Владычица снов (№1) - Владычица снов. Книга первая

Поднявшись примерно на две трети высоты лестницы, она осторожно приоткрыла заветную дверь — осторожно, потому что ей было отлично известно, что несмазанные петли этой двери всегда страшно скрипят. Убедившись в том, что и здесь ее никто не подкарауливает, Ребекка выбралась в коридор, оснащенный бойницами, идущий вдоль восточного крыла южной стены замка. Защищенная от нескромных взоров двумя практически глухими каменными стенами, Ребекка порадовалась тому, что дело складывается столь удачно. Хотя стены сильно обветшали, а кое-где и обкрошились, они все еще оставались довольно прочными и массивными, в особенности это относилось к внутренней стене, так что девушку скорее могли бы увидеть из-под стен замка, нежели изнутри. Чтобы дополнительно обезопасить себя, Ребекка преодолела искушение посмотреть сверху на отцовские покои и на примыкающие к кухне огороды, которые отделяли Восточную башню от остальных строений замка и его угодий.

Ребекка прошла коридором до угла, повернула налево и оказалась прямо перед обитой железом дверью, ведущей собственно в башню. Быстро проверила, не побывал ли здесь кто-нибудь за время, прошедшее со времени ее предыдущего визита. Нет, нить, закрепленная в верхней части двери, оставалась в целости и сохранности. Значит, ее тайник никто не потревожил. Сняв нить с двери, девушка прошла в башню. Едва она закрыла за собой дверь, как воцарилась кромешная тьма, но это ее не испугало и не остановило. Поднявшись на два марша по крутой деревянной лестнице (вот здесь, правда, ей вновь понадобилась осторожность), она попала в верхний зал башни. Здесь было светло: в зале имелось несколько узких окон и круглое отверстие в крыше. Повсюду царил какой-то затхлый запах, который Ребекка уже успела хорошо запомнить.

Половицы угрожающе заскрипели под ногами девушки, когда она прошла по залу, прокладывая себе дорогу среди скопившейся здесь старой рухляди, но Ребекка знала, что путешествие не сулит никаких неприятностей, если только она не ступит на пятачок прямо под отверстием в крыше, где из-за потоков дождя пол совсем прохудился. Пыль и паутина, как всегда, за время, прошедшее после ее последнего визита, успели еще больше расширить свои владения, но в остальном все оставалось более или менее по-прежнему. Ребекка некогда потратила много времени на то, чтобы хоть как-то отчистить и разобрать находящиеся в этой комнате предметы, и хотя ей так и не удалось найти здесь что-нибудь столь же интересное, как волшебная картина, каждая из хранившихся тут вещей поведала ей свою историю. Здесь нашлись старые платья, обветшавшие и полуистлевшие, деревянный меч и деревянная же лошадка-качалка, тщательно и искусно расписанная, хотя краски, разумеется, давным-давно выцвели. Здесь имелась корзина, полная восковых свечей, и эта находка оказалась для Ребекки весьма кстати, хотя она и пользовалась этими свечами с великою осторожностью, понимая, что льющийся из Восточной башни свет непременно вызовет в замке серьезные подозрения. В одном углу кое-как была составлена пришедшая в полную негодность мебель, тогда как в другом хранилась горшечная утварь, причем сложили ее так неловко и неумело, что некоторые горшки и миски практически слиплись друг с дружкой. А самой волнующей находкой стали для Ребекки две книги в кожаных переплетах, но они же принесли ей и самое горькое разочарование, потому что отсырели и обветшали настолько, что она с трудом смогла лишь разлепить страницы, а о том, чтобы прочитать их, не могло быть и речи. Ребекке даже не удалось разобрать названия. Имелась здесь и причудливая коллекция деревянных трубок, которые, как она предположила, могли оказаться музыкальными инструментами, два небольших колокола и несколько стеклянных сосудов, в которых хранились разноцветные порошки. Список ее находок был обширен, однако ничто не шло ни в какое сравнение с ее первым открытием.

Картина, приставленная к стене, размещалась в самом сухом углу помещения; ее деревянная рама скорее походила на футляр, а сам холст был прикрыт плотной черной тканью. Даже когда солнечные лучи падали прямо на полотно (а именно так и обстояло дело сейчас), никто не мог бы догадаться о том, что в комнате спрятана волшебная тайна.

И как всегда, на Ребекку обрушилась волна смешанных чувств — страх, волнение и восторг, — когда, присев на корточки, она протянула руку и осторожно сняла с холста черный покров. Монах испытующе уставился на нее, и это выражение и эта улыбка были ей хорошо знакомы, но шумный вздох девушки вызвали не они, а залитая ослепительными лучами полуденного солнца шахматная доска. И дело было не только в том, что позиция на доске резко изменилась, такого Ребекке не доводилось наблюдать еще ни разу, — изменилась сама доска. Ряды через один сместились на полклетки вбок, так что хорошо знакомый образ шахматной доски бесследно исчез. Черные и белые поля теперь тянулись зазубренными полосами, а края доски превратились в изломанную линию. Так могли бы выглядеть зубчатые стены самой башни, если бы ее повалили набок.

— Что это значит? — не удержавшись, прошептала Ребекка.

Ей необходимо было осмыслить новое положение. Но ответа девушка так и не получила, а загадочная улыбка на устах у монаха скоро начала раздражать ее.

— Не знаю, чему это ты так радуешься, — бросила она ему. — Я не сомневаюсь, что разбила бы тебя в пух и прах, если бы только знала правила, но ты так и не удосужился ничего объяснить, не так ли? Тебе нравится мучить меня, жестокий, бессовестный…

На язык подвернулись несколько непочтительных слов, но даже сейчас, в полном одиночестве, она не осмелилась произнести их вслух.

Внезапно почувствовав себя полной идиоткой, Ребекка закрыла глаза и попыталась успокоиться. Какой смысл бранить картину? Да и вообще, что она тут делает?

Девушка вновь открыла глаза и не смогла, как ни старалась, удержаться от крика. На мгновение Ребекке показалось, будто сердце у нее в груди перестало биться, но оно тут же напомнило о себе бешеным стуком.

Монах исчез. На его месте сидело таинственное и безобразное существо, кожа которого отливала багровым, а руки заканчивались зловещими когтями. Из широко разинутой пасти торчали острые зубы и длинный черный язык. Желтые глаза над длинным, как у крысы, носом пристально смотрели на Ребекку.

Черно-белая доска опустела. Все фигуры сгрудились на столе рядом с ней, причем многие из них были повалены набок, словно их разом смели одним резким и грубым взмахом.

Чудовище смотрело на девушку с выражением, которое можно было наполовину истолковать как адскую насмешку, а наполовину — как чисто человеческую злобу. «Какие тебе еще правила», — казалось, внушало оно Ребекке.

Трясущейся рукой Ребекка потянулась к холсту. Ему хотелось всего лишь закрыть омерзительный образ, но страх сделал ее неуклюжей, и картина, издав громкий стук, рухнула на пол вместе с деревянным футляром. В ужасе уставившись на изнанку холста, Ребекка по наитию поняла, что ей довелось столкнуться со смертельной опасностью. Мышцы ее онемели и вышли из повиновения; вдобавок ей показалось, будто она падает или проваливается, словно черные глубины башни, находившиеся у нее под ногами, пытались засосать ее целиком.

Девушка отчаянно старалась не упасть в обморок. И когда она уже почти потеряла сознание, знакомый голос у нее за спиной произнес:

— Уж мне-то следовало знать, в какой крысиной норе искать тебя. Ну почему ты так упорствуешь в том, чтобы сделать мою жизнь совершенно невыносимой?

Глава 3

Заклятие не сработало, и Ребекка с огромным облегчением ощутила, как все ее тело расслабляется до бесформенной студенистой массы.

— Ну же! — не унималась только что появившаяся здесь гостья. — Кончай валять дурака! Мне нужна твоя помощь!

«А мне твоя», — подумала Ребекка; голова у нее по-прежнему кружилась. Вслух же она сказала:

— Эмер, я так рада тебя видеть!

Нечто в голосе девушки, должно быть, выдало ее подлинное чувство, потому что подруга и впрямь поспешила к ней на помощь.

— В чем дело, Бекки? С тобой все в порядке?

Голос Эмер прозвучал нежно и взволнованно, она обняла Ребекку за плечи.

— Уведи меня отсюда… от всего этого, — еле-еле пролепетала Ребекка.

С помощью Эмер она кое-как поднялась на ноги, девушки пробрались в дальний угол комнаты и уселись на обломки того, что некогда было кроватью.

— С самого начала, еще когда ты первый раз затащила меня в эту комнату, я поняла, что дело добром не кончится, — посетовала Эмер. — Пыль, тьма — ничего удивительного в том, что тебе что-то померещилось!

Хотя слова ее и звучали осуждающе, голос дышал добротой и любовью.

— Не померещилось, — прошептала Ребекка. — Было на самом деле.

— Ну так расскажи.

Это прозвучало требованием, а никак не просьбой. Ребекка, повернувшись лицом к подруге, посмотрела ей в глаза, потом потупилась и, наконец, отвернулась. На лице у Эмер было ясно написано, что она не намерена терпеть подобные глупости без каких бы то ни было объяснений, и Ребекка по достоинству оценила серьезность ее намерений. С другой стороны, Ребекка понимала, что, услышав ее рассказ, Эмер отреагирует на него либо саркастическим смехом и предельно язвительными замечаниями, либо в свою очередь примется безудержно разглагольствовать о чем-нибудь подобном на полном серьезе, но у дочери барона так или иначе не было другого выбора, кроме как поступить именно так, как от нее требовали.

— Картина опять изменилась, — пояснила она.

— Вот уж никогда бы не подумала!

— Но на этот раз совершенно по-другому, — продолжала Ребекка, собравшись с силами и придав своему голосу тон определенного раздражения.

Эмер улыбнулась:

— И как же именно?

Ребекка с максимально возможной здравостью описала ей перекосившуюся доску и таинственное, явно злобное существо, появившееся вместо монаха. Она говорила об этом с такой верой в собственные слова, что Эмер сразу же посерьезнела. Правда, всей этой серьезности ей ненадолго хватило.

— Господи, Бекки. Нянюшка, должно быть, опять подмешала тебе в молоко какого-нибудь снадобья.

— Ничего подобного, и ты прекрасно знаешь это, — яростно возразила Ребекка, но тоже не смогла сдержать улыбку. В какую бы ситуацию она ни попадала, подруга всегда ухитрялась насмешить ее. Так, деля на двоих радости и горе, они выросли в старинном замке — родном доме обеих девушек.

— Может быть, и так, — задумчиво протянула Эмер. — Больно уж ты добродетельная девица, что бы придумывать такие истории, как бы ни заботилась о тебе нянюшка. Мне стоит, пожалуй, и самой посмотреть на картину.

— Не надо!

Ребекка хотела, было, удержать подругу за руку, но Эмер оказалась для нее чересчур проворной. Ребекка зажмурилась, не желая хотя бы даже мельком увидеть вновь это отвратительное существо, не желая смотреть на картину и из другого конца комнаты.

— А ты знаешь, что на оборотной стороне что-то написано? — пару мгновений спустя, спросила у нее Эмер.

— Нет.

Ребекка открыла глаза. Вопреки всему, открытие, сделанное подругой, заинтересовало ее.

— Почти ничего не видно. И все же… К… А… В… А… Н… Каван. Это имя художника. Интересно, почему он не подписал картину где положено?

— А может быть, это вовсе не имя художника?

Произнеся вопрос, Ребекка тут же снова зажмурилась, потому что Эмер подняла картину с пола и приставила ее к стене.

— По-моему, она ничуть не изменилась. — В голосе у Эмер послышались нотки разочарования. — Подойди — сама увидишь.

Ребекка приоткрыла глаза и бросила быстрый взгляд на картину. Солнечные лучи по-прежнему падали на полотно, и даже через всю просторную комнату сразу же стало понятно, что монах вернулся на картину и вид у него был столь же задумчивый, как и обычно. Да и доска приобрела прежние очертания, превратившись в правильный черно-белый квадрат, а фигуры оказались расставлены в исходное положение как бы для новой партии.

«Но что это за партия, — сокрушенно подумала Ребекка. — И что это за игра? И играю ли я в нее или всего лишь являюсь одной из расставленных на доске фигур?» Задрожав всем телом, она отвела взгляд от картины.

Эмер была единственной, с кем Ребекка поделилась своей тайной, но это не произвело на подругу особенного впечатления, более того, Эмер отнеслась к волшебным свойствам картины весьма скептически. Она пристально всматривалась в полотно, когда на нее находило соответствующее настроение, и хотя, по ее собственным словам, время от времени и улавливала на холсте какие-то перемены, волнение, испытываемое в связи с этим Ребеккой, ее ничуть не охватывало. Эмер излагала свою точку зрения примерно такими словами: «Ну, хорошо, картина меняется, ну и что с того? Все равно она как была, так и остается только картиной. Она ничего не может сделать, она ничего не в силах изменить в реальном мире. Так чего ради ломать голову? Жизнь постоянно предлагает человеку вызовы куда более насущные и интересные».

— Так с тобой все в порядке, Бекки? — спросила она и сейчас, вернувшись на разломанную кровать к подруге.

— Она опять изменилась, — слабым голосом повторила та.

— Вот и прекрасно, — отметила Эмер. — Этот новенький, судя по твоему описанию, не больно-то мне понравился бы.

— Ты мне не веришь, правда?

В больших глазах Ребекки заблестели слезы.

— Разумеется, я тебе верю, — спокойно возразила Эмер. — Но сейчас это существо исчезло. Так что забудь о нем. — Она сделала паузу. — Да и вообще это место не для тебя. Погляди только по сторонам — сколько здесь всякой никому не нужной рухляди! Ничего удивительного, что тебе…

— Но оно полно воспоминания, надежд… мечтаний и сновидений, — кротко пояснила Ребекка. — Иногда я это просто чувствую.

Эмер сделала круглые глаза.

— Вот об этом-то я тебе и твержу! Мечтания, сновидения и кошмары! Прошу тебя, Бекки, не ходи сюда больше одна. Клянусь, что не будь меня, а ведь я стою обеими ногами на земле, ты бы уже давным-давно воспарила на небеса.

— Подобно ангелу, — уточнила Ребекка с самым невинным видом, улыбаясь образам, вызванным у нее в душе словами подруги.

— Тоже мне ангел! Белокурый цыпленок — вот ты кто, — осадила ее Эмер. — И мозги у тебя, можно считать, почти что куриные. — Она обрадовалась, что к Ребекке возвращается всегдашнее хорошее настроение, и, уже не таясь, ухмыльнулась во весь рот. — Кроме того, — продолжила она, — у меня тут возникли кое-какие проблемы и мне может понадобиться твоя помощь.

— Только не это! Что ты опять натворила?

— Только не надо разговаривать со мной тоном великомученицы, — фыркнула Эмер. — И тебе прекрасно известно, что я занимаюсь всем этим только для того, чтобы внести хоть немного разнообразия в твою унылую несчастную жизнь.

Подружка изо всех сил старалась говорить не хуже оскорбленной праведницы, но легкая дрожь зеленых глаз выдавала ее с головой.

— Ладно, давай выкладывай, — смирилась со своей участью Ребекка.

Эмер приходилась дочерью Рэдду и была его единственным ребенком. Она была всего на месяц моложе Ребекки и заменяла ей сестру, которой у той никогда не было. Две девочки, а потом девушки росли вместе в уединенной обители замка Крайнего Поля, деля друг с дружкой радости и печали. Кое в чем они походили друг на друга, но различий было куда больше.

Обе носили волосы до плеч или чуть длиннее, но белокурые, с золотистым отливом волосы Ребекки ниспадали естественной благородной волной, тогда как волосы Эмер были скорее белесыми и ничуть не волнистыми. Обе они были стройными девушками среднего роста, но фигура Эмер отличалась несколько большей округлостью или, вернее, округлостями, что она, в зависимости от настроения, считала то благословением, то проклятием. Природа наградила их обоих чистой, матовой кожей, благородная белизна которой в случае Ребекки весьма выигрышно контрастировала с огромными васильково-синими глазами на изящном, в форме сердечка, лице. А глубоко посаженные изумрудно-зеленые глаза Эмер вечно сверкали насмешливыми искорками, как будто она в любое мгновение была готова расхохотаться. Короче говоря, Ребекка отличалась ошеломляющей, почти невероятной красотой, тогда как Эмер, согласно ее собственным словам, была куда заурядней, хотя, на свой лад, тоже очень и очень привлекательной. И именно она, а вовсе не Ребекка, имела право хвастаться победами на любовном поприще.

К тому же девушки различались не только внешне. Строго говоря, их характеры следовало бы назвать прямо противоположными. Даже совсем еще крошечными девчушками они своим поведением заслужили у челяди замка прозвища «милашки» и «разбойницы». И когда они стали взрослыми девушками, прежние различия полностью сохранились. Ребекка — по меньшей мере, на сторонний взгляд — была тихой осторожной, благовоспитанной и ко всему на свете старалась относиться с предельной серьезностью. Само собой, смеялась она ничуть не менее звонко, чем кто бы то ни было другой, и над абсурдными шутками, которые порой выкидывает жизнь, и над грубоватыми остротами подруги, но сама девушка редко рассказывала что-нибудь смешное, да и вообще не любила что-нибудь рассказывать. Ее стройное тело часто сотрясали сильные чувства, но внешне она всегда оставалась абсолютно невозмутимой. Эмер, напротив, совсем не умела скрытничать. Своевольная и безоглядная, она была преисполнена решимости извлечь из каждого мгновения жизни максимум возможных удовольствий и умела увидеть смешную сторону буквально во всем — даже когда объектом насмешек доводилось становиться ей самой.

Девушки сызмала тянулись друг к другу при всех своих различиях. Обусловленных, в частности, как разницей в общественном положении между наследницей барона и всех его владений и дочерью преданного слуги, так и степенями свободы, которую каждой из них предоставляли отцы. Часто они спорили, ссорились, разругивались, чуть ли не навсегда, но узы дружбы, связующие их, перевешивали любые слова, которые были произнесены или могли быть произнесены, и каждая из них с радостью пожертвовала бы всем на свете ради счастья подруги.

Крепость их дружбы объяснялась, возможно, двумя причинами. Во-первых, обе были на редкость умны и начитанны — что рассматривалось большинством женщин Эрении, особенно из знати, как никому не нужная роскошь, — и каждая из них, остынув от очередного спора, умела взглянуть на ту или иную проблему глазами подруги. И то, что они пользовались собственным умом и знаниями для достижения совершенно противоположных целей, ничуть не мешало девушкам ценить друг в друге эти замечательные качества.

Второй — и еще более важной — причиной их дружбы и близости послужило то обстоятельство, что обе подруги потеряли матерей в весьма раннем возрасте и выросли под опекой отцов, которые — пусть и каждый по-своему — абсолютно не понимали собственных дочерей. На огне этого недопонимания и была выкована и закалена дружба, превратившаяся в итоге в нерасторжимые узы.

Именно эти узы и позволяли девушкам разговаривать друг с другом о таких вещах, о каких они не осмелились бы заговорить ни с кем другим.

— Рассказывай, — потребовала Ребекка.

Заранее улыбаясь тому, что ей предстояло услышать, она почувствовала, как уходят только что пережитые шок и испуг. Общение с Эмер превращало мир в нечто более осязаемое и непосредственное, сводя все проблемы к уровню, на котором с чем угодно можно легко управиться, и, как правило, заставляя Ребекку позабыть все заботы, причем улыбка, казалось, поднималась из самых глубин души.

— Ну, так что ты на этот раз натворила?

— Ничего! Клянусь, ничего, — запротестовала Эмер. — Ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться, — чуть более спокойным голосом добавила она после некоторого размышления.

— Но?..

— Но, возможно, не все поняли бы меня правильно.

— Например, твой отец?

— Ты, как всегда, улавливаешь самую суть.

Эмер отвесила подруге насмешливо-почтительный поклон.

— Ну, так что же ты натворила?

Ребекке уже хотелось смеяться и в то же время не терпелось выслушать очередную историю.

— Прошлым вечером я отправилась с Галеном в «Соляной погребок», — не без гордости сообщила Эмер.

«Соляной погребок» был самым лучшим — или самым грязным, смотря как посмотреть, — кабаком во всем городе, примыкающем к замку Крайнего Поля.

— Только и всего… — разочарованно протянула Ребекка. Судя по повадкам своей приятельницы, она ждала от нее куда более драматических откровений. — Да он же водил тебя туда и раньше, не так ли?

— Водил, но отец ничего не знал об этом.

— Ты уже наговорила с три короба извинений — и все ради того, чтобы оправдаться в такой невинной затее, как вечерняя вылазка, — заметила Ребекка. — И, кроме того, мне казалось, что Гален нравится твоему отцу.

— В каком-то смысле, — кротко подтвердила Эмер.

— Так в чем же дело? Я понимаю, что он простой конюший, но тем не менее…

— С тех пор я еще не была дома, — перебила ее подруга.

На какое-то мгновение разум Ребекки словно запротестовал, отказываясь осознавать значение услышанного, зато потом…

— Ты не вернулась домой ночевать?

Ребекка чуть было не сорвалась на крик.

— Да, — виновато призналась Эмер, но глаза у нее при этом радостно заблестели.

И тут, впервые за все это время, Ребекке бросилось в глаза, что одежда ее подруги, мягко говоря, находится в некотором беспорядке, и она поняла, что Эмер одета по-вечернему. С одной стороны, девушка испытывала настоящий страх за подругу, столь предосудительно воспользовавшуюся отпущенной ей свободой, и в то же время ощутила нечто вроде зависти. Но в глубине души Ребекка понимала, что никогда не смогла бы повести себя подобным образом, даже если бы ей представилась благоприятная возможность.

Молчание томительно затянулось.

— Ну и чем же ты занималась? — в конце концов поинтересовалась Ребекка и тут же пожалела о том, что задала этот вопрос. И отчаянно покраснела.

— Бекки, прошу тебя, — фыркнула Эмер. — Мне скоро восемнадцать. Мы обе успеем состариться, прежде чем ты начнешь разбираться в таких делах!

Ребекка с облегчением вздохнула, когда ее подруга уклонилась от прямого ответа на заданный вопрос, но в то же самое время почувствовала себя в какой-то мере обездоленной, а главное, бесконечно заинтересованной. Она понимала или ей казалось, будто она понимает, что именно произошло между Галеном и Эмер прошлой ночью, но из-за этого ей самой было только горше. Интересно, на что это похоже? И действительно ли это раз и навсегда меняет всю тебя? Нескромные, хотя и туманные образы возникли в сознании девушки, что заставило ее раскраснеться еще пуще, к тому же Ребекка оказалась не в состоянии как-то связать эти образы со своей подругой, сидящей сейчас рядом с ней. Она часто завидовала тому, с какой легкостью Эмер заводит более или менее тесные знакомства, и тому, с каким бесстыдством та флиртует с мужчинами, причем с мужчинами любого разбора, но все это обычно казалось ей чем-то несерьезным. Во всяком случае, никакие приключения подобного рода нельзя было поставить на одну доску с дружбой двух девушек. Она была на все сто процентов уверена в этом — но только до настоящей минуты.

— В чем дело, Бекки? Скажи хоть что-нибудь.

— Но ты же останешься моей подругой, не прав да ли?

Голос Ребекки звучал тихо и жалобно; услышав собственные слова, она отчаянно заморгала.

— Разумеется, — ответила Эмер, одновременно и удивленная, и встревоженная. — А почему, собственно говоря, и нет?

— Да знаешь ли… теперь… когда ты и Гален…

Эмер, наконец, сообразила, чем встревожена ее подруга, и тут же заливисто расхохоталась. Обняв Ребекку за плечи, она крепко прижала ее к себе.

— Ах ты, малышка, — ласково проговорила она. — Тебе еще предстоит столь многому научиться. Или ты и впрямь думаешь, что прошлой ночью мы с ним остались наедине в первый раз?

Ребеккой овладели смешанные чувства. Сначала она разозлилась из-за того, что Эмер, имея такую тайну, не поделилась с ней гораздо раньше. И вместе с тем испытала облегчение и радость: ведь даже такое знаменательное событие оказалось не в состоянии омрачить ее дружбу с Эмер. И с новой силой в ее душе вспыхнуло любопытство.

— Значит, Гален… — многозначительно произнесла она, глядя подруге прямо в глаза.

— Да.

Тон, которым подтвердила свое однозначное согласие Эмер, послужил для Ребекки сигналом того, что рассказано ей далеко не все, однако она не смогла заставить себя задавать подобающие в такой ситуации вопросы. А подруга лишь озорно усмехнулась, и Ребекке пришлось смириться с тем, что Эмер взяла инициативу в свои руки, хотя какой-то частью души дочь властительного барона вот-вот была готова расплакаться.

— Не знаю даже, почему я с тобой дружу, — буркнула она, стараясь, чтобы ее слова прозвучали строго, не потерпев в этом отношении полный провал.

— Дружишь, что правда, то правда. Не будь меня, ты б давно померла со скуки, — парировала Эмер. — Изволь согласиться. А уж тогда я сумею развеселить тебя по-настоящему. Помнишь кабачок?

Ребекка хихикнула. Ей никогда не забыть то утро, когда они с подругой подглядывали за замковым поваром, которого звали Силберри, отправившимся на огород сорвать гигантский кабачок, о котором он заранее успел всем похвастать. Он растил и холил этот кабачок, преисполненный рвения подать его к столу на именины барона Бальдемара, и вдруг обнаружил, что невероятных размеров овощ за ночь куда-то подевался. Сперва, повар тревожно огляделся по сторонам, словно проверяя, не ошибся ли грядкой, потом воздел очи горе, как будто заподозрил, что кабачок вознесся на небо, влекомый какой-нибудь гигантской птицей или же вовсе — сверхъестественной силой. В это время подруги, наблюдавшие за ним из окна Ребеккиной спальни, предпринимали прямо-таки невероятные усилия, чтобы не расхохотаться.

Но когда Силберри, наконец, заметил на грядке придавленную камнем записку и наклонился за ней, девушки были больше не в силах сдерживаться и поневоле отпрянули от окна, хотя при этом им пришлось лишиться роскошного зрелища, как Силберри, не веря собственным глазам, прочитал послание. В нем сообщалось, что кабачок-рекордсмен конфискован Гильдией Друзей Кабачка, члены которой сочли для столь выдающегося красавца недостойным пребывать на грядке рядом с такими презренными овощами, как картофель и лук-порей. В конце стояла загадочная подпись «Зукка Гурд».

Силберри тут же отправился с жалобой к Рэдду, который нашел всю эту историю совершенно необъяснимой и объявил об этом повару. Тот пригрозил немедленно подать в отставку, но его переубедили, посулив в дальнейшем выращивать в огороде кабачки под усиленной охраной, которую предполагалось организовать силами замковой стражи.

Кабачок, разумеется, нашелся среди кухонных припасов; таинственное ночное похищение ничуть не повредило ему.

— Ну, хорошо, хорошо, я согласна, — рассмеялась Ребекка. Но тут же опять посерьезнела. — Но какой помощи ты ожидаешь от меня?

— Самой элементарной, — уверенно заявила Эмер. — Просто скажи отцу, что я переночевала у тебя. Он верит всему, что ты говоришь, — должно быть, твои глазищи так воздействуют на него.

— Но ведь нянюшка видела, что, когда я отправилась спать, тебя со мной не было, — возразила Ребекка. — А если бы ты пришла ко мне позже, Пикль наверняка бы залаял и это разбудило бы ее.

— А что, она на ночь никаких своих снадобий не принимала? — поинтересовалась Эмер.

— Нет.

— Типичное невезение! — Эмер состроила легкую гримаску. — Что ж, в таком случае мы можем сказать, что я залезла к тебе в окно.

— С какой стати?

— Потому что нянюшка заперла дверь, а мне не хотелось стучаться, чтобы не переполошить весь дом. Что-нибудь в этом роде.

— Но если все в замке уже спали, значит, ты все равно вернулась позже всех, а это грозит тебе точно такими же неприятностями.

— В какой-то мере, — согласилась Эмер. — Но отец поворчит, побранится да и забудет. Кроме того, когда признаешься в небольшом грешке, никому не приходит в голову подозревать тебя в чем-то большем.

Она закатила глаза и издала нечто нечленораздельное.

— Ну-ка, прекрати, — рассмеялась Ребекка. — И твоя история по-прежнему кажется полным вздором. Нянюшка знает, что и с утра тебя в моей комнате тоже не было.

— Потому что я и ушла через окно, — тут же нашлась Эмер.

— А это-то зачем?

— Потому что я терзалась угрызениями совести. — Эмер потупилась, изображая кротость и раскаяние. — И мне хотелось незаметно прошмыгнуть домой, пока не поднялся отец.

— Но он тебя опередил?

— Вот именно. И я отправилась разыскивать тебя.

— Гениально!

— Благодарю тебя. Ну а теперь изволь отправиться к моему отцу и объяснить ему, как было дело. Представляю, какими словами он меня сейчас обзывает!

Глава 4

Наконец-то худшее осталось позади, что не могло не обрадовать Ребекку. Эмер безупречно разыграла свою партию; преисполненная чувства собственной вины и раскаяния, она не отрывала глаз от земли. Ребекка же свела предписанную ей роль к минимуму, сообщив только самое необходимое для того, чтобы подтвердить рассказ подруги. Впрочем, ее и саму удивила лихость, с которой ей удалось расцветить вымышленную историю несколькими деталями, благодаря чему та прозвучала еще убедительней. После шока, пережитого девушкой нынешним утром, можно было только удивляться тому, как хорошо она владеет собой, что же касается раскаяния по поводу обмана, на который ей пришлось пойти, то она подавила его элементарным рассуждением: правда огорчила бы ее наставника Рэдда еще сильнее.

Как и предсказывала Эмер, услышав о сравнительно невинных проделках дочери, Рэдд и не подумал подозревать ее в чем-то худшем. В этом и состояла сила «добровольного признания». Эмер кротко выслушала суровую отцовскую проповедь о чувстве ответственности и необходимости проявлять такт, и лишь выйдя из его кабинета и отправившись к себе в спальню, где ей в качестве наказания следовало провести весь сегодняшний день, она сбросила с себя личину послушания. За спиной у отца она тихо хихикнула и подмигнула Ребекке, подмигнула, подчеркнуто и преувеличенно, как комедиантка, прежде чем исчезнуть из виду. Ребекка и сама чуть было не расхохоталась, но ей все-таки удалось сдержаться.

Когда дверь за его дочерью затворилась, Рэдд глубоко вздохнул.