Светлана

Гостей третьего сорта в этом доме быть не могло: ведь и масла третьего сорта в хороших магазинах не держат.

Ну, а Костя? � этот Алеша Бочкарев?

Костя, несомненно, тоже второй сорт... Пожалуй, и Алеша. Но вот Александра Павловна подошла к Нади­ной двери и сказала:

 — Ты что же, Надя, Алеше еще чаю не предло­жишь?

Значит, Алеша Бочкарев если не высший, то, во вся­ком случае, первый сорт.

Алеша и нравился Светлане и в то же время вызы­вал досаду.

Когда потушили огни на елке, он и Надя ушли зани­маться в Надину комнату. У школьников каникулы, а у студентов как раз самое горячее время начинается — зимняя сессия.

Светлана никак не могла понять, почему Надин отец живет так далеко, а вот прилетел же под Новый год. � Надя поедет к нему на каникулы. Даже Александра Павловна в начале войны жила там... Она жаловалась, как трудно было жить в таких условиях. Должно быть, все-таки в Москве было потруднее во время бомбежек! А теперь в Москве все-таки легче... хотя и нет вологод­ского масла. �ли потому вернулись, что Наде надо учиться?..

XXIII

Накануне отъезда Светлана вместе с Зинаидой Львовной зашла попрощаться к Зиминым.

 — Тетя Зина, — сказала Надя, — зачем вам после работы взад и вперед в Москву ездить? Устанете. Алеша ее отвезет.

Алеша сейчас же отозвался из Надиной комнаты:

 — С удовольствием!

 — Никому не надо меня отвозить! — запротестовала Светлана. — Я теперь дорогу знаю, я одна!

Разумеется, ее протест не был принят во внимание. Зинаида Львовна спросила:

 — Но ведь Алеше электротехнику сдавать через два дня?

 — Ничего, ничего, — решительно возразила Надя, — ему даже полезно проветриться.

� вот все отодвинулось назад — радостный блеск елочных огней, новые товарищи, милое лицо Зинаиды Львовны... Случайно увидела Светлана кусочек чужой жизни, будто прочла несколько страниц книги без на­чала и без конца...

Поезд, ритмично постукивая колесами, спешит обрат­но в Москву, а в полутемном вагоне рядом со Светланой сидит непонятный Алеша Бочкарев, который и нравится и в то же время вызывает досаду. Кто он, в конце кон­цов, этот Бочкарев? Почему он отвечает «с удовольствием», когда Надя, оторвав его от солидной, толстой, лю­бимой электротехники, велит ехать в Москву?

На каком основании посылали его в лес за елкой? Тоже было ему «полезно проветриться»? Почему ему по­лезно делать все, что хочет Надя?

Он заботливо наклоняется к Светлане и спрашивает, не холодно ли ногам. У Нади он был в штатском, а се­годня из-под пальто видна гимнастерка, и не простая красноармейская, а командирская гимнастерка. Гово­рят, он был под Сталинградом...

К нему, должно быть, ужасно не идет военная форма, и вообще невозможно представить себе его на фронте. По внешности, по движениям своим он именно то, что называется выразительным словом «шляпа». Он может быть инженером, ученым, профессором, изобретателем — сколько угодно, но только не солдатом. Тем более — не командиром.

Вот Костя — да. Веришь, что Костя в нужную мину­ту не будет мямлить, что он и сам, не задумываясь, пойдет навстречу опасности и солдатам вовремя крикнет героические командирские слова, например: «Ребята, за мной!» �ли: «Стоять насмерть!»

Конечно, Алеша тоже не трус, это ясно. Должно быть, когда его посылали в какое-нибудь самое опасное место, он сейчас же отвечал: «С удовольствием!» Но непонятно, как он мог посылать в опасные места других людей? Для этого он слишком мягкий, не верится, что он умел при­казывать, а кажется, что он вежливо просил, прибавляя к каждой фразе «пожалуйста».

А может быть, именно потому и не взяли немцы Сталинграда, что даже вот такие совсем мирные, не подхо­дящие для войны люди научились не только «стоять на­смерть», но и других вести за собой навстречу смерти, а ведь это гораздо труднее!

Но почему же все-таки сейчас им Надя командует, по-хозяйски посылает его туда и сюда?..

Когда поезд уже подходил к Москве, Светлана реши­лась наконец спросить прямо «в лоб»:

 — А вы Зиминым родственник?

 — Нет, — ответил Алеша, — просто знакомый. Ох, уж эти «просто знакомые»!

Несмотря на протесты Светланы, Алеша не уехал сейчас же с вокзала обратно, а буквально за руку до­вел ее до станции метро и взял два билета.

Когда Светлана ехала в поезде с Зинаидой Львовной, это напомнило ей поездки с мамой. А сейчас неумелой мужской заботливостью Алеша напомнил отца.

Но папа был совсем не похож на Алешу. Папа был не­большого роста, только немного выше мамы. � рука у него была небольшая, крепкая, энергичная. Мама говорила, что папа очень вспыльчивый и что характером Светлана пошла в него. Впрочем, о том, что папа вспыльчивый, Светлана ни за что не догадалась бы сама и очень удивилась, когда услышала об этом от мамы. Значит, можно быть одновременно вспыльчивым и сдер­жанным...

Когда она с отцом приезжала в Москву, Светлане было семь лет. Это было весной, в конце апреля. Москву украшали к празднику, на домах прилаживали огромные буквы с лампочками «М», «А», «Я», а перед ними — цифру «1». Увидев вечером большую красную букву «М» над входом в метро, Светлана подумала, что это тоже первая буква слова «Май», а папа сказал, что это значит «метро». Но всегда с тех пор, когда подходишь к стан­ции, хочется справа к букве «М» приписать «А» и «Я», а слева цифру «1». � даже в такой снежный зимний день вспоминается та весна. Только сейчас лампочки не за­жигаются, потому что затемнение и буква «М» не яркая, не праздничная...

Было уже довольно-таки поздно. В детском доме, должно быть, все уже спать легли... Окна голубовато поблескивали, отражая лунный свет. Пока Алеша зво­нил у подъезда, Светлана, увязая почти по колено в снегу, подбежала к окну — второму слева. Подтянулась на руках... Так и есть: если смотреть совсем близко, сбо­ку, виден теплый матово-золотистый свет там, внутри — это окно кабинета. Наталья Николаевна не спит.

Наталья Николаевна не спала. Она уже начинала не­множко беспокоиться. Каждой женщине знакомо тре­вожное чувство ожидания. Уметь ждать — это большое искусство, в особенности если пожилой человек ждет че­ловека молодого. Молодость редко бывает благоразумной, но старость не должна быть ворчливой. Молодых обижают излишние заботы. Волнение за них кажется недоверием — молодые считают, что ничего с ними не может случиться.

Когда в детском доме наступила вечерняя, потом ноч­ная тишина, Наталья Николаевна, перед тем как уйти к себе, обошла свои владения, мягко ступая по ковру.

Попросила дежурную няню:

 — Скажите мне, когда она приедет.

Квартира директора в том же доме, но у нее отдель­ный вход. Ступеньки крыльца, запорошенные снегом... До сих пор непривычно видеть на этих ступенях только свои собственные следы. «Квартира директора» говорит­ся только по привычке. В сущности, это комната дирек­тора — другие две присоединены к детскому дому, дру­гие две не нужны.

На стене — портрет, увеличенная фотография: муж­чина и два мальчика, очень на него похожие.

Мальчики уезжали на школьные каникулы и возвра­щались иногда вот так же с опозданием... Потом зимой стали уезжать позднее, не под Новый год, а в конце ян­варя, на студенческие каникулы.

Как много было следов на снегу около двери! Снача­ла маленькие, детские, потом совсем настоящие, боль­шие, мужские следы.

Потом мальчики уехали в жаркий летний день сорок первого года, и очень скоро Наталья Николаевна узна­ла, что бесцельно ждать.

Наталья Николаевна прилегла на кушетку с книгой в руках, но спать не хотелось. Она опять вышла и вер­нулась к себе в кабинет.

Странно все-таки, что Светлана не едет. Конечно, ее не отпустят одну. Но ведь было уже с ней приключе­ние — тогда, в школе... Впрочем, вернее всего, просто не рассчитали, что поезд придет в Москву так поздно.

Голоса и какое-то царапанье под окном. Потом по­слышался деликатный, как будто извиняющийся звонок. Две фигуры в дверях — большая и маленькая.

 — Простите, что так поздно. Это я виноват — задер­жался!

Алеша Бочкарев поздоровался, попрощался и убе­жал, боясь опоздать на последний поезд.

Наталья Николаевна хотя и сказала, что нужно по­скорее спать ложиться, но все-таки не слишком торопи­ла. Конечно, нарушался режим, но она знала: иногда бывает гораздо нужнее дать человеку выговориться, чем вовремя уложить его в постель.

Светлана успела рассказать на скорую руку о самом главном: о елках, о лыжных походах со своими новыми друзьями, о Костиной маме.

Это очень приятно, когда есть кому рассказать обо всех своих новых впечатлениях.

В зале еще стояла елка — огромная, от пола до по­толка, вся в блестках. � не очень даже осыпается — Светлана успела потрогать мимоходом.

В спальне было темно и тихо. Наталья Николаевна оставила приоткрытой дверь в коридор. Светлана сняла туфли и, неслышно ступая, обошла все кровати. Молча здоровалась с девочками. Сколько рассказов будет зав­тра! Девочки тоже, разумеется, на каникулах не теряли времени зря.

Наталья Николаевна заглянула из коридора и взгля­дом спросила:

«Разделась? Будешь спать?»

Светлана помахала рукой:

«Засыпаю»!

Дверь тихонько прикрылась. Но Светлана заснула не сразу. Она лежала на спине, с руками, вытянутыми по­верх одеяла, и думала...

Как хорошо дома!

XXIV

Черные маскировочные шторы давно уже сняты с окон, скатаны в тугие трубки, перевязаны веревочками и вынесены. Куда? Не все ли равно — куда. Важно, что их нет больше. Окна распахнуты во всю ширь, по ком­натам гуляет утренний ветерок, В саду пахнет тополем, весенней сыростью, свежевскопанной землей.

Светлана выбегает в сад (без пальто!), кладет на скамейку портфель и, приставив ко рту согнутые ладо­ни, кричит:

 — Де-во-чки! Скорей! Опоздаем!

Они не опоздают, рано еще, и Светлана прекрасно знает это, просто хочется немножко покричать — уж очень утро хорошее. По дорожке, посыпанной ярким желтым песком, пружинисто подпрыгивают серенькие воробьихи и франтоватые, с темными галстучками во­робьи. Они тоже в прекрасном настроении.

 — Скоро наши ласточки прилетят... — мечтательно говорит Аня, закидывая голову кверху.

Да, теперь уже скоро. А гнезда вить начнут в начале июня. Светлана знает все о ласточках, все знает о во­робьях. Она делала в детском доме доклад на сборе, посвященном дню птиц. Вожатая Елена Михайловна по­советовала ей, какие книги нужно прочесть, а после до­клада сказала:

«Ты рассказываешь о перелетных птицах, так, будто вместе с ними улетала на зиму в Африку и тебе очень хочется вернуться!»

На что Светлана ответила со всей непосредствен­ностью:

«Конечно, хочется!»

 — Светлана, — говорит вдруг маленькая Оля Рогачева, — а ведь наши ласточки не знают еще, что война кончилась!

� никому не кажутся странными Олины слова: ведь действительно ласточки ничего еще не знают!

Ласточки не знают, что на московских улицах свет­ло по ночам. Не знают, что проезд на площадь закрыт. Там пахнет горячим асфальтом. Давно не ремонтирова­лась мостовая — теперь опять станет гладкой. По ули­цам опять, как до войны, бегают нарядные голубые ав­тобусы. Дом, пострадавший во время бомбежки, почти уже отстроен. На площади новый сквер. Сады опять окружены заборами.

 — Пожалуй, ласточкам трудно будет найти дорогу домой, — говорит вдруг Аня. — Наша улица так измени­лась!

 — Найдут! — уверенно отвечает Светлана. — У них инстинкт!

Школьники — те, которые торопились в первую сме­ну, ушли. В саду появляются дошколята. �м некуда то­ропиться, они никуда не боятся опоздать. Медленно спу­скаются по ступенькам — на каждую ступеньку сначала одну, потом другую ногу — и разбредаются по двору.

Завернув за угол дома, останавливаются в изумлении. Никому не известный дяденька, весь измазанный белым, размешивает в ящике известку. Малыши сначала молча, созерцательно смотрят на него, потом Славик Рогачев спрашивает:

 — Дядя, вы кто?

Незнакомец поворачивает к ребятам широкое крас­ное лицо и обстоятельно отвечает:

 — Племянники, я — маляр.

Когда Светлана и ее подруги вернулись из школы, они увидели узкую деревянную лестницу, приставленную к стене дома, а на ней широкого человека, измазанного белым. У него в руке была не то кисть, не то просто палка.

 — Что он делает? — спросила Валя.

 — Стену красит, — ответила Аня. — Ведь у нас то­же будет ремонт. Сначала снаружи покрасят, а в комна­тах — летом, когда мы в лагерь уедем.

 — Нет, он не красит, — быстро сказала Светлана. — Что-то у них случилось. Пойдемте, девочки!

Около лестницы кучкой стояли маленькие школьники (они вернулись раньше) и что-то кричали широкому дя­де снизу вверх, но он не обращал на них никакого вни­мания. Навстречу Светлане кинулась Оля Рогачева:

 — Светлана! Смотри, смотри, что он делает! Он хо­чет сбить ласточкины гнезда!

Как раз в эту минуту сверху послышался голос ма­ляра:

 — А ну, выдь из-под лестницы! Как бы вас, ребята, не зашибить.

 — Не уйдем! — крикнули маленькие девочки и мужественно стали около самой стены, как раз в тех местах, куда предположительно должны были падать тяжелые ласточкины гнезда.

А мальчики ухватились за лестницу и затрясли ее в восемь рук:

 — Слезай, дядька! Слезай добром! Все равно не по­зволим гнезда разорять!

Даже очень смелый человек невольно изменится в лице, если он стоит на старенькой лестнице на уровне окон второго этажа и шаткая опора вдруг начинает ко­лебаться под его ногами.

Когда Светлана подбежала к дому, она была готова ухватиться за лестницу вместе со всеми, трясти ее, гро­зить, кричать, сбрасывать вниз ненавистного дядьку. � вот подбежала... увидела его лицо... Ласточки ласточ­ками, но нельзя же из-за ласточкиных гнезд калечить человека!

 — Мальчики, перестаньте, отпустите лестницу! — повелительно сказала Светлана. — А вы, товарищ маляр, слезайте сию же минуту, иначе я ни за что не отвечаю!

Он и сам уже начал спускаться. Он был похож на большую хищную птицу, которую стараются отогнать от своих птенцов мелкие пташки. Угрожающе носятся во­круг, почти задевая крыльями, а главное — пищат. � хищник начинает отступать.

У раскрытого окна показалась вожатая Елена Ми­хайловна:

 — Ребята, что за крик? Что случилось?

Почувствовав твердую землю под ногами и поддержку взрослого человека, маляр опять стал самоуверенным.

 — Уймите ваших ребят, товарищи воспитатели, они мне работать не дают!

 — Зачем тогда было устраивать день птиц? — чуть не плача, кричали девочки. — Ласточки полезные!

Светлана грозно спросила маляра:

 — Вы знаете, сколько вредных насекомых уничтожа­ет одна пара ласточек за один день?

 — Ну? Сколько? — с неожиданным любопытством спросил маляр.

 — Невозможно подсчитать — вот сколько!

 — А! — разочарованно протянул маляр. — Если не подсчитала, что же ты мне своими насекомыми в глаза тычешь!

 — Не я не подсчитала, это в книжке написано: «не­возможно подсчитать» — так много! А вы знаете, куда ласточки улетают на зиму? Они в �ндию и в Южную Африку... А теперь вернутся к себе на родину, а дома у них нет! Это фашисты так делали — разоряли чужие дома!

Наступило тягостное молчание. Озадаченный маляр посматривал то на маленьких девочек, то на взволнованное лицо Светланы, то на свою палку, которую все-таки держал в руке.

 — А вы разве не можете оставить гнезда? — тихо спросила вожатая из окна.

� видно было, что она не только жалеет ребят, кото­рые расстраиваются, но и ласточкам тоже очень сочув­ствует.

 — Как же я могу оставить? — пожал плечами ма­ляр. — Кто же примет такую работу? Надо стену бе­лить — и вдруг как раз по фасаду эдакие скульптурные украшения из грязи!

Оля сказала:

 — Светланин лейтенант говорил, что ласточки в Мо­скве — большая редкость!

 — Ваши лейтенанты мне не указ, у меня свое началь­ство есть. Оно с меня и спрашивать будет! — проворчал маляр, опять начиная раздражаться.

 — Елена Михайловна, мы пойдем Наталью Нико­лаевну спросим, — сказала Светлана.

 — Пойдите спросите, ребята. Только не всей толпой. Пускай Светлана пойдет, Юра и Алла.

 — А вы, Елена Михайловна, последите, пожалуйста, чтобы он тут ничего пока не сломал без нас!

 — Ладно, ничего пока не сломаю, я пока покурю.

Маляр присел на деревянную ступеньку.

 — Наталья Николаевна — это что же, директор ваш?

 — Да, директор.

 — Главное, значит, ваше начальство, как бы вроде ваш генерал? Ладно, посмотрим, какое решение примет ваш генерал. Только не вижу, какое тут может быть иное решение, кроме как сломать. Если делать ремонт, так уж делать, или уж вовсе от ремонта отказаться... Потому что если уж делать ремонт...

Светлана с сияющим лицом выбежала из дома.

 — По-бе-лить! — крикнула она еще с порога.

За ней бежали Юра и Алла, тоже очень довольные.

 — Ну вот, — с удовлетворением сказал маляр, то­ропливо затягиваясь напоследок и беря в руки свою палку, — я же говорил, что иного решения быть не мо­жет: если уж белить стену, так белить... Отойдите ребя­та, куда-нибудь в сторону, согласно приказу вашего ге­нерала.