Костя с интересом посмотрел на него.

– Тебе двадцать три года. Это ты с какого...

– С шестьдесят девятого. А ты?

– С девяностого. А мне – двадцать один!

– Чушь собачья! – фыркнула Анжела. – Ради бога, никто не спрашивайте, с какого я года.

– Ну-ка! – Ростислав, сжимая в руке по-походному АКСу, перепрыгнул через выворотень и остановился, глядя на маму Кости – молодую интересную женщину под тридцать.

– Семьдесят второго! – прыснула женщина. – Я моложе Кеши на три года. А вместе с тем мне тридцать девять лет.

Олег Локтев вдруг остановился и сказал:

– Това'гищи, за это нужно выпить. Сегодня же вечером.

– Ой, – закричала Инга, – какие подосиновики! И белые есть! Ребята, у кого с собой сумка?

Денис Булдаков, до этого в разговоре участия не принимавший, сказал:

– Мой батя всегда учил меня с собой носить четыре вещи: флягу, нож, спички и вещмешок. Флягу я вам не отдам, а вот вещмешок – всегда пожалуйста!

Все расхохотались. Так серьезно сказал эту фразу двадцатишестилетний капитан. От отца в Дениске только что и осталось, так это самоуверенный нагловатый взгляд. Отец – невысокий крепыш с круглым, чуть красноватым лицом и оригинальной проплешиной, брюнет. Этот – долговязый, бледнолицый, лицо немного вытянутое, шатен с пышной гривой. Но вот глаза... Один и тот же насмешливый прищур, то же придурковатое спокойствие в речи и глотание окончаний. Девки по нем так и сохли, но он только похохатывал:

– Жизнь у нас здоровая, длинная. Так зачем ее поганить смолоду!

Анжела с Ингой таки реквизировали у младшего Булдакова нож и принялись наполнять вещмешок отборными грибами. Олег принялся им помогать. Рената толкалась тут же рядом и «дури для» давала бестолковые советы на ломаном русском:

– Олег, вон там пот листочком, кашись отин спрятался!

– Аншела! Осторошно! Попой на кол сятешь! Понимаю, тепе не фперфой, но феть в тшинсах!

– Инга – матка! Не шри крибы – им польно! Куда, дура, жрешь, ребенка отравить захотела?

Инга, пробуя на язык состав, откусила кусочек белого. При словах Ренаты она испуганно сплюнула и показала ей кулак.

– Молчи, несчастная! Кешка рядом.

Полчаса ползали по мшистому подзолу, время от времени испуская радостные вопли потомственных грибников. Анжела уже намеревалась примерять завязки. Но внезапно метрах в двухстах от них раздался женский крик. Все утихли, принялись прислушиваться. Крик раздался снова.

– Слышали! – спокойно спросил капитан Булдаков. – А вроде и зори здесь тихие.

Ростислав внезапно сказал голосом знаменитого гнусавого переводчика бутлегерских фильмов:

– Возможно, медведь бабу дерет. Возможно, красивую. Айда, не допустим!

– Стоп! – сказал Костя. – Мама, вы с Олегом и Ренатой отнесете грибы на корабль, а мы посмотрим в чем дело. Бегом!

– Хорошо зафиксированная женщина в предварительных ласках не нуждается! – выдохнул толстячок Иннокентий, семеня рядом с Булдаковым удивительно легким шагом.

Группа бездельников-туристов моментально превратилась в боевую единицу. Никто не задавал лишних вопросов. Силовик старлей приказал – и точка. Булдаков был хоть и старше его по званию, но являлся скорее «особистом». «Психоаналитик-навигатор» – так звучала его должность в штатном расписании экспедиции.

Итак, никаких «А чо я?», группа движется на перехват. Условно-штатских оказалось трое: Ростислав, Инга и Евдокия. Военных тоже трое: Денис, Константин и фельдшер Паша Никифоров. Плюс экс-боец «Вымпела» Кеша. Семь человек, причем шестеро вооружены автоматами. У Инги – «беретта», подаренная Хранителем. Настрой как у пойнтеров, несущихся по следу. Под конец глаза загораются даже у закоренелых меланхоликов.

И все это разбилось о картинку в стиле «Маша и медведь» – на поляне мужичонка привязывает к осине брюхатую молодицу лет семнадцати. Молодица раз в минуту оглашает вопль стенаниями, а мужичок, тоже всхлипывая, вершит свою адскую работу. Где-то на заднем плане пасется лошадь – гнедой мерин и, чихая на психоделию, жрет сочную лесную мураву. Телега ему ничуть не мешает. Он даже не привязан, но не убегает – без хозяина в лесу он станет роскошным обедом для волчьей стаи, которых ой как много в русских лесах.

«Группа перехвата» толпится за ближайшим кустом лощины. Наконец Костя тыкает пальцем в себя, а затем в Ростислава и машет рукой. Добры молодцы выходят из-за укрытия и не спеша подходят к крестьянину. Ботинки диверсанта – вещь удобная, ни сучок не стрельнет, ни листок не хрустнет. Стоят метрах в двух от семейной сцены.

– Ну, полно реветь, Фроська-дура, – вздохнул мужичонка, – кто тебя в малину гнал, когда листопад во дворе? Теперя поздно лить слезы – умрешь все равно. От его никто родить не смог – все померли. Слава Богородице, мужики одолели упыря, больше бабы подыхать из-за него не будут. Реви-реви, дура, – всхлипнул мужик, – мамка вон твоя дома тож по-лешачьи голосит. Две дуры!

– Чего, дядя, голодный год? – внезапно спросил Костя.

Крестьянин медленно обернулся и замер, как заяц перед кактусом. Затем перекрестился. После снял шапку и бухнулся в ноги.

– Вот, Ростя, и я о людской гордости. Увидал, не понял – сразу в ноги.

– Менталитет! – вздохнул Ростислав. – Гордый холоп все равно что глист дрессированный.

– А чо глист? – не понял Волков.

– А чо холоп? – Каманин нес ахинею, порол чушь, валял дурака. На крестьянина ничего не действовало.

Наконец Костя не выдержал:

– Ты встанешь, человече, или нет? Мужик подумал, встал. В руках кусок пеньки.

– Кто вы, люди добрые? – наконец спросил он.

– Сами мы не местные, – популярно начал объяснять Костя, – отстали от поезда.

– Документы с хатою сгорели, – подхватил Ростислав.

– Чего? – оттопырил ухо мужичонка.

– Техпаспорт на горбатый «Запорожец», фотография девять на двенадцать и справка из кожвендиспансера! – проорал Константин.

– Звать как? – ласково спросил Каманин.

– Федькой люди кличут, – ответил мужик, пугливо озираясь. – Федька Рваный.

– Не бойся, лошадка нас твоя не интересует, – так же ласково продолжил старший лейтенант. – Ростя, проверь, что с бабою – чевой-то я давно звуков из того района не слыхал.

– Сомлела девка, —тотчас отозвался Каманин, – ну, чего уставился, как хрен на бритву?

Федьке было все по барабану. Стоят двое в чудной одеже – пятно коричневое налезает на два зеленых, говорят что-то. Один высокий, выше Федьки на полторы головы... А Федя – не самый низкий в деревне... Другой еще на голову выше первого. Наверняка оборотни. Эх, черт, завозился с Фроськой, замешкался. А нечистые уже тут как тут... Теперь каюк обоим.

– Я спрашиваю, зачем девку к дереву привязал? – заорал ему в ухо, склонившись, Константин.

– Погодь, Костя, я сама спрошу, – остальные пятеро вылезли из укрытия и беззлобно улыбались.

Федор замочил портки. Где-то должно быть их гнездо. Эх, не успеет передать в село – утречком бы явились мужички с дрекольем – живо бы всю нечисть перебили!

– Слышь, дядя, деревня твоя далеко? – спросила Инга, наклоняясь к нему.

Даже эта девка была выше его на полголовы. Внезапно Федор достал из-под исподнего свой нательный крест – приличный кусок позеленевшей меди и что было силы приложился по голове Инги. Брызнула кровь. Девушка осела на мох. Кеша бросился к ней.

– Что ж ты, дядя! – сграбастал его за грудки Костя. – Мы с тобой по-хорошему, а ты черепа крушить!

Отобрав у мужика крест, он поднес к его носу не самый маленький кулак.

– Слушай меня, псих, – прошипел он, – грюкну в ухо, мало не покажется. Тебя просто спросили, зачем девку в лес привез?

Федька, наконец, понял, что от него хотят.

– Дык она ж брюхатая! – буркнул он, ковыряя ногами, обутыми в старые лыковые лапти, мох.

– Вот это повод! – развеселился Волков-младший.

Инга встала и, держа перевязочный пакет на разбитой голове, приблизилась к Рваному.

– Я тоже брюхатая, – тихо сказала она, – так и что?

– Дык она ж от упыря брюхатая! – воскликнул потерявший терпение мужик. – Что с вами толковать!

Мало-помалу выяснилось, что лет триста по соседству с деревней жил упырь – здоровенный субъект мужского пола, совершенно дикий, живший охотой на всякого зверя. Людям он сильно не надоедал, наоборот, в лютые зимы отгонял от деревни медведей и волков. Единственное неудобство – самки у упыря, не было, и он пользовал заблудившихся в лесу баб. Пойдут девки в лес за ягодами аль грибами, и тут уже смотри – не отставай, не теряйся!

Все бы ничего – примирились бы люди с байстрюками упырьскими, да ни одна из баб от беремени не разрешилась – великоват был плод для человеческого организма. Поэтому и повадились крестьяне всех молодиц на сносях, в отношении которых было подозрение, свозить в лес – дабы своими криками не пугали деревенских детей. А упыря дня два назад перехватили сидевшие в засаде мужики числом в двенадцать душ и таки прибили. Здоров был упырь – ростом пять сажен и весом пудов двенадцать. Но и мужики не лыком шиты – немой Герасим прыгнул на шею упыря, трое подмогли и держали нечистика в воде, пока не захлебнулся. И кто теперь будет зверя от деревни зимою отгонять? Кабы одну-две бабы в год – не страшно, специально бы самых страхолюдин в лес отправляли, нечистику на бабье лицо плевать. А так почти раз в месяц приходилось отвозить в лес очередную брюхатую зареванную девку.

– Ясно! – вздохнул Константин, выслушав стенания Федора. – Отвязывай девку, мы ее с собой возьмем. Сколько ей носить осталось?

– Не ведаю, – пожал плечами мужичонка, – да и ей откуда знать... Так не умрет Фроська-то, что мне старухе передать?

– Передай ей три рубля, – сказала Инга, протягивая мужику пригоршню серебряных монет, – будет жить дочка ваша. Может, когда в отведки приедете...

Федька обрадованно сгреб серебро и, шмыгая носом, попросил:

– Ты, боярыня, не сердись-то, чо я тебя нательником звезданул – думал, нечисть средь бела дня за дочкой заявилась. Пошли вам бог!

И когда пришельцы уже почти скрылись в лесу, он крикнул вслед:

– Эй! А вы хоть что за люди? Куда шли?

– Драг нах Москау! – донеслось до него сквозь шелест листвы.

Фроська, молодая шестнадцатилетняя девка, лежала на кровати в одной из кают и тревожно вслушивалась в гул турбин. Вспоминала мамку, тятьку и семерых братьев: Семена, Григория, Тимофея, Мартына, Никифора, Акинфия да Фрола. Вспоминала свою хату с большой теплой печкой и облезлую кошку Дуську, которая вечно клянчила молока. Вспоминала корову Рябинку и борова Ваську.

Вспоминала миг, когда на нее в лесу навалился здоровый мужик и грубо сорвал цветок девственности. А затем ожидание неумолимой смерти. Она знала, что никто из деревенских баб не смог родить дите, замешенное на нечистом семени. Как ее волокли по лесу, она помнила смутно. Несколько молодых сильных мужиков притащили ее на берег, где стояла огромная, как сарай у соседа, лодка. Люди добрые, пошлите скорую смерть грешнице! И зачем она пошла тогда в лес – прав тятька, но как магнитом тянуло в заснеженную синеву!

Скрипнула дверь. Вошла невысокая красивая женщина в белом одеянии, белее монашеского. Она поставила небольшой кожаный ящик с ручкой у изголовья кровати и тихо сказала:

– Здравствуй! Я – Анастасия Ратиборовна. Тебя звать как?

– Фрося! – тихо ответила девушка.

– Я – врач-акушер, – представилась женщина, – это значит, что я знахарствую больных и принимаю роды. У женщин, конечно, мужики еще не сподобились. Я должна тебя осмотреть.

В смущении, закрыв глаза и пунцово покраснев, Фрося позволила себя осмотреть и ощупать. Анастасия Ратиборовна задрала ее исподнее, убрав мельком пучки шалфея, прикрепленные с обратной стороны для уменьшения неприятных запахов, помяла пальцами живот. Вставив в уши странные штуковины, принялась водить по Фросиному животу черной холодной коробочкой.

Дверь еще раз скрипнула. Вошла еще одна женщина – точная копия Анастасии Ратиборовны, только одетая не в белое, а в голубое.

– Здравствуй, милая, – промолвила вошедшая, – я знахарь, Евдокия Ратиборовна. Ну что, Настя?

Анастасия Ратиборовна вынула трубки из ушей и глянула на сестру.

– Придется кесарить. Сама она такое не выплюнет. Плод килограммов на шесть и сантиметров восемьдесят. Где наш милый мальчик?

«Милый мальчик», фельдшер Паша Никифоров, в это время штудировал «Справочник акушера», пытаясь восстановить в памяти процесс появления человека на свет. Предстоящая работа его очень пугала. Впервые он будет ковыряться во внутренностях живого человека, причем женщины, причем беременной. Настя сказала, что ему необходимо быть просто на подхвате, а все основное она сделает сама, но все равно было жутковато.

Пройдя правее Воронежа, «Мурена» замедлила ход, и в лазарете зажегся свет над операционным столом. Полтора часа потребовалось Насте, чтобы достать ребенка, сшить матку, внутреннюю брюшину и кивнуть Пашке:

– Шей дальше сам – справишься.

Она сняла повязку и с удовольствием выпила стакан холодной воды.

– Когда очнется мамаша, покажете ей ребеночка. Сынок. Вообще-то лучше бы родилась девочка. Мы бы ее вырастили и выпустили в тот самый лес – пусть бы мужики на своей шкуре испытали гон дикой бабы.

Малыш появился на свет только что огромным для своего возраста – сморщенная розовая кожа да рыжеватый пух на голове. Настя забрала ребенка в отдельную каюту, давая молодой матери время на отдых и послеоперационную реабилитацию. Там оборудовали подвесную люльку и все женщины по очереди, по три часа несли вахту у крошки-гибрида. Как-то нового члена экспедиции пришел навестить и Андрей Константинович. «Мурена» отстояла день в укромном месте в лесу за Воронежем, а затем, приняв тридцатью градусами влево, сменила курс в направлении реки Оки.

Целую ночь корабль тащился по старому пыльному тракту, пока на рассвете не показалась крепость Орел. Там «Мурена» облегченно скользнула в воду и набрала тридцатиузловый ход. До Москвы осталось немногим менее пятиста верст. Слева и справа по берегам Оки тянулись такие дремучие леса, что, не знавши, никогда не подумал бы, что всего в нескольких сотнях километров располагается столица самого большого в Европе государства. С другой стороны, скажи эту фразу какому-нибудь французу, не вспоминая о голландцах, тот бы сказал, что несколько сот километров составляют расстояние от Парижа до Лондона. А в Сибири, на Земле двадцатого века, такое расстояние было между близлежащими деревушками.

Андрей Константинович присел на рундук и спросил дежурившую Настю – любимую жену:

– Ну-с, матушка, как наш найденыш, по-матушке еще не ругается?

– Вам бы, господин полковник, все шутковать. Это – обычный малыш, только большой шибко.

– А вот интересно, будет ли он разговаривать? Папаша-то у него немой...

– Андрюша, это еще ничего не значит! У его отца просто не было с кем разговаривать. Ведь язык – это средство общения общества. А какое общество, когда он невесть сколько лет один таскался! Ведь большинство глухонемых людей – отнюдь не немые, просто как научить разговаривать человека, который не слышит звуков собственной речи... Львов говорил, что у вас на Земле учат и глухих. Хм! Волнует другое. Малышу надо прививку от оспы делать, а у меня вакцины нет. Как это мы забыли про нее?

– Ничего! – успокоил жену Андрей Константинович. – Я смотаюсь на Унтерзонне и возьму этой вакцины хоть бочку. Ау тебя вакцина с симбионтом осталась?

– Еще немножко есть, – Анастасия с прищуром глянула на супруга, – гениально! Конечно, там панацея от всякой гадости, не только от оспы. Через две недели можно будет сделать прививку, кстати, мамаше евонной тоже. Умница ты моя!

Вошла Инга – сменить Анастасию. На девушке был темный джинсовый костюм, подчеркивающий ее аппетитную фигурку. В руках она держала соленый огурец, которым очень вкусно хрустела.

– Не пялься, полковник, не пялься, бесстыжий! – сделала ему замечание жена.

– Да я на огурец! – попробовал оправдаться Андрей Константинович. – Чего-то тоже захотелось.

– Ну, ты точно не беременный. Инга, не пережимай ты так грудь – она должна дышать свободно. Все огурцы таскаешь с камбуза?

– Ага! – улыбнулась девушка. – Странно, я никогда соленьями не увлекалась.

– Это нормально. Через час позовешь Кешу, сама не носи, сносите малыша к маме на кормежку. А я пойду отдохну.

Полковник встал с рундука.

– Скоро Калуга. Пойдем, мать, посмотрим на родину Циолковского. Заодно свежим воздухом подышим.

Анастасия с удовольствием согласилась. Поскольку судно двигалось с относительно небольшой скоростью, они вышли на палубу и уселись на баке, подставляя лица уже нежаркому августовскому солнцу.

Ока круто сворачивала вправо. Слева взору наблюдателя открывался широкий заливной луг, на котором паслись коровы, несколько десятков. Чуть поодаль виднелся крестьянский хутор – около дюжины разбросанных домишек. По затону ползали ребятишки – ловили руками рыбу. Увидав «Мурену», с визгом побежали на берег.

– Ну вот, – досадливо поморщился Волков, – распугали, Настена, людей. Будет пересудов от Азова до Москвы до самой!

– Тебя это так волнует,, – промурлыкала Настя, не открывая глаз – синих чувственных озер, коими полковник любовался до сих пор. – Как хорошо, граф, один на один с вами и с природой. Но под луной ничто не вечно – Анжела щемится!

Из боковой надстройки вышла старшая жена и присела рядом.

– Вот вы где! – удовлетворенно сказала она. – Сейчас Калуга должна быть. Вон – смотрите!

Поперек реки был натянут канат – паромная переправа. К счастью, паром был на правом берегу. Если бы «Мурена» подошла к моменту, когда он пересекал Оку, без людских жертв не обошлось бы. По счастью, Лейф Эриксон уменьшил ход судна до пяти узлов, и «Мурена» подвалила к пристани, никого не напугав.

Там уже ожидали своей очереди несколько крестьянских возов с сеном, воловья упряжь и около двух дюжин людей: крестьяне, небольшой отряд стрельцов, поп в засаленной рясе с увесистым мешком в руках.

Настя с Анжелой скрылись внутри корабля, а на палубу выскочили Костя, Иннокентий и Денис. Все они были вооружены автоматами. Вдобавок Костя прихватил один АКСу для отца.

Костя соскочил на пристань первым, принял от одного из Ревенантов швартов – синтетический трос и ловко обмотал его за нечто вроде кнехта – деревянную тумбу, которая служила для швартовки парома. Тот же Ревенант перебросил на пристань сходни, по которым неторопливо сошел полковник, держа АКСу дулом вниз. Он с интересом огляделся по сторонам: к пристани спускалась укатанная колесами и утоптанная подошвами дорога. Ближайшие к реке дома на сваях – видимо, туда доходит вода во время половодья. Чуть поодаль двухэтажные срубы в полсотни венцов – видимо, ближе к реке селилось купечество. Вообще неплохо. Лучше, чем ожидал.

Толпившиеся на пристани крестьяне сняли шапки, ломают в руках. Стрельцы смотрят настороженно, но без страха. Попик-флегмат развалился на лавке и дремлет, закрывши глаза.

– Доброго вам дня, люди! – поздоровался Андрей Константинович. Подошли и стали рядом молодые офицеры.

Крестьяне загалдели вразнобой. Непонятная птица залетела в Калугу. Непонятная, но, судя по всему, важная. Головы рубить вроде не собирается, значит, леший с ним. Десятник стрельцов напрягся. Надо бы спросить грамоту, да как бы спину кнутом не ободрали. Люди решительные и сильные – видно по подтянутым фигурам. Хоть и одеты чудно, но чувствуется исходящая от них сила и угроза.

– Позвольте представиться, – мягко сказал Андрей Константинович, – полковник Волков, граф.

Ага, полковник! Чин высокий, понятный. Граф – титул иноземный, не совсем понятный. Но раз поп – человек грамотный вскочил с лавки, то десятнику, человеку военному, сам бог велел. Видали мы в Москве полковников: и Цыклера, и Гордона, и Головина.

– Ваша светлость, десятник Степан Мотыга. Направляюсь со стрельцами на хутор Анусино – разбойнички шалят.

Подбежал попик.

– Отец Ефросиний, слуга божий. Помощник настоятеля Новодевичьего монастыря. Навещал родных в Калуге.

Полковник поздоровался с каждым за руку.

– Вот что, Степан. Как бы нам найти человечка, что ответственный за перевоз. Канат нам мешает зело.

Десятник быстро метнулся к небольшому зданию за пристанью, похожему на амбар, и почти волоком вытащил оттуда подьячего, взимавшего пошлину за проезд через Калугу, – бородатого пропитого мужика в помятом бордовом армяке, щедро покрытом пятнами жира и чернил. Перепуганный подьячий со слезами кинулся в ноги графу, но тот только сказал, как отрезал:

– Канат уберите!

Подьячий убежал, подметая дощатый настил пристани полами армяка. Вскоре из амбара выбежали двое здоровых мужиков и принялись отвязывать канат. В это время подьячий что-то кричал паромному. Вскоре канат был отвязан. Один из мужиков прыгнул в лодку, намереваясь отвезти толстый конец каната в сторону, давая проход «Мурене», но Константин его остановил.

– Просто опусти в воду! – крикнул он мужику. – У нашего судна осадка малая.

– Господин полковник, пожалуйста, можете плыть дальше. – Десятник был доволен собою аки пес, удачно выполнивший команду «тубо».

– Спасибо, братец, – поблагодарил стрельца Андрей Константинович, – вот, держи.

Щедрый граф пожаловал остолбеневшему стрельцу рубль, а двум мужикам дал по серебряной деньге. Затем он повернулся, собираясь уходить, но вдруг о чем-то вспомнил.

– Святой отец, – обратился он к попу, – ежели желание есть, то можете подъехать с нами до Москвы.

– Храни вас Господь! – обрадовался поп и, схватив свой мешок, быстро засеменил за полковником.

«Мурена» начала раскручивать турбины, а палубный Ревенант убрал сходни. Лейф дал все тот же пятиузловый ход. Корабль отвалил от пристани, дал гудок, перепугавший крестьян, и устремился вниз по течению.

– Ваше сиятельство, – проорал вслед благодарный десятник, – будьте осторожны, на реке разбойники шалят!

Полковник молча кивнул и скрылся в надстройке.

Попа устроили в одной из кают. Воняло от него, как от дохлого скунса, но все мужественно делали вид, что все в порядке. Зашедший спросить, не нужно ли чего, сержант Ваня Шишкин отрапортовал:

– Батюшка расположились на шконке и жрякают. Там у него в мешке пропасть всякой еды: и окорок, и сыр, и репа печеная. Огромный каравай хлеба, бутыль с какой-то гадостью... Все это он жрет с чесноком. Короче, запах что на южном рынке.

– Не ерничай! – строго одернул его Андрей Константинович. – А в наказание пойдешь к батюшке и пояснишь ему, как пользоваться гальюном.

– Товарищ полковник, – взмолился сержант, – за что?

– Уважения к старшим нужно побольше оказывать, – отрезал Волков, – да и кому-то нужно просветительную работу среди духовенства вести. Слушай сюда. Во-первых, начнешь с фразы Михаила Задорнова, что по туалетам постигается культура нации. Во-вторых... нет, во-вторых, я с ним сам обговорю.

Подумав, полковник снова вышел на палубу и уселся впереди надстройки. Зоркое око Эриксона усмотрело, что командующий любит там уединяться, и он приказал одному из Ревенантов соорудить там что-то вроде скамейки с небольшим навесом. Банкетка с поролоновыми сиденьями, обтянутыми дерматином прекрасно отвечала желаниям полковника.

Отсюда хорошо было видно, что делается по носу судна и не так раздражало гудение надпалубных турбин – неизбежное зло любого СВП. Хорошо бы вытянуть ноги и на расслабоне свернуть сигаретку... Но не было табака на Унтерзонне, как и не было Нового Света, и люди научились прекрасно обходиться без него. Не забыть и здесь помешать распространению этой заразы, ведь договор с лордом Кармартеном уже заключен. Необходимо вернуть чертову англичанину деньги вместе с неустойкой – пусть продает свое зелье где-нибудь в другом месте!

– Вот как я вас поймала, солдатик! – хихикнула Настя, обнаружив своего благоверного. – Ответь мне, Андрюша, на какого лешего нам этот поп сподобился?

Андрей наклонил голову и шаловливо посмотрел на жену.

– Ты попа не трожь, – наконец сказал он, – он нам нужен. Совершить обряд крещения с младенцем хотя бы!

– Ой, не шибко я верю твоей хитрой роже! – сказала жена, пристально всмотревшись в мужнино лицо. – Ну-ка, признавайся!

– В чем? – с неподдельным недоумением спросил Андрей Константинович.

– О чем умолчал, когда рассказывал о целях экспедиции. – Настя уперла руки в бока. – Я же вижу, у тебя в глубине глаз черти пляшут!

Она села к нему на колени и зашептала:

– Андрюша, ты постоянно забываешь, что я – внучка волхва, причем одного из самых могущественных. Твое эмоциональное настроение я ощущаю очень хорошо.

Волков нежно поцеловал жену.

– Настасья, я тебе все расскажу. Но чуть попозже, обещаю. Просто сейчас мне еще все не до конца понятно самому. Ты бы привела этого попа сюда – есть разговор. Можешь даже присутствовать при нем.

– Ты меня заинтриговал, муж мой, – сказала Настя голосом Шехерезады, – сейчас я приведу этого демона в рясе.

Волков лишь хмыкнул, услыхав эпитет, которым она наградила служителя культа. Вновь и вновь он проворачивал в голове разговор с Хранителем, а затем достал из кармана переговорное устройство.

– Лейф, вызови на верхнюю палубу Каманина, – произнес он в микрофон.

Ростислав явился первым.

– Вызывали, командир? – спросил он, усаживаясь на спасательный плотик напротив.

– Да, Ростислав Алексеевич, – кивнул командир, – хватит в отдых гулять – пора работать. Вы, если не забыли, мой заместитель.

– Не забыл, – обиделся парень, – просто еще не осознал. В работу необходимо впрячься, тогда даже ночью не забудешь.

– Не обижайтесь. Вы хорошо помните историю России конца семнадцатого века?

– Хорошо. Вернее, – поправился Ростислав, – хорошо помню то, что нам читали.

– Уже плюс. Значит, вы допускаете, что Историю могли слегка подправить?

– Могли. И подправили. И не слегка. – Эти три фразы Ростислав произнес с четкой размеренностью Юлия Цезаря. За сотню лет, что он прожил в России, даже с тридцатипятилетним перерывом, Историю столько раз кромсали... Что даже фраза Сталина «Россия – родина слонов» никого особенно не удивила.

– А в чем дело, Андрей Константинович? – наконец спросил он.

Тут на палубу вышел поп в сопровождении Анастасии и, придерживая рукою задирающиеся под ветром полы рясы, прошел к ним.

Полковник встал. Каманин тоже подскочил.

– Прошу вас, батюшка, садитесь! – предложил Волков священнику, указывая рукой на сиденье.

– Благодарю, сын мой. – Священника не пришлось уговаривать дважды. Он тяжко плюхнулся на скамейку и перекрестился. Волков присел на краешек. Анастасия устроилась рядом с Каманиным на плотике.

Попик поерзал на сиденье и вдруг сказал:

– Меня зовут отец Михаил. Как вам уже известно, я помощник настоятеля московского Новодевичьего монастыря. К чему сие вступление... Я думаю, что вы не зря согласились подвезти мою скромную персону на вашем чудесном корабле.

Полковник пожевал нижнюю губу. Затем покусал верхнюю.

– Вы правы, отец Михаил, – сказал он наконец, – люди мы здесь новые и боимся попасть впросак.

Поп хитро прищурился.

– Таки боитесь, аж мне не верится... Дело не в том, ваше сиятельство, что вы здесь новые... Дело в том, что вы – иные. Думаю, шалить со мною не будете, так что я скажу прямо: в Московии таких людей быть не может.

Полковник улыбнулся.

– Мы и не надеялись сойти за своих. Но нам, святой отец, очень надо. Причем надо даже не нам, нужнее всего это ВАМ! Мы должны вмешаться, пока Русь не захлебнулась в собственной крови.

Отца Михаила охватило необычайное душевное волнение. Он разгладил на коленях засаленную рясу.

– Неужто Он услышал наши молитвы? Я знал – недолго этому дьяволу в человеческом облике править! Царем по закону должон быть Федор, Федор Алексеевич! Проклятая Медведиха! Отравительница! Проклятый род Нарышкиных!

– Простите, святой отец, – вмешался Ростислав, – насколько мне известно, Федор Алексеевич был болен...

– Он был болезненным мальчиком, сын мой, а не смертельно больным! Упал с лошади и уж почти поправился, – вознегодовал отец Михаил, – ему бы жить и жить! Иван Алексеевич, мир праху его, тоже не ясно, помер отчего... Проклятая Медведиха! Тех, кто что-нибудь знал и мог рассказать, навечно сослали, а кого и казнили, Нету правды на Руси, прости меня, Господи! Не было и нету!

– И не будет! – сурово сказал Волков. – Если Дракон Московский у власти останется. Через три недели возвернется Великое Посольство – и полетят головы!

Не поспевая за полковничьими идеями, Ростислав и Анастасия тем не менее сообразительно молчали. Анастасия неплохо знала историю аж до конца двадцатого века и поначалу была шокирована вопиющей несправедливостью в отношении России. Но, подумав, решила, что вина за столь неприглядный облик государства целиком и полностью лежит на великом и могучем русском народе, которому изначально все до задницы.

Полковник, поняв, что в лице попа обрел неожиданного единомышленника, развивал мысль дальше:

– Отец Михаил, расскажите нам о монастыре. Честно говоря, никогда бывать не доводилось в подобном заведении.

Про анабазис Старосельского монастыря он решил не упоминать. Да и разница в пять веков должна была сказаться на архитектуре и укладе обители, тем более женской.

Отец Михаил пригладил всклокоченную, давно не чесанную бороду и, пожевав губами, точно верблюд, начал свой краткий экскурс:

– Собственно, монастырь наш основан почти сто семьдесят пять лет назад великим князем Василием Третьим, отцом Иоанна Четвертого-Грозного. Вас не покоробит, если я скажу, что наш монастырь – место ссылки женок, неугодных мужьям, братьям и сыновьям...