Светлана

�гра интересная и смешная, но самому Алеше не смешно, и улыбка на его лице — обыкновенная артисти­ческая улыбка.

...Малыши давно уже спят. К никелированным ши­шечкам кроватей на ярких шелковых лентах подвешены кармашки для носовых платков.

А в зале танцы.

Мальчики в детском доме стараниями Елены Михай­ловны умеют танцевать не хуже девочек. Они не стоят в стороне, отчужденные и критически настроенные, как обычно бывает на школьных вечерах. Больше всех стес­няются Галя и Муха и танцуют только друг с дружкой, пока их не разлучает Юра Самсонов, пригласив Муху на вальс.

После этого испуганную, сияющую Галю начинает кружить высокий студент, певший басом. Даже Надя и Костя не могут спокойно сидеть и разговаривать. Надя встает, кладет руку Косте на плечо.

 — Я, кажется, забыл все твои уроки. Но он почти и не забыл. Чтобы вспомнить, они делают несколько кругов в читальне и не сразу выходят в зал. Потом Костя говорит:

 — Ты меня извини, я еще со Светланкой не поздоро­вался, нужно будет ее пригласить.

Рука Светланы не достает до его плеча и ложится на локоть.

 — Да ты неплохо танцуешь, Светланка!

Она радостно улыбается.

 — Костя, я получила ваше письмо от девятого мая.

 — А я твое поздравительное получил. Спасибо.

 — Костя, вы пойдете в воскресенье на Красную пло­щадь? Мы еще не уедем в лагерь, будем смотреть салют. Отсюда очень хорошо видно. В день Победы не только ракеты были, а еще и прожекторы! Так прямо и бегали по всему небу!

Костя улыбается:

 — Прожекторы бегали?

У рояля — Елена Михайловна, раскрасневшаяся, усталая, довольная. К ней подходит Надя и предлагает ее заменить:

 — Леночка, вы совсем замучились. Пойдите потан­цуйте.

Ребятам из детского дома кажется странным, что Елену Михайловну назвали Леночкой. Но, когда она сто­ит рядом с Надей у рояля и потом, когда начинает танцевать, становится понятным, почему девушки-студентки называют ее по имени: она совсем такая же, как они.

Тамара Владимировна озабоченно поглядывает на ча­сы и начинает незаметным образом по одному вылавли­вать из зала младших школьников. �м весело, им еще не хочется спать.

Прощаются и уходят Галя и Муха — они обещали вернуться засветло.

Стрелка часов приближается к десяти. Сегодня два­дцать первое июня.

Может быть, только один человек на детском празд­нике в этот вечер помнил, годовщина какого дня насту­пит через несколько часов и почему парад Победы назна­чен именно в ближайшее воскресенье.

Наталья Николаевна медленно прошла по коридору в свой кабинет и присела у письменного стола, подперев рукой седую голову. Хотелось хотя бы на пять минут остаться одной.

Хорошо, что могут веселиться ребята, приятно смот­реть на молодежь. Но иногда чем-то неуловимым то один, то другой так остро напомнит... В особенности се­годня — этот счастливый мальчик лейтенант...

А в зале студенты тоже начинают поглядывать на часы. Заметив это, Елена Михайловна бросается разы­скивать директора.

 — Наталья Николаевна, можно к вам?

В зале уже давно зажгли электричество, а в кабине­те еще сумерки.

 — Наталья Николаевна, они собираются уходить.

Елена Михайловна останавливается смущенная, как будто виноватая. У нее часто бывает это чувство. В дет­ском доме она работает первый год. Слишком много го­ря кругом. А у нее все так благополучно в семье — живет с папой, с мамой, брата демобилизуют в этом году...

Наталья Николаевна встает:

— Я сейчас приду. Задержи их, Леночка.

Обычно она, как и все, называет вожатую Еленой Михайловной, а Леночкой только вот так, с глазу на глаз.

Наталья Николаевна зовет студентов ужинать.

 — Нет, нет, спасибо, — говорит Надя, — мы по тра­диции собираемся после каждого экзамена у моей по­други. Нас ждут.

Светлана и старшие ребята провожают их до ворот, чтобы показать, как быстрее пройти к остановке троллей­буса. Как только выходят на улицу, Алеша начинает прощаться.

 — Ты куда? — спрашивает Надя.

 — А я, Надюша, на метро. Думаю прямо домой по­ехать. Поздно уже.

Надя хочет заглянуть ему в глаза, но он стоит спиной к фонарю, и лицо его в тени.

 — Глупости какие! — говорит Надя. — Никуда ты не поедешь, пойдешь с нами.

Она берет его под руку, с другой стороны ее под руку ведет Костя. Все поворачивают к троллейбусной оста­новке. Алеша не говорит «с удовольствием», но и не со­противляется. Доставляет ли это удовольствие Косте, неизвестно. Костя молчит.

XXVII

Правильно сделал Надин громоголосый товарищ, что в воскресенье привел всю компанию на мост задолго до начала салюта. Захватили передние места, около самых перил. Отсюда виден Кремль и темные глыбы домов с сияющими окнами. Никто не хочет спускать занавески. В домах — свет и радость. Взлетают над городом ракеты, их огненные зыбкие отражения колеблются в воде. Гул­ко раскатывается эхо после каждого залпа.

За Костиным плечом — Надин голос:

 — Спасибо Вовочке, что сюда привел: очень красиво! Вовочка бьет себя кулаком в грудь и самодовольно басит:

 — Коренной москвич, Надюша!

Они все так обращаются друг к другу: «Вовочка», «Манечка». � ребята и девушки зовут Надю Надюшей. Очкарик тоже. Очень ласково получается. Но что же де­лать, если еще со школьных времен привык говорить просто: «Надя». Для Кости «Надюша» будет звучать не просто дружески-шутливо, а совсем иначе. Сказать «На­дюша» так же невозможно, как назвать маму мамочкой. А ведь иногда хотелось, но не выходило почему-то, даже в письмах.

На мглистом небе вспыхивают лучи прожекторов. Они мечутся по небу, переплетаясь, догоняя друг друга, они ищут, ловят, встречаются и расстаются. Вот протяну­лись откуда-то издалека и соединились в высоте, обра­зуя гигантский купол из светящейся лиловой паутины... � опять разлетелись в разные стороны, как будто и не встречались никогда. Погасли.

� вдруг вспыхнули снова, устремляясь все вместе, параллельными путями — вперед и кверху.

Как часто Костя мечтал об этой минуте: стоять вме­сте с Надей в Москве во время салюта.

Почему, если что-нибудь сбывается — кроме радости, иногда в то же время и грустно? Может быть, подсозна­тельные мысли о тех, кто шел вместе с тобой, чтобы вер­нуть свет и радость в наши дома... и никогда домой не вернется?

�ли каждое сбывшееся желание рождает новое — и начинаешь чувствовать ответственность за будущее? Да, ты, не жалея себя, воевал вчера, ты сегодня празднуешь Победу, но что ты будешь делать завтра?..

К тому же не совсем точно сбылось желание. Правда, он стоит с Надей в Москве, во время салюта, но тут же рядом с ними (кроме незнакомой толпы, которая не по­мешала бы!), тут же рядом все эти Вовочки, Манечки и Алеши (кстати, Очкарика Надя зовет просто Алешей, не уменьшая дальше!). Хорошие, славные ребята, но что за нелепая привычка ходить обязательно «всей группой» и гулять и в кино... и смотреть салют. Только и погово­рили с глазу на глаз тогда, в читальне детского дома, при открытых дверях.

Почему-то и в общий разговор не удается войти. Все­гда легко себя чувствовал в любой компании.

Девушки требовали рассказов, «боевых эпизодов». То, что легко вспоминалось и хотелось рассказать дома, здесь не получается. Ну их совсем! Еще подумают, что он хвастается!

В прошлом году Надя писала: «Помни, Костя: каким бы ты ни вернулся — возвращайся ко мне».

� вот — вернулся... Правда, не совсем еще, потому что через два дня опять ехать в часть, но вернулся в том смысле, что живой и здоровый.

А с завтрашнего дня Надя начнет вплотную готовить­ся к последнему экзамену, тогда и заходить к ним будет невозможно. Особенно обидно было Косте, что он-то в этот приезд был почти свободен. Когда он являлся к сво­ему командиру и спрашивал, какие будут сегодня распо­ряжения, полковник отвечал добродушно: «�ди гулять, Костя, празднуй молодость!» У полковника в Москве была семья, которую он не видел четыре года. В Москву он приехал не по делам, а на праздник и в услугах адъютанта почти не нуждался.

 — Ты что такой грустный, Костя?

Наде кажется, что он стал таким после одной ее не­осторожной фразы. Ей досадно на себя. Неужели она унаследовала мамину способность говорить бестактно­сти? Мама вчера при Косте и при всех многоречиво со­жалела, что Костя пошел в армию, так и не кончив деся­тилетки. А сегодня, когда шли из института, говорили о сравнительных достоинствах литературных героев. Костя в споре не участвовал — он не читал этих книг. Надя сказала, не подумав:

«Обязательно прочти, это пробел в твоем образова­нии».

Он ответил с горечью:

«Таких пробелов в моем образовании много!»

Она могла сказать так любому из институтских това­рищей, но не Косте. С тех пор у него замкнуто-расстроен­ный вид, как бывало прежде, во время их детских ссор.

�ногда кажется, что он очень изменился, а иногда — такой же мальчишка-школьник, как и раньше был. Странное дело... Профессия солдата — самая суровая профессия, но никакая другая не сохраняет в людях столько детского. Может быть, потому, что и о солдатах и о детях заботятся вышестоящие и вышестоящие распо­ряжаются их судьбой?

 — О чем задумался, Костя?

Костя думает о ней. Сегодня днем, когда ходила на демонстрацию, Надя промокла и теперь надела старое пальто, которое носила еще в школе. Она кажется со­всем девочкой, а ведь уже наполовину инженер...

Странно подумать, что Надя когда-то была выше его ростом. Ну да, в пятом классе... Он перерос ее только в шестом. Еще с тех времен у нее остался взгляд — чуточ­ку сверху вниз. Поучающий взгляд отличницы. Но ведь это несправедливо теперь.

Да, Надя наполовину инженер, а он — недоучив­шийся школьник. Но пусть ей и во сне не доведется уви­деть тысячную долю того, что пришлось увидеть и пере­жить ему за последние три года!

В толпе — движение. Чего-то добивается милицио­нер, заставляя Костю отойти от перил:

 — Отойдите, товарищи, от края! В реку свалиться можете!

Косте становится смешно. «Вовочка» басит над ухом:

 — Что, товарищ лейтенант, бережет вас московская милиция?

Кто-то из Надиных подруг говорит:

 — Пойдемте по набережной походим.

Костя берет Надю под руку — нужно обойти маши­ну с прожектором и другую, на которой стоит кино­аппарат.

Надя спрашивает:

 — Ты на меня обиделся?

 — Я — на тебя?!

На беду, парень в пилотке — будь он неладен! — при­ставленный к прожектору, крутанул свое сияющее солн­це вниз, пустив яркий луч света горизонтально.

Надя и Костя были пойманы ярким лучом, и Надины приятели «всей группой» могли видеть взгляд, которым Костя сопровождал свои слова.

Нет, в такой обстановке никакие интимные разгово­ры невозможны! Ладно, не даете, черти, поговорить, так хоть наглядеться дайте, не фыркайте и не хихикайте там, за спиной!

Хотя... почему бы им не веселиться, если весело? Се­годня неуместны переживания и серьезные мысли. Сего­дня мы празднуем Победу и празднуем молодость!

Костя пробирается с Надей через толпу и дает гром­кие насмешливые советы парню у прожектора, киноопе­раторам на грузовике, которые умоляют толпу не тол­питься и не мешать им работать.

Вышло удачно, Костина речь производит надлежа­щий эффект. Смеется Надя, заливаются Надины прия­тельницы «всей группой», ржет парень в пилотке, без­злобно отшучиваются кинооператоры с грузовика...

Хохот раскатывается в толпе, и даже милиционер не выдерживает — расплывается в улыбке.

XXVIII

 — Расскажите еще что-нибудь, Костя!

 — Хватит мне рассказывать, язык устал. Теперь ты мне что-нибудь расскажи.

 — Что же мне-то рассказывать? Я только про наших ребят, вам неинтересно... Ох, Костя! Помните Славика Рогачева? Маленький, беленький такой...

Очень трудно рассказывать и одновременно есть мо­роженое прямо от целого куска, в особенности в такую жару — оно так быстро тает на солнце. Костя сделал ошибку: нужно было купить в стаканчике или эскимо.

Светлана и Костя сидели на скамейке бульвара, как раз напротив входа в кинотеатр. До начала сеанса оста­валось пятнадцать минут; до поезда, на котором уезжал Костя, — три часа; билеты, дальний и ближние, — в кар­мане; киоск мороженщика — в двух шагах.

 — Понимаете, Костя, к нам на Первое мая летчики приезжали. Очень было интересно. Сначала мы им все у нас показывали, а потом они с нами беседовали... А по­том они стали спрашивать...

 — Да ты доешь сначала, растает.

 — Не растает!.. Они стали спрашивать ребят, кто кем будет, когда вырастет. Разное отвечали. У нас уже многие себе выбрали профессию. Но лучше всех сказал Славик Рогачев — помните, я вам показывала, его отец танки­стом был. Его спросили: «А ты, малыш?» Славик помол­чал и вдруг напористо, убежденно, как о самом своем за­ветном: «Я буду трижды Покрышкин!» Так он это здо­рово сказал, что даже никто не засмеялся. А они пере­глянулись и с уважением повторили: «Покрышкин! О!..»

Светлана покончила с мороженым.

 — Хочешь еще?

Бесцельно было спрашивать — конечно, хотела.

 — А мы не опоздаем?

 — Не опоздаем... Вот. Времени как раз на одно эскимо.

Светлана сказала, развертывая серебряную бумажку:

 — Спасибо, Котя. А вы, Котя, подросли с прошлого года.

 — Что-о?

 — Я говорю: вы подросли — были младшим, а те­перь... — Она покосилась на его погоны.

 — Нет, нет, как ты меня назвала?

 — Я сказала: «Спасибо, Котя». Так вас ваша мама называет.

Эскимо не позволяло Косте выразить всю глубину своего негодования.

 — Мало ли как меня может называть мама! Этот Котя был уже много лет тому назад ликвидирован. Мама, например, до сих пор мне иногда по инерции говорит «детка». — Костя бросил опустошенную палочку эски­мо. — Пошли.

 — Пойдемте, детка.

 — Светлана!

 — Что, детка?

На бульваре было довольно много народу, еще боль­ше — около входа в кинотеатр.

 — Вот в эту дверь, детка, — тут легче пройти.

Костя наклонился и проговорил грозным шепотом:

 — Светлана, если ты еще раз назовешь меня дет­кой, я тебя отшлепаю здесь, в фойе, при всей публике!.. �ли...

 — �ли что?

 — �ли перестану заходить к тебе, когда бываю в Москве!

 — Отшлепать — можете, а перестать заходить — не имеете права.

 — То есть почему не имею права?

 — Потому что, кроме вас, ко мне никто не захо­дит.

Вот так всегда: царапает, царапает — и вдруг такое скажет обезоруживающее!

 — Мне кажется, у тебя было порядочно гостей в тот день, когда я приехал, — заметил Костя.

 — Так ведь это же не у меня лично, они к нам на праздник пришли... Костя, а вы теперь всё за границей будете, не скоро в Москву можете приехать?

 — Должно быть, теперь не скоро.

 — Костя, зачем же вы эти последние часы так зря тратите? Вы бы лучше...

Она замолчала.

Костя сказал:

 — А мне все равно сейчас делать нечего. Через два часа надо быть у полковника, а наши приедут прямо на вокзал.

«Ага! — подумала Светлана. — Приедут все-таки «наши» на вокзал!»

Ее давно беспокоила Костина неторопливость, но спросить об этом прямо почему-то было невозможно.

XXIX

Костя появился в Москве гораздо раньше, чем рассчи­тывал, — в конце лета, в жаркий августовский день. Он был не в парадной форме, как в прошлый приезд, а в ста­рой гимнастерке, и уже по одному его дыханию Светлана поняла, как он торопится. Насколько мог быстрее он объ­яснил тут же, в передней, что в Москве проездом, что его эшелон стоит на Окружной дороге и, говорят, простоит до вечера. Его отпустили на два часа, он хотел известить мать, она бы успела приехать, но никого из знакомых не застал, ни к кому не дозвонился.

 — А в институт звонили? — быстро спросила Свет­лана.

 — Какой институт! Нет там сейчас никого.

Не только звонил — заезжал, это ясно.

Как ни старался Костя говорить и смотреть спо­койно, по лицу было видно, как он огорчается. Еще бы не обидно! Пробыть целый день в Москве и не пови­даться!

Оба начали одновременно.

 — Светлана... Ведь ты была там?.. — нерешительно сказал Костя.

А Светлана крикнула:

 — Костя, я сейчас поеду туда!

� оба с умоляющим видом повернулись к Наталье Николаевне.

Уже на улице Костя сунул Светлане листок, вырван­ный из блокнота. На нем была написана станция, номер эшелона и как ехать.

 — Как хорошо, что тебя застал! Ведь я думал, что вы еще в лагере.

 — Нет, мы уже два дня в Москве... Костя, а куда же теперь переводят вашу часть?

Он усмехнулся:

 — Об этом наших генералов спроси.

 — Но из-за границы-то вы совсем уехали? Что мне вашей маме сказать? Вы теперь будете у нас?

 — У нас, у нас...

Он немного задержался на перекрестке.

 — Вы тоже на метро?

 — Нет, я на троллейбусе... Светлана... ты сначала к маме... зайди прямо в библиотеку, а потом...

 — Не беспокойтесь! — гордо ответила девочка. — Я все адреса знаю!

Когда маленькая фигурка промчалась через площадь и скрылась за углом, Костя вспомнил с раскаянием, что даже спасибо Светлане не успел сказать.

Мимо окон проносятся белые растрепанные клочья дыма. Скорей, скорей беги, поезд, поменьше задержи­вайся на остановках! А другой поезд, наоборот, пусть стоит как можно дольше, не торопится, пусть до самого вечера стоит!