Звёздные стражи (№4) - Легион призраков

— Я прибыл в поисках короля.

Флэйм в этот момент казался воплощением своего имени — от него как будто исходил ощутимый жар.

— Вы нашли его, милорд, — тихо сказал он.

Сердце Сагана болезненно сжалось. Он увидел, наконец, на кого похож Флэйм. Это было разительное сходство, но не с Дайеном, а с ним самим — Командующим Дереком Саганом.

Такого Саган не ожидал.

— Посмотрим, — сухо сказал он и опустил глаза, увидев свое отражение в воде, оставшейся в большой серебряной кружке. — У меня к вам немало вопросов. Имею в виду ритуал инициации.

— Да, милорд. Панта говорил мне об этом. Я готов.

— А не слишком ли много он сказал вам? — глаза Сагана сузились. Он с тревогой взглянул на старого Панту.

— Только то, что можно сказать, милорд. Как вы сами увидите, Флэйму этого достаточно.

«Да. Этому я могу поверить, — подумал Саган. — Однако, посмотрим…»

— А теперь я, в свою очередь, спрошу вас: чего вы хотите от меня, Флэйм Старфайер? — сказал Саган.

— А как вы думаете, милорд? — лучезарно улыбнулся Флэйм. — Трона, короны. Я хочу стать королем.

— Добыть это очень трудно.

— Разумеется, — беззаботно пожал плечами Флэйм. — Мой кузен Дайен знает обо мне, не так ли? Вы рассказали ему о том, что услышали в госпитале, пересказали ему историю, которую поведала, исповедуясь, безнадежно больная женщина?

— Да, рассказал ему об этом, хотя он уже догадывался о вашем существовании. — Саган пристально взглянул на гемомеч.

Флэйм погладил рукой эфес меча:

— Мы видели друг друга, но не общались, как, скажем, я и вы, милорд. Я решил, что лучше будет, если информацию обо мне он получит от вас: вам он верит. Но дело не только в этом. Весь сценарий того, что произошло в госпитале, задуман мной. Я хотел пробудить ваше любопытство, милорд.

— Сценарий? — нахмурился Саган. — Значит, история, которую рассказала эта женщина, выдумка?

— О, нет, милорд, — Флэйм стал сосредоточенным и задумчивым. — Эта женщина-врач рассказала правду. Она лечила мою мать. Панта знал эту женщину. Именно он позднее нашел ее. Он может сам рассказать вам об этом.

Саган повернулся в ту сторону, где сидел Панта, и увидел, как вспыхнули у того глаза.

— Да, милорд, — сказал Панта. — Я разузнал, как звали каждого служащего госпиталя. У меня были файлы, полное досье. Я знал, что когда-нибудь эти люди могут понадобиться моему принцу как свидетели.

Саган оживился, но ничего не сказал.

— Но, как я уже говорил вам, я не ожидал революции, — продолжал Панта. — Она опрокинула все наши планы…

— Наши? — спросил Саган.

— Мои… Амодиуса. О! — Еле различимый в тени Панта взмахнул рукой. — Амодиус не давал мне пространных инструкций, я знал его. Он был амбициозным человеком. Его амбиции превышали его возможности. Зачем бы он отдал мне ребенка, если бы не был уверен, что я сумею вырастить из мальчика короля и что настанет такой день, когда я приведу этого мальчика обратно, чтобы он потребовал свое законное наследство.

— Не совсем законное, — мягко поправил Панту Саган.

— А почему бы и нет? — спросил Панта, и в голосе его послышался закипающий гнев. — Табу древних времен!

— Это табу не лишено смысла.

— Ба! — Панта снова взмахнул рукой. — Подобные социальные законы не имели смысла для наших темных предков, но это было задолго до возникновения генной инженерии. Ради чего стали бы мы оставаться во власти этих древних предрассудков? Наши далекие предки слепо верили в то, что человек не может передвигаться быстрее скорости света, они верили, что, кроме них, других разумных существ во всей галактике нет. Мы давно уже не придерживаемся этих устарелых мнений, почему же мы должны заставлять себя следовать их безнадежно устаревшему моральному кодексу?

— Панта, друг мой, — перебил его Флэйм, ставший вдруг суровым и властным. — Довольно. Сейчас не время говорить об этом.

Старый Панта не сразу успокоился и, снова отступив в тень, что-то еще бурчал себе под нос. Флэйм повернулся к Сагану:

— Вы уж простите моему дорогому другу его горячность. Он, конечно, прав, и, как я уже говорил вам, я не стыжусь своего происхождения, но понимаю, что табу против кровосмешения объясняется у большинства людей эмоциональным неприятием, а не является чем-то таким, что можно было бы обосновать доводами рассудка. Такое неприятие кровосмешения пришло к нам с темными инстинктами пещерных жителей. Это те инстинкты, которые нагнетают в нашу кровь адреналин и делают нас способными убежать от льва. Панта рассказал мне все без утайки о моем рождении, но я способен понять, где при этом могут возникнуть определенные проблемы. Вот почему мне пришлось пойти на изготовление документов, свидетельствующих о тайном браке моего отца с женщиной, в которую он был влюблен в молодости. Как ее звали, мой друг? — Флэйм обратился к Панте. — Вылетело из головы.

— Магделена с Артемиса 6, — ответил Панта. — Вы знаете, конечно, эту историю, милорд?

— Да, — сказал Саган. — Я знаю, что Амодиус любил эту женщину и открыто ухаживал за ней, как знал и то, что она умерла от какой-то болезни, которая, подобно смерчу, пронеслась по той планете.

— Конечно, она умерла, — сказал Флэйм, — но кто теперь помнит об этом? Мы играем правдой, оставляя в памяти людей отдельные ее крупицы по своему усмотрению и выбору. Эта женщина сошла с ума, а ее семья упрятала ее с людских глаз и распустила слух, что она умерла во время эпидемии. Но Амодиус остался верен единственной любви в своей жизни. Он навещал эту женщину каждый месяц и имел от нее ребенка…

— Почему же он тогда не взял его к себе и не оставил при дворе в качестве законного наследника?

Флэйм пожал плечами:

— Кто знает? По разным причинам. Может быть, Амодиус хотел убедиться, что я вырасту сильным и здоровым, а может быть, надеялся, что моя мать вылечится, избавится от своего безумия и ее можно будет сделать королевой. Но все это не имеет значения, потому что случилась революция. Амодиус и мой дядя погибли. Панта, боясь за мою жизнь, забрал меня и спрятал ото всех, как леди Мейгри и ее друзья спрятали моего кузена Дайена. Видите ли, милорд, семена романтических историй находят благодатную почву в умах и памяти людей. Люди без колебаний примут мою историю.

— Неплохо задумано, — признал Саган. — И удачно совпадает с тем, что безнадежно больная женщина-врач, лечившая вашу мать, исповедуется на смертном ложе. Как вам удалось найти ее?

— Ее нашел Панта, — Флэйм взглянул на своего наставника.

— Революция была для меня сокрушительным ударом, — отозвался Панта на обращенный к нему взгляд. — Когда я слышал сообщения…

— У вас были основания остаться здесь, на Валломброзе, предварительно инсценировав свою «гибель». Я правильно понимаю вас? — прервал его Саган.

— Конечно. «Необитаемость» этой планеты сослужила мне хорошую службу. Валломброза стала для меня местом жительства. Но об этом я расскажу потом. Как я уже говорил, я был здесь, на Валломброзе, когда услышал сообщение о революции. Я боялся самого худшего: что госпиталь и все его архивы будут уничтожены. Я поспешил прибыть на ту планету, где находится госпиталь. Разумеется, я прибыл туда инкогнито, так как считалось, что меня нет в живых. Предпринятые поиски привели меня к уверенности, что эта женщина-врач избежала погрома. Я пошел по ее следу. Это была трудная задача, и путь мой оказался долог и утомителен. Мне повезло. Я случайно узнал имя человека, с которым она бежала, спасаясь от расправы. К счастью, он не принадлежал к лицам Королевской крови и поэтому не подвергался опасности. Ему не надо было менять свое имя, а она просто сменила свое имя на его. Изучение документов, относящихся к пассажирскому космоплану, на котором они улетели, помогло мне узнать, как называется планета, на которую они эмигрировали. Я разыскал их и держал в поле зрения, надеясь, что настанет день, когда эта женщина сослужит нам свою службу. Так и случилось.

Саган покачал головой:

— Эта женщина могла бы засвидетельствовать, что у Амодиуса был сын. Но она знала, что Флэйм был не только незаконнорожденным — что само по себе могло бы помешать ему взойти на престол, — она знала еще и то, что Флэйм появился на свет в результате кровосмешения. Не понимаю, чем она была бы вам полезна?

— Должен признаться, что сначала я действительно не был уверен в успехе. У меня возникали разные замыслы. Возможно, нам удалось бы «убедить» эту женщину поверить в нашу историю. Рискованное дело, конечно, но… кто знает? — Панта пожал плечами. — У каждого своя цена. К счастью, нам не пришлось прибегнуть к этому. Три обстоятельства предопределили наши дальнейшие шаги: падение коррумпированного правительства Питера Роубса, приход к власти юного Дайена Старфайера и вы, милорд, — ваш отход от него.

— Я понял, в чем причина вашего разочарования, милорд, — сказал Флэйм. — Дайен не тот, кого вы хотели бы видеть в нем. Но тогда, всего лишь четыре года назад, он даже не знал своего имени. Я же свое знал всегда. Меня воспитывали, готовя к тому, чтобы я стал королем.

Он взглянул на Панту и улыбнулся, взяв руку старика в свою. Панта кивнул, и на миг его темные глаза блеснули. Потом, откашлявшись, Панта заговорил приглушенным, охрипшим голосом:

— Видите ли, милорд, по сути дела, у нас нет сомнений в правах моего принца на престол. Мы хотим лишь доказать это вам.

Саган, задумавшись, молчал. Он изменил положение тела, стараясь устроиться на циновках поудобнее, и подумал, что полулежать вот так, опираясь на полстеры, — это почти то же, что всю ночь провести в молитвах, стоя на коленях на холодном каменном полу.

— Итак, вы нашли эту женщину. Она была неизлечимо больна. Что было дальше? — не скрывая своего интереса, спросил Саган.

— Я выяснил, что она перешла в другу веру — веру Ордена Адоманта. С этого момента моя задача упростилась. Нам повезло, что эта женщина заболела именно этой болезнью, потому что развитие болезни протекает медленно, на психику она не влияет, но делает ее — в связи с ухудшением общего состояния — более подверженной влияниям извне. Вот почему совсем не трудно было внушить этой женщине «сны» и убедить ее исповедаться.

— Повезло? — спросил Саган, которого, кажется, это слово покоробило.

Панта улыбнулся, пожав плечами:

— Многие из ее пациентов заразились. Для нее не было неожиданностью, что и она сама заболела. Ни на что другое она и не рассчитывала.

Саган кивнул:

— Смерть этой женщины была неизбежна, — согласился он. — Но теперь еще два человека, кроме меня, знают правду: настоятельница, которая слышала исповедь, и архиепископ.

— Настоятельница стала жертвой несчастного случая, — тихо сказал Панта.

Саган нахмурился:

— Архиепископ — мой друг. Надеюсь, он не пострадает от несчастного случая.

— О, нет! Разумеется, нет, — ответил Флэйм, изобразив на своем лице крайнее удивление. — Мы никогда бы… Мы знаем, что для вас такая ситуация не внове…

«Да, конечно, не внове, — подумал Саган, — но все это в прошлом».

— Зачем вы вызвали меня к себе? — спросил он и поднял руку, предупреждая их ответ. — Прежде всего, знайте: если вы рассчитываете, что я использую мое влияние, чтобы убедить Дайена отречься от престола, то забудьте об этом. Он никогда не согласится на это. Он силен, возможно, сильнее, чем вы думаете. Его верность и преданность своему народу нерушима. Его нелегко заставить или уговорить, и до тех пор, пока он владеет свертывающей пространство бомбой, вы не одолеете его.

— Понимаю, милорд, — сказал Флэйм. — Не думайте, что я недооцениваю моего юного кузена. В конце концов, в наших жилах течет общая кровь. Но слишком большая сила Дайена может обернуться его слабостью. У него есть бомба — это так. Но он не применит ее. Я прав, милорд?

Саган не отвечал. Флэйм улыбнулся. Его улыбка означала, что тайна останется между ним и Саганом.

— Чего мы хотим от вас, милорд? — продолжал Флэйм. — Вашей поддержки, разумеется, ваших знаний, ваших советов, вашего руководства. Я хочу сделать вас Командующим моими вооруженными силами, которые велики и грозны. Мои люди безгранично преданы мне и все как один стремятся к единой цели: сделать меня королем. И у нас тоже есть секретное оружие. Вы были свидетелем небольшой, но, надеюсь, впечатляющей демонстрации силы этого оружия, когда летели сюда.

— Но ваши планы приведут к войне.

— Нет, милорд, я не хочу войны, — Флэйм покачал головой. — Мой кузен Дайен высказал однажды чрезвычайно интересную мысль: неразумно объявлять войну собственному народу, сказал он. В момент объявления такой войны половина ваших подданных возненавидит вас. Я хотел бы избежать этого, как избегает и сам Дайен.

Саган начал понимать, к чему клонит Флэйм.

— Мой кузен должен будет публично отречься от престола, — продолжал между тем воспитанник старого Панты. — Он должен будет публично признать мое право на корону. Вы согласны, что это очень упростит дело?

— Да. Но, как я уже говорил вам, Дайен никогда не согласится на это.

— При нынешних обстоятельствах, конечно, не согласится. Но обстоятельства, как вам известно, должны будут измениться.

«Больше он мне ничего не скажет, — подумал Саган. — До тех пор, пока я не присоединюсь к нему. А может быть, и тогда больше ничего не скажет. Он сказал мне лишь то, что я должен знать, — не больше. Когда я начал бы действовать…»

— Вы понимаете, конечно, что я не могу принять решение, пока не состоится ритуал инициации, — сказал Саган. — Если вы окажетесь недостойны…

— Я окажусь достойным, милорд, — сказал Флэйм, поднявшись на ноги. — Вы сами убедитесь в этом, я докажу вам…

— Очень хорошо. — Саган тоже встал — немного медлительно и тяжеловато. — Завтра, когда солнце будет в зените. Мы используем эту палатку, надо полагать?

— Да, милорд. Все, что вам необходимо, предусмотрено. Вам надо будет лишь проинструктировать Панту и меня…

— Вы придете один. — Саган взглянул на Панту, который, молча и почтительно поклонился ему.

— Я понял, милорд. А теперь позвольте мне показать вам место вашего ночлега.

Флэйм вышел из палатки и показал Сагану несколько небольших палаток, размещенных вокруг нее.

— Благодарю вас, — сказал Саган, поморщиваясь и слегка прикоснувшись рукой к ноющей спине, — но я предпочел бы спать в своей собственной постели. Кроме того, мне нужно остаться наедине со своими мыслями.

— Как вам угодно, милорд, — заискивающе улыбнулся Флэйм. — Я только провожу вас, если не возражаете. Кто знает, может, какие-то странные существа притаились в засаде поблизости…

— Возможно, призраки, — предположил Саган.

— Возможно, — согласился Флэйм, бросив на Сагана быстрый внимательный взгляд.

Лицо Командующего оставалось непроницаемо-бесстрастным.

Флэйм обернулся к Панте:

— Я хочу взглянуть и убедиться лично, что наш гость не испытывает никаких неудобств. Доброй ночи, друг мой.

Панта поклонился, пожелал Сагану приятных сновидений и простился, направившись в палатку, ближайшую к костру. Пламя начало угасать. Над костром кружился серый пепел, подхватываемый ветром.

Саган и Флэйм спускались вниз по холму. Когда они благополучно дошли до космоплана, принц пожелал Сагану приятного отдыха.

Саган ответил тем же. Он уже начал подниматься к люку космоплана, когда Флэйм задержал его.

— Не удивляйтесь, если окажется, что вы не сумеете ни с кем установить связи, милорд. С этого момента я заблокировал связь. Пусть мой кузен почувствует нашу силу, пусть встревожится. Сейчас он уже достаточно узнал от вас. Пусть поразмыслит. Разумная предосторожность, я думаю.

— Да, — согласился Саган. — Я и сам поступил бы так же.

Флэйм стал задумчив:

— Часто ли вы имели возможность говорить людям правду, милорд?

«Да», — подумал Саган, но слишком поздно, потому что уже успел сказать:

— Нет, Ваше высочество. Такой ценой приходится расплачиваться…

Флэйм кивнул, соглашаясь с Саганом. Улыбнувшись, он пожелал Сагану спокойной ночи и двинулся в обратный путь, легко подымаясь вверх по склону холма. Саган смотрел ему вслед. Флэйм шел широким, уверенным шагом, придерживая рукой эфес гемомеча.

Саган подождал, пока принц-бастард не скроется из виду. Потом Командующий поднялся в свой космоплан, закрыл и замкнул люк. Внутри космоплана было тихо.

Но он почувствовал в этой тишине что-то новое, непривычное. Эта тишина звенела. Так бывает, когда рояль уже умолк, но звуки его еще не исчезли, они плывут, удаляясь, в воздухе, еще слышные тому, кто ловит их жадным слухом, тщась удержать и сохранить в своей душе.

— Итак, миледи, что вы думаете о нашем кузене?

Ни звука в ответ. Но вдруг настала такая тишина, как будто чья-то невидимая рука коснулась звенящих струн и заглушила их.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Камила остановилась у двери своей спальни, куда пришла под тем предлогом, что ей надо оставить свои книги и переодеться после утренних занятий. Но главная причина была другая. Хотя Камила настойчиво внушала себе, что дело совсем не в этом, она пришла, чтобы проверить, нет ли вестей от Дайена. Она не слышала о нем ничего с той самой ночи, когда он сказал ей, что Астарта оставила его и он должен немедленно вернуться, чтобы избежать неприятных последствий.

— Я не могу допустить скандала, — сказал он Камиле, держа ее в объятиях и словно защищая от удара, который сам же должен был нанести ей. — Иначе дело может кончиться крушением трона. Почему все вмешиваются в мою личную жизнь? — спросил он с раздражением. — Люди, которые и бровью не поведут, если я брошу в огонь войны миллион их сограждан, взволнуются и подымут вой в защиту моей чести, услыша, что жена оставила меня.

Камила была смущена и испугана. Она боялась за него, он был так бледен и удручен. Теперь, думая обо всем этом, она не могла вспомнить, что сказала ему тогда. Помнила только, что он осыпал ее страстными, горячими поцелуями и говорил, говорил ей что-то о том, что это, быть может, их последнее прощание. «Это невыносимо, — прошептал он потом, прижавшись своей щекой к ее щеке. — Это невыносимо — позволить тебе уйти». Но он позволил ей уйти, а она — ему.

Дни шли за днями, а она не имела никаких известий ни о нем, ни от него. Камила ловила радиопередачи, с беспокойством просматривала в журналах светскую хронику, но так ничего и не узнала. Постепенно она почти успокоилась, хотя на душе у нее было нелегко. То, что никакого скандала не случилось, означало, что Дайен сумел спасти свой брак. Но это означало, что и ее прощание с ним было не последним.

Камила сказала себе, что не хочет слышать о нем, что лучше было бы покончить со всем этим разом, но не могла преодолеть себя и не спешить в свою комнату, чтобы узнать, нет ли от него хоть какой-нибудь весточки. Не могла справиться с чувством мучительной боли, разочарования, всякий раз убеждаясь, что никаких писем нет.

В тот день она строго отчитывала себя.

«Все конечно. Ты только вредишь себе, постоянно думая о нем. Ты уже три дня ничего не ела. Ты чуть не провалила последний тест на сообразительность. Ты должна стать отличным космическим пилотом. Ты заболеешь и ослабеешь, продолжая мечтать о том, чего у тебя никогда не будет, и в конце концов ты погубишь свою жизнь.

Сегодня я не хочу и не стану смотреть, есть ли для меня письма. Я просто положу на место мои книги, переоденусь, пообедаю, а потом пойду работать в розарий. А вечером, когда пойду в библиотеку, буду изо всех сил заниматься. И не собираюсь плакать, забившись где-нибудь в укромный уголок».

Войдя в свою маленькую комнатку и чувствуя себя сильной оттого, что она только что приняла твердое решение и поставила перед собой ясную цель, Камила швырнула книги на постель и начала переодеваться, глядя куда угодно, только не на компьютер. К сожалению, джинсы и рубашка, которые она надевала, когда работала в розарии, висели на спинке стула, случайно оказавшегося возле стола, на котором стоял монитор.

Камила уже собиралась закрыть глаза и взять свою одежду, не глядя на экран, когда сказала себе самой, что неразумно и даже глупо вести себя так и что вообще это ребячество. Она спокойно, как ни в чем не бывало, подошла к стулу, спокойно, как ни в чем не бывало, взяла джинсы и рубашку и тут же уронила их на пол.

На экране светился сигнал «почта».

Сердце в груди у Камилы подпрыгнуло, и даже на какую-то секунду перестало биться. У Камилы слегка закружилась голова, а потом на душе у нее стало легко и весело.

— Мама, — сказала она. — Наконец-то, письмо от мамы. Ой, как я рада!

Она нетерпеливо нажала на кнопку, ожидая, когда аппарат сработает и выдаст ей текст. Бумага пришла в движение, взгляд Камилы остановился на ней. Камила и в самом деле ухитрилась убедить себя, что хочет увидеть огромные размашистые каракули своей матери.

Но вместо каракулей Камила увидела четкий шрифт, и воспрянула духом, хоть еще и уговаривала себя, что лучше бы ей прогнать свои надежды прочь. Из соображений безопасности Дайен никогда не посылал Камиле писем, написанных от руки, из-за чего приходившие от него письма были похожи на деловые бумаги. Но на этот раз Камила увидела в конце письма строчку, написанную от руки — всего несколько слов, но она сразу же узнала, чей это почерк. Вздрогнув, она крепко стиснула руки, чтобы удержаться и не сорвать лист бумаги с принтера раньше, чем тот закончит печать. Но вот бумага остановилась, а Камила все еще не решалась дотронуться до нее.

«Он написал мне, что все кончено. Это так похоже на него. Он всегда был так внимателен и добр ко мне. „Прекращение прений“, как сказал бы наш профессор психологии. Именно это необходимо мне сейчас. И тогда я со всем покончу и пойду прямиком к своей цели».

Камила сделала глубокий вдох, задержала дыхание, выдохнула и решилась наконец прочитать письмо.

«Любимая!

Мой брак с самого начала был пародией на супружество. Я пытался спасти его. Бог свидетель (если Его, действительно, волнуют совершаемые нами, смертными, глупости, на что я, надо признаться, надеюсь), я приложил все усилия, чуть ли не унижал свое человеческое достоинство ради того, чтобы примириться со своей женой.

Теперь я знаю, что она не хотела примирения. Она хочет только власти и использует любые средства, чтобы попытаться вырвать ее у меня. Не сомневаюсь, что за всем этим стоит ее мать, но моя жена во всем послушна ей. Возможно, от нее даже и исходит инициатива. Я не собираюсь подчиняться их угрозам и требованиям. Это могло бы привести к войне, а я всегда старался избегать войн. Они же готовы ни перед чем не останавливаться.

Я разведусь с Астартой, и тогда мы с тобой можем стать мужем и женой, чего мы всегда хотели.

Но будем терпеливы».

Письмо не было подписано, но в самом низу Камила увидела постскриптум, добавленный рукой Дайена:

«Очень жаль, моя дорогая, но королева не может быть звездным пилотом».

— О, Дайен! — воскликнула Камила и залилась слезами. — Что за чепуха? — тут же сказала она себе самой. — Сначала ты плачешь, решив, что он оставил тебя, теперь плачешь, когда он сказал, что хочет жениться на тебе.

Промокнув слезы и высморкавшись, Камила прочла драгоценное письмо еще и еще раз.

Угрозы, требования. Бедный Дайен. Это должно быть ужасно. Есть от чего разозлиться. За всем этим стоит ее мать… Да, судя по тому, что рассказывал мне отец о баронессе, это скорее всего так.

— «И тогда мы с тобой можем стать мужем и женой»! — вздохнула Камила.

Сначала она закрыла глаза, предаваясь переполнявшей ее радости, а потом открыла — и снова начала читать письмо, пока не дошла до постскриптума: «Очень жаль, моя дорогая, но королева не может быть звездным пилотом».

«Королева». Внезапно это слово поразило ее в самое сердце. Радость Камилы потускнела, и в душу к ней закрался страх.

— Королева, — вслух повторила она.

У нее слегка похолодели руки.

— Я не хочу быть королевой и не могу. Быть всегда величественной, очаровательной, милостивой, снисходительной. И все только и делают, что смотрят на тебя.

Сидя на стуле в нижнем белье, которое она носила только здесь, потому что всяких там женских корсетов, бюстгалтеров, колготок у нее на родине никто не носил (там это считали излишеством), Камила взглянула на свое отражение в зеркале, пытаясь представить себя в каком-нибудь одеянии, которое она видела на Астарте и которое включало в себя, конечно же, шляпу и перчатки, и снова закрыла глаза. Картина выходила слишком нелепая. Уж как бы посмеялись над ней ее четырнадцать братьев! И не только они. Вся остальная галактика тоже.

«До чего же я глупа! — одернула себя Камила. — Дайен любит меня, я люблю его, и теперь мы решили быть вместе. Нам не придется больше ни от кого прятаться, чего-то стыдиться или бояться. Вот что важно, а не какие наряды я буду носить. Я стану королевой. Буду присутствовать на концертах и на разных встречах, участвовать в открытии картинных галерей и посещать больницы. Мне придется. А еще придется приветствовать толпы людей и улыбаться, улыбаться, улыбаться… В шляпе.»

Камила вздохнула. Она оперлась локтем на стол, а головой — на руку и начала еще раз читать письмо.

В дверь постучали и сразу же открыли ее, из-за чего Камила сразу же выпрямилась и сразу же смахнула с глаз слезы, а письмо быстро припрятала под факсом.

— Хорошо, что ты здесь, — сказала ее соседка из ближайшей комнаты, входя и по-свойски усаживаясь на кровать. — У меня голова раскалывается, ей-Богу. Формулы, формулы, формулы! Хоть в окно от них прыгай! Давай сходим в кафетерий, там, я слышала, сегодня еда вполне съедобная.

— Нет, спасибо, — сказала Камила, искренне желая, чтобы в эту минуту ее соседка оказалась на какой-нибудь дальней планете. — Мне пора в розарий. — Вскочив на ноги, она схватила свою рубашку и надела ее, наспех застегнув. — Я и так уже опаздываю.

— Ты можешь пойти на садоводство и после обеда.

— Я не голодна. Не знаю, кто тебе сказал, что в кафетерии хорошо кормят. Я проходила сегодня мимо, так от запаха у меня пропал аппетит — как бы не навсегда! И вообще — я хочу закончить прополку, пока солнце не очень высоко, а то потом будет очень жарко.

— Хорошо! Иди убивай тлю. Какая-то ты сегодня не такая. Кстати, ты неправильно застегнула рубашку.

— Тьфу, черт! — поморщилась Камила и поспешно расстегнула пуговицы, чтобы снова застегнуть их, но теперь уж как следует. Пуговицы никак не хотели попадать в петли, а глаза Камилы — теперь уж совсем непонятно отчего — снова наполнились слезами.

— Ты в порядке? — спросила ее соседка. — Что-то ты неважно выглядишь…

— В порядке, честное слово, в порядке. — Камила наклонилась, надевая джинсы. — Тебе лучше идти, а то как бы не съели весь салат под желатином.

— Авось Бог смилуется.

Соседка вышла, а Камила закрыла за ней дверь и заперла. Хорошо бы, подумала она, улечься сейчас в постель и всласть нареветься, пока все слезы не вытекут.

— Нет! — вдруг сказала она. — Еще чего! Ни за что не стану плакать. Сама не пойму, что со мной. Нет, я, как ни в чем не бывало, спокойно пойду работать в розарий, вся перепачкаюсь, вспотею и устану до чертиков. А потом вернусь сюда, спокойно, как ни в чем не бывало, приму горячий душ и завалюсь спать.

Собираясь уходить, она решила уничтожить письмо. Дайен предупреждал ее, чтобы она уничтожала все письма, которые получит от него. Но тут выяснилось, что сделать это — выше ее сил: слишком уж драгоценно было нынешнее письмо. Ей казалось, что, уничтожив его, она уничтожит с ним и все свои надежды. Сложив письмо, Камила поцеловала его и спрятала в карман своей рубашки с левой стороны — поближе к сердцу.

* * *

Розарий ректора в это время дня бывал безлюден. Вот почему Камила предпочитала работать здесь именно в эти часы. По утрам, во время занятий по искусству, студенты заполняли живописные тропинки сада, копируя прославленные статуи — «Пьету» Микеланджело и «Граждане Кале» Родена, или рисуя первые весенние цветы. В предвечерние часы розарий становился местом встреч и прогулок влюбленных парочек, а в начале вечера, перед ужином, ректор иногда приглашал избранных членов студенческого братства к себе на чаепитие.

Но абсолютно никто не посещал сад в послеполуденные часы, когда ректор ложился на часок вздремнуть. Послеполуденный сон ректора стал чуть ли не священным ритуалом для обитателей студенческого городка, не смевших нарушать в это время тишину.

Транспортные средства, приближаясь к дому ректора, приглушали свои двигатели и сворачивали на длинные и извилистые окольные пути. Студенты, проходя иной раз где-то поблизости от дома ректора, толкали друг друга локтем, напоминая, что здесь нельзя шуметь, и переходили на полушепот. Вскоре этот ритуал сделался отправной точкой для планирования людьми своих дел и встреч. И нередко можно было услышать нечто вроде: «Зайду к тебе за час до послеполуденного сна» или: «Встретимся через два часа после полуденного сна».

Всего примечательнее, что сам ректор, удивительно мягкий и добрый человек, понятия не имел, что его безобидная привычка приобрела столь важное значение в жизни Академии. Экономка ректора, некая миссис Мэгвич заправляла домом, в котором ректор отдыхал, и это именно она и ее зонтик — давно и в высшей степени несправедливо недооцениваемый как грозное оружие — основали царство молчания. Как-то раз один посыльный имел неосторожность позвонить в колокольчик у двери дома и разбудил ректора, который спросонья завертел головой и заморгал глазами, бормоча: «Что? Что? Что случилось?» Бедняга посыльный до сих пор вздрагивал, рассказывая, как в дверях его встретила взбешенная миссис Мэгвич, вооруженная своим страшным зонтиком.

Камиле удалось договориться с миссис Мэгвич, которая милостиво разрешила, чтобы Камила работала в саду во время послеобеденного сна ректора с тем условием, что она не будет пользоваться ножницами, граблями или какими-нибудь другими грохочущими инструментами. Камила покорно приняла эти условия: ведь все равно большинство работ в саду лучше всего делать вручную.

Розы еще не расцвели, но новые побеги росли, как на дрожжах, а вместе с ними росли и сорняки. Надо было срезать отмершие зимой стебли, и в то же время некоторые кусты, казалось бы, убитые холодами, при тщательном уходе можно было еще спасти.