Лгунья

      - Это что, новая игра? Какого черта? - спросил он.
      - Там кое-кто, кого я не хочу видеть. Быстрее.
      Он рассмеялся.
      - Ну ты прямо хлопушка с сюрпризом, - сказал он. - Кое-кто это кто?
      Меня трясло.
      - Не твое дело, - сказала я.
      Я велела себе успокоиться. Успокойся, сказала я. Напомнила себе, что меня теперь не так-то легко узнать с первого взгляда, тем более в толчее, да при таком освещении, да в тени. Я теперь худая, говорила я, худая, в шрамах и очень загорелая, и волосы у меня длинные, выгоревшие на солнце, и совсем другая прическа, и платье с тугим поясом и разрезами. Если держаться подальше от площади, сказала я себе, пока не придет время ехать домой, то все будет в порядке. Завтра я уеду. С завтрашнего дня проследить за мной будет невозможно.
      Я сделала глубокий вдох и выдох. Дрожь почти унялась. Я села нормально. Когда мы отъехали от города, нас накрыла тьма. Бедный старина Тони, подумала я, следит за человеком, которого больше не существует. Я не представляла, как он меня выследил. И ещё более необъяснимо - почему он вообще это сделал. У меня вырвался саркастический смешок. Сеть почти сомкнулась над моей головой. Мэл следит за Крис, Тони - за Маргарет, полиция пока не знает, за кем следит, но чтобы это выяснить, много времени им не потребуется.
      - Что смешного? - спросил Мэл.
      Ничего. Ничего смешного. Мэл и высокий человек в тени, немного похожий на Тони, загубили мне последний вечер с дядей Ксавьером.
      Минут двадцать мы ехали в молчании, пока не приблизились к Кусу. Мэл свернул в лес. Нас обступили деревья, тонкие и янтарные в свете фар.
      - Так, - сказал он, останавливая машину. - Давай поговорим о полиции. Чего они хотели?
      - Я тебе уже рассказала.
      - Да, рассказала, как же, только я тебе почему-то не верю. Думаю, дело не только в паспорте.
      Я сжала губы и ничего не ответила.
      - Так что, если у тебя есть какие-то планы, - сказал он, - например, если ты в ближайшем будущем собираешься снова драпануть, то забудь об этом. Потому что я буду следовать за тобой по пятам, леди. Ты от меня никогда не избавишься.
      Он выключил фары. Небо впереди все равно излучало странное янтарное свечение. Я думала, это огни города, но потом поняла, что город-то остался позади. Впрочем, с чего это я взяла. У меня же топографический кретинизм.
      - Не понимаю, что Крис в тебе нашла, - сказала я. Грустно было думать, что я в ней так ошибалась. Может, она его боялась? Что ж, немудрено. Надеюсь, где бы она сейчас ни была, она не знает, как мало тебя расстроила её смерть.
      Я задела его за живое. Он взорвался.
      - Откуда ты знаешь, что меня расстроило, а что нет? Ты вообще ничего не знаешь о нас с Крис.
      Я немного испугалась. Мне казалось, что я его приперла к стенке, но не тут-то было. Я заметила, как в уголке глаза у него сверкнула слеза. А может, это был просто отблеск странного свечения на глазном яблоке.
      - Извини, - пробормотала я.
      Последовала долгая пауза.
      - Слушай, - сказала я наконец, - я ведь говорю тебе чистую правду. У меня и без тебя проблем хватает. Так что я и в самом деле уезжаю. Завтра. Но без всяких денег. Клянусь.
      Он обдумал мои слова. Возможно, он решил, что самое время испытать другой подход. Он предложил мне сигарету.
      - Нет, спасибо.
      - Не возражаешь, я закурю? - и прикурил, не дожидаясь моего ответа. Так ты, значит, секретарша, верно?
      Я кивнула.
      - Ну да. Это во всех газетах было. Домохозяйка и секретарша из Сток-он-Трент. Тела так и не нашли. Это ведь ты, правильно?
      - Да, - сказала я.
      Он выдохнул дым.
      - Забавно. Крис тоже была секретаршей.
      - Я знаю.
      - Ну, разумеется, знаешь. Мы с ней наладили славный бизнес. Поставляли информацию. На информацию всегда огромный спрос.
      - Информацию какого рода?
      Он пожал плечами.
      - Любую. Какую угодно.
      - Промышленный шпионаж?
      - Иногда. Информации-то море. Мы много сотрудничали с иностранными кампаниями. Ничем не гнушались. Будь то шифр сейфа, или расположение сигнализации. Или какая-нибудь внутренняя информация о рынке. Или кому-то могла понадобиться копия с диска. Это очень распространенная просьба. На диске может храниться уйма данных. Информация - это живые деньги, и мы делали их в больших количествах, когда нам везло. Это было весело. Жаль, что все кончилось.
      - И как это вам удавалось? - спросила я.
      - Смотря о чем шла речь. Я находил клиентов, договаривался о денежной стороне дела. Крис выполняла внутреннюю работу. Иногда клиенты платили нам определенную сумму. Но чаще мы делали по-другому: Крис нанималась на работу, потом несколько месяцев изучала дела кампании, а потом я шел и находил клиентов, заинтересованных в том, что она могла продать. А потом ещё через пару месяцев она увольнялась, мол, замуж собралась или беременна, ну и тому подобное. Это зависело от того, под каким именем она работала. Иногда она была Кристин Масбу. Иногда Мэри Хейвард. У неё было четыре или пять имен.
      - И ни разу она не попадалась?
      - По существу, нет. Пару раз приходилось ложиться на дно. С год назад примерно был огромный бум: украли всю заработную плату там, где она работала. Было очевидно, что вора нужно искать под носом. И какой-то умник при помощи компьютера обнаружил, что имя Мэри Хейвард фигурировало в похожем инциденте в Харроу лет пять назад. Так что на время пришлось уехать из Лондона. Она устроилась на временную работу в Питерборо. Все по закону, чин чином. Под настоящим именем. И мы устроили пару очень выгодных сделок, пока она там работала.
      - Значит, вы продавали информацию преступникам? - спросила я.
      Он улыбнулся.
      - Это смотря кого ты называешь преступниками. Вообще-то, преступникам редко. В основном - бизнесменам. Но мы не слишком пристально изучали мотивацию наших клиентов. Продавали всякому, кто предлагал рыночную цену.
      В машине витал сильный запах табачного дыма. Я приоткрыла окно, чтобы проветрить, но снаружи пахло ещё сильнее: горький, кислый запах.
      - Ты говорил, что вам было весело, - полюбопытствовала я. - Крис тоже?
      - Ну, Крис, очевидно, все меньше радости находила в наших занятиях. Он сморщил нос. - Странный запах, - он прикурил вторую сигарету. - Я тебе вот что скажу, - продолжал он. - Как ты смотришь на то, чтобы занять её место?
      - Какое место? - тупо спросила я.
      - Место Крис. Ты секретарша. Ты умна. У тебя есть для этого все данные. Ты лучшая лгунья из всех, кого я встречал. - Его правая рука поглаживала спинку моего сиденья. - Ты по-настоящему можешь занять её место в жизни, если захочешь. Я не возражаю. - Он глядел на меня сквозь облако дыма. - Ничуть не возражаю. - Левая рука потянулась к моему колену. - У тебя отличная задница, - сказал он. - Красивые ноги. Мы можем стать партнерами, ты и я.
      Я столкнула его руку с колена.
      - Прекрати, - сказала я.
      - Хотя, если честно, у тебя не такой уж большой выбор, верно? - Я чувствовала его никотиновое дыхание. - И у тебя настоящий талант к такой работе. Из нас получилась бы славная команда. Подумай.
      Небо над деревьями было тяжелым, огненно-рыжим.
      - Что там такое? - тревожно спросила я. - Не пожар ли?
      Он вышел из машины посмотреть.
      - Господи Иисусе, - сказал он. - Подожди-ка.
      Он дошел до поворота тропы в сотне ярдах впереди, бегом вернулся, вскочил на место водителя, захлопнул дверь и завел двигатель. Круто развернулся, и машина, взвизгнув тормозами, подскакивая на корнях, помчалась обратно к дороге. Чем дальше, тем хуже. До нас доносился треск горящего леса. Воздух был густым и кроваво-красным. Дым резал глаза, забивал горло, легкие. Я закашлялась.
      - Господи, да мы же едем прямо на него, - сказала я. - Поворачивай.
      Из-за поворота выскочила полицейская машина, обогнала нас и, развернувшись, перекрыла дорогу. Мэл резко затормозил. В глазах его стоял страх. По-видимому - в силу привычки - он решил, что полиция гонится за ним.
      - Все в порядке, - сказала я. - Наверное, они просто хотят перекрыть дорогу.
      Так и было. Полицейский в форме вышел из машины и направился к нам. Он был один.
      - Вам придется развернуться, - сказал он. - Я вынужден заблокировать дорогу.
      Ветер доносил до нас раскаленный добела пепел с искрами. Вдалеке завывали пожарные сирены.
      - Он идет из Бреслоу, - полицейский тщетно старался скрыть возбуждение. - Вызвали вертолеты. Три фермы в опасности.
      - Насколько он продвинулся? - спросила я, волнуясь за Ружеарк.
      Он не знал. Ситуация менялась каждую минуту, но по последним сведениям, огонь полностью отрезал город от реки с северной стороны. Какие-то ребята на велосипедах, скорее всего, сказал он, туристы - местные не такие идиоты - украли коробку с фейерверками и повезли запускать в горы. Какое безрассудство. Пожар распространялся так быстро, что вызвали пожарников из Фижеака.
      - Как нам попасть обратно в город? - спросил Мэл.
      Пришлось много миль ехать через Кус, потом свернуть к реке в девяти милях от Сен-Жульен. Когда мы добрались до места, была почти полночь. Праздник провалился. Стояла удручающая тишина. Ошметки белого пепла сыпались сверху, как клочья порванной салфетки, оседая на плечах, волосах, на бровях. Между деревьями уныло свисали гирлянды лампочек. Музыкальная группа складывала инструменты. Аккордеонист в одиночестве сидел на краю танцплощадки, тихонько наигрывая грустную мелодию. Несколько человек никак не расходились, бродили по площади и переговаривались шепотом, словно не решаясь нарушить тишину.
      Мэл остановил машину поближе к отелю.
      - А теперь что? - спросил он.
      - Я - домой, а ты - спать.
      - А потом?
      - Ты вернешься в Англию, а я исчезну.
      Мэл поглядел на меня с сожалением и улыбнулся.
      - Вся проблема в том, - сказал он, - что я слишком много о тебе знаю. Это мой бизнес - информация. А в чем я действительно преуспел - сфера, в которой я, можно сказать, спец, - это узнавать, кого это может заинтересовать и по какой цене. Например, твоего муженька. Твоего так называемого дядюшку. Какую цену ты готова мне предложить за молчание?
      - Не пытайся меня запугать, - сказала я храбро. - Я тебе не Крис.
      Я вылезла из машины и злобно, изо всех сил, хлопнула дверцей. А что мне, собственно, оставалось? Я бы предпочла, конечно, страшное возмездие, какую-нибудь ответную угрозу, которая отбила бы у его охоту меня преследовать, но ничего не придумывалось, ничего такого, что он не высмеял бы или не обратил себе же на пользу. Так что максимум, что я могла - это злобно хлопнуть дверцей.
      Я обогнула площадь, стараясь держаться в тени: шла, опустив голову, на случай, если человек, похожий на Тони, все ещё здесь. Делая вид, что меня здесь нет, я пробиралась между стоящих машин, и вдруг на меня наскочила Селеста.
      - Да где тебя черти носят? - зашипела она. - Мы с ног сбились тебя искать.
      Она крепко взяла меня за руку и потащила на свет.
      - Куда мы? - вяло спросила я, пряча лицо у неё за плечом.
      - Домой, - рявкнула она.
      - Езжайте без меня, я подожду дядю Ксавьера.
      - Не болтай глупости. Он уехал с пожарниками.
      Она поволокла меня к "Ситроену", где уже ждала Франсуаза. Я села на переднее сиденье.
      - Надо ехать вдоль реки до Монтружа, потом повернуть назад по шоссе Д-311, - сказала я Селесте, сидящей за рулем. - Остальные дороги закрыты.
      Она кинула на меня сердитый взгляд. Она вела машину молча, губы её были плотно сжаты.
      Наконец Франсуаза застенчиво спросила, понравился ли мне вечер.
      - И да, и нет, - ответила я.
      Селеста ехидно фыркнула.
      - И что это значит? - спросила я её.
      Она скривила губу.
      - Не понимаю, почему ты вечно всех монополизируешь, - пробормотала она.
      - Кого, например? Ты про Мэла, да? Да потому что, поверь мне, он не такой хороший человек, как тебе кажется. Он тебе не понравится.
      - Чего ж ты в таком случае украла его на весь вечер? - спросила она, и это замечание было не лишено логики. Голос её сорвался на визг. Совладав с ним, она буркнула: - Я бы не возражала, чтобы мне дали шанс самой в этом убедиться. - И горько добавила: - Это нечестно. У тебя все есть. Тебе все само падает в руки. Можешь делать, что захочешь. Так уж позволила бы остальным, по крайней мере, подбирать твои объедки.
      В лесу вокруг Ружеарка было темно и тихо. Кроме слабого горьковатого запаха дыма не было никакого намека на то, что в пяти километрах отсюда орудует взбесившееся пламя. Мы въехали в ворота почти в час ночи.
      - Ну и вечерок выдался, кошмар, - сказала Селеста, захлопывая дверь. Не знаю, что она имела в виду - неудачу на любовном фронте или пожар. Пойду проведаю Маман, - сказала она.
      Франсуаза тихо сказала:
      - Не обращай внимания на Селесту.
      - А я и не обращаю, - ответила я. И это была правда.
      Франсуаза поправила очки и потерла нос.
      - Я бы и сама рада не обращать на неё внимания, но она всегда умудряется найти уязвимое место.
      Спустя десять минут, когда Франсуаза сказала "спокойной ночи" и поднялась к себе, вошла Селеста и ледяным тоном объявила, что её мать хочет меня видеть.
      Я взбиралась по лестнице - медленно, словно у меня до сих пор болели ноги. Они не болели. Мне просто требовалось время подготовиться. План мой был таков: взять инициативу в свои руки, удивить её тем, что я знаю, что она знает.
      Я постучала.
      - Входи, - крикнула она. Она была полностью одета и сидела за столом.
      - Селеста рассказала о пожаре, - сказала она.
      - Скорее всего, это какие-то мальчишки устроили, - ответила я, стоя перед ней, как провинившаяся ученица под взглядом учительницы.
      Она неодобрительно цокнула языком.
      - И так каждый раз: как засуха, так пожар. Такая неосмотрительность, жестом она пригласила меня сесть. Я села. Руки её были сложены на столе. И Ксавьер, разумеется, с пожарниками? - она взволнованно сжала губы. - Не надо было его отпускать. Почему ты его не остановила?
      - Я не знала, что он поехал, - сказала я.
      - Он жутко устанет, - она нервно сплетала пальцы. - Нужно было его остановить.
      - Думаю, никто не смог бы его остановить, если он что-то задумал, сказала я.
      - Ну, раз уж ты не смогла, то никто не смог бы, - раздраженно заметила она. Потом выдвинула второй ящик стола. Я догадалась, она собралась выложить передо мной фотографию с вырезкой. Боясь, что она возьмет инициативу в свои руки, я поспешно выпалила:
      - Я знаю, что там. Знаю, что вы хотите сказать.
      - В самом деле? - удивилась она. - Откуда? - Она держала небольшую шкатулку. И протянула её мне. - Я только хотела тебе отдать это до отъезда. Я ещё вчера собиралась, но нас прервали.
      Это была старомодная шкатулка, голубая, выцветшая, на ней стояло имя французского ювелира.
      - Открой.
      Я была уверена: она задумала подшутить надо мной. Вырезка, должно быть, лежит внутри.
      - Открой, - повторила она.
      Я знала, что в этой шкатулке; была настолько готова к этому, что увиденное повергло меня в шок. На мятом синем бархате лежало кольцо, старинное золотое кольцо с четырьмя бриллиантами и одним гранатом.
      Я онемела. Что все это значит?
      - Примерь. Я хочу, чтобы оно было твоим.
      Я посмотрела ей прямо в лицо.
      - Вы знаете, что я не могу его принять.
      - Это всего лишь маленькая благодарность, - сказала она, берясь за свое вышивание. - За хорошее отношение к Франсуазе. И за то, что ты была так добра к Ксавьеру.
      - Я была совсем не добра к Ксавьеру, - возразила я, оскорбленная этой мыслью. - Он не нуждается в моей доброте, - я положила кольцо обратно в шкатулку. - Простите. Я не могу его взять. Вы знаете, что не могу.
      - Тогда ты меня глубоко обидишь. Его дала мне моя мама, когда я выходила замуж. Оно принадлежит нашей семье со времен революции. Я очень хочу, чтобы оно осталось в семье.
      Она обладала удивительной способностью сбивать меня с толку, эта женщина. О чем она говорит? Она прекрасно знает, что я вовсе не из этой семьи.
      - Тогда вам следует отдать его Франсуазе, - сказала я. - Или Селесте. Но не мне.
      Она сурово подвинула ко мне шкатулку.
      - Нет, - сказала она, глядя мне прямо в глаза, словно передавала какое-то кодированное послание и хотела, чтобы я разгадала код. - Нет, я отдаю его тебе, Мари-Кристин.
      И я приняла подарок.
      - Спасибо, - буркнула я.
      - А теперь, - быстро проговорила она, - если ты не слишком устала, будь любезна, приготовь мне отвар. На подоконнике в кухне растет шалфей. А потом ложись спать.
      - Нет, я подожду дядю Ксавьера, - и, запинаясь, пробормотала какую-то глупость насчет кольца, что-то вроде: "Даже не знаю, что сказать".
      Она подняла на меня глаза и улыбнулась.
      - Тогда давай и не будем ничего говорить, ладно?
      На кухне я налила в кастрюлю воды и стала ждать, пока закипит. Вынула кольцо из шкатулки. Подержала в руке. Надела на палец. Это было очень красивое, очень тонкое творение мастера ювелирных дел. Срывая листья шалфея и размышляя над совершенно неуместной фразой "чтобы оно осталось в семье", я вдруг поняла содержание кодированного послания: хоть она и знала, что я не Мари-Кристин, она не хотела попасть в такое положение, когда ей придется в этом признаться. Более того, она не хотела, чтобы об этом узнал Ксавьер. Она хотела, чтобы я уехала тихо, ничего ему не объясняя. Она защищала его от разочарования. На самом деле, это кольцо было платой. Она мне платила за услуги: за хорошее отношение к Франсуазе, за "доброту" к Ксавьеру, и, наконец, за молчание. Я сняла кольцо и положила его назад, в шкатулку.
      Кухня наполнилась запахом заварившегося шалфея. Меня жгла обида. Я зло отодвинула листья на край кастрюли. Заткнись и убирайся, гласило послание. За что со мной и расплатились, изящно расплатились. Заблаговременно.
      Он вернулся уже после четырех. Я услышала хруст колес по гравию. Tante Матильда спустилась встретить его. Лицо у него было серым от усталости. Он удивился, обнаружив, что мы обе его ждем, без конца повторял:
      - Что такое? Почему вы не спите?
      Щеки у него были грязными от копоти и пыли. То и дело он устало тер ладонями лицо. Tante Матильда предложила ему отвара, но он хотел чего-нибудь покрепче. И все говорил, говорил, никак не мог остановиться. Сидел, тяжело навалившись на стол, пил мелкими глотками коньяк и рассказывал о пожаре, снова и снова, по кругу, путая себя и нас. Его, казалось, смертельно ранило, что огонь пожрал столько гектаров лесных угодий. То и дело он повторял предположительные цифры нанесенного урона.
      - Погибшая земля, - горевал он. - Пыль и зола.
      Никогда, сказал он, никогда ещё на его веку и при жизни его родителей не было таких опустошительных разрушений.
      Мне хотелось обнять его. Я не могла вынести его боль. Мне было необходимо его утешить. А вместо этого я сидела, сжав руки на коленях, и слушала. Щеки у меня горели от утомления. Он бормотал одно и то же, нанизывал друг на друга одни и те же фразы, пока они не потеряли всякий смысл. Его мучило то, что потеряно столько жизни. Чем больше он расстраивался, тем меньше смысла оставалось в его словах.
      Tante Матильда кинула на меня взгляд. Я понимала: она хотела, чтобы я помогла его уложить. Она бормотала бессмысленные слова, чтобы хоть как-то его успокоить. Пожар, говорила она, это обычное дело, таким образом старое уступает место новому, расчищает ему путь для роста. Это в порядке вещей, естественная череда смертей и рождений, разрушений и созиданий. Ты же сам понимаешь, говорила она. Он кивал, но не слушал её.
      - Все эти мыши, - бормотал он, закрывая лицо руками, - птицы. Я прямо чуял их запах. Какая утрата. - Слезы бежали у него по щекам, застревая в морщинах.
      Tante Матильда все пыталась подать мне знак, но я не могла шевельнуться. Меня привело в ужас совершенно белое лицо дяди Ксавьера, эти слезы. Он тяжко вздохнул и встал, чтобы налить себе ещё коньяка.
      - Давай я за тобой поухаживаю, - сказала Tante Матильда, но он покачал головой. Я не могла этого вынести, не могла видеть его в таком отчаянии.
      Он обернулся и поглядел прямо на меня. В одной руке он держал бутылку, в другой стакан.
      - Куда ты тогда исчезла с этим своим слабаком? Я тебя весь вечер не видел. Он что, до сих пор тебя преследует?
      Я кивнула.
      Он улыбнулся мне: это была усталая, обреченная улыбка, но все же улыбка. Он открыл рот, чтобы заговорить, но вновь закрыл его. В лице вдруг появилось выражение полного изумления. Рот снова открылся. А потом он вдруг странно взмахнул руками, словно собираясь взлететь. И смешно хрюкнул. Бутылка выскользнула на пол и разбилась. Он посмотрел на неё в изумлении, прищурившись, словно пол так далеко от него, что он силится разглядеть, что там, внизу, и не может. Потом раздался страшный, дикий звук, влажный, тонкий свист.
      Я услышала, как Tante Матильда вскрикнула: "Боже мой!", а дядя Ксавьер дергался и подпрыгивал, будто его бьет током.
      Свистящий звук прекратился так же страшно и внезапно, как начался.
      - Ради бога, Мари-Кристин, - закричала Tante Матильда, - звони врачу. Быстрее!
      Дядя Ксавьер лежал на полу все с тем же выражением полнейшего изумления в широко распахнутых глазах. Мышцы лица судорожно дергались. Я не могла двинуться с места. Я не понимала, что происходит. Помню, как он лежал в луже лунного света, но это фальшивое воспоминание, потому что на кухне горел свет. Помню, пол качался, так что мне пришлось опуститься на колени рядом с ним, хотя я не помню, как встала со стула. Мне казалось, меня пригвоздило к месту, как скалу, вмерзшую в лед посреди озера. Помню, я говорила: "Все в порядке. Он ещё жив". По-моему, именно я это сказала. Кто-то же сказал, а поскольку рядом больше никого не было, значит, это, скорее всего, была я.
      Его увезли на скорой. Tante Матильда поехала с ним. Я должна была подъехать позже, когда соберу ему кое-какие вещи: умывальные принадлежности, полотенце, все, что может ему понадобиться, но я была ужасно рассеяна, никак не могла собраться с мыслями. Не знала, где что лежит. Бегала вверх-вниз по лестнице, бормоча себе под нос. Вытащила из комода пять полотенец, пока до меня дошло, что это такое. То и дело роняла на пол вещи, словно позабыла, как пользоваться собственными руками. Не могла найти ключи от машины. Наконец заплакала от полнейшей своей беспомощности. Выехала за ворота и только у самого шоссе вспомнила, что не включила фары. И все это время я молилась, яростно молилась, поскуливая, фанатично молилась Богу, который существовал только оттого, что я нуждалась в каком-нибудь боге, который был и остается последней надеждой отчаявшихся, потому что если ты живешь в мире, где бесконечная и прекрасная череда смертей и рождений не берет в расчет личность, даже такую сильную личность, как дядя Ксавьер, то наступает время, когда тебе настолько нужен твой собственный, личный Бог, что ты пойдешь на все, даже на то, чтобы самой его выдумать. Когда необходимо возложить на кого-то вину. За кого-то держаться, на кого-то рассчитывать.
      Его положили в бокс с бледно-голубыми занавесками и с репродукцией цирка Дега на стене.
      Я бежала по коридору, саквояж хлопал меня по ноге. Вышла медсестра и приложила палец к губам, чтобы я вела себя потише, но мне было плевать, кого я там побеспокою. Я все равно бежала. Лицо его на белой, накрахмаленной подушке было серым. Tante Матильда сидела на стуле у кровати. Волосы выбились из-под заколок, а ведь раньше я ни разу не видела, чтобы хоть одна прядь была у неё не на месте. Сестра принесла ещё один стул, чтобы мы сидели по обе стороны от кровати. Говорили, что он без сознания, но мне казалось, он просто спит и похрапывает во сне. Мы сидели, пока не пришли врачи, и нас попросили перейти в другую комнату, где стояли бежевые пластиковые стулья. Небо за окнами начало светлеть. В комнате горел нестерпимо яркий свет. От него все вокруг казалось пластмассовым, даже наша кожа. Я его выключила.
      Tante Матильда сидела очень прямо, около шеи подрагивала прядь волос.
      - Лучше бы он умер. Не хочу, чтобы он жил беспомощным, - вдруг проговорила она высоким, гневным голосом, словно споря с кем-то.
      Вошел врач и увел её, чтобы поговорить без свидетелей. Я стояла у окна, тупо уставясь на крыши, над которыми вставало солнце. Наступал ещё один красивый, солнечный день. Какая жестокая ирония. Небу положено источать слезы. Должен лить проливной дождь. А вместо этого крыши заливало золотом. Запах утреннего тепла поднимался над улицами. В церквях звонили колокола. Из гаража выехала задом машина и ткнулась капотом в мусорный бак.
      Потом пришла медсестра и сказала, что я могу ненадолго пойти в комнату дяди Ксавьера.
      - День будет жарким, - приветливо сказала она. Я чувствовала запах её духов. Свежий запах чистой кожи.
      Тянулись часы. Мы сидели и ждали, чтобы что-нибудь произошло. Сидели то в комнате с пластиковыми стульями, то с дядей Ксавьером. Приехали Франсуаза с Селестой. Увели Tante Матильду попить кофе. Это я настояла. Мне хотелось ненадолго остаться с дядей Ксавьером наедине. Говорили, что он все ещё без сознания, но я не очень-то понимала, что это значит. Взяла его за руку: она была квадратная, грубая, в царапинах. Я её целовала. Не могла остановиться. Перецеловала каждый палец, один за другим, каждый ноготь, каждую складку, и между пальцами целовала. Каким-то образом мои волосы, мои слезы, губы настолько слились одно с другим и с его руками, что я бросила попытки их разделить. Я приникла к нему, моя голова лежала рядом с его головой на подушке, а волосы попадали ему в лицо. Его ладони были прижаты к моему лицу, как маска. У меня не было возможности сказать ему, как сильно я его люблю. Даже если бы он меня слышал, если бы находился в сознании, я не смогла бы этого сделать. Все было малo для этого. Даже близко не подходило, чтобы выразить силу моей любви. Не было на свете ничего настолько громкого, настолько мощного, бесконечного, чтобы хоть вполовину выразить чувство, которое я к нему испытывала. Мне хотелось влезть внутрь него. Хотелось, чтобы он обнял меня так сильно, чтобы я впиталась в него без остатка, или он впитался в меня, чтобы он понял, чтобы мне не было необходимости озвучивать это словами.
      В эти минуты где-то на задворках моего разума вялый, безгранично холодный и испуганный человечек, который до сих пор жил там - и который навсегда останется там жить, потому что так сильно человек измениться не может - с некоторым удивлением подумал, что, возможно, я все-таки знала о любви больше, чем мне казалось. Я дотронулась до его грязной щеки. На ней появилась щетина, надо бы побрить. Я поцеловала эту колючую щеку. Я хотела забраться к нему в кровать и обнять, хотела согреть его. Вернуть ему энергию. Но застеснялась: вдруг войдет сестра или Tante Матильда и обнаружит меня. И я осталась наполовину сидеть, наполовину лежать, прижавшись щекой к его щеке, умоляя его не уходить. Прислушивалась к его дыханию и думала, что это был единственный человек, которого я по-настоящему любила. Он ничего от меня не требовал, ничего не навязывал. Я нравилась ему такой, какая я есть. Я любила его за то, что он безоговорочно позволял мне быть собой. Я подумала обо всех остальных: о моем отце, который прожил достаточно, чтобы оставить после себя неприятное чувство своего превосходства; об отце приемном, который был хорошим человеком и делал намного больше того, что требовал от него долг, но который, совершенно не по своей вине, всегда был отцом и потому (не без резонности) был уверен, что я должна отвечать ему дочерней привязанностью; о Тони, не имевшем не малейшего понятия, на ком он женился, в основном, наверное, потому что я не позволяла ему этого узнать. Да разве я могла ему это позволить? Даже Гастон, которого я бесстыдно использовала в своих интересах, видел во мне воплощение его собственных тайных фантазий, точно так же, как и для меня он был воплощением моих. Но Ксавьер полюбил меня с первого же взгляда, даже со всеми моими шрамами на лице и моим новоприобретенным острым язычком, и продолжал любить без усилий, обид и скрытых видов на меня, и с этим я никогда ничего не смогу поделать.
      - Если тебе станет лучше... - шептала я ему в ухо. Я хотела заключить с ним сделку. Приманить его каким-то невероятных размеров подарком, предложить взятку, чтобы он не умирал. Но я ничего не могла ему дать. Даже если он поправится, ничего не изменится. Мы разминулись друг с другом, я и он. - Ох, дядя Ксавьер, - шепнула я прямо ему в губы.
      В коридоре зашаркали шаги. Я поспешно выпрямилась на стуле. Если они и были удивлены, обнаружив его щеки влажными от слез, а запыленные, с въевшейся копотью пальцы чистыми, если и заметили, как спутались мои волосы, как пламенеют и лоснятся мои щеки, то ничего не сказали.
      Позже Франсуаза и Селеста уехали - из-за детей. Я отказалась. День тянулся медленно.
      - Ты должна что-нибудь поесть, - сказала Tante Матильда.
      Я забыла о еде. Во рту было гадко, а желудок то и дело пронзала резкая боль, но я считала, что это от горя, а не от голода. Я пошла, купила сэндвич, и скормила его птицам. Ни куска не смогла проглотить.
      Когда же вернулась в комнату с репродукцией Дега, там было полно народа. Они окружили кровать. Я так испугалась, думала, сейчас сердце выскочит из груди. На меня никто не обратил внимания. Сестра тронула Tante Матильду за плечо. Нас попросили на минуту выйти. Хотели проявить тактичность, отключая его от аппаратов и капельниц.
      По замкнутому, отчаявшемуся лицу Tante Матильды я поняла, что все кончено: он умер. Я подумала: не плачь, не плачь. Стоит только начать - и ты не сможешь остановиться, никогда. Но сквозь слезы я даже не видела, куда иду, где дверь, и наткнулась на стену.
      - Только поглядите на это нелепое создание, - слышала я его голос. Я слышала, как он фыркает от гордости за очередное проявление моей невероятной оригинальности (которую все остальные называли неуклюжестью). Да, вот это самое создание, оно уверено, что может ходить сквозь стены.
      Ох, дядя Ксавьер, где ты?
      Позже, днем, мы в молчании ехали в Ружеарк, я и Tante Матильда. Она сидела, глядя прямо перед собой, и лицо её было совершенно непроницаемым. Я вела машину.