Владычица снов (№1) - Владычица снов. Книга первая

— Иногда я жалею о том, что она не похожа на тебя, — признался он Ребекке.

— Неужели? А вот мне хотелось бы больше походить на нее, — решительно заявила девушка, все еще озабоченная защитой подруги.

— Даже не думай, — выдохнул Рэдд. — Одной Эмер более чем достаточно, чтобы отцовская доля не показалась сладкой.

— Но мне-то ты отцом не приходишься, — напомнила Ребекка.

— Увы…

Рэдд уселся в кресло и жестом предложил Ребекке последовать его примеру: судя по всему, ему хотелось поговорить. Ребекка с удовольствием воспользовалась этим приглашением; теперь, когда обман остался позади, она чувствовала себя куда лучше, а ведь ей тоже хотелось кое-что обсудить с наставником. Но пока суд да дело, Рэдд решил еще порассуждать о собственной дочери.

— Иногда мне кажется, что вас при рождении просто-напросто перепутали, — горько улыбнувшись, начал он. — Ты по характеру куда больше похожа на меня, тогда как Эмер своевольна точь-в-точь как наш барон.

Учитель и ученица уже давно пришли к полному единодушию относительно барона Бальдемара. Оба осознавали его достоинства и недостатки и рассуждали о тех и других с одинаковым спокойствием. Обоим доводилось — и наверняка еще не раз доведется — пострадать из-за диких выходок барона, и это было одной из причин, по которым они оказались так сильно друг к другу привязаны.

Ребекка услышала в его словах несомненную правду, и в то же самое время ее возмутила подобная вопиющая несправедливость.

— Ну, какую-то лепту в это дело внесли и наши матери, — легкомысленно обронила она и тут же раскаялась в сказанном, увидев, как гримаса страдания исказила лицо Рэдда.

Смерть жены и теперь, столько лет спустя, бесконечно томила и удручала его. «Опять-таки в отличие от моего отца», — подумала Ребекка с ожесточением, но тут же постаралась отогнать от себя эту мысль.

— У барона в голове всего пара извилин, — быстро продолжила она. — И ты сам знаешь, какой он по временам скучный. А вот об Эмер такого ни за что не скажешь — в ней больше сил и веселья, чем в целой дюжине людей сразу.

— Это я понимаю, — кивнул, соглашаясь, Рэдд. — И уже давным-давно отказался от каких бы то ни было попыток ее воспитывать. — Он вновь тяжело вздохнул. — Да и с головой у нее все в порядке. Я… то есть мы хотя бы это ей передали. Мне только хотелось бы, чтобы она интересовалась и чем-нибудь другим, кроме шашней с парнями с конюшни.

— Полно, она ведь уже не девочка, — кротко заметила Ребекка, вполне осознавая, какая именно правда кроется за ее словами. — У нее достаточно здравого смысла, чтобы идти по жизни собственной дорогой. И, кроме того, она учится на собственных ошибках.

«Хотелось бы надеяться», — мысленно добавила она.

Рэдд задумчиво посмотрел на нее.

— Надеюсь, что ты права.

— Главное, чтобы она была счастлива, — указала Ребекка. — Это ведь и на самом деле самое главное, верно?

— Вы, барышня, умны не по летам.

— Благодарю вас, господин мой.

Ребекка отвесила своему наставнику шутливый поклон, золотистые локоны упали ей на лоб. Рэдд улыбнулся.

— Иногда я и сам не знаю, кто из нас с тобой кого учит, — признался он.

— Только не впадай в сентиментальность, — рассмеялась девушка. — Мне хочется кое о чем спросить тебя.

— Вот и прекрасно. — Он явно обрадовался перемене темы. Потер руки с подчеркнутым энтузиазмом. — Ничто не нравится мне так, как играть роль умудренного жизнью старца.

— Кого-кого, а тебя назвать старцем довольно трудно, — возразила Ребекка. — Во всяком случае, пока еще трудно.

— Еще одно подобное замечание — и я поколочу тебя!

— Если сумеешь поймать.

— Как все-таки жестока юность! — воскликнул Рэдд. — Как она глумится над старческой немощью!

Они разом рассмеялись. В эту игру они играли с неослабевающим интересом. Для человека, родившегося в замке и прожившего там уже более полувека, Рэдд отличался поразительным здоровьем. В его жилистом теле не было ни грамма лишнего жира, и, исполняя обязанности постельничего, Рэдд порой проявлял куда большую прыть, чем мог бы какой-нибудь обыкновенный мужчина вдвое его моложе. Единственным признаком возраста можно было назвать пряди седых волос, да и те, что еще оставались каштановыми, уже заметно поредели. Если бы не это обстоятельство, Рэдда с его орлиным носом и острым взглядом прозрачно-голубых глаз легко было бы принять за совсем молодого человека.

— Так о чем же тебе хотелось поговорить? — в конце концов, осведомился он.

— Как ты думаешь, можно ли… — начала Ребекка, тщательно подбирая слова. — Можно ли одновременно и спать и бодрствовать?

Рэдд удивленно нахмурился.

— Я говорю не о снах наяву, — торопливо поправилась она. — А как будто ты видишь происходящее у себя в мозгу. Видишь как сон… или кошмар.

— Не уверен, — врастяжку произнося слова, ответил ее наставник. — Это довольно глубокомысленный вопрос. — Он сделал паузу, поднял глаза вверх, собрался с мыслями. — Человеческое сознание способно на куда большее, чем мы требуем от него в ходе повседневной жизни… Но сновидения порождаются сознанием, когда оно дремлет. И не думаю, что они могут вторгаться в жизнь бодрствующего разума. Если, конечно, не напьешься! — Рэдд хмыкнул. — А тебе это, по-моему, не грозит. — И тут же опять посерьезнел, словно осознав, что именно только что произнес. — А почему это тебя интересует? — напоследок спросил он. — Тебя что, тревожат сновидения?

Он не смог скрыть от девушки собственной — за нее — тревоги.

— Нет, — с улыбкой возразила она. — Сплю я отлично.

— Если моя дочь дает тебе уснуть, — ехидно вставил Рэдд.

Ребекка пропустила это замечание мимо ушей.

— Дело в том, что я… воображаю себе порой… какие-то вещи, — обескураженно пояснила она.

— Ну, такое со всеми случается, — заверил ее Рэдд, явно желая подбодрить. — Увидишь что-нибудь краешком глаза или поймаешь отражение на оконном стекле. Или ветер зашумит в амбразурах. — Он резко прервал свой монолог. — Да хранит меня Паутина! Что это за идеи вколачиваю я тебе в голову.

— Из тебя получился бы неплохой поэт, — заметила Ребекка, на которую произвели впечатление образные выражения ее наставника.

— Оставим поэзию мастерам ковать звонкие цепи слов, — торопливо возразил он. — Мое дело — хозяйничать в этом замке, что отнюдь не способствует ни поэзии, ни сновидениям. Это сугубо прозаическое занятие. Так что не беспокойся, детка, из-за того, что у тебя порой разыгрывается воображение. Без этого дара ты почувствовала бы себя куда беднее.

— А ты не слышал когда-нибудь о человеке по имени Каван? — невинно осведомилась Ребекка, в свою очередь, радуясь тому, что удалось сменить тему.

Рэдд на некоторое время умолк. Он сидел, теребя двумя пальцами подбородок. Память у него была исключительная — и сейчас он, по-видимому, перетряхивал свои сведения обо всем на свете.

— Каван… — бормотал он, — Каван. Что-то мне это имя напоминает. — Он вновь умолк, а какое-то время спустя воскликнул: — Ну да, конечно же! Вспомнил! Господи, ну и вопросики ты мне сегодня задаешь.

— Расскажи! — потребовала девушка, ощутив прилив хорошо знакомых смешанных чувств — страха и восторга.

— Он был художником, — начал Рэдд. — Причем хорошим художником. — Сердце в груди у Ребекки бешено забилось. — В наших краях, насколько я понимаю, он был самой настоящей знаменитостью. Но все это было много столетий назад. Задолго до того, как начали вести внушающие доверие летописи.

— Тогда откуда же тебе о нем известно?

— Ну, кое-какие истории до наших дней все-таки дошли. Хотя особо верить им и нельзя, — добавил он со своим постоянным скептицизмом. — Несколько его полотен сохранилось. Собственно говоря, одним из них владеет твой отец.

— Правда?

Ребекка чуть не подпрыгнула на месте. Хотя и было совершенно очевидно, что об ее картине Рэдду ничего не известно.

— Точно. Эта картина висит в галерее. На ней изображен кто-то из твоих предков, — продолжил отец Эмер. — Может, тебе хочется взглянуть на нее прямо сейчас?

Ребекка молча кивнула. Она и сама не знала, радоваться ей или печалиться.

— Что ж, пошли посмотрим.

Они вышли из покоев постельничего и пересекли двор замка.

— А почему ты спросила у меня о Каване? — полюбопытствовал Рэдд.

На этот раз Ребекка заготовила ответ заранее.

— Мне приснилось это имя, — сообщила она. — Буквы зазмеились в воздухе, потом приблизились ко мне и сложились в это имя.

Конечно, подобное объяснение было явно притянуто за уши и прозвучало весьма неубедительно, но Рэдд, не выразив ни удивления, ни сомнения, ограничился кивком. Сквозь северные ворота они вошли в парадный зал и, проследовав по нему, очутились у входа в картинную галерею. В галерее Рэдд предложил девушке подняться на второй ярус и подвел ее к портрету рыцаря в ослепительно черных доспехах. Забрало было поднято, и прямо в глаза зрителям смотрело улыбающееся лицо бородатого мужчины.

— Так, значит, это он!

— Вот именно, — подтвердил Рэдд. — Полагаю, ты о нем изрядно наслышана.

— Я ведь уже не девочка, — насупилась она. — Каделль был знаменитостью. Каковы бы ни были причины его славы.

— Мне кажется, этот разговор зашел слишком далеко, — с наигранной строгостью произнес ее наставник. — Мы собирались поговорить о художнике, а вовсе не о человеке, запечатленном на портрете. Погляди-ка сюда. Вот его подпись.

В самом углу картины были проставлены несколько мелких, едва видимых человеческому глазу букв.

— Должно быть, ты бессознательно увидела и запомнила его подпись — отсюда и сновидение, — не сомневаясь в справедливости собственных слов, указал Рэдд.

Ребекка кивнула, радуясь тому, что ее наставник поверил в такое элементарное объяснение. Сама же она пребывала в самой настоящей растерянности. «В этой картине нет никакого волшебства, хотя она, несомненно, хорошо написана, — подумала она. — И почему эту картину он подписал спереди, а ту — сзади? Должно быть, я что-то упустила из виду — но что именно?»

Девушка уставилась на картину так, словно могла одним волевым усилием проникнуть в ее тайну или, вернее, вызвать последнюю к жизни. Однако, разумеется, ей ничего не открылось.

— Пошли отсюда, — велел Рэдд. — Мне пора заниматься делами, а что касается тебя… погляди, какая чудесная погода! Почему бы тебе не подышать свежим воздухом? И не погреться на солнышке — тебе это полезно.

Они спустились на первый ярус, а затем разошлись каждый своей дорогой.

— И вот что, Ребекка, — через плечо бросил Рэдд. — Не беспокойся по поводу сновидений. От них тебе беды не будет.

Лишенная общества подвергнутой наказанию Эмер, Ребекка принялась бесцельно бродить по замку. Рэдд оказался прав: денек и впрямь выдался чудесный; мягкий южный ветерок веял с соляных равнин, а это даже сейчас, когда лето было уже на исходе, означало, что погода так и останется теплой и солнечной. И все же Ребекку чуть ли не трясло: ее одолевали мысли одна тревожней другой. Девушке так часто хотелось, чтобы ее жизнь хоть немного походила на старинные романтические предания — те самые, которые Рэдд презрительно называл «смехотворными мифами»; это желание охватило ее впервые, едва она научилась читать. В те времена волшебство было чем-то совершенно заурядным. Хотя нет, не так. Подлинное волшебство никак не может оказаться чем-то заурядным, но тогда оно было составной и неотъемлемой частью жизни и с ним считались абсолютно все, оно было точно такою же реальностью, как ветер, или солнечный свет, или пение певчих птиц; то есть существование явления не подвергалось сомнению, хотя природа его и оставалась загадочной. А теперь Ребекка и сама более чем драматическим образом столкнулась с тем, что волшебство и впрямь присутствует в мире, в ее собственном мире, и основным чувством, которое она при этом испытала, стал страх. Страх перед неизвестным, страх перед необъяснимым, страх перед тем, что ночные кошмары, преследовавшие ее в детстве, вернутся и примутся за нее с новой силой, страх перед тем, что собственное безоглядное любопытство может завести ее на такие тропинки, от прогулок по которым следовало бы категорически воздержаться.

Ребекка усилием воли отогнала прочь тревожные размышления, решив заняться чем-нибудь самым обыкновенным. И на ум пришла игра, в которую они с Эмер играли с раннего детства, а точнее, с тех пор, как научились считать. Игра называлась «Комнаты», а заключалась она в том, что необходимо было пройти по всем замковым помещениям из одного в другое, пересчитывая их по дороге. Эта детская забава неизменно оборачивалась жаркими спорами, например, о том, следует ли считать конюшню одной большой комнатой или же, как отдельную комнату надо рассматривать и, соответственно, считать каждое стойло, подобно тому, как подлежали учету и пересчету все комнаты и коридоры. Кроме того, споры шли и вокруг того, считать ли отдельными помещениями шкафы и сундуки, достаточно крупные для того, чтобы в них можно было забраться, не нагнув при этом голову. Подобные игры порой заканчивались для обеих девочек серьезными неприятностями, потому что потребность в установлении истины делала их куда более назойливыми, чем могло бы понравиться челяди, да и самому барону. Тем не менее, Ребекка сохранила об этой детской забаве самые приятные воспоминания.

Стоит ли говорить, что, заканчивая игру, обе девочки каждый раз получали совершенно разные результаты с разбросом от шестидесяти пяти до ста. Но сегодня предполагаемый результат не особенно заботил Ребекку — ей просто необходимо было заняться чем-нибудь привычным и к тому же вполне безобидным.

В конце концов, девушка обнаружила, что стоит на верхней площадке массивной Западной башни, добившись рекордного результата в сто двадцать две комнаты. С того места, где находилась сейчас Ребекка, ей были видны большая часть города и обширные участки возделанной крестьянами равнины, равно как и пустошь соляного плато на юге, но она не оглядывалась по сторонам, предпочтя сосредоточиться на собственных ощущениях, связанных с игрой и отчасти навеянных ею, в результате чего весь замок предстал перед ее мысленным взором, словно изображенный на плане.

Маленькой девочкой Ребекка воспринимала причудливую архитектуру родового замка как должное, наивно полагая, будто и дома остальных людей обустроены подобным образом. В конце концов, никто никогда не внушал ей противоположной мысли. Позже она пришла к выводу, что кем бы ни стал строитель этого невероятного замка, этого человека следует считать большим чудаком, причем его чудачество по мере возведения замка явно переросло в безумие. Ничто здесь не согласовывалось одно с другим, и большинство задумок производило чисто абсурдное впечатление — даже на ее неискушенный девичий взгляд. Дальнейшие наблюдения по мере взросления и связанного с этим углубления знаний, в том числе и по истории замка, заставили ее осознать, что большая часть весьма эксцентричных архитектурных конструкций была вызвана к жизни тем, что едва ли не каждый из бессчетных баронов (и членов их семей) внес в строительство свою лепту, без какого-либо плана добавляя одно и убирая другое, самым варварским образом мешая один с другим всевозможные материалы и архитектурные стили. В конце концов, Ребекке удалось прийти к решению, которое примиряло друг с другом два сделанных ранее вывода, а именно, что, хотя над замком и его архитектурой покуражилось великое множество ее предков, каждый из них (или хотя бы большинство) был на свой лад безумен.

Датировать наиболее древние из построек оказалось невозможным, даже с помощью всего архива, который собрал Рэдд. Однако с достаточной долей уверенности можно было предположить, что — за исключением массивного фундамента — все, на чем могла бы лежать печать подлинной старины, было к настоящему времени утеряно или уничтожено. Следовательно, все возведенные ныне на старом фундаменте здания и постройки имеют сравнительно недавнее происхождение. Было, например, вполне очевидно, что парадный зал, находящийся в самом центре обнесенного четырьмя наружными стенами двора, несколько раз подвергался перестройке. В его стенах можно было найти как минимум шесть разных по цвету камней — . от песочно-красного до бледно-серого, а окна все до единого не совпадали по размеру и форме. Черепичная крыша грязно-бурого цвета, в белых пятнах птичьего помета, во многих местах прохудилась, обнажив здоровенные балки перекрытий. Постоянная нехватка денег в хозяйстве у барона означала, что даже насущно необходимый ремонт здесь предполагалось отложить на потом.

Фамильная галерея примыкала к парадному залу с севера и, завернув за угол, вела в Южную башню. Эта башня, в которой хранился весь находящийся в замке арсенал, представляла собой, как и две соседние, соединенные с нею причудливо изогнутой южной стеной, крепкое квадратное сооружение. Западная башня, на которой стояла сейчас Ребекка, была самой высокой из всей троицы и при этом единственной, верхние ярусы которой содержались сравнительно хорошо и, соответственно, не нуждались в немедленном ремонте. Она была возведена на стыке южной и западной стен замка, на ее нижних ярусах оборудовали складские помещения, а также жилые комнаты челяди. От подножия башни вдоль внутренней стороны западной стены лепились каменные и дощатые строеньица и клетушки, где проживали большинство обитателей замка. В самом дальнем конце ряда пристроек стоял «дом», в котором жили Рэдд и Эмер. Напротив этих лачуг вдоль парадного зала и картинной галереи тянулись кухня, прачечная, амбары и склады. В результате западная часть замка выглядела почти что городской улицей, а зачастую и передавала ее атмосферу.

Напротив, восточная часть двора замка была куда более пустынна и открыта. Покои Бальдемара и примыкающие к ним, хотя и обособленные, жилые комнаты самой Ребекки словно почтительно жались к стенам парадного зала и картинной галереи. Строитель барских палат, судя по всему, обладал более чем гротескным вкусом: крыша здесь была изукрашена горгульями, миниатюрными башенками, сложной конфигурации арками и скульптурами. Поколения обитателей покоев постарались перестроить внутренние помещения так, чтобы в них можно было более или менее сносно жить — и на том, как говорится, спасибо, — снаружи, однако же, все первородные нелепости вполне сохранились, хотя самые мелкие детали сейчас уже было трудно различить, потому что они отчасти поросли мохом, а отчасти были захвачены птицами.

За кухней расположились огороды, отделявшие третью башню от остальной площади замка. Восточная башня пришла в настоящее запустение — здесь давно уже никто не бывал, кроме самой Ребекки, — и совсем обветшала. По какой-то загадочной причине Восточную башню воздвигли не на стыке стен, а на некотором удалении от угла.

В дальнем конце замка, на северо-востоке, находилась конюшня. Ее навес тянулся от главных ворот посередине северной стены до одной из сравнительно небольших башен по соседству. Эти башни были круглыми, они имели скорее декоративное, чем оборонительное значение, да и сами их названия намекали на то, что они куда меньше трех грозных страшилищ, которыми замок был укреплен с юга. Рядом с конюшнями, за миниатюрным сквером, располагались еще несколько жилых строений. Здесь проживали главный конюх со своими подручными, садовники и солдаты. Число последних точно соответствовало формальным требованиям, предъявленным к гарнизону замка подобных размеров.

Воинство барона было всеобщим посмешищем: почти никто из солдат не прошел даже курса начальной подготовки, не говоря уже о настоящем боевом опыте. Правда, и служба, выпавшая на их долю, была весьма необременительной. Впрочем, окажись даже воины гарнизона богатырями и героями, замок Крайнего Поля все равно остался бы практически беззащитным. Конечно, если бы не нашлось идиота, который вздумал бы напасть на него с юга: здесь башни и прочие укрепления обеспечивали простую и надежную оборону, тогда как северная сторона, находящаяся на некотором возвышении, была обнесена столь низкой стеной, что через нее без труда перелезли бы не только подростки, но и несмышленые карапузы. Более того, там и ворот-то не было. Всего лишь проем в стене, через который туда и сюда беспрепятственно сновали горожане, даже не оглядываясь в сторону пары стоявших у «ворот» сторожевых будок. В проеме еще оставались большие железные петли, давным-давно проржавевшие, но каковы бы ни были когда-то укрепленные на них ворота, от них уже не осталось ни слуху, ни духу: то ли их украли, то ли они сами напрочь сгнили. Должность командира замковой стражи была чистой воды синекурой, его обязанности заключались лишь в получении и последующей раздаче жалкого ежемесячного жалованья и в необходимости надевать некогда роскошный, а теперь изрядно прохудившийся мундир по торжественным дням, связанным с прибытием в замок Крайнего Поля какого-нибудь важного гостя, а случалось это настолько редко, что никто не считался с подобной возможностью всерьез. Нынешний комендант отказался даже от обычая жить в стенах замка, потому что здесь его не могли круглосуточно обеспечивать элем по его потребностям.

«Когда-нибудь все это достанется мне, — горько улыбнувшись, подумала Ребекка. — Все эти сто двадцать две никому не нужные комнаты будут моими».

Белая соляная чайка села на крепостную стену неподалеку от Ребекки и, склонив головку набок, мрачно уставилась на девушку.

— Хотя, если выражаться с предельной точностью, — вслух произнесла Ребекка, обращаясь к чайке, — все это достанется моему мужу. Если, конечно, отец настоит на своем.

Девушке не хотелось ни становиться владелицей замка, ни выходить замуж, но она понимала, что и то и другое — дело для нее практически неизбежное.

— И-и-и! — тонко закричала птица и улетела прочь.

— Вот и я то же самое говорю! — крикнула ей вслед Ребекка.

Глава 5

Ребекка вновь очутилась в галерее, вот только на этот раз она сама была заключена в позолоченную раму, выставленная напоказ перед теми, кто еще совсем недавно красовался на портретах, а сейчас был полон жизни. Отец девушки с ненавистью смотрел на нее, и глаза его были столь же холодны, как сталь боевого меча, который он сжимал в руке. Нога барона, обутая в ботфорт, попирала крышку таинственного ларца.

«Он полон воспоминаний, надежд… и сновидений…»

Крышку ларца вытолкнула пружина, и из его глубины поднялись в воздух и затеяли безумную пляску бесчисленные буквы. Ребекка тщетно пыталась понять слова, в которые складывались эти буквы, но у нее ничего не вышло. А пока она смотрела на них, буквы утратили привычные очертания и превратились в копошащихся змей и червей.

«Сновидения и кошмары…»

Перед нею появился Каделль, злобно усмехаясь из-под черного шлема. Одним взмахом руки в железной перчатке он сотворил из воздуха стол. На столе находилась шахматная доска, фигуры были расставлены в исходном порядке. Он грубо подмигнул Ребекке, после чего забрало опустилось, закрыв ему лицо.

«Я разбила бы тебя в пух и прах, если бы только знала правила…»

Фигуры на доске зашевелились. Одна из них была соляной чайкой со склоненной набок головкой, только эта птица оказалась не белой, а кроваво-красной. Она взлетела с доски и умчалась прочь, оголив на доске поле, на которое тут же устремились, спеша овладеть им, другие фигуры.

«Ты слишком милая девушка, чтобы вообразить что-нибудь подобное…»

Стол начал растворяться в воздухе. И вдруг его не стало. Не стало и Каделля, вернее, в его черных латах оказался кто-то другой. Ребекка пронзительно завизжала, когда забрало поползло вверх, явив миру желтые глазки и блестящий красный нос.

И черная королева упала — упала и полетела во тьму.

— В чем дело, милочка моя? В чем дело? Ну, что бы там ни было, все прошло. Ведь это я, твоя нянюшка.

Но образы недавнего кошмара продолжали витать в воздухе.

«Не беспокойся насчет сновидений. Они не могут причинить тебе никакого вреда…»

Ребекка проснулась в слезах, грудь у нее ходила ходуном. Мягкие руки, не в силах помочь, скользили по ее волосам и плечам. Она села и обняла старую нянюшку. Та радостно встретила это объятие, принялась что-то бормотать себе под нос, и на этот раз Ребекка не рассердилась из-за того, что нянюшка столь безудержно говорлива.

— Все хорошо, все теперь хорошо, — то и дело повторяла старушка, словно вдруг вернувшись к позабытым уже обязанностям той поры, когда Ребекка была крошечной девчушкой и ее постоянно надо было утешать. Готовность вполне взрослой Ребекки к чуть ли не дочерним ласкам и удивила нянюшку, и обрадовала ее. — Хочешь рассказать мне что-нибудь, солнышко? Тебе уже так давно не снились страшные сны. — Откинувшись назад, она заметила слезы на глазах у Ребекки. — Высуши глазки, детка, или они пойдут морщинами и станут вроде моих.

Именно так она всегда реагировала на слезы воспитанницы, вслед за чем неизменно принималась рыться в складках своего мешковатого платья, чтобы найти носовой платок. Поиски и на этот раз увенчались успехом, и она тщательно вытерла платком щеки девушке.

— Что это ты так расстроилась? — добродушно спросила она.

И хотя некоторые детали недавнего сновидения уже выветрились из головы Ребекки, один устрашающий образ с неослабевающей ясностью витал перед мысленным взором: падение черной королевы и безуспешные попытки самой Ребекки спасти ее.

— Мне снилась мамочка, — прошептала, наконец, Ребекка.

Нянюшка какое-то время помолчала. Потом ответила:

— Она была доброй госпожой, но сейчас она стала частью Паутины. И произошло это давным-давно, — невозмутимо добавила она.

— А я все еще тоскую по ней.

— Понятное дело. Разумеется, тоскуешь.

Они обе помолчали, углубившись в собственные воспоминания.

— Попробуй еще поспать, — в конце концов, посоветовала старая нянюшка. — Рассветет только через час. Принести тебе порошок?

— Нет, спасибо. Со мной все в порядке.

Ребекка позволила нянюшке, как следует закутать себя в одеяло.

— Спасибо, — прошептала она.

— Спи спокойно, моя славная. И помни: твоя нянюшка всегда с тобой.

Но, оставшись одна в темной комнате, Ребекка поняла, что больше не заснет, да и не имеет права заснуть. Слишком многие воспоминания нахлынули на нее, и девушке предстояло разобраться с ними, прежде чем она рискнет вновь предаться власти сновидений.

Ребекке было пять лет, когда ее мать забеременела вторично. Сперва в замке поднялся великий переполох, потому что барон, бывший в те дни мужчиной лет тридцати с небольшим и уже превратившийся во властного и вздорного человека, не сомневался в том, что на этот раз у него появится сын, чего ему отчаянно хотелось. Были заранее задуманы великие торжества, для будущего наследника приготовили роскошные покои, в замке собралась целая армия нянюшек и повивальных бабок и все они окружили баронессу неусыпной заботой. Нянюшка как раз и была одной из тех повивальных бабок, Ребекка так никогда и не узнала, как ее, собственно говоря, зовут. Она была мастерицей на все руки и вдобавок уже успела поднять восемь собственных детей. Когда все они стали взрослыми, она решила посвятить себя заботе о чужих детях, а все свободное время проводила в сборе трав и приготовлении из них лекарственных снадобий.

Ребекка тогда радовалась и волновалась вместе со всеми. Ее поражала мысль о том, что в теле ее красавицы матери обитает младенец, и она не понимала, почему им приходится ждать так долго до тех пор, пока малышу не будет позволено появиться на свет. Она была слишком мала, чтобы осознать, в какой мере появление этого младенца мужского пола повлияет на ее собственное положение в замке, и все же чувствовала, что и мать, и отец начали уделять ей куда меньше внимания, чем раньше. Ребекка и Эмер, уже бывшие не разлей вода подружками, радостно ожидали появления нового товарища по играм, но по мере того, как шло время, и стройная фигура баронессы становилась все более неуклюжей, нетерпеливое ожидание мало-помалу начало уступать место невыразимой тревоге.

Именно от нянюшки Ребекка впервые услышала о том, что беременность протекает трудно, и с этого времени ее волнение медленно, но верно перерождалось в ощущение смертельной опасности. Мать Ребекки теперь не выходила из спальни — и как-то вдруг от ее недавней красоты не осталось и следа. Ребекка часто навещала баронессу, и она каждый раз приветствовала маленькую дочь улыбкой, но оставаться или хотя бы ненадолго задерживаться в материнских покоях ей было строго-настрого запрещено.

И вот однажды вечером, когда перед отходом ко сну Ребекка решила нанести матери очередной визит, У дверей в спальню баронессы ее встретила нянюшка.

— Не сегодня, малышка. Твоя мамочка спит.

Однако что-то в лице женщины насторожило Ребекку, от ее слов веяло фальшью, а девочка уже начала догадываться о том, что взрослые говорят ей правду далеко не всегда.

— Но с ней все в порядке? — тревожно спросила она.

Нянюшка устало вздохнула, затем пересилила себя и улыбнулась.

— Она очень устала, милочка, вот и все. Рожать ребеночка — это, знаешь ли, тяжкий труд.

— Такой уж тяжкий?.. — по-прежнему не слишком доверяя словам нянюшки, переспросила Ребекка.

Живот ее матери в последние недели приобрел такие размеры, что девочка решила, будто ее младший братик родится настоящим великаном.

— Вот именно, — твердо ответила нянюшка. — Очень тяжкий.

— Что ты хочешь этим сказать?

Внезапно, наряду со страхом, Ребекку охватили отчаянное волнение и любопытство.

— Ничего особенного, солнышко. Пойдем, я уложу тебя в кроватку.

Повивальная бабка мягко подтолкнула Ребекку в сторону от дверей, но от девчушки оказалось не так-то просто избавиться.

— А почему это такой тяжкий труд? — настырно спрашивала она, когда они с нянюшкой уже шли по коридору.

Нянюшка ничего не ответила, она, казалось, над чем-то глубоко задумалась. Малышка уже хотела повторить вопрос, но тут они как раз дошли до двери в детскую. И тут нянюшка приняла окончательное решение.

— Ну-ка, живо в кроватку, — приказала она. — Я приготовлю тебе замечательное питье, а потом мы поговорим. Ладно?

Ребекка покорно кивнула и поторопилась поступить, как ей было велено. Переоделась на ночь и села на постель. А тут уже вернулась и нянюшка. В руках у нее была кружка горячего и сладкого молока.