Владычица снов (№1) - Владычица снов. Книга первая

— Жаль, что меня там не было, — заметил он, когда Ребекка закончила рассказ. Девушка подумала о том, не задать ли ему вопросы, отвечать на которые отказался Таррант. — Так или иначе, — продолжил Монфор, — у тебя, мне кажется, не будет отбою от женихов.

— Если мне этого захочется, — ответила она.

Король испытующе посмотрел на девушку.

— Возможно, мне предстоит заняться кое-чем более важным, — сгоряча выпалила Ребекка.

— Ты что, дразнишь меня, Ребекка? — с улыбкой спросил король. — Паутине ведомо, сколько людей пытались женить меня, не понимая, что меня занимают дела поважнее. Неужели им не видно…

Он резко умолк, и возникшая было гримаса гнева, растаяла у него на лице.

Ребекка решила, что самое время переменить тему разговора.

— А Фарранд и Крэнн… они сочувствуют вашим планам?

— Вот что, барышня. Мне казалось, будто мы договорились не касаться политики.

— Но почему? Только потому, что я женщина?

Едва эти слова вырвались у Ребекки, как она пожалела о них.

— Нет, — ответил он голосом, который звучал пусть и строго, но ничуть не оскорбленно. — Потому что, будучи королем, я связан большими обязательствами, чем любой из моих подданных, и, кроме того, потому что политики мне более чем хватает во все остальные часы. Даже оставшись наедине с собой, я постоянно думаю, как мне поступать, и гадаю, что предстоит. Разве можно винить меня в том, что мне хочется несколько отвлечься?

Ребекка, потупившись, уставилась себе на руки, скромно сложенные на коленях. Она почувствовала обиду, хотя слова короля прозвучали отнюдь не жестоко.

— Будем исходить из того, что победа вашего «защитника» не слишком огорчила меня, — неожиданно сказал Монфор.

Ребекка удивленно посмотрела на него.

— Неужели Крайнее Поле настолько важно? — тихим голосом спросила она.

— Возможно, — столь же тихо ответил он, а затем, выдержав ее взгляд, добавил: — В любом случае, там родилась ты, а значит, оно важно!

Девушка, конечно, покраснела, а он рассмеялся.

— Мне… мне хотелось бы только сказать вам, — робко и вновь отвернувшись от короля, начала она, — что я поддерживаю то, что вы делаете… и не я одна…

— Будем считать это благословением, — моментально посерьезнев, произнес Монфор. — А твой отец? Он придерживается того же мнения, что и ты?

— Не уверена, — протянула Ребекка. — Он такой скрытный. Но я этим займусь!

— Что ж, тогда виктория уже, можно считать, одержана, — усмехнулся король.

— Если бы так. Он не больно-то меня слушает. В конце концов, я ведь всего лишь дочь.

— Похоже на то, что большинству из нас приходится сражаться с собственными родителями, — мрачно заметил Монфор.

Несколько мгновений они провели молча. Король вроде бы отдыхал, чего, правда, никак нельзя было сказать о Ребекке.

— Вы замечательно играете, — наконец проговорила она, указав на флейту.

— Да куда там, — пренебрежительно отмахнулся он. — Если у меня и есть какие-нибудь способности, то вовсе не к музыке. Зато в городе имеется несколько настоящих музыкантов, которых вам непременно надо будет послушать перед отъездом. Вы уже обзавелись спутниками на оставшуюся часть дня?

— Нет! Должно быть, со мной что-то не так, но я предпочитаю одиночество.

На это король ничего не ответил, и Ребекка невольно подумала, уж не обидела ли она его.

— Твоя откровенность для меня как глоток свежего воздуха, — после паузы сказал король. Но голос его прозвучал, пожалуй, чуть настороженно. — И чем же ты тут, собственно говоря, занимаешься?

Ребекка почувствовала, что настал миг отплатить Милдену за его доброту. Она рассказала Монфору о своем посещении Архива, о замечательных книгах, которые она там прочла, и о неоценимой помощи, которая была ей оказана. Хваля архивариуса Милдена, она не жалела слов в надежде убедить короля в том, что этого ученого необходимо поддержать. Монфор вежливо выслушал ее, но его внимание не принадлежало ей всецело.

— А я не знал и половины того, что происходит в Архиве, — признался он, когда Ребекка закончила свой рассказ. — Гумбольд вовсе не казался мне таким энтузиастом…

— Это я тоже заметила, — фыркнула Ребекка. — Зато Милден…

— У меня мало времени на такие дела, — перебил ее король. — Вечно находится что-нибудь более насущное. — Но тут, заметив, какое впечатление произвели его слова, он добавил куда более любезным тоном: — Ладно, разберусь. Но почему тебя так интересует мифология?

— Потому что предания порой повествуют не столько о прошлом, сколько о настоящем.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что порой история повторяется.

— Только если мы позволяем ей повторяться, — твердо возразил он. — А я этого делать не собираюсь. — Внезапно он рассмеялся. — А сейчас ты расскажешь мне, что помимо простых врагов у меня есть, и противники из числа колдунов и что мне надо завести придворного мага и начать сверяться с небесными знамениями.

И хотя произнес он все это довольно легковесно, чувствовалось, что за словами таится и что-то серьезное.

Ребекка решила прекратить разговор на эту тему. «Если я начну рассказывать о Прядущей Сновидения и о еретиках, он, чего доброго, решит, что я полностью спятила». Ей было и самой трудно поверить в то, что она вот так, запросто, сидит и беседует с самим королем. «Поглядела бы на меня сейчас Эмер!»

— Пожалуй, я пойду, — уныло пробормотала она.

— Побудь еще, — сразу же попросил он. — Скажи, а петь ты умеешь?

— Нет. — Она вяло улыбнулась. — Если у меня и есть способности, то вовсе не к пению.

— А к чему? К шахматам?

С самым невинным видом, задав этот вопрос, Монфор положил на скамью, между собой и девушкой, флейту.

— Наряду с прочим. — Она быстро пришла в себя.

— Прости. Я не имел права спрашивать у тебя об этом.

— Король имеет право на все, что ему угодно, — выпалила она.

«О Господи, что это я говорю?»

— Если бы я был всего лишь королем, то возможно, — улыбнувшись, ответил Монфор. — Но я льщу себя надеждой, что я к тому же и культурный человек, а, следовательно, обязан быть вежливым.

Они еще немного посидели в молчании, но теперь уже было хорошо им обоим. Солнце меж тем поднялось над живой изгородью, и все вокруг — цветы, трава, листья — засверкало утренней росой.

— Красиво, не правда ли?

Монфор описал рукой круг по воздуху. Ребекка кивнула.

— Но все такое ухоженное, такое ручное, — продолжил король. — Мне так хотелось бы жить в горах или на берегу моря. Первозданная свобода — вот в чем настоящая красота. А здешняя нуждается в тщательном уходе — человеческие руки хлопочут здесь над каждой травинкой, над каждым листом.

Страсть, прозвучавшая в его словах, тронула Ребекку. Внезапно она поняла, что ее собеседник загнан в темницу, куда более тесную, чем последний узник, что на его плечах лежит бремя ответственности, потому что он король, а ведь не сам же он выбирал, быть ему королем или нет.

Певчий дрозд пролетел по саду, опустился на куст неподалеку от них и запел.

— Ну, вот вам и компаньон, — заметила Ребекка.

— Нет, — грустно сказал король. — С ним мне не сравниться.

Они на какое-то время заслушались переливчатыми руладами, потом Монфор резко хлопнул в ладоши, и испуганная птица улетела. Ребекка удивленно посмотрела на короля.

— Здесь ему не место, — пояснил тот. — Уж больно хорошо он поет. — Он встал, улыбнулся, но чувствовалось, что обычная церемонность уже вернулась к нему. — Наверное, нам лучше разойтись в разные стороны, — вздохнул он. — Если мы посидим тут еще, неминуемо пойдут разговоры о том, что у нас интрижка. А мне кажется, нам обоим это ни к чему.

Они не слишком искренне посмеялись, немногословно простились и, выйдя из сада, разошлись в разные стороны.

Ребекка не вернулась в «Орлиное Крыло». Разволновавшись после разговора с Монфором, она решила продолжить прерванную было прогулку, благо, на улице становилось все теплее и теплее. Невзначай она подошла к крепостной стене, которой был обнесен дворец; поднявшись на стену, можно было с ее высоты понаблюдать за тем, как пробуждается к жизни столица. Трудно было представить себе, что все эти несметные толпы — верноподданные молодого человека, с которым она только что скоротала час утреннего покоя.

В конце концов, ноги сами привели девушку все к тому же Архиву, впрочем, она заранее знала, что так оно и произойдет. Милден с радостью встретил ее и обрадовался еще сильнее, когда она поставила перед архивариусом новую задачу. Ребекке пришло в голову, что если две таблицы с письменами таинственного послания занесены в книгу «Под солью», то вполне может оказаться и так, что другие таблицы отыщутся в других книгах. Стоило ей упомянуть об этом в разговоре с Милденом, как он отреагировал на это такими словами:

— Ага, вы имеете в виду Камни Окрана. Я и сам порою ломал над ними голову. Но со всей определенностью могу сказать, что в наших книгах таких таблиц нет, хотя в нескольких томах они и упоминаются. Я вам их сейчас принесу.

Несколько часов чтения с последующим обсуждением прочитанного не принесли Ребекке никаких результатов, хотя, конечно, общество Милдена было и само по себе приятно. И когда он предложил Ребекке перекусить, она с радостью согласилась, решив буквально воспринять слова отца о том, что она весь день вольна вести себя как ей вздумается. К тому же она и впрямь сильно проголодалась, потому что отправилась на прогулку, не позавтракав.

— Возможно, трапеза окажется не на привычном для вас уровне, — предостерег ее Милден.

— У барона Бальдемара едят не так, как в королевском дворце, — возразила она. — Уж как-нибудь не отравлюсь!

Они вдвоем прошли через главный зал, причем писцы принялись заинтересованно перешептываться, и Милден привел Ребекку в большое помещение с грубо сколоченными столами, примыкающее к дворцовой кухне. Здесь столовалось большинство челядинцев, поэтому тут было многолюдно и шумно: люди то и дело то приходили, то уходили, гремели тарелки, ножи и вилки. Кое-кто из присутствующих поздоровался с Милденом, а его спутница сразу же оказалась в центре всеобщего внимания.

Они набрали еды с раздаточного стола и уселись за один из свободных столиков. Милден извинился за здешний шум, но Ребекка заверила его в том, что это ей ничуть не мешает, да и действительно: многолюдный зал представлял собой живительный контраст по сравнению с уединенным утренним времяпровождением.

За едой Ребекка поведала спутнику об утренней встрече с Монфором, не забыв упомянуть и о том, что рассказала королю о работе самого Милдена. Архивариус немало удивился, а потом, как ей показалось, несколько встревожился.

— У Монфора нет времени на интерес к таким вещам, которыми занимаюсь я, — пояснил он. — Он человек слишком прагматического склада, чтобы интересоваться историей и преданиями. А когда задумаешься над тем, с какими проблемами ему приходится сталкиваться, то и вовсе перестаешь этому удивляться.

Ребекка и Милден поговорили о положении дел в стране, а потом, закончив трапезу, вернулись в Архив. Ребекка провела несколько часов за чтением изумительных историй, которые припас для нее Милден, припас именно их лишь потому, что они больше всего нравились ему самому. Относительно себя самой она так ничего нового и не узнала, но в конце концов, ласково распрощавшись с Милденом, вышла из Архива с головой, набитой бородатыми великанами, воздушными замками, музыкой, способной перенести человека с одного края света на другой, и челном из литого серебра, одиноко скользящим по глади окутанного со всех сторон туманом озера.

Вернувшись к себе, Ребекка словно сошла с небес на землю.

— Где это тебя носило! — накинулась на нее нянюшка. — Тут тебя молодые люди весь день добиваются, а я даже не могла сказать им, когда ты вернешься.

— Ну и ладно, я не хочу их видеть, — устало отбивалась Ребекка.

— Ну почему ты такая высокомерная и неприступная! — посетовала нянюшка. — Некоторые из них пошли на изрядные хлопоты, чтобы по-настоящему развлечь тебя. А ты как сквозь землю провалилась — и от них, и от меня тоже.

— Прости, нянюшка, но мне действительно не хочется, чтобы меня развлекали.

— Что ж, больше тебе на мужское внимание рассчитывать не приходится, — проворчала нянюшка, проворчала так, словно это и впрямь было для Ребекки серьезным наказанием. — Все махнули на тебя рукой, так что вечер нам предстоит скоротать друг с дружкой.

К вящему облегчению Ребекки, так оно действительно и произошло, они с нянюшкой мирно отужинали у себя в комнате. И когда Ребекка уже подумывала о том, чтобы отойти ко сну, вернулся Бальдемар — и настроение у него оказалось препаршивое. Причин своей злобы он женщинам объяснять не стал, ограничившись лишь словами о том, что они покидают столицу завтра же на рассвете. Затем удалился к себе в покои, предоставив Ребекке ломать себе голову над тем, что то ли Ассамблея принесла неудовлетворительные результаты, то ли ее собственное небрежение перспективными соискателями ее руки так рассердило отца.

— Ну а теперь ты здесь вообще ничего не увидишь. Вот так-то, барышня!

Это оказалось единственным замечанием, которое позволила себе, прежде чем отойти ко сну, старая нянюшка.

Хотя Ребекку и завлекло в водоворот зыбучей соли, ее саму это почему-то никак не затрагивало, и хотя девушке было страшно, ее страх оставался страхом не участницы, а зрительницы.

Рука, черная и покрытая шрамами, поднялась из ходящей ходуном белизны и бросила что-то в сторону Ребекки. Плоский предмет медленно поплыл по воздуху, переворачиваясь с одного бока на другой. Одна сторона его была пустой, тогда как на другой что-то было начертано — и Ребекка сразу же догадалась, что это.

Потом водоворот иссяк и «поднос» упал наземь, пустой стороной вверх. Шалунья, мех которой сейчас был кроваво-красным, с подозрением обнюхала камень. Потом посмотрела ввысь, на Ребекку, по-прежнему парящую в воздухе, и завыла. Ее тихий вой разнесся во все стороны.

— Переверни, Шалунья, — приказала Ребекка. — Переверни камень!

Бик осторожно дотронулся до камня передней лапой, затем, в последний раз взвыв, бросился прочь.

На камень опустилась нога в тяжелом сапоге.

— У меня мало времени на такие дела.

Ребекке не было видно, кому принадлежит нога в тяжелом сапоге, но голос этого человека она сразу узнала. Узнала и поразилась, что он, всегда относившийся к ней с такой добротой, ведет себя сейчас столь бессердечно.

— Там настоящее, а вовсе не прошлое, — взмолилась она. — И мне необходимо это прочесть.

— Только если я тебе это позволю, — возразил он. — А я этого делать не собираюсь.

— Прошу тебя.

— Сейчас ты мне скажешь, что среди моих врагов имеются и колдуны.

— Это так.

— И что мне стоит завести придворного мага.

— Да!

— И дождаться небесных знамений.

— Я — Прядущая Сновидения!

— Ты безумна.

«Посмотрела бы на это Эмер».

Нога в сапоге напряглась, втаптывая камень в пыль.

«Да и Гален тоже», — послышалось откуда-то издалека.

Нога исчезла, и камень сам собою перевернулся надлежащим образом. В письмена впечаталась темная земля, но от этого они стали еще отчетливее.

О Л Д У Н

К З А

О И Д Р Н

Р О

Я С Т Я Д

Прежде чем проснуться, Ребекка запомнила все буквы.

Глава 32

На следующее утро Бальдемар со спутниками выехал рано. Барон в дороге не жалел лошадей — и в итоге весь караван прибыл в Крайнее Поле поздним вечером второго дня, устроив в пути лишь один ночной привал. На протяжении всей поездки барон был замкнут и раздражителен, безжалостно пресекая любые попытки поговорить. Большую часть пути он провел в седле, пренебрегая сравнительными удобствами крытой кареты, к тому же пребывание на свежем воздухе избавляло его от необходимости отвечать на докучные вопросы. Прибыв в замок, он отдал несколько распоряжений постельничему, после чего проследовал прямо к себе в покои.

Ребекка устала, к тому же похожий на бегство отъезд из столицы расстроил ее; тем более, кстати, пришелся приход Эмер, потребовавшей у подруги полного отчета о пребывании в Гарадуне. Разговор их зашел сильно за полночь и прервался, лишь, когда у обеих начали слипаться глаза. Реакция Эмер на услышанное оказалась весьма для нее характерна.

— Но ты ведь всего этого не выдумала, разве не так? — спросила она.

— Все чистая правда. Клянусь тебе, — сонно пробормотала Ребекка. — После этой встречи в саду Монфор мне даже приснился. И я убедила его показать мне еще одну таблицу. Вот, погляди-ка.

— Ну а теперь я не сомневаюсь, что ты совершенно сошла с ума, — заметила Эмер, когда Ребекка показала ей листок бумаги, на котором теперь красовались три столбика загадочных букв. Тем не менее она с интересом уставилась на криптограмму.

— Я выясню, что это значит, даже, если потребуется, ценой собственной жизни, — провозгласила Ребекка.

Прозвучало это, пожалуй, чересчур драматично.

— Не стоит, — возразила Эмер. — А то мне тебя будет недоставать.

Она поднялась с места, зевнула.

— Пойду-ка я спать.

— Спокойной ночи, Эмер.

— Спокойной ночи, Бекки. И приятных тебе сновидений.

Как предписывал обычай, Рэдд вознамерился устроить празднество в честь возвращения барона в свои владения. Хотя праздник, на сей раз, был задуман как относительно скромный, постельничий все же пригласил для увеселения гостей нескольких музыкантов. Все эти приготовления оказались несколько скомканными из-за преждевременного возвращения барона, но, так или иначе, празднества не отменили: оно должно было начаться на следующий день сразу же после полудня.

Задуманное мероприятие заранее страшило Ребекку: во-первых, ей было известно, сколь не соответствует нынешнее настроение ее отца ожидаемому веселью, а во-вторых, ей не хотелось показываться на глаза Рэдду, что, правда, рано или поздно было все равно неизбежно. Осадок, оставшийся после их предыдущей встречи, еще не развеялся, и все, что ей удалось узнать с тех пор, только укрепило ее в изначальном мнении, тем самым еще более отдалив от наставника. Но все же ей хотелось сохранить его дружбу, и если примирению суждено было состояться, то надо было с чего-нибудь начинать.

На пир было приглашено всего около сорока гостей, и разместились они за тремя столами — за главным, за которым вместе с бароном и его дочерью расселись наиболее влиятельные на местном уровне люди, и за двумя примыкающими. Так что восьми музыкантам с традиционными духовыми инструментами, барабанами и лютнями нашлось, где развернуться. В ходе трапезы они наигрывали попурри из старинных песен, причем никто не обращал ни на музыкантов, ни на их игру никакого внимания. Ребекка была, возможно, единственной, кто внимал музыке, тем более что ее мрачный отец держался за столом молчаливо и отчужденно. Музыканты, решила она, хорошие, хотя ничего выдающегося. И лишний раз пожалела, что так и не послушала столичных виртуозов. И вот, когда она уже начала терять интерес к музыкантам, их вожак, выступив вперед, объявил, что один из них (а именно молодой парень, которому было на вид не больше лет, чем самой Ребекке) сейчас исполнит для высоких гостей нечто новое. Молодой человек вышел вперед, тогда, как его товарищи присели отдохнуть и лишь посматривали на него со снисходительными усмешками. В руках у него был струнный инструмент, похожий на недоделанную лютню, однако вместо того, чтобы щипать ее струны, он взял странный деревянный предмет под подбородок, обхватив рукой гриф. И заиграл с превеликой нежностью, ровными и хорошо отрепетированными движениями проводя по струнам длинной палочкой, похожей на распрямленный лук без тетивы. Хотя большинство гостей не обратило на парня никакого внимания, Ребекку сразу же очаровала его игра. Музыка, которую он исполнял, звучала странно и в то же время прекрасно; ранее ей никогда не приходилось слышать ничего подобного.

Шум пира, словно внезапно куда-то исчез, да и самих пирующих Ребекка видела сейчас сквозь призрачную дымку. Девушка закрыла глаза, позволив музыке проникнуть ей в душу, не встречая на своем пути никаких помех; красота и изумительное звучание покорили Ребекку. Мелодия внезапно переменилась, теперь неведомый инструмент звучал громче и с большей страстью. Новые ноты растекались в воздухе — от низких басовых до настолько высоких, что они с трудом воспринимались человеческим ухом. Ребекка открыла глаза и пристально поглядела на молодого музыканта. Теперь он играл на флейте, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг него. И все же одновременно с флейтой звучал и загадочный струнный инструмент.

Взметая в воздухе одно покрывало за другим, музыка росла и разрасталась, полная щемящей тоски и любовного желания, но вместе с тем исполненная истинным восторгом творения. Всей душой окунулась Ребекка в дивные звуки, не замечая ничего, что творилось за столом и вокруг него, ведая лишь одно: она стала свидетельницей подлинного волшебства.

К песням, которые играл этот музыкант, не было слов, но никаких слов здесь и не могло понадобиться. Любовь, страсть, сражение и предательство, интрига и тайна — все это и многое другое вызывали к жизни волшебные звуки. Ребекка видела перед собой ослепительно искрящиеся водопады, слышала раскаты грома в почерневшем небе, щурилась, глядя на снежную равнину в блеске солнечных лучей. Леса и горы проплывали перед ней, вот промелькнул огненно-рыжий хвост лисицы, морские чайки расправили белые крылья под кромешно-черными тучами, сине-зеленым гребнем сверкнула, на миг, выпрыгнув из воды, гигантская рыба…

И вот все закончилось. Когда музыкант доиграл до конца, в зале воцарилось удивительное молчание, словно даже ветер, свистящий в башенных бойницах, на миг застыл. Ребекка встретилась взглядом с молодым музыкантом — и буквально в одно мгновение они друг друга прекрасно поняли.

Но тут раздались аплодисменты, прервав тем самым волшебную паузу. На какую-то долю мгновения по лицу музыканта пробежала тень обиды и боли, но тут же в его душе возобладал исполнитель-профессионал. Другие музыканты опять принялись играть старые песни — и он начал им подыгрывать, но лицо его оставалось неподвижным, как маска.

Аудитории — за одним-единственным исключением — явно пришлась по вкусу подобная смена репертуара.

— Гадость какая, аж мурашки побежали, — прокомментировал услышанное один из гостей.

— Да, сейчас стало гораздо лучше, — согласился другой.

Ребекка поглядела на них, не веря собственным глазам. Никто, кроме нее, казалось, даже не подозревал о том, что случилось на самом деле, о том волшебстве, пленниками которого — пусть и всего на несколько минут — оказались все пирующие. И вот они без паузы вернулись в презренный и пошлый мир, очутились при дворе у захолустного барона, где люди могут только пить да нести всякий вздор, причем, даже не балагуря, а злословя. Ребекка же испытала невыразимое чувство утраты и начала даже сомневаться в том, действительно ли только что отзвучала волшебная музыка. Она чувствовала себя так, словно ее выжали досуха; ни голода, ни жажды она не испытывала, и заурядная музыка, которую исполняли сейчас, била ей в уши глухо и гулко одновременно.

Ветер вновь засвистел в бойницах на башнях, и Ребекка поняла, что этот заунывный звук теперь навсегда свяжется в ее памяти с лицом молодого музыканта, с отзвуками его замечательной игры, с томлением, со страстью, с желанием перенестись куда-нибудь на край света, потому что именно эти чувства обуревали ее сейчас.

Ребекке с трудом удалось удержаться от того, чтобы не кинуться к молодому музыканту немедленно. Она понимала, что подобное было бы немыслимо, и поэтому решила дождаться окончания застолья. При первой же возможности она, извинившись, уйдет и отправится к Эмер, сидящей за соседним столом. Так она и сделала — и ее подруга немало удивилась, услышав взволнованный шепот Ребекки, и, в свою очередь, разволновалась, поняв, о чем идет речь. Ребекка вернулась на свое место, глазами проследила за тем, как Эмер передает ее сообщение дальше, а потом принялась с нетерпением дожидаться окончания музыкальной части празднества. И как только отзвучали последние ноты, она встала и покинула зал — так, чтобы у всех создалось впечатление, будто она удалилась к себе. Бальдемар был уже порядочно пьян и не имел ничего против ее исчезновения.

Но вместо того чтобы вернуться к себе, Ребекка свернула за угол и поднялась на балкон галереи. Расположилась так, чтобы видеть дверь, ведущую в комнаты слуг и кладовые, и начала ждать. И прождала довольно долго. И все сильней и сильней нервничала, пока ждала. Где же он? Ведь он наверняка захочет прийти!

Когда ожидание стало и вовсе нестерпимым, она решила взять дело в свои руки. Хотя Ребекке и пришлось пойти на риск, что ее увидят челядинцы (что в конце концов закончится взрывом отцовской ярости), она настолько отчаялась, что сама помчалась к двум маленьким комнаткам возле кухни, в которых разместили музыкантов. Она постучалась — и вожак музыкантов с улыбкой отворил ей дверь. Но улыбка исчезла с его губ, едва он увидел, что за гостья сюда пожаловала.

— Госпожа моя, — почтительно поклонившись, пробормотал он.

— Музыкант, игравший в одиночку сегодня вечером, — выдохнула Ребекка. — Мне нужно поговорить с ним.

Он пристально посмотрел на нее, потом, отвернувшись, крикнул в глубь комнаты:

— Бумер, с тобой хочет поговорить госпожа Ребекка.

Она услышала из комнаты невнятный шепот, и вот навстречу ей вышел молодой музыкант.

— Не угодно ли вам пройти со мной в галерею, — полуобмирая, прошептала она.

— Но зачем?

Этот неожиданный знак внимания явно застал его врасплох.

— Давай, парень! Тебе что, два раза повторять надо! — прикрикнул на него вожак. — Дочь барона хочет поговорить с тобою.

И с этими словами он вытолкнул молодого музыканта из комнаты.

И вот перед ней стоял Бумер. Вид у него был усталый и хмурый. Он поглядел по сторонам, словно прикидывая возможность удариться в бега.

— Прошу вас, — вновь подступилась к нему Ребекка. — Я слышала, как вы играете. Понимаете, я это слышала.

Сначала он никак не отреагировал на ее слова, но затем в глазах у него вспыхнули искры узнавания.

— Значит, это были вы! За главным столом.

— Да. Теперь вы меня узнали?

— Я близорукий, — пояснил он.

— Так вы пойдете со мной? Прошу вас!

Он кивнул, и Ребекка поспешила увести его в относительно уединенную галерею.

— Вас и на самом деле зовут Бумер? — спросила она, выводя его на балкон.

— Нет. Мое настоящее имя Невилл, — ответил музыкант, щурясь близорукими глазами на развешанные по стенам полотна и одновременно поспевая за ней. — Бумер — это кличка. Так зовут меня в оркестре.

— Никогда раньше не слышала такой музыки, — призналась Ребекка, когда они, наконец, остановились. — Из каких вы краев?

И тут же между ними повисло молчание.

— Истории витают в воздухе, — проговорил он, в конце концов. — А я их всего лишь подхватываю.

— Где это они витают? В Крайнем Поле?

— В первую очередь в таких местах, как Крайнее Поле. У вас ведь такая история. — Взмахом руки он указал на портреты. — Замечательно здесь, должно быть, жить!

Это замечание изумило Ребекку. «Знал бы ты только», — подумала она.

— Все прошлое этого края, этого народа, — продолжил он. — Их тревоги и радости, ненависть и любовь…

Он резко прервал монолог, словно внезапно вспомнив, с какой важной персоной разговаривает. Краска залила щеки музыканта, он забормотал какие-то извинения, явно желая поскорее откланяться.

— Оставьте, — хмыкнула Ребекка. — У меня нет никаких иллюзий по поводу своих предков.

Он растерялся, ему все еще не терпелось уйти, но что-то в звуках голоса девушки не давало ему этого сделать.

— Ну и как вы узнаете все эти истории? — спросила Ребекка.

Главным для нее сейчас было не позволить ему снова умолкнуть.

— Да никак, — обронил он. — Вместо меня, их разыскивает моя музыка.

— Через Паутину?

— Полагаю, что так, если вам угодно воспользоваться этим словом.

— Но как они замечательно звучат!

— А может, те, что похуже, я приберегаю для себя самого, — без тени улыбки ответил он.

— Ну и в моем роду были скверные люди, — поморщилась Ребекка. — Я сейчас покажу вам кое-кого из них.

Они прошлись по длинной галерее, мимо бесконечного ряда портретов, и Ребекка по ходу дела давала музыканту определенные разъяснения. Невилл смотрел во все глаза, однако почти ничего не говорил.

— Это дядя Эгвин. Он сошел с ума и объявил, что впредь будет пить молоко только тех коров, которых никогда не покрывал бык.

— Но…

— В том-то и дело! — рассмеялась Ребекка. — До сих пор никому не известно, как близким удалось в конце концов его одурачить… А это Адриана, — продолжила Ребекка. — У нее было четырнадцать детей, но двенадцать из них родились мертвыми.

— То-то она, я думаю, порадовала супруга, — саркастически заметил музыкант.

— Вообще-то она, наверное, его радовала, — отозвалась Ребекка. — Иначе он бы не сделал ей четырнадцать детей.

Постепенно напряжение, владевшее музыкантом, пошло на убыль. Вопреки былому предубеждению, Невилл обнаружил, что дочь барона ему нравится.

— А это кто? — спросил он.

— Мой отец. И надеюсь, вам не доведется играть песен, которые навеет его жизнь.

— Но здесь он как-то крупнее, чем в жизни.

— Так оно и было задумано.

Пренебрежительно махнув рукой, Ребекка прошла по галерее дальше. Невилл остался у портрета Бальдемара, пристально рассматривая его близорукими глазами. Почему-то сильнее всего его заинтересовал охотничий пес барона по кличке Старый Ворчун.

— А когда это было написано? — спросил он. — И как звать художника?

— Несколько месяцев назад. А художника зовут Кедар.

— А собака все еще в замке?

— Старый Ворчун? Да, конечно.

— Давайте посмотрим на него!

— Только не сейчас. Сейчас их кормят, и вся псарня взбунтуется. А почему такой интерес?