Похождения Роджера Брука (№1) - Шпион по призванию

Он сказал, что пакет объемистый, поэтому придется потратить несколько часов, чтобы скопировать его содержимое — если только оно представляет ценность — к вечеру, потому что я должен представить бумаги месье де Калонну не позднее чем завтра к полудню. Сейчас мне нужно вернуться во дворец, так как я ужинаю с его королевским высочеством, да и вообще я не намерен переписывать длинные документы. Моя карета внизу, и я пришел предложить, чтобы вы послали со мной в Пасси одного из ваших секретарей снять копии.

— Это легко устроить, — согласился маркиз и позвонил в лежащий на столе колокольчик.

Стараясь ступать бесшумно, Роджер вышел из потайной комнаты, закрыл дверь шкафа и поспешил в кабинет маркиза через основную дверь.

— Где д'Эри? — нахмурившись, спросил маркиз.

— Он еще ужинает, монсеньор, — ответил Роджер. — Я могу привести его.

— Да… хотя нет, погодите. Аббату де Перигору нужно скопировать кое-какие бумаги в его доме в Пасси. Это может занять несколько часов, а я хочу получить копии как можно скорее. Если бы вы с д'Эри отправились туда и разделили работу между собой, времени ушло бы вдвое меньше. Когда спуститесь, передайте д'Эри мое распоряжение.

— Ваш слуга, монсеньор. — Роджер положил письма, которые все еще держал в руке, на стол маркиза, пока двое дворян прощались друг с другом; затем, приспосабливаясь к походке хромого аббата, последовал за ним из комнаты.

Подобрав по пути д'Эри, они сели в карету аббата де Перигора и отправились в Пасси. Было без четверти десять, и, несмотря на почти самый длинный день в году, улицы окутывали синеватые сумерки, за исключением перекрестков, где уже горели фонари. Два аббата заняли заднее сиденье, а Роджер устроился напротив них, спиной к лошадям. Он знал, что им предстоит проехать две-три мили, и, пока его спутники негромко переговаривались, погрузился в размышления о недавно подслушанной беседе.

Прошло больше года с тех пор, как Роджер отправил сведения о проекте колонизации Новой Зеландии мистеру Гилберту Максвеллу, и с тех пор он не сталкивался ни с чем, что, по его мнению, могло бы представлять интерес для этого таинственного джентльмена. Роджеру показалось, что этим вечером ему представился шанс открыть секреты французской политики в отношении Британии. Однако, подумав, он понял, что не обнаружил ничего важного. Роджер и так знал, что маркиз был оголтелым империалистом, но он не занимал никакого официального положения и всего лишь представлял мнение небольшой клики аристократов при дворе. Аббат де Перигор имел еще меньше оснований считаться глашатаем правительства, поэтому возможности осуществления его экстравагантного плана организации «тайных легионов», преданных интересам Франции, в других странах казались Роджеру маловероятными.

Каковы бы ни были мотивы, побудившие королеву препятствовать получению аббатом кардинальской шляпы, Роджер понимал, что де Перигор — малоподходящий кандидат на столь высокий сан. Ходили слухи, что его поймали на использовании правительственных фондов в личных целях и что только огромное влияние на многих высокопоставленных дам спасло хромого аббата от заключения в Бастилию. К тому же теперь Роджер знал, что он обманывает доверие месье де Калонна, продавая маркизу копии секретных документов. Все же Роджер не мог не чувствовать симпатии к любезному, веселому и остроумному аббату.

Лошади быстро мчали карету вдоль северного берега Сены и направо, параллельно большой излучине реки, к западной части города, пока улицы не уступили место усаженным деревьями аллеям с большими особняками, утопавшими в садах. На другом берегу реки виднелись огни Дома инвалидов и Военной академии. Проезжая Лебединый остров, они свернули на запад и оказались на открытой местности, окружавшей деревушку Пасси.

Они находились в нескольких минутах от места назначения и проезжали лесную полосу, когда послышался крик, лошади встали на дыбы, и карета внезапно остановилась.

— Mort dieu! 103 Это разбойники! — воскликнул де Перигор.

В тот же момент в обоих окнах кареты появились лица в масках, двери распахнулись, и два головореза направили пистолеты на пассажиров.

Глава 17

НАПАДЕНИЕ НА КАРЕТУ

Луна еще не взошла, и отсветы позднего летнего заката блуждали в кронах деревьев, почти не нарушая сумрак аллеи, где остановилась карета. Роджер мог разглядеть лишь лица двух аббатов, выглядевшие белесыми пятнами в темноте, и фигуры разбойников в дверных проемах. Оба были в масках, и каждый угрожал парой пистолетов одному из аббатов.

— Кошельки! — потребовал высокий мужчина, стоявший со стороны д'Эри.

Тот собрался повиноваться, но де Перигор снова выругался и крикнул:

— Осторожней, мошенники! Я вам не богатый буржуа, которого вы можете безнаказанно грабить. Руки прочь, иначе полицейские де Крона обшарят весь Париж, схватят вас, и вам переломают кости на колесе.

Роджер весь напрягся, он был безоружен, но, вздумай де Перигор вступить в схватку, юноша без колебаний присоединился бы к нему. Роджер был уверен, что разбойники не заметили его, и сидел неподвижно, надеясь застать врасплох ближайшего к нему бандита, когда придет время действовать.

Де Перигор не успел закончить свои угрозы, так как разбойник прервал его.

— Это что, сопротивление? — рявкнул он и без промедления спустил курок одного из пистолетов. Пламя вырвалось из дула в сторону д'Эри. При вспышке Роджер увидел страх в глазах аббата, затем услышал его крик. Рванувшись вперед, он выбил пистолет из руки второго бандита, как раз когда тот выстрелил, и пуля угодила в обивку над головой де Перигора.

С проклятием разбойник направил второй пистолет на Роджера. Его товарищ опять выстрелил в д'Эри. Вспышка вновь осветила внутренность кареты. Д'Эри лежал, скорчившись в углу. Де Перигор повернул рукоятку трости, и пружина выбросила из нее длинное сверкающее лезвие.

Переведя взгляд, Роджер уставился в пистолетное дуло. В последнюю секунду он рванулся в сторону, и в самый момент выстрела смертоносное оружие аббата вонзилось в шею разбойника. Ослепленный вспышкой Роджер почувствовал удар по голове, словно его стукнули молотком, провалился во мрак.

Придя в сознание, Роджер понял, что лежит в удобной кровати, но не имел понятия, как он туда попал. Его голова нестерпимо болела, и кто-то усиливал боль, прикасаясь к ней. Потом до него как будто издалека донесся голос аббата де Перигора:

— Нет, доктор, я не позволю вам срезать ни один лишний волос с его головы без крайней необходимости. Он красивый парень, а его голубые глаза, должно быть, заставляют женщин томно вздыхать. К тому же он спас мне жизнь, и я скверно бы его отблагодарил, позволив испортить ему внешность и, быть может, потерять возлюбленную.

Мрак снова поглотил Роджера, и, когда он пришел в себя, было уже утро. Открыв глаза, юноша увидел, что находится в уютной комнате с низким окном, а у его кровати сидит розовощекая женщина, занятая шитьем. Заметив, что он проснулся, она поправила его подушки, дала ему молока и велела попытаться поспать еще немного. Роджер послушно закрыл глаза и, не успев ни о чем подумать, крепко заснул.

Проснувшись через несколько часов, Роджер почувствовал себя лучше, несмотря на тупую боль в голове. Он приподнялся на кровати, улыбнулся сиделке и сказал ей, что хочет есть. Она обложила его подушками, велела лежать спокойно, вышла и через некоторое время вернулась с яичницей и фруктами на подносе.

После еды Роджер опять задремал. Его разбудил стук колец на оконном карнизе — уже стемнело, и сиделка задергивала портьеры. Вскоре в комнату вошел аббат де Перигор. Улыбнувшись женщине, он отпустил ее, потом, грациозно опираясь на трость, посмотрел на Роджера и медленно произнес по-английски:

— Как ви себя шуствуете? Надеюсь, вам лючше?

Уже три года Роджер не слышал ни одного английского слова, но рефлексы все еще затуманенного обмороком мозга заставили его ответить на том же языке:

— Благодарю вас, неплохо, если не считать того, что у меня все еще болит голова.

Произнеся это, он внезапно рванулся вперед и, уставясь на аббата, крикнул по-французски:

— Что вы сказали?

Уголки тонких губ аббата скривились в усмешке, и он ответил на родном языке:

— Всего лишь спросил, как вы поживаете, и рад убедиться, что вы на пути к выздоровлению.

— Но вы говорили по-английски, — обвиняющим тоном заявил Роджер.

— Ну и что? Я немного знаю этот язык, хотя и не слишком хорошо говорю на нем. У меня есть друзья-англичане. Лорд и леди Грей гостили у меня в прошлом году. Я часто беседовал с вашим премьер-министром, мистером Питтом, когда он бывал здесь. Мы с ним здорово позабавились, обучая друг друга нашим языкам. Вы англичанин — я знаю это, так как прошлой ночью вы целый час бредили по-английски.

— В самом деле? — пролепетал Роджер, пытаясь сообразить, каким образом разоблачение его долгого обмана скажется на достигнутых им успехах.

— Разумеется, — подтвердил аббат, осторожно опускаясь на стул возле кровати. — Но, пожалуйста, не расстраивайтесь из-за этого. Очевидно, по каким-то причинам вы предпочитаете выдавать себя за француза, а я никогда не злоупотреблю доверием, приобретенным подобным образом.

Несколько успокоившись, Роджер пробормотал слова благодарности, а потом осведомился об исходе вчерашней стычки с разбойниками.

— После того как я ранил одного из них, второй сбежал, — ответил аббат, — но это были не разбойники, а наемные убийцы, которые напали на нас с целью разделаться со мной. Разбойники никогда не пускают в ход оружие без крайней необходимости, а эти головорезы начали стрелять еще до того, как мы смогли показать им кошельки. У меня есть предположение относительно того, кто их нанял. Если я не ошибаюсь, это был граф де Келюс.

Роджер удивленно посмотрел на него:

— Вы имеете в виду этого мерзкого полукровку — близкого друга месье де Рошамбо?

— Совершенно верно. Но позвольте предупредить вас, мой юный друг, чтобы вы не использовали подобных выражений в присутствии тех, кто мог бы донести их до ушей месье де Келюса. Тот факт, что его мать была мулаткой, не сводит на нет древнюю родословную по отцовской линии; к тому же он весьма могуществен и мстителен. Де Келюс богат как Крез 104, поэтому с моей стороны было немалым триумфом отвоевать у него мадемуазель Олимпию, которая, на мой взгляд, самая хорошенькая из всех девушек, поющих в опере.

— Вы недооцениваете собственную внешность, месье аббат, — рассмеялся Роджер. — Едва ли какая-нибудь женщина будет колебаться в выборе между ней и деньгами месье де Келюса, так как я не могу представить себе более ужасной судьбы для любой девушки, чем оказаться в его объятиях.

Де Перигор поклонился:

— Благодарю за комплимент. Такой олух, как Келюс, будучи не в состоянии вызвать меня на дуэль из-за моего духовного сана, вполне способен попытаться меня убить. К счастью, эти негодяи не знали меня в лицо и, думая, что каждый аббат носит сутану, приняли за меня беднягу д'Эри и прикончили его.

— Что? Д'Эри мертв? — воскликнул Роджер.

— Увы, да. Убит выстрелом в сердце. Я тоже был бы мертв, если бы вы не выбили пистолет у второго мерзавца. Поэтому я у вас в долгу, который едва ли смогу вам уплатить. Я высоко ценю свою жизнь, так как она предоставляет мне бесконечное число развлечений. Надеюсь, вы будете считать меня вашим другом и позволите оказывать вам услуги при каждом удобном случае.

Роджер улыбнулся, понимая, что достиг очередного успеха, завоевав признательность столь влиятельного покровителя.

— Я рассматриваю вашу дружбу как великую честь для меня, месье аббат, — сказал он, — ибо я, как вам известно, всего лишь секретарь месье де Рошамбо.

Аббат бросил на Роджера проницательный взгляд и, будучи весьма любопытным по натуре, попытался выяснить причину, по которой юноша выдавал себя за француза:

— Это верно — сейчас вы всего лишь секретарь, но ваше теперешнее положение далеко от того, которого вы могли бы добиться, особенно в наши дни, или, возможно, занимали в прошлом. Вероятно, подобно многим вашим соотечественникам, вы были вынуждены покинуть родину из-за якобитских симпатий и, оставшись без денег, зарабатывать себе на жизнь как могли.

— По материнской линии я происхожу из якобитской семьи, — признал Роджер. — Мою мать до замужества звали леди Мэри Макэлфик, а мой дед был графом Килдоненом.

— Как тесен мир! — воскликнул де Перигор. — Я ведь знаю его. Хотя нет — должно быть, я знаком с вашим дядей.

Роджер кивнул:

— Очевидно, это мой дядя Колин. Тут у вас передо мной преимущество, так как моя мать поссорилась с семьей из-за брака с моим отцом, и я никогда не встречался с родственниками по материнской линии. Дяде Колину сейчас, наверное, около пятидесяти, и говорят, что я похож на него.

— Глядя на вас сейчас, я тоже замечаю сходство. Лорд Килдонен был в Париже прошлой осенью и этой весной. Он прервал путешествие по Франции и провел зиму в Риме со старым джентльменом, которого вы, несомненно, считаете вашим законным монархом.

Роджер был избавлен от ответа на этот трудный вопрос так как аббат поднялся со стула и продолжал:

— Но я забыл, что вы еще больны. Мне не следовало утомлять вас болтовней. Мы поговорим завтра. А пока что спокойной вам ночи и приятных сновидений, месье шевалье де Брюк.

На момент Роджер был ошарашен, но успел опомниться и пожелать хозяину доброй ночи, прежде чем тот, грациозно прихрамывая, вышел из комнаты. Потом он задумался над их странной беседой. До сих пор ему не приходило в голову, что во Франции, будучи внуком графа, он имеет полное право называть себя шевалье и прибавлять дворянскую приставку «де» перед фамилией. Его интересовало, как это могло бы отразиться на отношениях с Атенаис. Такой волшебный пропуск позволил бы ему пересечь лежащий между ними барьер, хотя и не возвысил бы его до ее положения. Отец никогда бы не позволил Атенаис выйти замуж за безземельного шевалье; к тому же она находилась в далекой Бретани, а он еще не помирился с ней.

На следующий день доктор пришел снять его бинты. Пуля лишь оцарапала кожу на голове, и теперь было достаточно полоски пластыря. Чтобы прочистить рану, пришлось выстричь прядь волос шириной в дюйм, но после полудня явился цирюльник аббата и сделал Роджеру прическу по последней моде, почти полностью скрывшую пластырь.

Вечером де Перигор снова нанес ему визит, и Роджер, обдумав за день дальнейший образ действий, поведал ему об основных событиях, в результате которых он стал секретарем маркиза де Рошамбо. Роджер ничего не рассказал об Атенаис и позволил аббату продолжать верить, будто якобитские симпатии были главной причиной его прибытия во Францию. Этим симпатиям он приписал и свою ссору с отцом.

Не то чтобы Роджер не доверял аббату, но он опасался, что полная правда поставит его в неловкое положение. В течение последних сорока лет многие британские подданные, придерживавшиеся якобитских убеждений, служили под французским флагом, и некоторые достигли ответственных постов, воюя против собственной страны. Поэтому роль якобита избавляла Роджера от угрозы, что аббат может счесть своим долгом информировать маркиза о верном королю Георгу III англичанине, который обманом устроился к нему секретарем. Роджер добавил, что, пока ему приходится зарабатывать на жизнь службой, он предпочитает скрывать свое подлинное происхождение, и де Перигор счел это решение разумным.

Когда Роджер умолк, аббат задумчиво промолвил:

— Мне следовало поступить подобно вам и найти в себе мужество порвать с семьей, не позволив им принудить меня стать священником, но, учитывая мою искалеченную ногу, иная карьера казалась для меня невозможной.

— Вы родились калекой? — спросил Роджер.

— Нет, я стал им из-за несчастного случая. В детстве меня поручали деревенским беднякам, у которых не было времени толком за мной присматривать. Я упал, ушибом пренебрегли, и это дорого мне обошлось. Как старший сын моего отца, графа де Талейран-Перигора, я был его наследником, но, когда выяснилось, что я никогда не смогу носить оружие из-за хромоты, он выхлопотал у короля разрешение лишить меня наследства в пользу моего младшего брата.

— Суровое решение. Должно быть, у вас было несчастное детство.

— Не более несчастное, чем у большинства детей французских дворян. Мои родители оставались для меня почти чужими — я ни разу не ночевал под их кровом, зато в возрасте от пяти до восьми лет провел три чудесных года с моей прабабушкой, герцогиней де Шале, в ее замке близ Бордо. Она и я очень любили друг друга, и жизнь с ней сама по себе служила образованием. Все ее друзья были глубокими стариками, реликтами прошлого века, но они застали подлинный блеск двора Людовика XIV, где честность и ум считались куда большими достоинствами, чем умение рассказывать грязные истории или ловко передергивать во время игры в карты. Их манеры были безупречными, и они еще поддерживали старинную традицию быть отцами для своих крестьян, а не разорять их сотнями мелочных поборов, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь. Когда меня привезли в Париж и отдали учиться в коллеж д'Аркур, это едва не разбило мне сердце.

— Там было настолько ужасно?

— Достаточно, но в семинарии Сен-Сюльпис, где я позднее провел семь лет, было еще хуже. Прежде чем отправиться туда, мои родители, пытаясь примирить меня с мыслью о служении церкви, отправили меня на год в Отфонтен, двор архиепископа Реймсского, к моему дяде. Тогда он был коадъютором 105, а теперь сам стал архиепископом. Зрелище великолепия, роскоши и свободы, в которой жили прелаты, должно было внушить мне желание пойти по их стопам, но даже это не уменьшило моего отвращения к церковной карьере. Но мои последние годы в Сен-Сюльпис были скрашены любовной связью. Когда мне было семнадцать, я познакомился с молодой очаровательной актрисой по имени Доротея Доренвиль. Она не была обычной театральной потаскушкой, а напротив, тяготилась грязью своего окружения и испытывала такое же одиночество, как и я. Доротея стала моей возлюбленной, и во время наших тайных свиданий я забывал о бесконечных нудных лекциях по богословию, которые был вынужден выслушивать ежедневно. В возрасте двадцати пяти лет я принял духовный сан. С тех пор я получил свободу и не потратил зря ни одного ее часа. Это прекрасная жизнь, даже если приходится все время балансировать на краю пропасти.

Роджер улыбнулся обаятельному цинику.

— Меня удивляет, — заметил он, — что с вашими связями вы до сих пор не достигли более высокого положения.

Аббат взял понюшку табаку и улыбнулся в ответ:

— У вас есть для этого все основания, mon ami. Я сам удивляюсь этому, просыпаясь каждым утром. Пока что мне пожаловали лишь одно жалкое аббатство Сен-Дени в реймсской епархии и сделали генеральным викарием архиепископства. Правда, я также являюсь agent du charge 106 церкви в Турени, но это не дает мне практически ничего, и иногда я вынужден прибегать к постыдным уловкам, дабы свести концы с концами. Я уже давно должен был получить епископство, приносящее большой доход, но слишком долго пребываю в немилости. Во Франции грядут великие перемены — в них и заключается мой истинный шанс.

— По-вашему, нынешняя система долго не продержится?

— Разумеется. Вы бы поняли это, побеседовав с моими друзьями. Я имею в виду не тех, которые все еще прячут головы, как страусы, в придворных увеселениях, а людей дела, могущих оценить истинное положение в стране. К сожалению, я настолько беден, что вынужден обедать за чужими столами, но каждое утро я здесь устраиваю завтраки для дюжины моих друзей. Если хотите, то всегда можете выпить с нами чашку шоколада. Пожалуйста, не опасайтесь, что вам окажут холодный прием, потому что я не могу представить вас под вашим подлинным званием. Конечно, здесь бывают в основном дворяне, но у них достаточно здравого смысла, чтобы понимать, что наступают времена, когда герб будет стоить не больше пуговицы, и люди интересуют их сами по себе, в зависимости от их образа мыслей.

— Я, безусловно, воспользуюсь вашим любезным приглашением, — отозвался Роджер. — Месье маркиз редко требует внимания по утрам, а рутинную работу я всегда могу выполнить в другие часы. Но теперь, когда я поправился, мне следует вернуться в особняк Рошамбо, так как из-за гибели д'Эри и моего отсутствия там, должно быть, скопилось полно дел.

— Моя карета доставит вас туда завтра утром, — сказал де Перигор.

Таким образом, Роджер, с сожалением расставшись с новым другом, вернулся к своим обязанностям на третий день после непредвиденного перерыва.

В тот день он увидел своего хозяина в новом и отнюдь не приятном свете. Прежде маркиз всегда казался ему холодным, надменным и бесстрастным, но только не злым. Теперь же, по прибытии из Версаля, он испытал на себе поистине злобный нрав месье де Рошамбо. Причиной был беспорядок, в котором оказались его дела вследствие внезапного отсутствия обоих секретарей. Де Перигор сразу же обо всем его информировал, но, вместо того чтобы выразить сожаление по поводу смерти несчастного д'Эри и ранения Роджера, маркиз был всецело поглощен возникшими в результате этого неудобствами.

Первые пять минут он ругал Роджера, утверждая, что тот выглядит ничуть не хуже обычного и мог бы вернуться к работе днем раньше, а не бездельничать в Пасси. Потом маркиз швырнул перед ним кучу бумаг и приказал:

— Приведите их в порядок и доложите об этом завтра утром. Из-за того, что этот болван д'Эри умудрился получить пулю, я не могу разобраться, где что лежит, но вы пробыли здесь достаточно долго, чтобы временно занять его место. Слава Богу, что его величество отправился в Шербур в тот день, когда вы нарвались на неприятности, иначе мои дела пришли бы в еще более запутанное состояние. В ваше отсутствие я велел моему управляющему прислать сюда двух клерков, но они оказались совершенно бесполезными и не могли найти для меня ни одну нужную бумагу. Если хотите, держите при себе этих олухов или отправьте их назад к Ролану. А сейчас прочь с моих глаз и постарайтесь наверстать упущенное время, иначе вам придется туго!

Этот краткий монолог уничтожил все уважение и зарождавшуюся привязанность, которые Роджер испытывал к маркизу в последние месяцы. Он впервые смог увидеть его истинную сущность за атласом и кружевами. Маркиз был черств и эгоистичен до мозга костей. Всю жизнь он провел окруженный слугами, но рассматривал их всего лишь как удобные механизмы, сконструированные Богом для исполнения его желаний, и, так как их можно было легко заменить, не заботился ни на йоту, живут ли они в комфорте или бедствуют. Это открытие впоследствии помогло Роджеру избежать угрызений совести, которые непременно одолели бы его, будь маркиз благородным и великодушным человеком.

Несмотря на это, Роджер понимал, что его будущая карьера зависит от отношения к нему месье де Рошамбо, поэтому, хотя к полуночи его голова раскалывалась от боли из-за недавнего ранения, он работал до рассвета, приводя в порядок бумаги маркиза.

На следующий день, когда Роджер представил результаты своих трудов, де Рошамбо, все еще пребывавший в дурном настроении, что-то пробурчал себе под нос, но к концу недели он вновь обрел присущее ему надменное спокойствие и, казалось, забыл, что д'Эри когда-то существовал.

Роджер напомнил ему об этом, сообщив, что отослал одного из клерков назад к управляющему, и предложив оставить второго, усердного молодого человека по имени Пентандр, так как тот оказался весьма полезен.

— Ах да! — промолвил маркиз. — Я вспомнил, что так и не начал искать замену д'Эри. Но, в конце концов, найти подходящего человека нелегко, а вы как будто отлично справляетесь. Для столь юного возраста у вас исключительная деловая хватка. Поэтому оставим все как есть, и если вы будете продолжать в том же духе, я не стану жаловаться. Сколько я вам плачу?

— Сто двадцать луидоров в год, монсеньор.

— Вы будете получать двести сорок, чтобы соответствовать вашему новому положению.

Роджер поблагодарил маркиза из вежливости — он не испытывал чувства признательности. Удвоение жалованья не было щедрым жестом, как он подумал бы раньше. Теперь Роджер знал, что маркиз живет по собственным правилам. Месье де Рошамбо чувствовал бы себя обесчещенным, получая что-то от стоящего ниже его и не платя за это соответствующую, по его мнению, цену. Из чувства самоуважения маркиз никогда бы не позволил своему старшему секретарю выглядеть хуже секретарей других аристократов того же ранга.

Весь июль Роджер пытался полностью вникнуть в конфиденциальные дела маркиза, в которые д'Эри никогда его не посвящал, и, когда текущая работа не требовала его внимания, читал старую корреспонденцию, дабы заполнить пробелы в своих знаниях. К концу августа он полностью разобрался в наиболее важных вопросах и заодно составил в общих чертах мнение о происходящем при крупнейших европейских дворах, поэтому редко оказывался в тупике, когда месье де Рошамбо спрашивал его о какой-то детали, ускользнувшей из его памяти.

Лошади, кареты и посыльные всегда были в распоряжении Роджера, так что, тратя деньги практически только на одежду, соответствующую его вкусам, он стал настоящим щеголем. Один или два раза в неделю Роджер завтракал в маленьком доме аббата де Перигора на улице Бельшасс в Пасси, и даже этот изысканный господин делал ему комплименты по поводу выбора жилетов.

Во время визитов в Пасси Роджер сначала держался на заднем плане, но постепенно стал полноправным членом собиравшегося там кружка и наслаждался беседой со многими интеллектуалами, которым через несколько лет было суждено оказывать огромное влияние на судьбы Франции.

Среди них были такие известные личности, как писатели Дюпон де Немур и аббат Делиль; тучный, с изрытым оспой лицом, обладатель блестящего ума граф де Мирабо; Луи де Нарбонн 107, одаренный и элегантный незаконный сын младшей тетки короля; Огюст де Шуазель-Гуфье 108, племянник премьер-министра Людовика XV 109; Борте, Шамфор 110, Матье де Монморанси 111, Рюльтьер и некоторые другие. Они обсуждали всевозможные темы; при этом для них не было ничего святого. В разговорах они не щадили ни женщин, ни поэтов, ни министров, ни драматургов, ни королевское семейство, ни друг друга. Большинству из них было немногим за тридцать; почти все были в душе революционерами и вели крайне распутный образ жизни. Их беседы пестрели эпиграммами и имели скандальный привкус, но мысли отличались оригинальностью, а планы — размахом.

Роджер обнаружил, что способен отстаивать свое мнение в разговорах с друзьями аббата, и это дало новый импульс его честолюбию. В течение последних полутораста лет далеко не все министры французских королей были аристократами; многие из самых одаренных имели весьма скромное происхождение и достигли высоких должностей благодаря собственным талантам. Кардинал Мазарини был сыном бедного итальянского рыбака, но тем не менее стал первым министром и богатейшим человеком во Франции во времена регентства Анны Австрийской и, по слухам, даже тайно обвенчался с королевой. Кольбер, величайший из министров Людовика XIV, начинал как клерк, а аббат Дюбуа, будучи бедным клириком, возвысился при регентстве герцога Орлеанского до премьер-министра с кардинальской шляпой.

Роджер был не настолько самонадеян, чтобы домогаться таких высоких постов, но обладал достаточной уверенностью в себе, чтобы понимать, что перед ним открываются широкие перспективы. На службе у маркиза он приобретал ценный опыт, поэтому не стремился к быстрым изменениям, но не сомневался, что любой из его новых влиятельных друзей в любое время охотно рекомендует его на должность, которая значительно улучшит его положение.

Сентябрь оказался для Роджера трудным месяцем, так как маркиз почти постоянно был не в духе. По условиям Версальского договора, за ним должно было последовать торговое соглашение, еще сильнее сближающее Францию с Англией, а месье де Рошамбо за последние два года потратил немало времени, успешно интригуя против всех предложений о заключении торгового договора.

Он утверждал, что Британия куда больше выиграет от возможности экспортировать во Францию на льготных условиях свои скобяные товары, ножи, изделия из шерсти и хлопка, чем Франция от аналогичной возможности экспортировать ее вина и шелка в Британию.

В прошедшем году маркизу приходилось иметь дело только с мистером Кроуфердом, которого Британия отправила в качестве специального эмиссара для заключения договора и который оказался слабым и ленивым. Но в мае британский министр иностранных дел лорд Кармартен отозвал Кроуферда и заменил его более способным и деятельным мистером Иденом. Таким образом, летом месье де Рошамбо стал чувствовать, что проигрывает битву, и это чувство достигло кульминации в сентябре.

Из-за опасений как британцев, так и французов договор в своей окончательной форме был далек от соглашения о «свободной торговле», но запреты были сняты, а пошлины на многие товары сильно уменьшены. С каждым принятым пунктом раздражение маркиза увеличивалось, и наконец, к его бешеному гневу и тайной радости Роджера, договор был полностью согласован и подписан 20 сентября.

— Жена месье де Верженна серьезно больна, — сказал маркиз Роджеру в начале октября, — и старый граф так расстроен, что попросил у короля отпуск, дабы оставаться у ее постели, покуда она не умрет или не поправится. Во время его отсутствия никаких важных решений по иностранным делам принято не будет, поэтому я намерен отправиться на воды в Виши для поправки здоровья. Мои парижские адвокаты советуют мне начинать процесс по делу о поместье Сент-Илер. Так как семейства, фигурирующие в деле, проживают в различных провинциях, дело будет слушаться перед парламентом Парижа. Оригиналы всех документов должны быть предъявлены в качестве доказательств. Поэтому я хочу, чтобы в мое отсутствие вы отправились в Бешрель и привезли их оттуда.

Сердце Роджера радостно забилось. Последние недели он часто думал о том, что Атенаис скоро должна вернуться в Париж на зимний сезон, который, однако, не откроется полностью до возвращения двора из Фонтенбло — загородной резиденции — в середине ноября. Приказ маркиза означал, что он увидит своего обожаемого ангела значительно раньше.