Светлана

 — Вы бы полежали, товарищ лейтенант.

 — Вот что, Светлана, — сказал он, — хватит тебе меня лейтенантить. К тому же, заметь, ты каждый раз по­вышаешь меня в чине: я еще не лейтенант, а только млад­ший лейтенант.

 — Хорошо, товарищ младший лейтенант, буду назы­вать младшим.

 — � это не обязательно. Ты человек гражданский, и так строго соблюдать устав тебе ни к чему.

 — Как же мне говорить? Товарищ Лебедев?

 — Слишком официально.

 — Тогда скажите, как вас по отчеству? Константин... а дальше?

 — Вот отпущу себе бороду лет через пять, тогда мне отчество потребуется, а пока можно без него обой­тись.

Так как же мне вас называть?

 — Зови, как все люди зовут: Костей.

Ему хотелось пить. На столике у окна стоял жестяной чайник. Костя спросил у соседа:

 — Это ваш?

Сосед показал на верхнюю полку. Там кто-то спал, накрывшись с головой. Виден был погон танкиста с тремя сержантскими лычками, и торчали из-под шинели широ­кие подошвы сапог.

Костя взял чайник, болтнул его, но чайник был пустой и легкий.

Они подъезжали к станции. Светлана прижалась к окну, высматривая что-то на перроне. Как только поезд остановился, она вдруг сорвалась с места, схватила чайник и, быстро сказав: «Я сейчас!» — исчезла в кори­доре.

 — Куда ты? Стой, стой!

Девочка уже мчалась по платформе, прямо к баку с кипяченой водой, около которого образовалась очередь.

Бежать за ней вдогонку? Впрочем, это было недалеко. Наполовину сердясь, наполовину забавляясь, Костя увидел, как девочка подошла к баку, стала проби­раться вперед и как вдруг расступились перед ней со сме­хом парни в гимнастерках, а один взял у нее чайник и на­лил кипятку.

Осторожно обмотав платком ручку, Светлана понесла чайник назад.

Когда она вошла с сияющими глазами и, поставив чайник на стол, сказала: «Вот, пейте», — у Кости даже не хватило духу бранить ее.

 — Ты все-таки так не делай другой раз, — сказал он: — поезд уйдет, а ты останешься. Ты что им говорила? Почему они вдруг тебя вперед пустили?

 — А я им сказала: «Товарищи военные, пустите ре­бенка без очереди. А то поезд тронется, вы-то на ходу мо­жете вскочить, а я-то нет!»

Костя засмеялся и стал развязывать свой мешок.

 — Есть хочешь?

 —Эге! — послышался голос сверху. — Я вижу, здесь чаевничать люди собрались?

С верхней полки наклонилось добродушное лицо, та­кое загорелое, что брови и усы казались светлыми поло­сками на медно-красном фоне.

 — Присоединяйтесь, товарищ сержант, — сказал Ко­стя. — Мы тут похозяйничали у вас немножко.

 — Хозяюшка у вас уж больно хороша, товарищ млад­ший лейтенант!

Светлана поела с аппетитом, а Костя только выпил две кружки горячего чаю и опять уселся в своем углу.

Сержант предложил ему лечь на верхнюю полку, но Костя отказался. Сержант подумал, покряхтел, спросил сам себя удивленно: «Сколько может человек спать?!», перевернулся на другой бок и очень скоро опять заснул.

Костя думал с досадой, что без доктора все-таки не обойтись. Придется сойти где-нибудь на станции и поте­рять несколько часов до следующего поезда. Сегодня уж как-нибудь потерпеть, а завтра с утра узнать.

Светлана сидела у окна, подперев руками подбородок.

Большое багровое солнце скрылось за лесом. Закат был тревожным. Лохматые тучи метались по небу, как языки пламени, раздуваемые ветром. На востоке небо было спокойное, прозрачно-синее, там медленно вставала луна, такая же большая и круглая, как солнце. � ка­залось, что поезд убегает от тревожного зарева войны и торопится навстречу спокойной луне, в мирную жизнь...

В вагоне темнело, соседи дремали в разных позах: кто сидя, кто лежа.

 — Ложилась бы ты, — сказал Костя.

Светлана зевнула и спросила:

 — А вы?

 — Я здесь посижу.

Она стала устраиваться — подложила вместо подуш­ки под голову узелок.

 — Где шинель твоя? — спросил Костя. — Накройся. Ночью холодно будет,

 — Какая шинель?

 — Которую тебе Федя дал.

 — Так она же в машине осталась.

 — Эх, ты! — с досадой сказал Костя. — � я, дурак, плохой нянькой оказался.

 — Я же не знала, что мне ее насовсем дали, — оправ­дывалась девочка. — Не могла же я взять... казенное имущество!

 — Ладно уж, спи! — Костя накрыл ее своей шинелью и опять сел в угол.

 — Что вы, зачем вы? Вам холодно будет,

 — Не будет холодно. Спи.

 — Нет, будет! Не возьму ни за что! У меня кофточка теплая.

Она села и отодвинула шинель.

 — Вот что,Светлана, — сказал Костя. — Хватит тебе своевольничать. Говорят — так надо слушаться. «Кофточ­ка теплая» — без единой пуговицы! Нужно же было так откромсать неаккуратно, прямо «с мясом»!

 — Вы знаете, почему я их отрезала!

Она легла, повернувшись лицом к стене.

Костя молча закрыл ее шинелью до самого подбород­ка. Светлана молча отбросила шинель.

 — Лежи смирно, кому говорят! — прикрикнул Ко­стя. — Нянчиться с тобой!

На этот раз Светлана исчезла вся, с головой, и под шинелью стало совсем тихо. Потом послышалось приглу­шенное всхлипывание и начал вздрагивать левый погон,который пришелся сверху.

Сержант кашлянул на своей полке.

Костя поднял голову и встретил его неодобрительный взгляд. С независимым видом Костя закурил и вышел в коридор. Он вернулся очень быстро, не докурив папи­росы.

Сержант молчал и деликатно смотрел в потолок. Костя присел на скамейку. Левый погон продолжал по­тихоньку вздрагивать. Костя положил на него руку и ска­зал:

 — Ну, перестань, не обижайся на меня, Светлана!

Светлана всхлипнула судорожно и громко.

 — Ну-ну! — Костя просунул руку под шинель, нашел и погладил горячую, мокрую щеку. — Честное слово, не­чаянно вышло. Не сердись!.. Не сердишься?

Маленькая рука нашла его руку и ответила легким пожатием: «Нет!»

 — Будешь спать, да? — спросил Костя.

Рука ответила: «Да, буду спать, вот доплачу еще не­множко и буду спать».

Светлана действительно очень быстро заснула.

Заснул и сержант после того, как Костя решитель­но отказался воспользоваться его шинелью и верхней полкой.

А для Кости это была очень длинная и очень беспо­койная ночь. В особенности холодно стало перед рассве­том. Костя то сидел, поджав под себя ноги, то выходил в коридор и шагал от окна к окну. Впрочем, в коридоре ка­залось еще холоднее — от лунного света.

Костя старался думать о Москве, о скорой встрече, но рука болела так, что даже думать мешала.

К утру трава за окном стала серебряной, а картофель­ная ботва на полях почернела и съежилась.

Косте иногда казалось, что он засыпает. Он даже на­чинал видеть сны: поезд подходил к московскому вокза­лу, мама и Надя встречали его и радостно говорили: «Костя! Костя!» � почему-то еще мужским голосом: «То­варищ младший лейтенант!»

Костя открыл глаза. Поезд стоял. Светлана теребила за плечо:

 — Костя, идите, только сейчас же, как можно быстрее, идите на станцию! Больница совсем рядом — вот она, отсюда видно! Там очень хорошая докторша. Василий Кузьмич ей все рассказал про вас, что вы не хотите, что­бы вас в госпиталь... Она сказала: «Пускай приходит, я его не съем!»

 — Какой Василий Кузьмич? — спросил Костя.

Ах да, сержант с верхней полки. Уже подружиться успели!

 — Спасибо, товарищ сержант, только как же я пой­ду? Тогда пойдем вместе, Светлана, и возьмем вещи, ведь поезд...

 — Здесь долго будем стоять, — сказал сержант, — часа два...

Светлана перебила:

 —Василию Кузьмичу сам начальник станции сказал. А докторша говорит, что у вас, должно быть, остался осколок в руке и может начаться нагноение. Она гово­рит, что это опасно!

Костя встал, сержант накинул ему шинель на плечи:

 — Оденьтесь, мороз был утром. Вот этот белый дом, вторая дверь. Видите?

Костя только сейчас заметил, что на Светлане надет ватник, в котором она совсем утонула, как в шубе.

 — Откуда это у тебя?

 — Докторша дала. Она очень хорошая.

 — Ты говорила — Василий Кузьмич к ней ходил?

 — А мы вместе.

Костя не возвращался так долго, что Светлана уже начала опасаться, не опоздал бы он на поезд. Наконец он вошел и, улыбаясь, протянул Светлане руку, ладонью кверху:

 — Вот, посмотри: на память мне дала. Правда, что хорошая докторша.

На ладони лежал крошечный зазубренный кусочек металла. Светлана осторожно взяла его. Лицо ее было очень серьезно.

 — Такой маленький, а как больно от него было!... Костя, как по-вашему, кончится когда-нибудь война?

V

Костя спал. Он отсыпался за обе эти бессонные ночи и за много других бессонных ночей. Спал то сидя, то ле­жа; просыпаясь, удивленно повторял слова соседа-сер­жанта: «Сколько может человек спать?!» — и сейчас же засыпал еще крепче. Окончательно проснулся Костя, ко­гда кто-то громко сказал в коридоре:

 — Через два часа Москва!

Светлана, аккуратно причесанная, с подвернутыми рукавами нового ватника, наглухо зашивала свою кофточку без пуговиц, превращая ее в джемпер. Потом стала смотреть в окно.

Костя узнавал и не узнавал подмосковные дачные ме­ста. Тут налево должна быть станция — нет станции, один фундамент, над которым колышутся седые травинки. Поредели леса. Далекие деревни стали видны теперь из окна поезда. Вплотную к большим колхозным полям жмут­ся маленькие кусочки земли, прямоугольные и квадрат­ные. Женщины, одетые по-городскому, неумело копают картошку. Это индивидуальные огороды москвичей. А по­дальше, на холме, — скромный памятник. Много их уже встречалось и раньше. Они все одинаковые: небольшая пирамидка и красная звезда наверху.

Вот и кончились поля, уже Москва начинается.

Все высокие здания изуродованы грубыми пятнами камуфляжа, чтобы казаться издали (и сверху) чем-то менее значительным.

В городе совсем нет заборов; только по линии деревь­ев и кустов можно понять, где они были прежде. Сады выходят прямо на улицу. А в садах больше грядок, чем клумб, и всюду, где должна была расти просто трава, и даже там, где ничего никогда не росло, растет картошка.

Сосед-сержант, услышав, что Светлану нужно устраи­вать в детский дом, сказал:

 — Эх, знаю я один детский дом в Москве! Товарища моего ребятишки там живут. Заведующая уж больно хо­роша... Какие письма отцу на фронт писала! Вот бы те­бя, Светлана, туда устроить.

 — А вы адрес знаете? — спросил Костя.

 — Как же, знаю, конечно. Сколько раз на конвертах видел... Какой же адрес-то?.. — Он посмотрел в потолок и задумался. — Сейчас вспомню, товарищ младший лей­тенант... Директора Натальей Николаевной зовут... Ду­ша человек!

...Вечером того же дня директор детского дома На­талья Николаевна сидела у себя в кабинете с книгой в руках. Неожиданный поздний звонок. Она прислушалась. В дверь постучала дежурная няня:

 — Наталья Николаевна, вас какой-то военный спра­шивает... молоденький совсем... с девочкой.

Наталья Николаевна вышла в переднюю и увидела лейтенанта с подвязанной рукой и черноглазую девочку в ватнике.

Костя, козырнув, почтительно сказал:

 — Разрешите обратиться, товарищ директор!

 — Пожалуйста.

К ней совсем не подходило официальное слово «дирек­тор». Серебряные волосы, белый пушистый платок, наки­нутый на плечи. Спокойное, внимательное лицо. Она ка­залась бабушкой в большом и тихом доме, странно тихом, потому что ведь это был детский дом. Но дети набегались днем и теперь спят, а бабушка охраняет их сон.

 — Зайдите сюда. — Движением руки она пригласила Костю зайти в кабинет. — А вы, Тоня...

В передней было несколько стульев. Няня наклони­лась к Светлане:

 — Садись, милок. Тебя как зовут?

Войдя в кабинет, Костя хотел прикрыть за собой дверь, но вдруг почувствовал, что дверь сопротивляется и не дает себя закрыть. Так и есть — Светлана стояла у него за спиной и даже за косяк ухватилась, всем своим видом показывая: вы не будете говорить обо мне без ме­ня! Костя был обескуражен таким явным неповиновением. Но не только резкие — даже строгие слова сейчас, при расставании, были невозможны.

 — Я вас слушаю, — сказала Наталья Николаевна с таким спокойствием, как будто не было вовсе упрямой девчонки около двери.

Но Косте Светлана мешала, не хотелось при ней го­ворить о ее родных... Ну как бы это поосторожнее?.. Впрочем, после первых же коротких фраз Костя почувст­вовал, что Наталья Николаевна уже все поняла и знает уже о Светлане, а может быть, и о нем самом гораздо больше, чем он мог бы ей рассказать.

 — Вы прямо с вокзала?

 — Нет, я заходил еще в наркомат, потом мы искали долго...

 — Видите ли, товарищ лейтенант, жалко, что вы не оставили девочку прямо на вокзале, в детской комнате. Ее бы направили в приемник, а оттуда ей бы дали путев­ку... Дело в том, что мы не имеем права сами, помимо гороно, принимать ребят. В приемнике они проходят вра­чебный осмотр, оттуда их посылают в детские дома, в за­висимости от возраста, состояния здоровья...

Костя и сам понимал, каким ребячеством было с его стороны понадеяться на случайный адрес, данный слу­чайным дорожным спутником. Они приехали в Москву в конце рабочего дня. Костя боялся не застать начальника, к которому у него были письма. Пока он ходил по слу­жебным делам, Светлана сидела на скамейке сквера, где среди зелени матово белел, дожидаясь темноты, аэростат воздушного заграждения.

Наконец Косте сказали, что ему нужно явиться завтра к десяти утра. Он обрадовался, что ночевать будет дома. Нужно было поскорее устроить девочку. Он видел, что Светлана устала и проголодалась. Зашли в столовую по­ужинать. Когда вышли из столовой, аэростат был уже вы­соко в темном небе. На беду, сержант дал неточный адрес: вместо переулка записали улицу. Детского дома там не оказалось, пришлось проверять в справочном бюро.

Костя нерешительно посмотрел на директора:

 — Как же теперь быть?

 — Вы говорите, ваша семья за городом живет? — спросила Наталья Николаевна. — Так что вам сейчас на вокзал нужно?

 — Да, на вокзал.

Костя подумал, что ведь на каждом вокзале есть дет­ская комната... и вдруг ему вспомнились слова капитана: «Костя, будь другом, устрой ее в детский дом».

 — Нет, — сказал он, как бы возражая самому се­бе, — я хочу знать, куда она попадет. Где этот... как его... приемник?

 — Довольно далеко, на двух трамваях ехать... боюсь, вы застрянете, не поспеете на поезд.

 — Что же делать, переночую в Москве. Пойдем, Свет­лана.

Наталья Николаевна посмотрела на Костину забинто­ванную руку... потом встретилась глазами с девочкой.

 — Светлана, сколько тебе лет?

 — Тринадцать.

 — Тринадцать? — удивленно переспросила Наталья Николаевна. — Я думала, гораздо меньше... Тебе хочет­ся у нас остаться, да?

Светлана ничего не ответила.

 — Поезжайте, товарищ лейтенант. Девочка останется здесь.

 — Но вы же говорили...

 — Ничего. Сегодня переночует у меня в кабинете. То­ня, — она повернулась к девушке, открывшей им дверь, — будьте добры, затопите ванную.

 — Спасибо вам! — горячо сказал Костя.

Он дал свой адрес — домашний и номер полевой почты.

 — Ну, Светлана...

� тут случилось неожиданное. Когда Костя, радуясь, что все наконец так хорошо уладилось, подошел к девоч­ке попрощаться, Светлана метнулась к нему, прижалась лицом к его шинели и зарыдала отчаянно, в голос. Не­возможно было разжать цепкое кольцо маленьких рук. Костя повернулся к Наталье Николаевне, молчаливо взы­вая о помощи.

Наталья Николаевна сказала серьезно, как взрос­лой:

 — Голубчик, ведь ты же не хочешь, чтобы лейтенант опоздал на поезд? Вы зайдете еще к нам, товарищ лейте­нант, правда? � писать нам будете?

Слезы прекратились так же внезапно, как и нача­лись.

Светлана крикнула:

 — Поезжайте скорее, Костя! Передайте от меня при­вет вашей маме!

Через полчаса, одетая в пушистый байковый халат, Светлана вышла из ванной. В передней было темно, а дверь в зал приоткрыта. Там горел свет. Светлана загля­нула туда. Комната показалась ей огромной. Здесь было холодновато. Холодным блеском сиял гладкий паркетный пол. Гладкие стены холодновато-голубого оттенка, Глад­кие холодные листья фикусов...

Теплая рука взяла Светланину руку. Ласковый голос сказал:

 — Пойдем, тебе уже все приготовили. Сегодня ля­жешь у меня на диване.

VI

«Передайте от меня привет вашей маме...»

«А может быть, не нужно было разыскивать детский дом, взять бы ее с собой, отвезти к маме?..»

Костя шел по улице со странным, смешанным чув­ством облегчения и легких угрызений совести.

Было приятно, что кончилась наконец непривычная для него роль опекуна. В то же время Костя сознавал, что он не слишком хорошо сыграл эту роль.

Огромная буква «М» над входом в метро приветливо поблескивала, отражая лунный свет. Эта буква всегда была связана со словом «Москва».

Сбежав с эскалатора, Костя не удержался — погла­дил на ходу мраморную колонну: «Здравствуйте, старые друзья!»

Вот и широкая вокзальная площадь, залитая лунным светом... Расписание у кассы... Повезло! Задержался бы еще минуты на три в детском доме — не поймал бы по­следний поезд!