Глава 17. Гея. 1698.

Государственный переворот

Утро 12 августа выдалось пасмурным, что вполне отвечало желаниям заговорщиков. В пять часов небо было еще серым, словно полоумный художник готовил палитру для картины «Круглая серота». На Красной площади горели костры, разгонявшие предрассветный сумрак и утреннюю сырость. По всей площади было не более десятка стрельцов. Утомленные ночным бодрствованием и основательно продрогшие, они топтались у костров, разминая затекшие за ночь спины и шеи.

Внезапно на площадь выкатила яркая карета, запряженная шестеркой гнедых. Факелы, горевшие в держателях по бокам, вырывали ее из темноты. Она быстро подъехала к кострам и остановилась немного дальше. Стрельцы моментально похватали бердыши и стали полукругом. Десятник Иван Пстыга взял заряженный мушкет и, проклиная все на свете, побрел к экипажу. Дверка кареты была открыта, затеняя факел так, что утренний полумрак не позволял рассмотреть внутри вообще ничего.

Десятник, чертыхаясь на то, что не взял с собой головню, спросил:

– Кто едет? – молчание было ему ответом.

Недоумевая, кто это мог так странно пошутить, он заглянул внутрь. Страшный удар, нанесенный прямо в лоб чем-то тяжелым и тупым, моментально лишил его сознания.

– Работаем! – скомандовал Костя. Шестерка бойцов выбросила свои тренированные тела из кареты и бросилась на стрельцов. «Вихри» в их руках весело затрещали, сбивая ничего не понимающих стрельцов наземь. Пятнадцать секунд – и площадь оказалась пустынной. Старший лейтенант Волков сплюнул от отвращения к этой гнусной бойне и поставил автомат на предохранитель. Затем взглянул в ноктовизор.

– Спасские ворота, работаем дубинами, – приказал он, – там только двое.

– Командир, – тихо сказал Петя Листьев, – бля, не могу я в этих идиотов из автомата пулять! У них ведь только топоры!

– Верно, старшина, – зло проговорил Костя, – и я тут полностью с тобой согласен. Но лучше тихо прибить десяток, чем громко сотню.

– Тоже верно, – процедил Петя, – ну что ж, во имя справедливости!

– And justice for all![26] – буркнул Иннокентий. – Меняю губную гармошку на пулемет «Максим».

– В колонну по одному становись! – скомандовал старший лейтенант. Бойцы навострили уши в ожидании следующей команды.

– Приготовиться к бегу! – неожиданно произнес Костик. Опешившие парни моментально расстегнули верхние пуговицы.

– Бегом марш!

Оторопевшие стрельцы наблюдали, как из темноты появилась ровная линия людей, одетых в странные одежды и бегущая под одобрительные возгласы старшего:

– Резче! Держать темп! Держать дистанцию! Здорово, служивые!

Вместе с этой фразой на выдохе последовал удар дубинкой по затылку – хорошо приложившись, таким ударом можно как минимум оставить человека навечно слепым. Одновременно Денис Булдаков нанес удар другому стрельцу, стоящему слева. Оставив после себя два распластанных тела, странная команда побежала дальше, минуя покосившиеся избы приказов и стены Благовещенского собора.

На красном крыльце государева дворца стояло несколько рейтар – стрельцам святую святых охранять не доверяли. Немцы негромко переговаривались между собой, стараясь беседой скоротать оставшиеся несколько часов дежурства. Заметив незнакомых людей, они похватали заряженные мушкеты и прицелились в силуэты людей, выплывавших из туманного утра.

– Дьявол! – выругался Константин и отдал команду: – На поражение!

Колонна мгновенно перестроилась в цепь и заговорили пистолеты-пулеметы «Вихрь» – оружие, взятое из запасников Базы. Высокие пробивные способности пуль пистолета-пулемета позволяют пробивать на расстоянии в двести метров бронежилет из тридцати слоев кевлара и двух титановых пластин, толщиной по полтора миллиметра. Либо, соответственно, пробивается шестимиллиметровая стальная пластина с сохранением убойной силы за преградой.

Кирасы рейтар не были рассчитаны на патрон СП-6, и хотя на оружие были навернуты глушители, уменьшающие начальную скорость пули, с тридцати метров эти. самые пули кирасы остановить не смогли. Восемь рейтар нашли успокоение на красном крыльце, а шестерка бойцов, сменив магазины, ворвалась во дворец.

Стража уничтожалась быстро и беспощадно, выскакивающие из-под лестниц и темных чуланов карлики и шуты ногами и прикладами водворялись обратно, пытавшаяся мешать челядь была согнана пинками и дубинками в пустую кладовую и заперта там.

Льва Кирилловича Нарышкина и Петра Матвеевича Апраксина выволокли из опочивален и притащили в Грановитую палату. Туда же вскоре привели и царицу Евдокию. Царевича Алексея решили не будить – пусть восьмилетнее дитя поспит.

К шести часам утра все было кончено. Полк Ревенантов Эрнесто Че Гевары по сквозному каналу был переправлен с лайнера «Ястребов», курсирующего у берегов Эстляндии. Че Гевара, заросший бородой мужик, доложил Константину о своем прибытии и попросил дальнейших указаний. Вместе с полком Че Гевары извращенец Пол Пот перебросил на территорию Кремля и две БМД вместе с механиками-водителями. В дизтопливе недостатка не было, так как скрытое хранилище располагалось как раз у Рейтарского приказа.

– Стеречь строго, наблюдать, – не полез за мыслями в голову Костя, – в Кремль отворить лишь Спасские ворота. Всех впускать, никого не выпускать. И вообще, не выходить за радиус квадрата своей зоны! Ясно?

Че Гевара молча кивнул и поспешил на Кремлевскую площадь – давать инструкции. Волков же по рации связался с отцом и сообщил, что Кремль взят.

– Отличная новость, сынок! – обрадовался Андрей Константинович. – Мы с Софьей Алексеевной по тихой грусти сейчас будем. Пока излишнего оживления в Москве не замечено?

– Откуда то оживление, господин полковник? – засмеялся Костя. – Народ тут харю за ворота высовывает лишь после того, как к заутрене позвонят.

– Ладно, до встречи, старлей! – буркнул в трубку отец и дал отбой.

Костя засунул рацию в нагрудный карман, застегнул клапан, а затем обратился к плененным людям, как будто в первый раз увидел:

– Ну, что, господа и дамы? Нацарствовались, пора и честь знать... А, господин Нарышкин? Лев Кириллович, не прячь харю-то! Ты ж у нас первый министр... Скажи чего!

– Государыня повыше меня сидит! – буркнул опухший ото сна дядя царя. – Я знать вас не знаю, чьи вы люди и чего хотите.

– Ого! – воскликнул Костя. – Мужик за бабью юбку прячется! Ах, извините, министр за царскую мантию! А вы спрашивали царицу, когда немцам на откуп торговлю вином отдавали и казну – в свою кубышку? Сопишь, глист дрессированный!

Лев Кириллович ничего не соображал. Во-первых, он поздно лег почивать, а накануне пьянствовал с торгашами из Кукуя, а во-вторых, соображал он вообще туго. Больше жил интуитивно, чем по уму и логике. Евдокия Федоровна тоже не отличалась большим умом. Существовала на примитивных желаниях: кушать, спать, любить – голая физиология. Правда, со времени смерти Натальи Кирилловны проснулась в ней еще одна жажда – жажда управления. Но не имея ни навыков, ни образования, ни просто житейской смекалки, она в роли владычицы смотрелась и вовсе прискорбно.

Единственным из этой тройки, кто представлял для наших героев интерес, был Петр Матвеевич Апраксин, кто пошел за Петром, дабы не пойти за сестрой Марфой – женой царя Федора Алексеевича. Сестра его была заключена в Успенском монастыре, где проводила свое время в грусти, печали и одиночестве, поскольку, как и Софье Алексеевне, сношения с внешним миром были ей запрещены.

– Петр Матвеевич, с вами разговор будет особый, – тихо сказал старший лейтенант, – вы можете сесть вон на ту скамью. Позже с вами поговорят.

– Кто? – настороженно спросил будущий граф.

– Одна ваша хорошая знакомая, – ответил парень.

– Софья? – вздрогнул Апраксин.

Костя лишь усмехнулся. В палату вошло несколько Ревенантов и их старший отрапортовал, что сеньор Че Гевара отправил их в распоряжение старшего лейтенанта Волкова.

– Очень хорошо! – сказал Костя и отправил их всех на экскурсию по дворцу. Необходимо было точно выяснить, что никого из посторонних нету в этой системе теремов – скоплении деревянных и каменных зданий, соединенных лестницами, коридорами и галереями.

В Грановитую палату быстрым шагом вошел дьяк Иванов.

– Константин Андреевич, царевна и господин полковник у Красного крыльца! – произнес он взволнованно.

– На караул! – скомандовал он пятерым своим бойцам, а сам двинулся навстречу прибывшим.

Сойдя с лестницы, он невольно подавил возглас удивления. Впереди шел полковник, наряженный в парадную форму старого образца для ВДВ – синий костюм, золоченые погоны с аксельбантом, белая рубашка и надраенные до зеркального блеска сапоги. Справа на портупее болталась парадная офицерская шашка – пять кило тупого бесполезного металла плюс ножны. За ним шла Софья Алексеевна в атласном наряде ослепительно белого цвета. Волосы ее были убраны под сеточку, состоящую из нескольких ниток жемчуга. Под руку она держала Ростислава, облаченного в черный смокинг с непременной бабочкой на шее. Бабочкой, естественно, из черного бархата. За ними величественно шагали в парадных одеждах будущие министры – надежда и опора Русского государства: князья Одоевский, Глинский. Барятинский да боярин Басманов.

Строевым шагом Константин подошел к отцу и доложил:

– Товарищ полковник, ваше приказание выполнено! Арестованных трое: Лев Нарышкин, Петр Апраксин да царица Евдокия, великая якобы.

– Благодарю за службу, капитан! – улыбнулся Андрей Константинович, – Что-то ты засиделся у меня в старлеях... Софья Алексеевна, прошу вас!

Софья, гордая и величественная, пошла впереди. Остальные неспешно тронулись за ней. Войдя в Грановитую палату, она шумно вздохнула и, пробормотав: «Спасибо тебе, Господи», подошла к невестке.

– Ну, здравствуй, Дуня! – тоном оперуполномоченного сказала она.

– Здравствуй, Софья, – тихо ответила Евдокия.

– А где же мой племянник? – спросила пока еще царевна.

– Алешка спит, – сказала пока еще царица. – Софья, ты же ничего с дитем не сделаешь, Софья, обещай мне!

– Я с детьми не воюю, что бы там ни думал мой братец! – фыркнула Софья Алексеевна. – А с тобой... Тебя Петруша все равно по возвращении собирается в монастырь отправить... Такие вот дела, Дуня.

– За что? – ужаснулась Евдокия. – Я ведь родила ему сына... Двое родились мертвыми, но ты ведь знаешь, что это не моя вина!

– Знаю! – спокойно сказала Софья. – Кровь у моего братца дурная – это всем известно. Ладно. Позже решим, что с тобой делать. Иди к сыну.

Евдокия, всхлипнув, поднялась с золоченого стульчика и ушла. Царевна рассмеялась и повернулась к извечному противнику – Льву Кирилловичу Нарышкину.

– А вам, дядюшка, повелеваю готовиться к знакомству с палачом. Помойте шею – она у вас с прошлого года грязная.

Лев Кириллович бухнулся в ноги.

– Царевна... Государыня, пощади! Не виновен я!

– А кто вырезал большую половину Милославских, древнего великого рода, что на два столетия древнее вашего? Кто пытал Ивана Михайловича, замучил Сильвестра Медведева и Федора Левонтьевича Шакловитого? Не волнуйся, Бориске Голицыну тоже местечко найдем в сырой земле!

Софья перевела дух. В это время вернулись Ревенанты, посланные на обход дворца. Старший доложил полковнику, что все тихо, только в самом дальнем тереме нашли интересную личность. Двое замыкающих под руки втащили нечто усато-бородатое в сером охабне без шапки. Всклокоченные волосы и безумный взгляд – вот и весь портрет незнакомца.

– Андрей Андреевич! – воскликнула Софья Алексеевна. – Какая встреча! Граф, позвольте вам представить Андрея Андреевича Виниуса, одну из самых светлых голов в этом государстве. Эту голову, господин полковник, необходимо сохранить! А Льва Кирилловича, я вас попрошу, возьмите под стражу!

– В приказ Тайных дел! – приказал полковник.

Те же двое Ревенантов выпустили из рук Виниуса, подхватили Нарышкина и уволокли его. Когда горестные стоны боярина затихли вдали, царевна обратила свой взор на Петра Апраксина. Тот сидел на лавке у стены тихо, как мышь, боясь пошевелиться.

– Петр Матвеевич, голубчик, что же вы от меня прячетесь? – воскликнула Софья, увидав в углу старого знакомого. – Подойдите! Не бойтесь, никто вас не обидит. Знаю-знаю, доля ваша такая – служить царям. Федору Алексеевичу служили, мне служили, Петру Алексеевичу тоже служили...

– Служил, матушка, – склонил голову Апраксин.

– Мне вдругорядь служить хотите?

Боярин склонил голову еще ниже и прошептал:

– Я России служить хотел... и служил...

Софья с нежностью посмотрела на тридцатидевятилетнего боярина. И внезапно осознала она, что существуют люди, которые желали бы служить Отечеству без ныряния в большую политику, и что один из этих людей находится перед ней. За полвека сменилось пять правителей, а страна дико и страшно хочет жить, невзирая на путчи и перевороты.

– Сестру нашу Марфу Матвеевну я прикажу вернуть из монастыря. Завтра же. Господин полковник, не могли бы вы привести сюда эти «святые мощи»? Я имею в виду патриарха... Старик еще, наверное, спит... Будите! У него свой терем около Успенского собора.

– Боюсь, Софья Алексеевна, мои люди на это не годятся. При виде их патриарха кондратий хватит, это точно. Игорь Ларионович, – обратился он к думному дьяку Иванову, – окажите любезность, приведите сюда этого «серого кардинала». Вас будут сопровождать.

Дьяк кивнул головой и вышел из палаты. За ним устремились четверо Ревенантов.

– Прошу вас! – сказала Софья Апраксину и Виниусу. – Прошу вас, Петр Матвеевич, и вас, Андрей Андреевич, присоединиться к моим людям. Пусть патриарх видит, что все единодушны в своем решении.

Запищала полковничья рация. Андрей Константинович выслушал доклад и чертыхнулся.

– Прошу прощения, Софья Алексеевна, у ворот Спасской башни князь-кесарь Ромодановский. Прикажете пропустить?

– Дядя Федор Юрьевич! – воскликнула царевна. – Пропустите, конечно! Это старый и верный пес.

– Кому верный? – усомнился Волков.

– Государю. Либо Государыне. Он страшный человек, слов нет, но зато нужный. Попробуй найди другого такого зверя! А народец, господин полковник, необходимо в страхе держать. Иначе будет так же; как при Борисе Годунове.

Полковник вздохнул. По натуре демократ, он понимал, что демократия и гуманизм уместны только в высокоразвитом обществе. А в стране, где четыре пятых населения живет животными инстинктами, демократия и гуманизм являются признаками слабости власти.

– Согласен, Софья Алексеевна, – сказал он, – давайте послушаем главного Держиморду.

Царевна улыбнулась каламбуру из будущего и села на трон, этим самым демонстрируя свою готовность принять власть. А возможно, и волновалась. Ведь «дядя Федор» фактически являлся правителем России, как во время отсутствия Петра, так и по его присутствии. Петруша зело любил воинские потехи: марсову и нептунову. И так же дико ненавидел, когда его отвлекали от этих самых потех и пытались привлечь к делам государственным. Ромодановского многие величали Государем, и он лишь добродушно фыркал в свои казацкие усы.

Сначала раздалось некоторое пыхтение, будто паровоз загоняли в депо, затем в дверь вплыл живот. Вошел очень тучный человек, тучный и высокий. Рожей очень смахивал на Петра, если бы Петра года три откармливать отборным беконом с картошкой и не давать ходить в день больше километра. Коричневый кафтан распахнут, под ним бархатный синий камзол до колен с перламутровыми пуговицами, голова непокрыта. На большие выпученные глаза спадают пряди черной шевелюры, несмотря на возраст, не тронутых сединой. В правой руке палисандровый посох – дорогая вещица, преподнесенная в дар гишпанским купцом.

– Уф, – произнес он, останавливаясь, – и вправду, Софья Алексеевна. Правду, значит, сообщили... Я уж думал, спьяну привидилось. Ну что, царевна, власть вернула?

– Еще нет, дядя, – засмеялась Софья, – сейчас патриарха приведут. Вернее, помогут прийти старику. Да ты присаживайся, дядя, тяжело ведь тебе стоять...

Ромодановский присел на золоченый стульчик, на котором до этого сидела. Евдокия. Причем нос его едва не уткнулся в собственный живот.

– Раньше легче было, но с тех пор, как Петр Алексеевич пиры затевать начал, пришлось поневоле кушать, чтобы не так пьянеть. Уф! Жарко здесь!

Он поводил глазами, выискивая челядь. Наконец, взгляд его остановился на Косте Волкове.

– Мил-человек, – прохрипел он, – уважь старика, помоги снять кафтан! Уф!

Костик осторожно, чтобы не вывернуть ненароком князю-кесарю руки, стащил теплое платье и аккуратно положил его на лавку. Федор Юрьевич вновь присел, вытирая рукавом камзола крупные капли пота, выступившие на лбу.

– Идет! – выдохнула Софья. Послышался цокот сапог Ревенантов. В Грановитую палату вошел маленький старичок в черной рясе с клобуком. Белый клобук контрастировал с серым больным лицом патриарха Адриана и придавал последнему некий святой вид.

Увидев на троне Софью, он остановился и неверяще сощурился, захлопал глазами и зашевелил седыми мохнатыми бровями.

– Матушка! – обрадованно выдохнул он.

– Благослови, отец, на царство! – насмешливо произнесла царевна. – Вишь, братец мой потерялся где-то в Европе, а страна без правителя быть не должна.