Девочки и мальчики собираются кучками вокруг та­ких надежных советчиков и забрасывают их торопливы­ми вопросами.

 — Верочка, Верочка, а что сейчас во Франции?

� спокойный ответ опытного политика:

 — Во Франции ничего особенного!

Это — в коридоре.

А в кабинете секретаря райкома уже идет заседание. Дом старинный, с лепными потолками, с узкими, но вы­сокими окнами, с высокими двустворчатыми дверями.

Прямо под окном, в саду, — еще не совсем облетевшее де­рево с красивым названием: ясень.

У стола, покрытого темным сукном, стоит курносая де­вочка и смотрит исподлобья.

 — Как учитесь?

 — Я учусь хорошо. У меня только три тройки.

 — По каким предметам?

 — По русскому, по географии, по истории.

 — Вот видите, — деликатно замечает один из членов бюро, — вы говорите, что учитесь хорошо, что у вас толь­ко три тройки. А мы считаем, что это не хорошо, что не должно быть троек совсем. Вы знаете, как учился Ленин?

Девочка, со вздохом:

 — Очень хорошо учился!

 — А что вы читали из художественной литера­туры?

Девочка задумывается. После долгого молчания:

 — За последнее время?

— Да.

Молчание.

 — Я очень мало читала.

 — Вот, на мой взгляд, это причина вашего отставания по русскому языку

 — Почему отклонили тебя в первый раз? — спраши­вает секретарь райкома.

 — Потому, что я политику плохо знала. Меня спроси­ли про �ндию, а это мы в шестом классе проходили, я уже забыла.

За столом движение, члены бюро стараются сохра­нить серьезность.

 — А теперь повторила про �ндию? Какие газеты ты читаешь?

Про �ндию теперь девочка знает хорошо и за газе­тами следит.

Наконец она слышит долгожданные слова:

 — Принимаем тебя, Людмила, в комсомол. Поздрав­ляем тебя. Но учти замечания членов бюро...

Просияв, девочка выпаливает: — Спасибо!

� кидается к двери. Толкает ее, но дверь не раскры­вается.

 — На себя, — говорит секретарь райкома. — К себе, к себе потяни!

Курносая девочка наконец справилась с дверью.

Ей на смену появляется другая, румяная, полная, с тугим стоячим воротничком. Говорит неожиданно гром­ким голосом, слишком громким и отчетливым для такой небольшой комнаты. Говорит, как будто отвечает на экза­мене или читает доклад огромной аудитории. Обществен­ница, круглая отличница, и забавно, что она даже на вид такая кругленькая, аккуратная.

Ее отпускают очень быстро. Секретарь перебирает за­явления, написанные на листках в клеточку или в линей­ку, вырванных из школьных тетрадей.

Одни пишут очень коротко:

«Прошу принять меня в ряды членов ВЛКСМ, так как я хочу быть в рядах передовой советской молодежи».

Другие заполняют всю страницу:

«Прошу принять меня, ученицу 5-го класса Светлану Соколову, в ряды ВЛКСМ. Обязуюсь быстро и точно вы­полнять задания комсомольской организации, доводя вся­кое дело до конца. Я хочу брать пример с героев-комсо­мольцев нашей страны: с Зои Космодемьянской, с героев-краснодонцев. Я хочу вместе со всем народом активно участвовать в построении коммунизма.

Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь для блага нашей великой и могучей Родины».

У двери стоит черненькая кудрявая девочка — такая маленькая по сравнению с высокой дверью, слишком ма­ленькая для таких больших слов.

К Светлане Соколовой первый раз в жизни обращают­ся на «вы»:

 — Садитесь.

Пока Валя Крапивина читает рекомендацию из дет­ского дома, секретарь райкома внимательно разгляды­вает Светлану.

Когда сидит, она кажется еще меньше, еще более хруп­кой, но что-то есть в глазах девочки убеждающее, что слова заявления, пускай даже не совсем ее собственные слова, — для нее не только слова.

«Я отдам все свои силы, а если понадобится, и жизнь...»

Если понадобится — отдаст!

Сидеть Светлане приходится недолго. Секретарь об­ращается к ней, и она встает, закладывая руки за спину, как на уроке.

 — Вы в пятом классе? Сколько же вам лет?

 — Четырнадцать.

 — Уже было четырнадцать?

 — Да, уже было. Еще зимой. В феврале пятнадцать будет.

Один из членов бюро, самый веселый и разговорчивый, спрашивает:

 — Как вы учитесь?

 — Довольно плохо... У меня три тройки. Годовых.

 — А другие отметки?

 — Четверки и пятерки.

 — Ну, это еще не так плохо, если в основном четверки и пятерки. Вы, должно быть, пропустили много?

 — Да, я не училась три года. Я в оккупации была.

Светлане кажется, что этими словами она как бы про­сит о снисхождении. Она быстро добавляет:

 — В прошлом году я даже совсем хотела бросить учиться, два дня не ходила в школу...

 — Это еще в четвертом классе, — поясняет Валя Кра­пивина. — Ее одна девочка обидела. Все тогда очень бы­стро наладилось.

 — Ну, раз наладилось, так не будем вспоминать о прошлогодних огорчениях, — весело замечает разговор­чивый товарищ. — Как у вас в этом году дела? В первой четверти?

 — В начале занятий была двойка по немецкому язы­ку. Только я уже исправила.

 — Значит, двойка случайная была? Просто не вы­учили урок?

 — Нет, не случайная: я не хотела учить. Две недели не учила совсем.

Светлана видит растерянность на лице Вали Крапи­виной.

Ясно, что Валя не знала. В райкоме тоже никто не знает. Нужно все рассказать, все, как было. Она старает­ся сделать это покороче и потолковее. Только ни то, ни другое не получается.

Секретарь прерывает ее:

 — Я думаю, товарищи уже поняли, не стоит так по­дробно рассказывать.

Светлана отвечает простодушно:

 — Как же не рассказывать! А может быть, вы меня не примете в комсомол, когда я все расскажу?

Тогда они терпеливо выслушивают всё.

Худой и бледный товарищ с глубоким шрамом на виске, в кителе без погон, который сидит рядом с секре­тарем, неожиданно спрашивает:

 — А как у тебя со здоровьем?

Светлана растерянно пожимает плечами:

 — А я не знаю!

Опять оживление за столом. Бледный товарищ со шра­мом улыбается ласково и немного грустно... Как хорошо, когда на вопрос о здоровье можно ответить: «Я не знаю!»

Почему они сначала на «вы» обращались, а теперь на «ты»? Случайно оговорились или это уже товарищеское, комсомольское «ты»? Неужели сейчас, вот сию минуту?..

Да. Секретарь произносит с приветливой торжествен­ностью:

 — Принимаем тебя, Светлана, в комсомол. Поздрав­ляем тебя, Светлана! Желаем тебе хорошо учиться!

Едва не забыла сказать:

 — Спасибо! � еще:

 — До свидания!

Теперь надо бы уходить поскорей, столько времени отняла у товарищей. Но дверь никак не отворяется.

 — К себе! К себе! — торопливо говорит Валя. Светлана, ничего не понимая, стоит у двери. Еще раз толкнула. Заперли, должно быть. �ли как-нибудь нужно особенно ручку нажать...

Шаги за спиной. Худой товарищ со шрамом, потянув дверь на себя, легко открывает ее, распахивает перед Светланой и крепко жмет девочке на прощание руку.

Новогодние каникулы Светлана опять провела у Зи­наиды Львовны. На елку к Зиминым ее не звали, да, по всей видимости, и не было у них елки.

Светлана несколько раз проходила с ребятами мимо Надиного дома. Никаких иголочек, никакой зелени за окнами, никакого праздничного блеска.

Первого января Надя зашла к Зинаиде Львовне по­здравить с Новым годом. Она показалась Светлане очень серьезной и взрослой, даже усталой. Впрочем, не мудрено и устать — зачеты, экзамены.

 — Вы письмо пишете? Косте? — спросила Надя. — Новогоднее, поздравительное? Дайте я припишу...

� приписала быстро-быстро несколько строк на остав­шемся месте внизу страницы. Потом присела рядом с Зи­наидой Львовной:

 — Люблю этот диван...

� вдруг совсем по-домашнему поджала под себя но­ги и привалилась щекой к плечу Зинаиды Львовны.

При первом знакомстве, год тому назад, Надя показа­лась Светлане очень умной, резковатой и гордой. На празднике в детском доме Надя была веселой и оживлен­ной, самой яркой из всех своих подруг. В августе, когда приезжал Костя, необъяснимы были Надины жестокость и упрямство.

Сегодня Светлана видела Надю ласковой.

Ей бы лучше быть дочкой Зинаиды Львовны... Но что тогда делал бы Костя? Поменяться с Надей мамами — уж очень невыгодно для него. Нет уж, пускай так как есть.

Светлана усмехнулась своим нелепым мыслям. � вдруг ей показалось, что Надя собирается заплакать.

Скучно ей стало без Кости? Уж который год только письма друг другу пишут. �ли досадно на себя, что ис­портила своими капризами и без того короткую встречу? �ли уж очень обидно вспомнить, как вошел к ней тогда с повелительным видом Алеша Бочкарев? А теперь к эк­заменам одна готовится. � некого ей посылать туда и сюда... Вот даже елку никто не принес. Должно быть, приятно, когда кто-нибудь с удовольствием исполняет каждую твою просьбу. Должно быть, без Алеши ей тоже скучно!

Светлана почувствовала себя лишней и хотела уйти в Костину комнату. Но Зинаида Львовна сказала: — Светланочка, куда же ты? Посиди с нами.

Светлана присела на диван с другой стороны.

Надя смахнула блестящую каплю с ресниц и стала искать шпильку, упавшую на диван. Тяжелая коса скольз­нула Зинаиде Львовне на колени. Зинаида Львовна по­гладила эту косу. А Светлане захотелось сказать Наде что-нибудь очень приятное, но не придумала, что ска­зать. � еще хотелось потрогать тяжелую каштановую косу: мягкая она или жесткая? Так и не решилась по­трогать.

Утром Светлана пошла на станцию опустить письмо. На платформе стоял Алеша Бочкарев и читал газету. Светлана увидела его еще издали. Светлана прошла со­всем близко, он ее не заметил. Опустив письмо в ящик, Светлана обернулась. �з дверей станции вышла Надя, пряча в сумочку билет. Алеша стоял к Наде спиной — может быть, шаги услышал?.. Он сразу оторвался от га­зеты, приподнял меховую шапку и сказал:

 — Здравствуй!

 — Здравствуй, — ответила Надя, кивнув ему на ходу. Она отошла налево, к самому краю платформы. А он стоял и складывал газету, как никто никогда газету не складывает — маленьким, плотным, неудобным квадрати­ком величиной в полконверта. Наконец, когда перегнуть газету еще раз стало уже невозможно, он сунул ее в кар­ман и медленно пошел, с оттопыренным карманом, вдоль платформы — направо.

В поезд они сели через три вагона друг от друга. Свет­лана проводила глазами поезд и вернулась домой задум­чивая.

Значит, здороваются все-таки. А ездят в разных ва­гонах. Но ведь они встречаются каждый день в институте. Как встречаются? Непосвященным, может быть, даже ни­чего и не заметно. Обмениваются такими хладнокровны­ми фразами:

«Здравствуй, Алеша».

«Здравствуй, Надя».

«Как сдал сопротивление материалов? Опять отлич­но? Что ж, поздравляю».

�ли просят друг у друга:

«Дай мне, пожалуйста, твой кронциркуль...» или что там у них? Термодинамику? Счетную линейку?

А выходя из института, садятся в разные трамваи.

Во всяком случае, если Надя сядет в моторный, Але­ша — в прицеп...

Еще долго спустя, когда Светлана вспоминала дедуш­ку Мороза, не принесшего Наде елку в новом, 1946 году, она видела перед собой спокойное лицо и беспокойные пальцы, складывающие газету так, как никто газету не складывает.

Снег шел лениво, но настойчиво, и дворники не успе­вали убирать его. Он был пухлый, легкий и хорошо склеи­вался.

Возвращаясь из школы, Светлана захватывала пол­ную горсть и лепила на ходу разные смешные фигурки. Потом прилаживала их вдоль дорожки на сквере и у ка­литок домов в переулке, на видных местах, чтобы прохо­жие, которым самим некогда было лепить, могли все-таки получить удовольствие.

 — Девочки, обязательно сегодня во дворе снежную бабу слепим!

 — � гору! — в один голос поддержали Аня и Валя.

 — Правильно. Для нас — большую, а для малышей — маленькую.

 — Славик захочет с большой горы кататься, — ска­зала Аня.

 — Да, пожалуй, — согласилась Светлана. — А Оля будет кататься с маленькой — она у нас трусиха. Смотри­те-ка, девочки, — Светлана остановилась у ворот: — у нас в детском доме сегодня гость!

 — Где? — спросили девочки, озираясь кругом.

 — Я же говорю: в доме,

 — Откуда ты знаешь? Не видно никого.

 — Да уж знаю. Мужчина. Может быть, даже, воен­ный. Во всяком случае — в сапогах.

 — Ага! Ты по следам! — засмеялась Аня. А Валя прибавила:

 — Это, должно быть, твой лейтенант.

 — Нет, — сказала Светлана, — у Кости не такие большие сапоги. Это кто-то незнакомый. � пришел уже давно — не меньше часа тому назад.

 — Откуда ты знаешь, что не меньше часа?

 — Потому что наши девочки из школы вернулись час тому назад, а он раньше. Видишь — Олечкины ботики прямо по сапогам...

 — Почему ты знаешь, что это именно Олины боты?

 — Знаю! Ей вчера Юра пятки отремонтировал. У нее теперь совсем особенные следы!

Светлана взбежала на ступеньки — дверь сама откры­лась навстречу: должно быть, Тамара Владимировна уви­дела их из окна. Что-то случилось. Тамара Владимиров­на приложила палец к губам и показала на дверь ка­бинета:

 — Раздевайтесь, девочки, поскорее и проходите в сто­ловую.

Стол был уже накрыт к обеду, но никто не садился, Ребята стояли кучками и подавленно молчали. Светлана не увидела льняных Олиных косичек, всегда приметных издали.

Она подошла к второклассницам и спросила шепотом, подчиняясь общему настроению:

 — А Оля где? Девочки, что тут у вас?

 — К Оле отец приехал.

 — Отец приехал? — радостно переспросила Светлана.

 — Так ее папа жив?

 — Да, жив, — резко ответил Юра. — Думали, что он погиб... Очень ранен был тяжело... Он танкист, в танке горел... Лицо у него обожжено. Теперь приехал, а Славка и Оля не узнали его... Они его боятся! Глупые они!... Я бы...

Он отошел, сжав кулаки. Светлана, сама не зная за­чем, шагнула к двери в коридор. Девочки остановили ее.

 — Ты в нашу комнату сейчас не ходи. Туда Оля убе­жала, Наталья Николаевна там с ней.

 — А Славик где?

 — Он с няней.

 — А... папа их?

 — В кабинете Натальи Николаевны. Вожатая сказала:

 — Так неудачно получилось! Он, как пришел, спро­сил Наталью Николаевну. А тут как раз девочки из школы вернулись, и Славка выбежал в переднюю — Олечку встречать. Девочки услышали, как он сказал; «Рогачев», и закричали: «Оля, Славик! Папа ваш приехал!» Они бросились к нему, а там, в передней, темно... Ну, и вот...

За дверью послышался детский плач. Светлана вы­скользнула в коридор. Няня держала Славика на руках. В дверях своей спальни стояла Оля с заплаканным ли­цом. Наталья Николаевна тоже вышла из спальни и го­ворила няне:

 — Нет, нет, так нельзя. Уведите его.

Тамара Владимировна из передней махнула Светлане рукой:

 — Уйди, Светланочка!

Наталья Николаевна тоже увидела Светлану и вдруг сказала:

 — Нет, погоди.

Она смотрела на девочку, как бы оценивая ее силы. На вид совсем такая же, как ее подруги-пятиклассницы, но ведь ей уже пятнадцать лет...

 — Олечка, побудь тут с няней,

Наталья Николаевна подошла к Светлане. Светлана рванулась к ней.

 — Ты знаешь?

 — Да.

Обеими руками Наталья Николаевна притянула к се­бе темную кудрявую голову:

 — Светлана, они тебя так любят... Нужно что-то при­думать. Он хотел уйти. Нельзя, чтобы он ушел так... Светлана, ты могла бы зайти сейчас к нему и погово­рить?.. Голубчик мой, понимаешь, мне хочется, чтобы он почувствовал, что дети не боятся его. Ведь и у его ребят этот страх случайный. Ведь это пройдет. Только если ты сможешь... в первое мгновение... У него свежие шра­мы — обожжено лицо.

Светлана шепнула: — Я смогу.

Они разговаривали совсем тихо, почти одними губами, чтобы не услышали ребята в дверях спальни и чтобы их отец не услышал из кабинета.

 — Я смогу, — повторила Светлана, — только... что мне ему сказать?

 — Что хочешь... Даже лучше что-нибудь совсем от­влекающее. Помнишь, ты все меня расспрашивала, кто их папа? Какое-то у тебя было дорожное знакомство... Помнишь, какой-то сержант рассказывал тебе про наш детский дом? Ты думала, что он был с их отцом на фронте...

 — Да, да, помню. Хорошо, я пойду...

В кабинете скрипнул стул, послышались тяжелые шаги к двери и обратно. Потом опять стало очень тихо.

Светлана спросила:

 — Мне... одной войти?

Только услышав шаги за дверью, она поняла, как было бы трудно войти одной.

 — Голубчик ты мой, зачем же одной? Пойдем вместе. Отец Оли и Славика стоял у окна, положив руку на спинку кресла. Светлана охватила одним взглядом широкие плечи, гимнастерку без погон и волосы такого же необычного цвета, как у ребят. Они казались почти седыми.

Он не обернулся на их шаги, только сказал странно тихим и ровным голосом:

 — Вы же сами видите, Наталья Николаевна, что мне лучше уйти.

 — Товарищ Рогачев, — ответила Наталья Никола­евна, — не уходите, я вас очень прошу. Тут у нас девочка одна... ей очень хочется с вами познакомиться.

 — Девочка? Со мной познакомиться? — удивился он. — Давайте лучше не надо, Наталья Николаевна.