвались Екатеринами, соответственно «Первой» и «Второй», ибо были не самых славянских кровей. Из всех четырех достойно правили только две последние, а две первые – проводили время в балах и прочих кутежах. Анна Ивановна обожала быть свахой, и венцом ее карьеры стала свадьба в ледяном дворце, вознеся славу дочери дистрофика Ивана V до уровня Герострата.

В общей сложности дочери Евы правили Россией шестьдесят семь лет. Целая жизнь для отдельно взятого человека. Кстати, была еще Софья Алексеевна, которая надзирала за братцами Иваном и Петром с 1682 по 1689 год, но оставим ее до лучших времен.

Кто-то правил сам, кто-то с заднего сиденья, за кого-то правили Меньшиков, Бирон и компания.

– О чем задумался? – дернула его за рукав Инга. – Порулить дашь?

– Ладно! – махнул рукой Ростислав. – Подержись полчасика за баранку. Но если что, помни: одна аварийная ситуация – я сажусь за руль.

«Мерседес-450», люкс-модель 1978 года цвета «мокрый асфальт», дожидался их на стоянке перед университетом. Внутри автомобиль был отделан красным деревом, а на обшивку сидений боши-живодеры использовали около сотни шиншилл.

– Ого! – совершенно потрясенно воскликнул Кеша, ныряя на заднее сиденье. – Если я когда-нибудь совершу глупость и женюсь, то хотел бы, чтобы моя первая брачная ночь прошла на этом сиденье!

– Заметано! – флегматично кивнул Каманин. – Ну а зимой можно включить кондиционер. Все условия!

– А почему «глупость»? – спросила Инга, усаживаясь на водительское место. – Вечно вы, мужики, плачетесь по поводу женитьбы. Тебе, кстати, с твоей комплекцией здесь тесновато будет. Ты худеть не пробовал?

– Пробовал. Невкусно.

– Ну, если с этой позиции... Ростик, будь так добр, протри лобовик! Вот Ростику тоже тесно, но из-за роста. Хе-хе. Каламбур получился! Тесно даже в этой немецкой тачке. Хотя, я помню, лет пять назад он грезил о «Харлее».

– Холодно зимой! – буркнул Ростик. – Ты долго мотор греть будешь? Шесть «котлов» бензин жрут, знаешь ли... Давай к «Столичному»!

За «Зеленым лугом» начиналось Логойское шоссе – две полосы бетона, стремящиеся к идеальности ВПП. До Раубич, где находилась дача Каманиных, было около двадцати километров, которые «мерседес» пожирал до восхищения методично.

– Командир, – спросил Иннокентий, – сколько же ты на нем «топил» по максимуму?

– На вот этом участке, где Инга прет сто пятьдесят (сбавь скорость, мерзавка), получил двести пять. Но это только на бетоне – с нашего асфальта на такой скорости взлететь без крыльев можно. Видал! ГАИ на «Запорожце» стояли! Позор на всю страну! На что они рассчитывают, хотел бы я знать.

– А вдруг движок форсированный! – рискнул предположить Кеша.

Ростислав злобно рассмеялся.

– На «зеппере» мотор форсировать – все равно что на мопеде. На такой лайбе после этого только по дороге в ад мчаться. Скорее всего кто-то из «Великого дорожного братства» на своих «колесах» приперся.

– Они за нами не погонятся? – забеспокоилась Инга.

Снова порция злобного смеха.

– Это все равно что на дельтаплане за истребителем гнаться. Грачи смеяться будут. Эй, Самохина! Не пропусти поворот направо! Выпускай тормозной парашют! Мы оставшийся километр за двадцать секунд пролетим на такой скорости. А вон и дача наша виднеется.

Хоть крыша дачи и виднелась из-за светло-зеленых вершин молодых сосенок, крутить по проселку, ведущему к ней, пришлось едва ли не полчаса. За руль снова сел Ростислав и принялся крутить баранку, казавшуюся игрушечной в его огромных руках. Представив такого водителя за рулем какого-нибудь «Москвича», Иннокентий невольно рассмеялся.

– Ты чего? – спросил Каманин.

– Извини, – пробормотал Иннокентий, – а ты пробовал когда-нибудь ради эксперимента на «Москвиче» проехаться?

Ростислав негодующе фыркнул.

– У вас с Ингой какие-то одинаковые фантазии. Та тоже намедни интересовалась, помещусь ли я в «Запор».

В прихожей Симонов глянул на себя в зеркало. Пузатый такой здоровячок ростом под метр восемьдесят с наметившимися залысинами от глубокого ума. Рехнуться можно! Оксана тоже сначала сходила с ума, но подозрительно быстро вылечилась. Все правильно! Женщины не любят ждать, когда дело касается благополучия. Любого: финансового, морального и прочего.

Особенно она была потрясена, когда узнала, что ее любимый Михаил Булгаков умер в нищете и почти безвестности, а одну из его самых читаемых книг «Собачье сердце» только недавно выпустили в первом издании. С тех пор она начала с подозрением относиться к Иннокентию Симонову, чьи стихи были известны хорошо на факультете, а песни звучали кое-где во двориках.

– Чего ты надрываешься! – как-то сказала Оксана ему. – Литературной славы своего однофамильца тебе все равно не достичь. Ну представь! История не допустит двух Симоновых в литературу.

«Двух Толстых она таки допустила!» – возразил он тогда, на что последовал эффектный укол. Мол, исключения лишь подтверждают закономерности. А средний палец тебе в зад!

– Чего это тебя перекосило? – спросила Инга, уже минут пять наблюдавшая за ним.

Он огляделся вокруг. На столе стояла нехитрая закуска. В нынешнее время деликатесы достать непросто, даже если у тебя есть деньги. Поэтому в качестве закуски предлагалась порезанная на ломтики копченая колбаса, баночка шпрот, несколько помидоров и опята прошлогоднего засола.

– А где Ростислав? – удивился Кеша. Отсутствие Каманина удивляло.

– Не обращай внимания. Он пошел настраивать телескоп и полночи будет пялиться на Марс. Видел бы ты, как он переживал, что Великое противостояние пришлось на 1988 год, а не на 1989-й, когда он приобрел этакое чудо оптики. Зато уж 2004 год он надеется встретить во всеоружии.

– Это что, год следующего противостояния? – блеснул парень своей догадливостью.

– Угу! Вон, видишь холодильник?

– Вижу.

– Достань оттуда бутылку. Достал? Открывай, а я сейчас рюмки протру.

– А что, вина никакого нет? – удивился Иннокентий. Он не привык, чтобы женщины пили крепкие напитки.

Инга подошла к нему, приняла из рук запотевшую бутылку и, ловко свернув пробку, разлила по рюмкам.

– Я, дорогой товарищ Кеша, пью исключительно продукт переработки злаков. Производные виноградного сока меня не возбуждают.

У Симонова похолодело внутри. На что намекает эта красавица? Ладони его вспотели, и он едва не пролил водку. Внимательно наблюдавшая за ним Инга улыбнулась улыбкой белокурой бестии и произнесла тост:

– За решительных и талантливых мужчин. За тебя, Симонов! – и, мерзавка, на одном дыхании выдула чарку.

Последовав ее примеру, Иннокентий обнаружил, что она уселась с ним рядом на тахту и намазывает бутерброд.

– Держите, молодой человек! – сказала она, положив на масло пару шпротин.

– Спасибо, – промычал Кеша. Он одним махом откусил треть и заработал челюстями. Инга со спокойным лицом медузы Горгоны наблюдала за ним.

Сама она ограничилась кусочком колбасы. Увидев, что он покончил с бутербродом, разлила вновь.

– Есть старая русская поговорка, про перерыв между первой и второй, – сказала она, – и я подозреваю, что это аксиома. Ты не прячься, словно улитка, в собственном теле! Для «звезды» ты слишком зажат. Кеша, я хочу выпить эту рюмку и еще парочку (моментальная ассоциация с Булгаковым), чтобы твои труды не пропали напрасно.

Иннокентий поднял рюмку.

– Наш скорбный труд не пропадёть! – шутливо ответил он. – Прозит!

В наступавших сумерках лицо Инги терялось, и сама она казалась недоступной, словно мираж в пустыне. Вот-вот уже старый умудренный караванщик потеряет голову и погонит верблюдов к несуществующему оазису, но выработанное годами чутье удерживает его на заданном курсе. Кеша точно знал, что этот оазис не его. К тому же пакостить хозяину дома он вовсе не намерен.

Девушка встала, подошла к камину и стала на коленки, растапливая его.

– Помочь? – предложил Кеша.

– Постараюсь сама управиться, – ответила она, – ты лучше наливай.

Он послушался. Дрова в камине вдруг занялись и весело затрещали. Раскрасневшаяся от жара и водки, Инга подошла к столу.

– Налил? – спросила она, глубокомысленно глядя на «насыпанную с горкой» рюмку. Парень кивнул.

«Сирена в спортивном костюме», – подумалось ему.

– Между прочим, третий тост – за любовь! – предупредила она. Лицо Иннокентия окаменело. Заметив это, Инга внимательно взглянула на него и произнесла: – Рассуждать о том, есть любовь или нет, это все равно что спорить про жизнь на Марсе. Но на Марс сейчас пялится наш общий знакомый, а нам остается только пить. Пьем!

– Пьем, – покорно повторил Кеша.

Осушив третью рюмку, Инга встала, подошла к старинному шифоньеру и извлекла из него гитару, возраст которой был весьма и весьма преклонным. Казалось, будто еще Антонио Страдивари шутки ради создал этот инструмент триста лет тому назад. Во всяком случае, так показалось Иннокентию.

– Сыграешь? – предложила девушка.

– На этой семиструнной клюке? – ужаснулся он. – Ты уверена, что ее не сперли из музея эпохи раннего Ренессанса?

– Извини, – усмехнулась Инга, – в восемнадцатом веке двенадцатиструнных не клепали.

– Да ладно. Сейчас настроим под шестиструнку и чего-нибудь сбацаем. Только, чур, меня извини! Здесь струны расположены узко – иногда могу ошибаться.

Бережно взяв раритетную вещь, Иннокентий провел рукой по ее лакированной деке. Вспомнив несколько аккордов для семиструнки, взял для пробы. Отличный звук! В старину умели делать вещи. Это вам не Серпуховский балалаечный завод. Он вынул из кармана рубашки свисток-камертон, выдающий «ми» первой октавы и настроил первую струну. Несмотря на почтенный возраст, колки двигались ровно, без скрипа и дребезжания, отличавшего даже лучшие борисовские изделия.

– Что значит ручная работа! – еще раз восхитился он.

Для проверки качества настройки Кеша сыграл «Город золотой» – продукт созидания Франческо де Милано, Андрея Волконского, Алексея Хвостенко и Бориса Гребенщикова. Инга внимала с восторгом. Гитара вела себя прекрасно. Когда Кеша допел до конца, то обнаружил, что рюмки чудесным образом снова полны.

– Замечательная песня! – всхлипнула девушка.

– Угу! – пробурчал Кеша. – Тут вот еще намедни Вертинский Александр Николаевич (мир его праху) хорошо о любви спел:

Среди миров, в мерцании светил.

Одной звезды я повторяю имя.

Не потому, что я ее любил.

А потому, что мне темно с другими.

И если мне на сердце тяжело,

Я у нее одной ищу ответа.

Не потому, что от нее светло.

А потому, что с ней не надо света.

– И вправду замечательная! – всхлипнула Инга. – Мне срочно необходимо что-нибудь выпить. Пойду поставлю кофе, не то от водки я скоро совсем окосею. А в зайцы мне еще рано.

Пока она ходила и гремела туркой, Иннокентий пел песню Варшавского «Я ищу». По возвращении Инга услышала только последний припев:

Ищу я жизни суть,

И мне покоя нет.

Каков твой путь,

Каков твой путь?

Но я найду ответ!

– Иннокентий спокоен. Он понял, в чем суть: дева в бочке подштанники плещет. Он хватает ту деву за нежную грудь – средь небес черный ворон трепещет[5], – продекламировала она чуть заплетающимся языком. – Дорогуша, спой что-нибудь свое, а наше, исконно русское, оставь на другой раз.

– Так у меня свое больно мрачное, – попробовал отнекиваться парень.

– Можно подумать «Город золотой» – юморина! – хмыкнула Инга. – Давай, Рыцарь печального облика!

Иннокентий подумал. Затем еще раз подумал. Пожав плечами, он запел:

Вечереет. Одинокий

Путник, сгорбившись, идет.

Тяжело. А снег – потоком.

Через ноздри прямо в рот.

Так и шел, глядя под ноги,

Так он молчаливо брел:

Узкоплечий, невысокий,

Крючковатый, как орел.

Черной мантией укутан

Весь: от ног до головы.

И с прошедшим днем попутан,

А быть может, нет, увы!

Тяжкой поступью он крался,

Невзирая на метель.

В его облике остался

Так прошедший быстро день.

Тот, который так любила

Ты за солнце и за свет.

Как давно все это было!

Миновало столько лет.

Я один. Я – одинокий.

Я бреду упрямо вдаль.

Тяжело. И снег глубокий.

На лице моем печаль.

– Ну, накрутил! – вздохнула девушка, когда песня закончилась. – Послушай, тебе ведь всего двадцать три года! Кто тебя так обидел, что ты рыдаешь этими стихами, будто тебе все сорок? У тебя хоть девушка есть?

– До сегодняшнего дня была, – честно ответил Кеша, – но исчезла. Оставила мне вот это произведение искусства.

Он протянул Инге клочок бумаги.

– Такая вот кода, – вздохнул он, – хорошо, хоть после выступления отдали. Виталик запамятовал. Вот ведь стерва! Подрассчитала, чтобы в самый ответственный момент мне эту записку передали.

– Ну как же, как же! – подхватила Инга. – Нужно ведь быть уверенной, что партизаны в тылах все мертвы. А то нам тогда не сносить головы.

– Кто это сказал? – встрепенулся Кеша.

– Я это подумала, – горько усмехнулась собеседница, – перестань ты, как Васисуалий Лоханкин, упиваться своим горем! Бери лучше деву за нежную грудь и веди куда положено.

Внутри Симонова вдруг стало холодно, как на Северном полюсе. Он проглотил огромный комок, что болтался где-то между душой и желудком, и промямлил:

– Или я что-то недопонял...

– Хватит! – решительно сказала Инга совершенно трезвым голосом и властно поцеловала его. – Я никогда не говорю намеками.

– А как же Ростислав? – сделал последнюю попытку быть порядочным парень. – Я – мужчина порядочный: в чужом городе не пасусь, а своего давно нет.

– Мы уже пару лет не спим, – вздохнула она, – у меня три аборта от него было. Представляешь, такие сперматозоиды у мужика, что переползают ко мне даже тогда, когда мы просто лежим рядом.

Она сняла с него водолазку и промурлыкала:

– К тому же мне нужен обычный парень, а не супер без недостатков. Ведь так хочется иногда оказаться правой!

Глава 10. Унтерзонне – Земля. 265.

Рокировка (продолжение)

Андрей Константинович проснулся и посмотрел на циферблат своих «Командирских». Половина пятого утра. Он чертыхнулся и сел на кровати, свесив голые ноги. За окном серело – начинался томительный рассвет, способный свести с ума стадо холериков голов в восемьсот. Последних два года эта планета мучила его бессонницами. А быть может, тому виной работа? Сама жизнь, кардинально изменившаяся за последний десяток лет, мало способствовала сну. Жаль было терять треть суток на бездействие.

Наполеон умудрялся отводить на сон четыре часа в сутки, но подполковник Волков, как ни старался, вписаться в этот отрезок не мог. Если он спал меньше шести часов, то его лицо своими набрякшими веками и воспаленными глазами подчеркивало приближение пятого десятка. И хотя на этой планете продолжительность жизни была в полтора-два раза выше, чем на старушке-Земле, годы упорно давили на затылок. Отец Андрея был в свое время приятно удивлен, что у него исчезла седина, а командирские морщины потеряли свою неумолимость. И теперь, когда ему было уже за шестьдесят, выглядел не старше сорока пяти – гораздо моложе, чем на Земле. Особенно новым обстоятельствам обрадовались женщины бальзаковского возраста, мысленно маша платочком приблизившемуся было климаксу.

У камина горел ночник, освещая комнату мертвенно-бледным сиянием. К черту! Подобное сияние восхищает лишь людей, обожающих творчество Стивена Кинга, а боевому офицеру полутона ни к чему. Волков встал и решительно щелкнул выключателем. Комната осветилась ровным матовым светом. Подполковник натянул брюки и вышел в коридор. Расположенные на расстоянии нескольких метров, его освещали светильники в виде факелов, воткнутых под углом в сорок пять градусов к поверхности стены. Миновав три таких светильника, он дошел до лестницы и отмахал этажей тридцать вверх. На лестничной площадке тридцать первого этажа стоял Хранитель и полировал ногти. На груди у него блистал синевой камень тысячи на две карат.

– Ага! – удовлетворенно протянул хозяин замка. – Значит, я еще не разучился просчитывать линию поведения людей. Ну говорил я тебе – сам не знаю, до которого этажа можно доковылять по этой лестнице! Кстати, обращением на «ты» я вовсе не хочу высказать свою невоспитанность, или что-то в этом роде. Я имею право обращаться без соблюдения формальностей ко всем без исключения жителям всех трех миров, находящимся под моим контролем. Таким же правом обладает, помимо меня, и один президент маленькой страны. Но ему этого права никто не давал – он в принципе и не спрашивал. Так что не обижайся, полковник.

– Пока еще подполковник, – возразил Андрей Константинович.

– Я лучше знаю. Приказ вчера подписан генералом Булдаковым, а батя твой, извиняюсь, теперь Маршал Белой Руси.

– Никак, в генералиссимусы метит?

– Будет ему и генералиссимус, лет через десять, – рассмеялся Хранитель, хлопнув Волкова по плечу. – Пройдем-ка, герр оберст, в одну любопытную комнатенку.

– Минутку! – взмолился Андрей Константинович, – Один глупый вопрос: как мне вас величать?

Его визави задумался.

– Ну, если «Хранителем», то на «вы», а если «Семеном» – то можно и на «ты».

– Ну, тогда пойдем, Семен, – ухмыльнулся Волков, – а, собственно... э-э... куда пойдем?

– В одну страшно секретную комнату. Мечта любого узурпатора и самодура, тирана и террориста. Идем!

Этажей двадцать они преодолели нога в ногу, а затем Андрей начал приотставать. Хранитель же пер вперед точно киборг.

– Не отставай, полковник! – подбодрил хозяин запыхавшегося гостя. – Всего тридцать этажей осталось!

– Чего? – остановился Андрей, переводя дух. – Мы что, на самый верх?

– Кто тебе сказал, что на самый верх? – в свою очередь удивился Хранитель. – Нам всего на восьмидесятый этаж... Я лично как-то добрался до стошестидесятого – дальше лень.

Собравшись с духом, Волков поскакал дальше, едва поспевая за массивным лидером. Тот, не сбиваясь с шага, на ходу успевал объяснять, что на каких этажах расположено. Наконец, из-за красного тумана, что плыл перед глазами полковника, показалась заветная цифра «80», мерцавшая на электронном табло.

– Пришли! – выдохнул Андрей, опершись на полиуретановые перила.

Сердце билось ровно триста раз в минуту – это полковник определил, не прибегая к секундомеру. Где-то у загорбка судорога свела мышцы шеи и прилегающие к ним «полендвицы». Во рту было противно, точно после отравления синильной кислотой. Он помотал головой, чтобы рассеять туман перед глазами. Хранитель, с любопытством наблюдавший за ним, достал из нагрудного кармана рубашки что-то, и протянул Волкову.

– На-ка вот, угомони адреналин! – На ладони лежала металлическая капсула. – Глотай, не бойся.

– Что это? – едва ворочая шершавым языком, спросил Андрей Константинович.

– Не бойся, не «кремлевская таблетка», – хмыкнул хозяин замка, – нечто вроде внутреннего доктора: стимулятор, выводит шлаки, лечит нервы и прочее. Замедляет, между прочим, процессы – Андрей послушно взял капсулу и положил в рот. Капсула тут же послушно скользнула в пищевод, сделав ненужным традиционный глоток воды. В желудке тотчас начало расплываться приятное тепло.

– Ну как? – спросил Хранитель.

– Словно сто граммов спирту тяпнул! – откровенно признался полковник.

– Вот и восстанавливай свой изношенный организм. Этой таблеточки хватает лет на десять. При хорошем поведении получишь затем еще одну. Хо-хо!

– Прикармливаете? – скептически посмотрел на Хранителя Андрей.

Тот пожал плечами.

– Простейший стимул – забота о здоровье, которое, как известно, не купишь за деньги. Отдышался?

Волков кивнул. Гонка по этажам вытеснила из него все эмоции. Правда, чудо-таблетка принялась за дело: пульс снизился, в голове прояснилось, а ноги перестали дрожать. Хорошее лекарство!

– Ну-с! И чем, собственно, обязан? – поинтересовался он.

Хранитель испытующе посмотрел на него, затем, глядя куда-то в сторону, изрек:

– На прошлой неделе в одном из подконтрольных мне миров отравили моего помощника. Позавчера я оттуда вернулся, выяснив, что его никто не убивал.

– А отчего же он...

– Грибочков обожрался тамошних! – хмыкнул Хранитель. – Есть там один подвид, типа трюфелей. Вырабатывают между прочим, соли синильной кислоты. У аборигенов метаболизм несколько иной – им эти грибочки вроде сыроежек.

Хранитель помолчал немного, затем продолжил:

– Таким образом я лишился хорошего помощника. Правой, так сказать, своей руки.

– Место стало вакантным, – кивнул полковник. – Хорошее хоть место?

– Лучше не бывает. Максимальная занятость и минимум отдыха. Бывает так, что неделю с лошади не слезаешь. Хм! Но и расходы практически не ограничены. Отчетность только передо мной, никаких промежуточных звеньев. Да! И возможность путешествий между мирами, плюс увеличение жизненного цикла для себя и близких родственников!

– Согласен! – выдохнул Волков. – А как с квартирным вопросом?

– Президентские апартаменты, – улыбнулся Семен, – и личный теплоходишко с устройством сквозного перехода. Тридцать тысяч тонн водоизмещения и двигатель на фотонной тяге. Шучу, на обычной, атомной.

Андрей Константинович осмотрелся. Комната, в которую они вошли, была размером с баскетбольную площадку. Ровный голубоватый свет заливал паркет и ослепительно белые стены. В центре комнаты находились две темно-синие колонны, образовавшие своего рода врата. Между этими колоннами переливалось и сверкало, отражало и преломляло, блестело и поглощало, рассеивало и мутило... Что-то настолько непривычное человеческому глазу и неподвластное человеческому разуму, что Волков почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом, а по спине побежали мурашки.

– Что это? – прохрипел он изумленно.

– Нравится? – вопросом на вопрос ответил Хранитель.

– Ага, как торнадо над Полесьем! – ошалело тряс головой полковник. – Оно живое, я чувствую!

– Ясен палтус, не дохлое! – набычился Хранитель. – Самое что ни на есть живое!

Волков осторожно приблизился к этой чертовщине. Мурашки побежали по рукам.

– Что это? – спросил он. – Ощущения, как возле подстанции ну очень высокого напряжения.

– Портал. Статика, – коротко объяснил Семен.

– Бонд. Джеймс Бонд.

Хранитель искоса посмотрел на него. Андрей сделал невинное выражение тупого солдафона.

– В нашем цирке каждый хочет быть клоуном, – прокомментировал Семен, беспомощно разводя руками, – а что я сделаю? Конферансье лишь объявляет номера.

Андрей Константинович внимательно на него посмотрел, но, увидев в глазах Хранителя лишь усталость, смутился.

– Грешным делом, люблю повыпендриваться. Ничего серьезного... в чем конкретно будут заключаться мои обязанности? Продолжительность рабочего дня, оклад, льготы... Какими полномочиями буду обладать?

Хозяин замка подошел к стрельчатому окну и поглядел сквозь стекло.

– Ни хрена не видно, – пожаловался он, – кто, интересно, моет эти дурацкие стекла и до какого этажа? Нужно будет спросить у дворецкого... Обязанности, полномочия... Права... Ну, что ж! Будешь командовать Лазурным Корпусом – миротворческим, если угодно, подразделением. Хм! Головорезы, которых поискать... Полномочия, говоришь? Да любые разумные! Ты – мужик психически устойчивый, значит, проблем у нас быть не должно.

– А конкретно?

Хранитель прошелся по паркету, заложив руки за спину.

Если бы речь шла о генерале Булдакове, то Андрей бы поклялся чем угодно, что его визави возбужден. Хранителя выдавали пальцы, трущиеся друг о дружку. Внезапно он остановился и пристально глянул на полковника.

– Мы поспорили с Мастермайндом, что общая теория социализма является проводником темной энергии и генератором, своеобразным генератором зла. Если можно так выразиться. Я, естественно, был на стороне двух идиотов: Карла и Фридриха. Ты не в курсе насчет распределения энергии на темную и светлую?

– Диссертацию могу защитить. Докторскую. Но разве пример СССР не доказал обратное? – осторожно спросил Андрей Константинович. Он был из того искалеченного поколения, что родилось и воспитывалось при социализме, взрослело при анархии, а затем пошла такая смута, что ум порою заходил за разум.

– Мой дорогой друг! Теорией социализма прикрывались в СССР все кто угодно и кому угодно. Я имею в виду нормальный социализм, где есть место и коммерции, и частной собственности, и многопартийной системе.

– А кто против демократии, тех сажать и расстреливать! – подхватил Волков. – Перестроим мир в соответствии с нашими путаными мыслями!

– Вот-вот! – подхватил Хранитель. – Советский Союз был частью суши, со всех сторон окруженной цивилизацией и демпферными зонами, вроде Польши, Венгрии, Румынии, Болгарии, Китая и Монголии. А если взять и осторожно повернуть развитие мира в сторону мягкого социального строя – навроде скандинавских стран? Чтобы не было всяких идиотских штучек типа коммунизма, фашизма, расизма, антисемитизма и прочей ерунды.