Лгунья

      - Марина Джеймс, значит? - Он прислонился к полке и уставился прямо на меня. Взгляд был неприятным. Я отвернулась. - Забавно, - сказал он. - Я уверен, что где-то тебя видел. Чем-то мне знакомо твое лицо.
      Я похолодела.
      Он улыбнулся - доброй такой улыбкой.
      - Ну ладно, - сказал он, - не будем об этом, правда? Это все детали. Пока, по крайней мере. Так что ты мне ещё хотела показать?
      Я повела его в следующую комнату - приемную с обшарпанными застекленными витринами, где хранилась коллекция огнестрельного и антикварного оружия.
      - М-м, весьма интересно, - сказал он. - Такое мы любим. Вот за эти штучки, например, - он указал на два пистолета с серебренными пластинами на рукоятках, - можно срубить пару косых. Не меньше. - Он присел на корточки, разглядывая револьвер девятнадцатого века. - Ну так скажи мне, Марина, сказал он, - полиция уже объявлялась? Насчет денег-то?
      - Нет, - ответила я.
      - Жалость какая, - он поднялся. - Заметь, говоря "нет", ты ведь вполне могла мне солгать, верно? Мне надо постоянно держать в уме, что ты очень искусная лгунья. Ну, разумеется, тут хочешь - не хочешь, а приходится проявлять максимум умения, как же иначе справиться с таким делом, верно? Я тобой просто восхищаюсь. Нет, честно. Восхищаюсь. Проблема в том, что от такого квалифицированного и талантливого враля не знаешь, чего ждать. Ты ведь можешь сказать мне что угодно, откуда мне знать, что из этого правда? Одно я знаю наверняка - что полиция могла ещё вчера вернуть тебе деньги.
      - Не было их вчера.
      - Ну, значит, позавчера. "Вот, пожалуйста, мисс Масбу". Могу поспорить, именно так они и сказали. Не очень-то они умные, полицейские-то. Не видят, что у них под носом творится. "Вот, мисс Масбу, пожалуйста. Вот вам ваши денежки. Вам бы лучше их сразу в банк положить, да-да".
      Он пошел из приемной в комнату без мебели с огромным камином, где Франсуаза всегда останавливала группы полюбоваться сводчатыми потолками. Я поспешила следом.
      - Н-дааа, - протянул он, заглядывая в дымоход камина. - Я бы так и поступил. Положил бы их прямиком в банк. На только что открытый счет. Думаю, как раз для этой цели ты его и открыла, так ведь?
      Смутная, едва уловимая угроза витала в воздухе, как дымок от сигареты.
      - Откуда ты знаешь, что я открыла счет? - спросила я, поднимаясь за ним по каменной лестнице.
      - Знаешь, очень интересное местечко, - сказал он. - Нужно как-нибудь заехать сюда на экскурсию. Ты должна была рассказать мне все целиком, как положено, а то я чувствую себя обделенным.
      - Откуда ты знаешь? - повторила я.
      - Откуда я что знаю?
      Он начинал действовать мне на нервы.
      - Слушай, - сказала я. - Повторяю: полиции здесь не было. Они не возвращали мне деньги. И не вернут, потому что я сказала им, что это не мой чемодан. Они считают, что деньги принадлежали женщине по имени Кэтрин Хьюис. Это имя из второго паспорта Крис.
      - Ага, но это ты так говоришь, - сказал он, останавливаясь на узкой застекленной площадке витой лестницы. - А я почему-то в это не верю. Не верю, что ты им сказала, будто деньги не твои. Зачем было это делать такой квалифицированной мошеннице, как ты? Ты только погляди, - он смотрел вниз, во двор замка. Отсюда была видна защитная стена с хохолками башенок, будка привратника, кусок крыла эпохи Ренессанса, лес, утесы, фермерские угодья, спускающиеся в долину. - Ты только взгляни на все это, - сказал он. - Это же гениально, черт возьми. Гениальное, если не лучшее в мире, мошенничество. - Он захохотал, будто радуясь за меня. - Да по сравнению с этим все мои авантюры - любительские забавы, мать их растак. - Он отошел от перил. - Ладно, - сказал он. - Хватит с меня на сегодня, насмотрелся. Передай привет этой несчастной, скучающей, изголодавшейся по сексу женщине, которая считает тебя своей кузиной.
      Он пошел вниз по лестнице. Я за ним. Во дворе он дружелюбно сказал мне:
      - Знаешь, Марина, мне и впрямь понравилось. Думаю, что обязательно наведаюсь сюда ещё разок.
      - Меня здесь уже не будет, - сказала я.
      - Ну-ну, что-то похожее я уже слышал. Но на самом деле ты никуда не собираешься, правда? По крайней мере, пока не дождешься того, что ждешь.
      - Если ты имеешь в виду деньги, - сказала я, - то я здесь вовсе не ради них. И если они тебе так нужны, пойди в полицию и скажи, что они твои.
      - Ой, да, знаешь, так и сделаю. "Простите, сержант, у вас тут не завалялись двадцать косых, которые у меня стибрила моя бывшая любовница, но, к сожалению, я не могу доказать, что они принадлежат мне, потому как для этого мне пришлось бы по уши влезть в дерьмо". - Мэл пожал плечами. Не слишком хорошая мысль. Так что... я это оставляю на тебя, вот что. В конце концов, они тебе их вернут. А я буду за тобой следить в оба, Марина Джеймс. - Он засмеялся. - Нет, пардон, не Марина. Совсем не то. Скорее, тебе подошло бы нечто более убедительное. Ну, скажем ... - он сделал вид, что ищет подходящее имя... - Скажем, Маргарет. - Он улыбнулся открытой, подкупающей улыбкой. - Так смотри, не забудь, - двадцать косых. И никаких фокусов.
      Я смотрела ему вслед. Ноги дрожали. Когда он скрылся за воротами, я побежала к дому. Селеста слонялась в холле.
      - О боже, - сказала она. - Потрясающий мужчина. Кто он? Расскажи. Ты должна пригласить его на обед.
      - Он - потрясающее дерьмо, - сказала я, взбегая по лестнице.
      - Я думала, это твой приятель. Будешь обедать? - крикнула она мне вслед
      - Нет, - рявкнула я в ответ.
      Я хлопнула дверью спальни и кинулась на кровать. Ну и мерзкий тип! Он все мне портил. Мне надоело копаться в прошлом Крис и пытаться разобраться. Оба они вруны, что Крис, что Мэл. Вруны и негодяи, оба! И он понял, кто я. Наверняка. Не случайно же он обронил имя Маргарет. Я мечтала убить его, только так от него можно избавиться. Да, я просто мастер по убийственным фантазиям. Частенько я к ним прибегала. И потратила незабываемых полчаса, уничтожая Мэла. Видели бы вы, как ловко я с ним расправилась - молотком по башке, а тело столкнула в реку. Ну вот, теперь мне намного лучше.
      На улице дул обжигающий ветер. Он тряс тощие деревья и швырял в окна маленькие смерчи из пыли и сухой листвы. День становился все жарче. Мне хотелось прохлады. Хотелось смыть с себя все. Хотелось оказаться в холодном, чистом месте, где можно было бы принять холодное, чистое решение. Я соскочила с кровати и выскользнула из дому. Селеста в холле разговаривала с женщиной из города, которая пришла за дневной выручкой.
      - Пойду поплаваю, - сказала я.
      Я широко шагала, волосы трепал ветер. Птицы на ветках вдоль каменной тропы были молчаливы и неподвижны, словно их придавило зноем. Цикады молчали. Пара куцых, полумертвых от жажды бабочек утомленно цеплялись за цветки чертополоха.
      Потом я услышала всплеск. Кто-то насвистывал. Я подумала, может, дядя Ксавьер вернулся из больницы и пришел окунуться в каменный бассейн, и завернув за угол, на какой-то момент я действительно подумала, что человек, которого я вижу, человек, стоявший на валуне спиной ко мне, совершенно голый, это дядя Ксавьер. Его короткие, мускулистые ноги густо поросли волосами, и стоя в моем бассейне, он больше всего напоминал сатира получеловека, полузверя. Но это был отнюдь не дядя Ксавьер. Это был кто-то другой. Он набирал воду в ладони и лил на голову. Она шлепалась ему на плечи. Он был очень загорелым. Он запрокидывал голову и тряс ею, как седеющий лев, пришедший к водопою в знойный полдень.
      Я стояла над нависшим утесом и наблюдала за нарушителем, вторгшимся в мои владения. Он оглянулся. Я застала его врасплох. Мы стояли и пялились друг на друга. Он не прикрылся. Просто стоял. Я ударилась в панику. Повернулась и помчалась прочь, глаза мне застилал гнев. Да как он осмелился! Кто он? Дядя Ксавьер, дядя Ксавьер, где вы? На нашу территорию вторгся посторонний, посторонний в моем каменном бассейне! Сделайте что-нибудь! Избавьтесь от него. Прогоните. Но пока я добежала до конца тропы, спотыкаясь о камни, я вспомнила, что дяди Ксавьера сейчас нет. И мне нестерпимо захотелось снова увидеть этого человека, убедиться, что он мне не привиделся.
      - Что за спешка? - спросила Селеста, когда я влетела во двор замка. Ты куда? - Но даже если бы у меня был ответ, я не смогла бы ответить: сбилось дыхание.
      Я бегом пересекла лужайку. За стеной кухни была протоптана узкая тропинка, ведущая вверх, к самой вершине утеса, где росла ежевика, ракитник и можжевельник. Я карабкалась, скользя по камням. Пока добралась доверху, выдохлась, кололо в боку, вернулась привычная боль в ногах, но я лезла и лезла, боясь, что если не поспешу, человек уйдет. Ветки хлестали меня по лицу и рукам. Царапины на ногах кровоточили, но я упорно лезла дальше. В самом конце, где утес нависает над ручьем, где крошится известняк, я бросилась на живот и свесилась, глядя вниз.
      Он был ещё там. Не знаю, какое я чувство испытала, облегчение или ещё больший гнев. Он стоял на большом валуне, глядя на свое отражение в воде. Потом потянулся, хрюкнув от удовольствия. Темные волосы на груди сужались к животу, образуя влажную букву "V", потом снова расширялись, переходя в более бледный, бронзовый кустик волос на лобке. Он согнул колени и сел в воду, там, где поглубже. Над ним вспыхнула радуга брызг, и вдруг до меня дошло, что за чувство во мне пробудилось. Нет, не гнев. Вожделение. Я легла на спину в заросли порыжевшей травы, закрыла глаза, и позволила фантазиям завладеть моим воображением. В этих фантазиях присутствовали нежные пальцы и влажные губы. И такое мы вытворяли с этим человеком, который пришел к моему водопаду, что в конце концов солнце взорвалось у меня в голове и пронзило насквозь тело, которое корчилось и вздрагивало в одиночестве на вершине утеса. Но это слишком личное. Это только между ним и мною. Я не желаю писать об этом.
      Однажды давным-давно - я, пожалуй, начну ещё разок - однажды давным-давно жили-были две сестры. Их, конечно, должно было быть три, но было только две. А почему - не скажу, не знаю. И были они удивительно похожи, эти сестры. Обе служили секретаршами и обе убегали. Одна сестра постоянно удивляла, а вторая удивлялась. Жили они в густом, дремучем лесу, как это обычно бывает с сестрами. Если кто-то пытался приблизиться к ним, найти тропу среди зарослей, они пускали в ход свои убийственные мечты.
      Но дело в том, что во всех известных мне сказках кто-нибудь находил-таки эту тропу, так или иначе. И какое бы обличие он ни принимал в начале, в конце он непременно оборачивался принцем. Не знаю, есть ли способ от него укрыться. Все сказки обязательно кончаются именно этим. Так должно случиться.
      Когда я открыла глаза и снова перевернулась на живот, золотистый человек исчез. Я не удивилась. Я уже начала подозревать, что он просто пригрезился мне, - перегрелась на солнышке.
      Селеста лежала в шезлонге, когда я спустилась по тропинке с утеса.
      - Где ты все бродишь? - спросила она. - Посиди, поболтай со мной минут десять, пока не началась экскурсия. Мне скучно.
      - Прости. Я иду поплавать, - сказала я.
      - Как, опять? - в голосе у неё слышалось легкое недоверие.
      - Мне надо остыть, - объяснила я.
      Было уже довольно поздно, когда я добрела до дому. Волосы у меня высохли на ветру и напоминали клок сена, лицо и руки - малиновые от солнечного ожога.
      - Ah, mon Dieu!81 - воскликнула Селеста, пришедшая забрать выручку к будке у ворот. - Что ты с собой сделала? - она с неодобрением разглядывала длинные царапины у меня на ногах. - Первый раз вижу такую беспечность. Тебе что, совсем плевать на то, как ты выглядишь?
      - У меня отпуск, - резко ответила я. Но, честно говоря, меня поразила её проницательность. Я и в самом деле была беспечной по отношению к себе. Да, за мной всегда такое водилось.
      Наверху в своей комнатея критически изучила себя в крапчатом зеркале, где всплывали и тонули мои многочисленные отражения. Я увидела загорелую молодую женщину. Ее тугая, покрытая шрамами кожа была усеяна веснушками, а может, это были отслоившиеся чешуйки серебра в зеркале. Бедная, старая, толстая, глупая, инертная Маргарет Дэвисон пряталась где-то там, я и теперь, если хорошенько постараться, могла заставить её образ всплыть на поверхность, но удержать её надолго было трудно. Она была слишком нереальна, эта раздувшаяся утопленница, которую я поднимала со дна, её слишком тянуло обратно, в гущу водорослей. Как только она исчезала, женщина со шрамами снова появлялась в зеркале. Я начинала её узнавать. Я все лучше и лучше её узнавала.
      Я вымыла голову и приняла ванну. Почистила вечно грязные ногти. Высушила волосы феном Крис и заколола их на затылке, несколько прядей сразу выбились и упали на плечи. Пора было прекращать наказывать свое тело за то, что оно пробудило к жизни Маргарет Дэвисон, потому что её больше нет. Все. Проблема только в том, что многолетние привычки сидят в нас слишком крепко, их трудно ломать. Уже на третьем ногте мне наскучил утомительный и неприятный процесс маникюра. С какой стороны ни взгляни, мало что может сравниться с ним по скуке.
      Я надела шелковое платье Крис, короткое, в котором ноги почти полностью открыты, и туфли на каблуке. Надушилась какими-то страшно дорогими духами, которые, наряду с уймой других экстравагантных вещей, купила при помощи своей новой кредитной карточки. Даже подумала, не воспользоваться ли косметикой.
      - Погляди на меня! - сказала я. Странное дело, но, по-моему, я обращалась к Тони. Хотела, чтобы он меня увидел в элегантном платье, с худощавым, покрытым шрамами лицом и тремя наманикюренными ногтями. Хотела, чтобы он увидел меня в этой просторной комнате с её обветшалой красотой в крыле эпохи Ренессанса средневекового французского замка. - Вот видишь! победоносно сказала я, словно мне наконец удалось что-то ему доказать.
      Миновало несколько веков с тех пор, как я последний раз надевала туфли на каблуках. Я споткнулась о складку ковра за дверью моей комнаты. Мне пришлось спускаться по лестнице осторожно и вдумчиво, цепляясь за перила. Первой увидела меня Селеста.
      - Боже мой, - сказала она. - Что ты с собой сделала?
      Я холодно ей улыбнулась и прошествовала в кухню. Дядя Ксавьер открывал бутылку вина. Tante Матильда выкладывала на стол хлеб. Франсуаза что-то помешивала у плиты. И кроме детей, там был ещё один человек: человек, которого издалека, в первый момент, легко было по ошибке принять за дядю Ксавьера; человек, чье короткое, квадратное тело стало причиной моих столь могучих эротических фантазий в сводящей с ума жаре полудня, что при виде него определенные мускулы у меня вздрогнули, откликаясь.
      - Мари-Кристин, - восторженно завопил дядя Ксавьер, и лицо его вспыхнуло от радости при виде меня. - Смотри-ка! - он излучал веселое волнение. - Смотри, кто здесь!
      Что было делать? Я почувствовала, как яркий румянец заливает мне лицо и шею. Ладони стали влажными, а в горле пересохло.
      Странно усмехнувшись, Tante Матильда сказала:
      - Ты что, не узнаешь его?
      Конечно, я его узнала. Узнала мгновенно. Всем телом узнала.
      Дядя Ксавьер засмеялся над столь абсурдной мыслью:
      - Как так не узнает? Собственного дядю? Разумеется, она его узнала.
      Собственного дядю? Это было одно из тех мгновений, которые тянутся так долго, что начинаешь удивляться, почему остальные не замечают столь неестественного поведения времени. Ну да, конечно, это мой дядя. Кто же еще? Он был лет на десять моложе дяди Ксавьера, но сходство было несомненным. Мгновение тянулось и тянулось. У меня было в запасе целое столетие, чтобы рассмотреть все возможные варианты дальнейшего поведения и отвергнуть их один за другим. У меня было время понять, что я оказалась до смешного не подготовлена к одной единственной вещи, к которой готовилась, казалось, всю жизнь. Теперь в любую секунду кто-нибудь обязательно это скажет. Заглянет, наконец, мне в глаза и скажет это. Я вдруг задрожала от возбуждения. Я хотела, чтобы это произошло. Я была готова. Я ждала: нервы напряжены, поза как у бегуна на старте. Но ничего не происходило. Время тянулось. В конце концов, этот человек - дядя Гастон - протянул ко мне руку. Я автоматически пожала её. Потом его лицо приблизилось, принимая угрожающие размеры, пока мы целовались: правая щека, левая щека, правая щека.
      - А мы уже виделись, - сказал он, беря меня за плечи и немного отодвигая, чтобы рассмотреть. Он был ниже меня примерно на дюйм, но я-то на каблуках.
      - Я думала, вы в море, - сказала я смешным, визгливым голосом. Я спиной ощущала, как за нами наблюдает Tante Матильда.
      - Мы вошли в док в понедельник, - сказал он.
      Я не могла вспомнить, как надо двигаться, как дышать, как вообще что-то делать. Я ничего не понимала. Он явно был единственным человеком, который знал наверняка, что я не Мари-Кристин. Почему он этого не объявляет?
      Мы расселись. За разговором, центром которого был дядя Гастон - его плавание, политическая ситуация в Северной Африке, проблемы с алжирским экипажем - я сидела, гоняя по тарелке салат из помидоров. Под ребрами болезненными, неровными толчками работали легкие.
      Tante Матильда не сводила с меня глаз.
      - Что, потеряла аппетит? - спросила она.
      Я быстро проглотила кусок помидора. Он камнем застрял у меня в пищеводе.
      Дядя Ксавьер тревожно посмотрел на меня.
      - Что с тобой? Заболела? - спросил он.
      Я покачала головой.
      - Перегрелась.
      - Нужно носить шляпу, - сказала Tante Матильда.
      - Я ей говорила, - сказала Селеста. - Она себе внешность портит.
      - Какую внешность? - я изо всех сил старалась вести себя естественно. - Портить уже нечего.
      Дядя Ксавьер потянулся ко мне и взял за руку.
      - Нет, вы только полюбуйтесь, - неодобрительно проворчал он. И протянул мою руку через стол, чтобы Гастон полюбовался кровоточащими царапинами. - Шрамы, порезы, царапины, синяки.
      А он опять ничего не сказал, мой дядя Гастон. На нем была голубая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. Я поймала себя на том, что пялюсь на треугольник волос с медно-красным отливом, начинающийся как раз под ключицами.
      - Как поживает Сандрина? - спросила Tante Матильда.
      - Замечательно, - ответил дядя Гастон. - Вся в делах. Она сейчас в Риме.
      Не представляю, как я высидела до конца обеда. Он длился бесконечно, одно блюдо следовало за другим, и чем дольше он тянулся, тем слабее я понимала, что происходит. Они вели нескончаемые разговоры о ферме, о субсидиях и паразитах, вызывающих заболевания у скота. Они обсуждали деревенские сплетни. Жаловались на засуху. Задавали вежливые вопросы о жене дяди Гастона, у которой было какое-то собственное дело. Я молчала.
      - Ты сегодня какая-то тихая, Мари-Кристин, - сказал дядя Ксавьер, сжимая мне руку.
      - Как вы съездили в больницу? - спросила я. Ответа на этот вопрос я больше всего ждала и боялась.
      Он презрительно фыркнул.
      - Пустая трата времени. Я что, похож на больного? - Он широко раскинул руки, предлагая сидящим за столом самим оценить его цветущий вид. - Похоже, что меня надо срочно класть в больницу? Дураки они все, эти врачи. Ни черта не смыслят.
      Гастон - у меня язык не поворачивался называть его "дядя Гастон" после всех этих глубоко интимных и изысканных вещей, которые я с ним проделывала в высокой траве утеса - Гастон посмотрел мне прямо в глаза.
      - Рад тебя снова видеть, Крис, - сказал он. Его английский был таким же беглым, как у Селесты. - Давненько мы не встречались. С год, наверное.
      Я подняла на него остекленевший взгляд. Реальность стремительно теряла всякий смысл. Что теперь происходит?
      - Я не помню, - услышала я свой голос.
      - Ты тогда как раз вернулась из очередной поездки.
      - Правда? - равнодушно сказала я. - Не припоминаю.
      - И мы с тобой обедали в том итальянском ресторанчике. Как он назывался-то?
      Мне стало ясно, что он задумал. Он намеренно кидает мне мяч, надеясь, что я потеряю равновесие. Он втянул щеки и застучал пальцами по столу, делая вид, что старается вспомнить. Но я не позволю мужчине, даже такому, от которого у меня слабеют коленки, играть со мной в такие игры.
      - "Россини", - сказала я. Первое итальянское имя, пришедшее на ум.
      Он громко расхохотался.
      - "Россини", ну конечно же, "Россини".
      - На Эдвард-роуд, - ледяным тоном импровизировала я.
      - В "Россини" отменно готовят рыбу, - сказал он. - Ну ладно, расскажи мне, какие перспективы в мире кофейного бизнеса, Крис?
      - Да все такие же, - сказала я. Хочешь в игры играть - ради бога. Я тоже недурно играю.
      - Ты отлично выглядишь, небось, оттого что преуспеваешь?
      - Глупости, - сказал дядя Ксавьер. - Это все солнце, питание и отдых. Поэтому у неё такой здоровый вид.
      - Ксавьер сказал, тебе повезло, едва на тот свет не отправилась, сказал Гастон.
      - Мы её даже не узнали, когда она приехала, - сказала Селеста.
      - Я узнала, - возразила преданная Франсуаза.
      Дядя Ксавьер рассмеялся.
      - Узнали, узнали. Не говори ерунды.
      Селеста шлепнула Бригама по руке.
      - Хочешь хлеба - попроси, - рявкнула она. Он заплакал. Дети ужасно устали. Зоя клевала носом, уткнувшись в плечо Франсуазы.
      - Отведи детей наверх, Селеста, - сказала Tante Матильда.
      Франсуаза сделала движение встать.
      - Я отведу, - сказала она.
      Не успев подумать, я сказала:
      - Сядь. Ты не доела.
      - Да нет, почему, - вспыхнув, упрямо сказала Франсуаза. - Я с удовольствием. Правда.
      - Сядь и доешь сыр.
      Селеста сказала:
      - Зря ты вмешиваешься, Мари-Кристин.
      - Это твои дети, - гнула я свое. - Сама их и укладывай.
      Дядя Ксавьер даже закашлялся от смеха. Я слишком далеко зашла, подумала я. Меня переполняло чувство опасной самоуверенности. Хмурая Селеста с побагровевшей шеей рывком отодвинула стул.
      - Давайте быстрей и поцелуйте на ночь Grandmaman82, - сказала она.
      Двое мальчиков послушно подставили щеки для поцелуя и вышли из кухни. Я взяла на руки уснувшую Зою и вручила её Селесте. Мы избегали смотреть друг другу в глаза.
      Когда они ушли, Франсуаза сказала полушепотом:
      - Да я же и вправду не возражаю. Мне нравится их укладывать.
      - Чушь, - сказала Tante Матильда. - Мари-Кристин абсолютно права. Она произносила мое имя, странно запинаясь, как будто в середине стояла запятая. - Доедай сыр.
      Франсуаза села.
      Дядя Ксавьер прямо задыхался от хохота.
      - Вот видишь, - сказал он Гастону. - У неё язычок острый, как бритва.
      Потом, когда мы убирали со стола, Tante Матильда спросила Гастона, надолго ли он приехал.
      - Ну, - сказал он, - у меня увольнение до вечера четверга. Я не вижу смысла тащиться в такую даль, в Париж, на пять с половиной дней, так что...
      - Жаль, - сказала я. Я до сих пор не имела представления, что происходит, однако шла по проволоке с переполняющей меня уверенностью, как пьяная. - Очень жаль. Значит, мы оба пропустим праздник в следующую субботу.
      - О чем это ты? - грозно спросил дядя Ксавьер. - Даже не думай. Ты никуда не поедешь, пока полностью не поправишься.
      Гастон поймал мой взгляд. Потянувшись через стол за доской для сыра, я случайно задела его. Наши обнаженные руки коснулись друг друга. Я отпрыгнула, как будто меня ударило током.
      Мне стыдно писать о любви. Я очень мало о ней знаю, я в этом деле новичок. Честно говоря, я вообще понятия не имею, что это такое, как это бывает, то ли это плод воображения каждого человека, то ли всеобщее заблуждение, основанное на мечте человечества. Я не знаю о ней самых элементарных вещей.
      У меня, конечно, с самого начала наблюдались все классические симптомы. Я не могла есть. Не могла спать. Лежала с раскрытыми глазами, ворочалась и ерзала, словно у меня горошина под периной. Я задыхалась от жары, хотя раньше засыпала и в худших условиях. А ведь до этого прекрасно спала. Ночи без сновидений были легкими, освежающими. Просыпалась каждое утро со светлой головой, бодрая и энергичная.
      Как же так, скажете вы, да ведь этот человек в любой момент мог тебя заложить. Ваша правда. Не понимаю, почему он до сих пор этого не сделал. Но физические симптомы, которые я первоначально приняла за признаки паники дрожание под ребрами, влажные ладони, сухость в горле - могли запросто быть симптомами чего-то иного, и это более вероятно.
      Я пыталась вспомнить, испытывала ли я нечто подобное к Тони. Лежала ли часами без сна, когда голова, глаза, кожа, желудок - все было настолько переполнено им, что ни на что другое не хватало места? Но это - то, что я сейчас описываю - это, конечно, вожделение. Оно не имеет ничего общего с любовью. Требуется время, чтобы взрастить любовь. Нельзя любить не знакомого тебе человека.
      Да, но ведь я его знала. Я его всю жизнь ждала. Лесные чащобы, пятна крови, потерянные туфли, долгая спячка, заклинания, колдовство, страстное желание найти верное имя - все это мне было уже знакомо. Не хватало только прекрасного принца в том или ином образе. Наверное, я решила, что если он когда-нибудь и объявится, чего, разумеется, не случится, то я его узнаю в любом образе - лягушонка ли, дровосека, - в общем, чего-нибудь заметного. Но как мне было распознать его под маской дядюшки?!
      Было время, когда я довольно долго себя обманывала, что он явится в облике юного коммивояжера из Ковентри. Принцу, убеждала я себя, очень легко принять обличие коммивояжера, не труднее, чем лягушки. И все вокруг, похоже, были того же мнения. Все мне твердили, какой Тони красавчик, да как он обаятелен, так что вряд ли стоит удивляться, что я легко позволила запудрить себе мозги. Даже после свадьбы я тешила себя надеждой, что стоит мне захотеть, и я разрушу заклятие, и он в конце концов превратится в Принца. Не превратился. Он так и остался коммивояжером с неизлечимой страстью к машинам. А все я виновата. Он тут не при чем. Или никакого заклятия не было, или я была недостаточно умна или благородна, чтобы его разрушить. Так и пошло. Настала новая реальность - терпение, паутина лжи, которой мы себя окружали, чтобы согреться, болячка, которую я расчесывала и расчесывала, никак не могла остановиться. И если все это не является дополнением к любви, настоящей любви, тогда что же такое любовь? Я не знаю. Меня не спрашивайте. Я ничего о ней не знаю.
      Я много часов пролежала без сна, перебирая в уме обрывки мыслей, пока не рассеялась тьма, и небо не окрасилось в холодный, усталый серый цвет. По полу разлились лужицы света. Я свесилась с кровати и смотрела, как они растекаются. Вдалеке открылась дверь, спустили воду в туалете, скрипнули половицы. Я лежала и слушала. Шаги мимо моей двери. Я знала, кто это. Я ждала, лежа на спине, глядя на часы. Спустя десять минут я встала и пошла следом.
      Он стоял возле бассейна на одной ноге, стаскивая ботинок. Аккуратно поставил его на пятачок травы, рядом со вторым ботинком. Начал расстегивать рубашку. Я стояла и смотрела. Он знал, что я здесь. Снял часы и положил их в правый ботинок. Я подумала: какой аккуратный, вот что значит морская выучка. Он поднял глаза и зажмурился, свет бил в глаза. Я скинула сандалии. Стянула рывком футболку. Он расстегнул ремень, и один из нас, не помню, кто, быстро справился с пуговицей и молнией. Один из нас неуклюже боролся с застежкой на моей юбке. Я увидела: он весь был бронзово-медный. Помню, меня ослепило. Он не был красавцем: слишком тяжелый подбородок, слишком маленькие глаза, слишком густые брови и нос расплющенный, как у боксера, но тело у него было красивое. Мне казалось - до боли красивое. Приходилось заслонять глаза, чтобы смотреть на него.
      То, что случилось дальше, было настолько неизбежно, что мне даже не пришло в голову сопротивляться. Медленно, с бесконечной изобретательностью, мы воплотили в жизнь мои эротические фантазии вчерашнего дня. Единственное могу сказать: это очень смахивало на любовь. На тот момент. Нет, серьезно.
      Много часов спустя - солнце уже поднялось так высоко, что жгло нам плечи - он небрежно спросил:
      - Так кто ты такая-то?
      Устроившись ложбинка к ложбинке, мы лежали на его полотенце, и я рассказала ему все с самого начала: про улицу Франсуа Премьер, про отель с аденоидным ребенком, про то, как мы ехали с Крис, о проститутке в туалете, об аварии на шоссе № 20 к северу от Cahors. Объяснила, что я просто не стала спорить с мнением большинства. В этом нет ничего необычного. Люди годами убеждали меня, что я Маргарет Дэвисон.
      - А ты ею была? - спросил он.
      - Нет, не думаю, - сказала я. - Никогда. Меня всегда одолевали сомнения.
      И я рассказала о бедной, запуганной Маргарет Дэвисон, которой больше всего на свете хотелось стать невесомой, плыть без усилий среди водорослей, и о том, что Крис Масбу оказалась намного более сложной натурой, чем я ожидала, и теперь я не знаю, как мне перестать быть Крис, потому что дядя Ксавьер этого не переживет.
      Он долго молчал. Я чувствовала себя препаршиво. Чувствовала потребность извиниться перед ним за то, о чем даже не задумывалась раньше. Я украла у Крис право на смерть. Право на похороны, право быть оплаканной. Украла у неё и смерть, и жизнь.
      От неловкости мы поменяли позу. Я прервала долгое молчание, задав вопрос, на который давно хотела получить ответ:
      - Чего я совершенно не понимаю, - сказала я, один за другим покусывая его короткие, крепкие пальцы, - так это почему ты ничего не сказал вчера вечером. Почему сразу не объявил, что я не Крис?
      - Ты меня насмешила, вот почему, - сказал он. - Я был ужасно заинтригован. Мне понравился этот разъяренный взгляд собственника, когда ты увидела меня у бассейна.
      - Я действительно была в ярости. Это мой бассейн.
      - Нет, не твой, - сказал он. - А мой. - Он удержал мою голову на своей груди. - А потом, когда тебя представили на кухне... - Он засмеялся. - Ой, не могу. Фарс какой-то. Ты ничуть не похожа на Крис. С чего ты вообще взяла, что вы похожи?
      - Да я так и не думала. Я вообще ничего такого не планировала. Я просто убегала.
      - И тебе показалось, что можно вот так вот удрать в чужую жизнь?
      Я кивнула.
      - Ну, честно говоря, не слишком хороший выбор, - сказал он. - Что ты вообще о ней знаешь?
      - Что ни день, узнаю что-нибудь новенькое. Она была секретаршей, это я знаю. По крайней мере, так мне кажется. И ещё знаю Мэла.