Лгунья

      - Voila48 - Ле Кос, - сказал он, приглашая меня насладиться местными видами.
      - Невероятно, - сказала я. Затем, на случай, если этого недостаточно, повторила: - Совершенно невероятно.
      - Другой такой страны нет в мире, - сказал он. Вот уж действительно. Ничего похожего я не видела, и не испытывала желания увидеть. Во все стороны простирались бесконечные мили пустыни и исчезали в далеком синем мареве.
      - С этой стороны река, - сказал дядя Ксавьер. - И с той река. Джордж, - добавил он, вероятно, считая, что я понимаю, о чем идет речь. Для меня это был пустой звук. Окружающие ландшафты излучали недружелюбие.
      "Рено" покатил дальше. Посреди беспорядочно раскинувшейся деревушки мы повернули налево по дороге, перепачканной глиной и соломой. На перекрестке стоял выгоревший голубой знак с надписью: Шато де Что-то Там.
      - Почти дома, - сказал дядя Ксавьер, и я вдруг занервничала. Пересохло во рту. Я начала внимательнее присматриваться к домам, мимо которых мы проезжали. Сперва на глаза попалась полуразвалившаяся ферма. Ставни почти сгнили и болтались на петлях; прямо перед открытой задней дверью - навозная куча. Но неподалеку в поле стояла новенькая бетонная сельскохозяйственная постройка, так что, возможно, здесь жили не совсем бедняки. Посреди двора с потрескавшейся на солнце грязью на стуле сидел старик. Он взмахнул палкой в знак приветствия, вспугнув гусей и возмущенных кур. А может, это была угроза, а не приветствие. Трудно сказать. Две злобные на вид собаки спали в тени чахлого грецкого ореха. Дядя Ксавьер посигналил и поехал дальше. Я вздохнула с облегчением. Впереди показалась маленькая аккуратная ферма, каменный дом угнездился среди любовно ухоженных, ровных посадок табака и винограда. Я была убеждена, что мы приехали. Но вместо того, чтобы притормозить, дядя Ксавьер прибавил газу. Мы быстро катили с горы. Дорога без предупреждения резко свернула направо.
      - Река, - сказал дядя Ксавьер. - Вон там.
      Внизу, в сотнях футов от нас между высокими берегами извивалась зеленая змейка воды.
      - Un grand spectacle, uh?49 - спросил дядя Ксавьер. - Этого ты тоже, небось, не помнишь?
      - Ровным счетом ничего не помню, - призналась я.
      Он заложил крутой вираж - слишком скоростной и опасный. На другой стороне дороги высилась каменная стена утеса. Я про себя молилась, чтобы нам не попался встречный транспорт. В паре сотен ярдов после очередного линялого знака "Site Historique50" дядя Ксавьер свернул влево, на узкую каменистую тропу, ведущую, казалось, прямо к обрыву. Кусты и хилые побеги черной смородины торчали из трещин в камне. Прыснули во все стороны ящерицы. Небо лило на наши головы темную, тяжелую синеву. Тропа резко свернула, и глазам внезапно открылся огромный природный амфитеатр, в центре которого, словно высеченный в скале, возвышался натуральный замок, топорща серые башенки в виде солонок.
      - Alors. Nous sommes la51, - сказал дядя Ксавьер.
      - Это оно? - ошалело спросила я.
      Он бросил на меня быстрый взгляд.
      - Конечно, оно самое. А чего ты ожидала?
      - Только не этого, - я была поражена. Высокие, изящные башни поднимались из скал, и над ними нависали великолепные естественные колонны и ниши, вырезанные в камне временем и ветрами.
      - Я забыла, - сказала я: попытка срочно восстановить нанесенный моральный ущерб, - совсем забыла, насколько он великолепен.
      Он скромно пожал плечами, будто я говорила не о замке, а о нем самом.
      Чем ближе мы подъезжали, тем огромней и прекрасней становился замок.
      - Здесь новая автостоянка, - сказал дядя Ксавьер, явно для того, чтобы я пришла в восхищение, что я и сделала, хотя кроме широченной, усыпанной гравием площадки, залитой жгучим солнцем, ничего примечательного не увидела. - В прошлом году построили. Здесь будет намного лучше, когда подрастут деревья. - Я разглядела несколько сомнительных, чахлых, изнывающих от жажды побегов. - Мы можем принять от пяти до шести десятков машин, - добавил он с гордостью.
      - У вас бывает столько посетителей? - спросила я.
      - Пока не бывало, - сказал он. - Не все сразу. Но в этот году, кто знает, может статься...
      Перед нами была стена с бойницами, сильно смахивающая на театральный занавес. Дядя Ксавьер въехал в готическую арку, миновал маленькую будку у ворот, на стене которой были вывешены правила посещения замка: "Visities Guidees, tous les apres-midis52". Дорожка, покрытая гравием, бежала между высохшими, запущенными клумбами и сворачивала, так что главный средневековый замок немного переместился вправо, а впереди показалось сооружение поменьше - gentilhommerie53, скрытое стеной от глаз посетителей, - осыпающееся, но пышное и элегантное крыло в стиле Ренессанса. Кто-то совершил вялую попытку посадить под окнами цветы. У крыльца валялся трехколесный велосипед и потрепанные пластмассовые игрушки.
      Машина резко затормозила, взвихрив гравий и едва не врезавшись в велосипед.
      - Дома, - сказал дядя Ксавьер. Я спросила себя: ну как, нервничаешь? Стало ясно, что я собираюсь продолжать в том же духе, позволить себе плыть по течению. Во рту у меня пересохло, а ладони и белье были влажными от пота, но возможно, это просто из-за жары. Я стояла на гравии у крыльца, глядя вверх на круглые башенки-солонки, сверкающие на солнце чеканным серебром, и вдруг рассмеялась.
      - Что смеешься? - спросил дядя Ксавьер.
      Он выгружал из багажника чемоданы.
      Я смеялась над собственной шуткой, не предназначенной для чужих ушей. Если бы меня попросили описать "дом", я была бы вынуждена набросать словесный рисунок нашего дома на две семьи на Бирчвуд-роуд в Хенли; но это... Это было именно то, что я понимала под словом "дом", материализовавшийся плод моего воображения. Кульминация целой серии преследовавших меня, начиная с искусственных цветов на улице Франсуа Премьер, забавных знаков, которые, будучи сами по себе незначительными и случайными, безошибочно привели меня - или мне это только казалось, пока я стояла под серебристыми башнями - к этой самой точке. Все это, разумеется, полная чушь, я понимала. И не просто чушь. Хуже. Это была часть некоего сложного оправдания, которое я сварганила, чтобы простить себя за то, что так далеко зашла. Но мысль все равно меня насмешила.
      Из открытой двери вышла женщина и остановилась на верхней ступеньке.
      - Матильда, - сказал дядя Ксавьер. - Voila. Иди, познакомься с Мари-Кристин.
      Не знаю почему, но вероятность присутствия ещё одного лица, с которым придется уживаться и строить отношения, даже не приходила мне в голову. Я была совершенно сбита с толку. Она была в черном, эта женщина. Она долго смотрела на меня без всякого выражения на лице. Я стояла перед ней в парусиновых туфлях со стоптанными пятками, в джинсах, с волосами, забранными резинкой, и чувствовала себя глупее некуда.
      - Elle a perdu tout son francais54, - сказал дядя Ксавьер, хихикая над моей беспомощностью. Он подтолкнул меня к ступеням. - Входи, входи, сказал он.
      - Мы вам очень рады, - сказала женщина. И внезапно нагнула голову, как ястреб, заметивший движение в траве. До чего глупо было с моей стороны не учесть, что у него может быть жена. - Вы, должно быть, устали, - сказала она по-английски с изящным акцентом и официально поцеловала меня в обе щеки.
      - Да, - сказала я. - Устала.
      - Тогда позвольте, я провожу вас наверх. Я отвела вам комнату, где когда-то спали ваши родители. Помните?
      - Ничего она не помнит, - сказал дядя Ксавьер.
      Холл был просторный и скромный, и прохладный, как приветствие этой женщины. Она повела меня вверх по низкой, не покрытой ковром лестнице.
      - А где все? - спросил дядя Ксавьер. - Почему не встречают?
      Все? Тут ещё кто-то? И сколько же их?
      - Я подумала, что Мари-Кристин приедет уставшая, и ей будет трудно сразу со всеми перезнакомиться, - сказала женщина, которую Крис, видимо, называла бы Tante55 Матильда. По-французски она добавила: - Франсуазу я послала в Фижеак, в банк. А Селеста повела детей купаться.
      Она открыла тяжелую резную дверь.
      - Voila, - сказала она. Комната была громадной, на обоях голубели гигантские, как кочаны капусты, розы.
      - Красиво, - сказала я. Действительно красиво. Два высоких окна с эркером смотрели в небольшой сад. На траве стояли два шезлонга. Под одним из них растянулась сонная серая кошка. - Какая красивая комната.
      - Чаю? - спросила Tante Матильда.
      - Лучше чего-нибудь холодного.
      Она кивнула.
      - Ванная комната - следующая дверь по коридору. - Она критически оглядела меня. - Отдохнешь перед обедом или предпочитаешь выпить в саду?
      - Она должна отдыхать, - сказал дядя Ксавьер. - Ты должна отдыхать. Каждый день. И есть. И толстеть. Мы тебя вылечим.
      - В таком случае, - сказала Tante Матильда, - принесу минералки. Или чего-нибудь другого?
      - Минералка будет в самый раз.
      Она не сводила с меня неподвижных, холодных, тревожных глаз.
      Дядя Ксавьер положил чемоданы на маленький обитый сундук в конце кровати.
      - Нет, нет и нет, - сказал он. - Побудь здесь, поговори с Мари-Кристин. Я принесу минералку, - он улыбнулся мне. - Только погляди на её глаза, - сказал он Tante Матильде. - Совсем как у матери.
      Tante Матильда бросила на него острый взгляд, словно он мышь-полевка, которую она заметила далеко в поле. - Au contraire56, - сказала она. - Я как раз думала о том, насколько она не похожа на родителей.
      - Разве ты не замечаешь её сходства с матерью? - Дядя Ксавьер взглянул на неё с удивлением.
      - Ни малейшего, - сказала Tante Матильда. - Цвет глаз, волос, черты лица - все другое. - По-французски она сказала жестче: - Ее мать была красивая женщина. И очень глупая.
      Я подумала о своей маме, о её мышиного цвета, мелко завитых волосах и беспокойном, вечно усталом лице, и мне стало обидно. Как смеет эта женщина называть её глупой.
      - Il faut que je vous dis que je n'ai pas completement oublie mon francais57, - сказала я с негодованием и, скорее всего, с ошибками. А потом вспомнила, что возмущение мое совершенно не обосновано. Они не мою мать обсуждали.
      Tante Матильда туманно улыбнулась, словно давая понять, что не стоит и пытаться вникать в то, что я там бубню. Она пробормотала что-то о делах на кухне и вышла.
      Дядя Ксавьер откашлялся.
      - Не обращай внимания, - сказал он. - Моя сестрица очень чувствительная особа.
      Его сестрица?
      - Она злится за то, что я не взял её, когда за тобой поехал. - Он протянул ко мне руки. Я заметила в его глазах слезы. Он крепко обнял меня и поцеловал. - Добро пожаловать домой, Мари-Кристин, - сказал он.
      СЕРЕДИНА
      Когда дядя Ксавьер ушел, я легла поперек кровати, свесив ноги, и долго пялилась на голубые кочаны роз. Меня слишком вымотало путешествие, чтобы думать о вещах более существенных, чем частота повторения рисунка на обоях, и точно ли он подогнан в углах. В голове было пусто. Перед глазами проплывали странные слова и фрагменты бессмысленных картин. Веки защипало, и вскоре бессмыслица начала подчиняться собственной скользкой логике, и я поддалась ей, и позволила глазам закрыться. Бездумие - такой простой, такой соблазнительно легкий путь! Мне это замечательно удается.
      Разбудил меня шум детских голосов. Маленькие часы на каминной полке показывали без двадцати пяти семь. Я не представляла, правильно они ли идут. Было жарко, одежда помялась. Во рту пересохло. Мои неудобные парусиновые туфли - парусиновые туфли Крис - валялись на полу, резинка для волос куда-то запропастилась. Я перерыла всю кровать, но она бесследно исчезла. Снаружи, из сада, женский голос раздраженно крикнул: "T'arretes-toi58, Бригам".
      Бригам? Какое необычное имя. Я подумала, может, она разговаривает с животным, с собакой, и встала посмотреть. Спряталась за занавеской и поглядела вниз. На выгоревшей траве, в шезлонгах, лежали две девушки. У той, сердитой, были волосы с бронзовым отливом и темные очки.
      - Бригам! - недовольно крикнула она, оторвав взгляд от журнала. В двух футах от неё на посыпанной гравием тропинке маленький мальчик подкидывал камни пластмассовой лопаткой. Он ненадолго прервался и посмотрел на неё с высокомерным любопытством, пытаясь угадать, на что она пойдет, чтобы его остановить.
      - Je t'ai dit: t'arretes!59
      Она произносила его имя на английский манер, с ударением на первом слоге.
      В саду было ещё двое детей: мальчик лет семи, носившийся кругами по лужайке, и девочка поменьше с мокрыми волосами, на которой не было ничего кроме штанишек до колен, - она флегматично ездила за ним на пластмассовом трехколесном велосипеде.
      Другая девушка лежала спиной ко мне и ладонью загораживала от солнца лицо. Я постояла у окна, наблюдая за ними. Бригам вернулся к прерванному занятию и снова стал подбрасывать гравий. После нескольких бесцельных ударов ему стало скучно. Он набрал горсть камушков и швырнул в направлении лужайки. Один из них попал в щеку флегматичной девочке. Она взвизгнула и бросилась лицом в траву. Бронзоволосая отшвырнула журнал, ухватила Бригама за руку и смачно шлепнула по попе.
      Я опустила занавеску и отошла от окна. Что же теперь делать? Идей не было. Чтобы убить время, я попила минералки, которую кто-то оставил на столике у кровати, пока я спала, и спросила себя, стоит ли распаковывать чемоданы. В раскладывании вещей было что-то непоправимо конечное: это означало намерение остаться. До сих пор я нарочно ничего не задумывала наперед, вернее, вообще старалась не думать, если такое возможно. Поэтому я вытряхнула на кровать содержимое меньшего из двух чемоданов и немного повозилась с вещами, разворачивая их и встряхивая. Затем, особо не размышляя, начала вешать одежду в шкаф. Ты же не ждешь, в самом деле, что тебе это безнаказанно сойдет с рук, говорила я себе. Но пока-то сходило. До этого момента. Люди просто из кожи вон лезли, чтобы объяснить мне, кто я такая. И вообще, уклончиво говорила я себе, надолго я тут не останусь; может, на денек-другой; пока не наберусь сил, чтобы снова взвалить на себя груз Маргарет Дэвисон.
      Я поглядывала на свое отражение в трюмо, смотрела, как хожу от кровати к шкафу, туда-сюда по дощатому, в пятнах, полу, по колена утопая в тени: худощавая, узколицая женщина, встряхивающая футболки, принадлежавшие Крис Масбу, расставляющая обувь в резной ящик под отделением с вешалками, обувь, которая ей не подходит и никогда не подойдет. Смотрела, как эта женщина натянула кремовый шелковый халатик с дыркой подмышкой и пятном на животе. Смотрела, как она берет бледно-зеленый непромокаемый мешочек для губки и мыла. Выйдя за пределы зеркального пространства, я вновь соединилась с собою. Я стояла, держась за ручку двери, и умирала от страха: вдруг я кого-нибудь встречу по пути из спальни в ванную комнату! Нет, никого не встретила. Не считая серой кошки, приветствовавшей меня со всей неразборчивой любвеобильностью, свойственной эгоистам, коридор был пуст.
      Кошка последовала за мной в ванную, проскользнув между ногами. Я села на унитаз - древняя штуковина со стульчаком из красного дерева и цветочками по краю, - и мы уставились друг на друга, кошка и я. Смотрели долго, словно подозревая, что давным-давно знакомы. Потом, пока я мылась, она сидела на краю ванны, вероятно, не меньше меня самой заинтригованная моим тощим, как селедочный скелет, телом. Груди тряпично свисали с ребер - два пустых треугольных мешочка. Бедренные кости торчали, словно вот-вот прорвут кожу. Впервые в жизни живот у меня был впалым, и освободившаяся кожа, вся в желтых и пурпурных кровоподтеках, мягкими, морщинистыми складками собралась над треугольником волос. И все равно, даже такое уродливое, - а оно было весьма и весьма уродливо, - мое тело мне нравилось. Мне нравилось быть очищенной до костей. Кошка мурлыкала, вероятно, принимая меня - оно и понятно - за недоеденную рыбу. Я думала, она пойдет за мной в спальню. Я не возражала, даже наоборот. Но она потеряла ко мне интерес. Осталась сидеть на краю ванны, не сводя остановившегося взгляда с того места, где я только что стояла, как будто все это время смотрела не на меня, а на что-то другое, намного более интересное и интригующе бесплотное.
      Я надела наименее мятую юбку Крис и белую футболку. Проблема с обувью частично разрешилась, когда я обнаружила пару индийских сандалий без задников: подошва держалась на переплетенных крест-накрест ремешках. Пятки у меня свешивались, но если не считать жуткого стука, когда спускаешься по лестнице, обувка была вполне подходящая.
      Внизу никого не оказалось, холл был залит лучами предвечернего солнца. Я долго слонялась по нему, не зная, куда податься. Пролистала стопку брошюр на столе. "Le Chateau de Rougearc, - прочла я, - est situe sur le D21, au bas d'une falaise60". Бегло просмотрела длинное сообщение об истории le chateau, и потом от нечего делать углубилась в изучение параграфа, который начинался так: "Apres ce bref expose de l'histoire de Rougearc, il nous reste encore a penetrer a l'interieur du chateau qui presente aussi beaucoup d'interet61". Но что именно представляло интерес, я не поняла, поскольку там употреблялись слова, далеко выходящие за рамки моих детских познаний в языке. Так что я бросила брошюру и стала просматривать обитую кожей книгу для посетителей, будто ничего увлекательнее в жизни не видела. Удивительно, сколько здесь побывало англичан. Род и Джеки Вудвард из Кройдона. Семья Линчей из Эшфорда, графство Мидлсекс: "Очень познавательная и веселая экскурсия. Большое спасибо". Боб и Перл Свифт из Кливленда. "Приятно подлечить здесь натертые седлом места", - написал Боб - или Перл в колонке отзывов. Кого, по их мнению, могут заинтересовать их натертые места? Поразительно, чего только люди ни понапишут! Вскоре меня так поглотило чтение дурацких и бессмысленных замечаний Эйлин и Хью Роттер из Карлисла, Тоби и Дженни Плит из Беркса - "Чудесный готический свод. Наслаждение" - что я оказалась за многие мили отсюда, хихикая про себя. И ничего не слышала.
      - Заблудилась? - спросила Tante Матильда. Она беззвучно возникла из тени. Я подпрыгнула. Чувствовала себя так, словно меня застукали за чтением её личных писем. Она несла две запыленных бутылки вина: наверное, поднималась из подвала.
      - Я тут смотрю книгу отзывов.
      Она кивнула.
      - Да, здесь масса интересного. У нас много иностранных туристов побывало. Твои кузины в саду, - сказала она. - Venez62.
      Она повела меня через огромную столовую, полную старинной мебели и серебра. Все, кроме узкого прохода, было огорожено веревкой. Явно часть экспозиции. В дальнем конце, между двумя потертыми гобеленами находилась дверь с надписью "Prive63". Я проследовала за Tante Матильдой в коридор. На беленой каменной стене висели пальто. Стеллажи прогибались под весом цветочных ваз и вещей, которым не нашлось другого места. На полу лежали два Butagaz барабана, куча обуви, игрушки и старые журналы. Коридор был затоплен солнцем.
      - Кузин ты, разумеется, тоже не помнишь, - сказала Tante Матильда.
      Дверь в конце коридора вела во внутренний дворик. Девушка в темных очках так и лежала, растянувшись на шезлонге, но вторая теперь стояла на коленях в траве, пытаясь приладить колесо на трехколесный велосипед. Обе подняли головы.
      - Позвольте вас представить, - сказала Tante Матильда. - Мари-Кристин, твоя кузина, Франсуаза.
      Девушка, стоявшая на коленях, - она была к нам ближе, - встала. Ее волосы серого мышиного цвета были забраны назад заколкой. Она носила очки в светлой оправе, казавшиеся на её лице огромными.
      - Ma cousine64, - сказала она и расцеловала меня в обе щеки. Я нервничала по поводу её очков: боялась сбить. Она тоже. Без конца их поправляла. От неё пахло чем-то чистым, детским. Она застенчиво улыбалась. Обе мы не знали, что сказать.
      Бронзоволосая девушка с элегантной стрижкой поднялась с шезлонга.
      - Мари-Кристин, - сказала она.
      И тут я насторожилась: чем ближе она подходила, тем больше я видела в ней сходства с Крис, - то же телосложение, тонкая кость, тот же овал лица, тот же нос, линия подбородка, те же короткие волосы и длинная шея. Эта похожесть нервировала меня, но недолго. Сходство было только поверхностным, физическим. Та внутренняя сила, которая проявлялась в Крис в таких качествах, как мужественность и беспечная самоуверенность, дала бронзоволосой лишь самомнение и чисто женскую элегантность.
      - Ужасная авария, - сказала она, осторожно поцеловав меня, - слегка коснулась щекой, будто душистая бабочка пролетела рядом. Она оглядела мое лицо в шрамах и повторила: - Ужасная авария. - Она говорила по-английски с американским акцентом.
      - Моя младшая дочь, Селеста, - говорила Tante Матильда. - А это мои внуки...
      Дети, как осторожные зверушки, подошли на меня поглазеть.
      Селеста представила их. Ричард, Зоя и бросатель гравия Бригам. Они таращились на меня с тем же внимательным и поддельным интересом, что и кошка. Я не знала, целовать их или пожать руки.
      - Поцелуйте свою кузину, - сказала Tante Матильда по-французски. Никто из них не жаждал моих поцелуев: они морщились и отворачивались. Когда процедура была позади, они унеслись прочь, к своим велосипедам и уединенным играм с камнями.
      - Attention65, Зоя, - машинально сказала Селеста.
      - Вы трое, - сказала Tante Матильда, - когда-то вместе играли.
      - Боюсь, у меня ужасная память, - нервно пробормотала я. - Ничего не помню.
      Три женщины стояли, как три стороны света на компасе, наблюдая за четвертой. Я видела: каждая из них пытается связать меня нынешнюю со своими воспоминаниями о восьмилетней девочке, игравшей с ними на лужайке. Tante Матильда слегка покачивала головой, словно результат её не радовал. Селеста смотрела на мою мятую юбку и негодные по размеру сандалии. Интересно, что мне делать, если одна из них скажет: "Погоди-ка, да ведь ты не Мари-Кристин. Ты совсем на неё не похожа". Я ждала, что это произойдет с минуты на минуту. Наверное, так или иначе я всегда ждала этого, и честно говоря, было бы менее тяжело и страшно, если бы с меня сорвали маску именно сейчас, когда под этой маской до сих пор спрятана ещё одна. Лучше сейчас, чем когда вообще никакой не будет. Итак, я ждала, бессмысленно глядя на сухие стрелки травы под ногами, но ни одна из них троих ничего не сказала. Я тоже молчала. Я уже открыла для себя, что больше не переживаю из-за вечной необходимости всем нравиться. Зачем? Ведь оценивают не меня. Так что затянувшееся молчание меня не смущало. Наконец Франсуаза прервала его, задав нервный и вежливый вопрос о том, как я доехала.
      - Maman, j'ai faim66, - крикнул старший мальчик, выписывая вокруг нас круги.
      - Веди детей в дом, Франсуаза, и вымой им руки, - сказала Tante Матильда.
      Мы поели, не в шикарном обеденном зале, а на кухне, - прохладной, сводчатой комнате с каменными стенами, оставшихся, видно, ещё от старинной постройки. Мы уже наполовину расправились с салатом из сырых овощей, когда появился дядя Ксавьер, принеся с собой запах животных и горячей травы. Усевшись, он дотянулся до моей руки, сжал её и улыбнулся, его усталое лицо сияло от радости. Зубы у него были крепкие и очень ровные. Он сразу углубился в долгую беседу с Tante Матильдой, сидевшей на другом конце дощатого стола. Говорили они то ли об оленях, то ли о козах: я не могла понять, потому что забыла, что значит chevre, но, поразмыслив хорошенько и принюхавшись к слабому запаху, исходящему от дяди Ксавьера, решила, что разговор шел все же о козах.
      - Вы держите коз? - спросила я.
      - Держим, - сказал он, переходя ради меня на английский. - Коз. Овец. Кур. Пчел. Гусей. Мы делаем сыр, мед, паштет...
      - У твоего дяди ферма, - сказала Tante Матильда, - а мы организуем экскурсии.
      Селеста зевнула. И прижала ко рту кончики пальцев с лиловыми ногтями.
      - Не понимаю, почему нельзя, чтобы люди сами ходили и смотрели, пожаловалась она. - В Англии так и поступают.
      - В Англии, - фыркнула Tante Матильда. - В Англии чего только не творят. - Вдруг она перешла на французский. - Их не интересует искусство, этих англичан. Архитектура не интересует. Как и история. Их занимает только футбол и политика. Кроме того, стоит позволить людям без надзора слоняться по замку, и они начнут воровать. - Но в её устах это прозвучало скорее как похвала французам, мол, французов вкус не подводит, они знают, что стоит воровать.
      Я сделала вид, что не понимаю.
      Дядя Ксавьер взял свой бокал.
      - Предлагаю тост, - сказал он. - За Мари-Кристин. За её выздоровление.
      Бокалы поднялись в воздух. Я всех одарила улыбкой. Внезапно вспомнилась картина: мы с Крис сидим в ресторанчике за бутылкой вина и улыбаемся друг другу, как заговорщики.
      - Погляди на меня теперь, Крис. Разве это не странно? - сказала я про себя.
      Селеста положила на стол вилку.
      - А долго ты собираешься у нас пробыть? - спросила она.
      - Сколько захочет, столько и побудет, - сказал дядя Ксавьер. - Это её дом.
      Селеста поджала губы. Ее искусно подкрашенные коричневыми и золотыми тенями веки опустились, как заслонки. Она отставила тарелку.
      - Пару дней, - сказала я. И к своему удивлению добавила: - Может, с неделю.
      - Нет, нет и нет, - сказал дядя Ксавьер. - Дольше. Тебе нужно как следует поправиться.
      Бригам поднял шум, стараясь при помощи ножа и вилки справиться с тертой морковью.
      - Tais-toi67, Бригам, - раздраженно сказала Селеста.
      Франсуаза наклонилась и помогла ему.
      - Бригам, - сказала я. - Какое необычное имя.
      Все подняли глаза от тарелок. Селеста посмотрела на меня.
      - Американское. Мой муж - американец. В армии служит.
      - Правда? - вежливо сказала я. - Их расположение где-то рядом?
      - Он в Штатах, - сказала Селеста. Она подавила ещё один зевок, давая понять, что эта тема ей бесконечна скучна, и добавила: - Мы живем раздельно.
      - А-а, - сказала я. - Понятно.
      Tante Матильда постукала себя по верхней губе и сказала:
      - Франсуаза, у тебя что-то прилипло. Кусочек салата.
      Франсуаза вспыхнула и вытерла рот салфеткой.
      - Так-то лучше, - сказала Tante Матильда.
      - Ты хорошо знакома с Америкой? - спросила Селеста.
      - Никогда там не бывала, - ляпнула я.
      Непростительная ошибка.
      Глаза её расширились от удивления.
      - Никогда не бывала? А я думала...
      Я готова была себя укусить. Коммерсанты летают в Штаты чаще, чем я захожу в продуктовый магазин.
      - М-м, ну да, страна как страна, ничего особенного, да, - быстро проговорила я. - Нью Йорк и... гм... - Что там еще-то? - Лос-Анджелес. Но кроме этого...
      - Я когда-то жила в Нью-Йорке, - сказала она. - У нас была квартира на Верхней Сорок Четвертой. Знаешь это место?
      - Смутно, - сказала я. Хоть бы кто-нибудь сменил тему.
      - Знаешь магазинчик на углу Сорок Четвертой и...?
      - Я помогу, - сказала я Франсуазе, собиравшей тарелки, но дядя Ксавьер поймал меня за руку и потянул вниз.
      - Сидеть, - приказал он мне, как собачонке. Я села. Он одарил меня лучезарной улыбкой. - Ты в отпуске, - сказал он. - Пусть этим займется Франсуаза, - он сжал мне руку. - Ты не работаешь. Ты отдыхаешь. А мы проследим.
      Селеста разглагольствовала о том, до чего вкусны мясные закуски в этом Нью-йоркском магазинчике, который я должна была знать. Я обрадовалась, когда Франсуаза вернулась с блюдом ароматной свинины. Мне она передала блюдо первой.
      - Ну а ты что же? - спросила я, кладя себе кусок.
      - Я? - На её нижней губе было два маленьких пятнышка там, где зубы то и дело покусывали кожу.
      - Чем ты занимаешься?
      - Ничем, - она нервно поправила очки. - Ну, готовлю. Провожу экскурсии. Хочешь, завтра покажу тебе все? Ты, наверное, забыла.
      - Она все забыла, - сказал дядя Ксавьер. - Напрочь. Голова как решето. - Он засмеялся и наполнил мой бокал. Моя память стала для него предметом постоянных шуток. Если бы она внезапно пробудилась, - чего, разумеется, не случится, так что он может быть спокоен, - думаю, его ждало бы разочарование.
      - Как это "ничего"? - сказала Селеста. - Весь день, без передышки одно и то же, скука смертная. - Кривляясь, она пробубнила: "Remarquez aussi des meubles Renaissance...68"
      - Нет, я имела в виду - по сравнению с Мари-Кристин, - сказала Франсуаза. - Ничего похожего на её работу.
      - Да, но Мари-Кристин всегда была умницей, - сказал дядя Ксавьер. Вечно пропадала с книжкой.
      - Вечно попадала в неприятности, - сказала Tante Матильда. Дядя Ксавьер издал протестующий звук. Она не обратила на него внимания. - Оно и понятно, в Англии дети растут без присмотра, как сорная трава.
      - В Америке ещё хуже, - сказала Селеста, с неприязнью взглянув на собственных детей, хотя во время обеда их было почти не слышно. - В Англии их просто игнорируют, в Америке же балуют донельзя. - Я подумала, что если говорить об игнорировании детей, то она с этим отлично справляется. Она курила, пока Франсуаза резала Зое мясо.
      - Конечно, Херве всегда был умнее нас, - сказал дядя Ксавьер. - Ты унаследовала его мозги, Мари-Кристин. А я был тупицей. Тупым фермерским мальчишкой. - Он постучал себя по седеющей голове. - Пусто, - сказал он и рассмеялся.
      Это была интересная и полезная информация - выходит, отца Крис звали Херве.
      - Еще фасоли, Мари-Кристин? - спросила Франсуаза.
      - Крис, - сказала я. Для меня произнести "Мари-Кристин" - все равно что пытаться говорить с набитым ртом. - Зовите меня Крис.
      - Только не здесь, - сказала Tante Матильда. - Здесь ты Мари-Кристин. - Не допуская возражений, она повернулась к Селесте, и они заговорили по-французски, для меня слишком быстро и сложно - речь шла о каких-то брошюрах, которые Франсуаза забрала из типографии. Я почувствовала усталость. И перестала вслушиваться.
      Мы пили кофе на кухне, детей отправили спать. За окнами незаметно стемнело. Разговор о брошюрах давно исчерпал себя. Повисла неуютная тишина. Селеста время от времени деликатно зевала и курила, гася сигареты с испачканным помадой фильтром задолго до того, как они кончались.