Владычица снов (№1) - Владычица снов. Книга первая

— Что ж, в каком-то смысле я действительно радуюсь, — призналась она. — Несмотря на все неприятности, которые эта история может причинить отцу. Крэнн не отвечает моему представлению об идеальном супруге.

«Мягко сказано!» — мысленно добавила она.

— Естественно. Он повел себя чудовищно, — задумчиво произнес Рэдд. — А ты держалась просто молодцом. Полагаю, что твой отец гордится тобою, хотя сам он, конечно, в этом никогда не признается.

— Правда?

Ребекке трудно было поверить этому, хотя Рэдд оказался уже не первым, кто высказал ей подобное соображение.

— Разумеется. Ты доказала ему, что он не зря гордится собственным родом. Ты восстановила его веру в величие дома Крайнего Поля.

— Но я не восстановила его благосостояние, — насмешливо заметила Ребекка. — А мне-то казалось, что деньги — это единственное, что его интересует.

— В этом вопросе ему тоже помог Таррант, — ответил Рэдд. — Конечно, барон получит не столько, сколько ему хотелось бы, но горькую пилюлю это вполне подсластит.

— Значит, отец смирился с тем, что этому браку не бывать?

— Насколько я его знаю, он еще несколько дней будет дуться, — улыбнулся постельничий. — Будет сидеть у себя, напиваться и оплакивать судьбу… И, тем не менее, да, он примирился. В конце концов, у него не осталось другого выбора.

— Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем он подыщет мне другого жениха?

Ребекка промолвила это наугад, пытаясь выяснить, имеются ли на примете другие кандидаты на ее руку, но ответ Рэдда успокоил ее:

— Эта история, по крайней мере, заставит его задуматься, — пожав плечами, сказал он. — И может быть, в следующий раз он догадается посоветоваться и с тобою.

— Это было бы недурно, — согласилась Ребекка.

И они как бы исподтишка улыбнулись друг другу.

— Разумеется, я приму любое отцовское решение, — начала Ребекка, осторожно подбирая слова, — однако…

— Однако ты сперва убедишься в том, что женишок умеет играть в шахматы, — перебил ее Рэдд.

— Если он мне понравится, — усмехнулась Ребекка. — Но я хотела сказать другое: не так-то просто не проявлять в этом деле собственных эмоций. Не так-то просто отнестись к собственному замужеству, как к делу государственной важности.

— Разумеется. — Рэдд снова заговорил серьезным тоном. — Это естественно. Но в жизни не всегда удается поступать, как тебе хочется.

— Государственные дела налагают на всех нас серьезные обязанности, — с чужого голоса процитировала Ребекка.

Рэдд задумчиво кивнул.

— Выходит, ты не имеешь никакого отношения к победе, одержанной Галеном? — спросил он начистоту.

Ребекка не слишком удивилась, услышав этот вопрос. И она легко ответила на него с напускным спокойствием:

— Не имею. Я выбрала его потому, что решила, это будет забавно и что толпе понравится, если сядет за доску… я хочу сказать, он ведь славный парень и при этом простой конюх, так сказать, один из них. Но я понятия не имела о том, что он так здорово играет.

Ребекке оставалось надеяться на то, что Рэдд спишет некоторое смущение с ее стороны на тот факт, что его собственная дочь дружит с Галеном.

— Да ему к тому же и просто повезло. — Судя по всему, Рэдд поверил услышанному. — Крэнн сделал несколько совершенно нелепых ошибок, при этом и советов со стороны он слушать не стал.

— Да я и сама толком не понимаю, что произошло, — вздохнула Ребекка.

— Правда?

Рэдд пристально посмотрел на нее — и девушке под этим взглядом стало несколько неуютно.

— Когда находишься на доске, в смысл игры не удается вникнуть, как следует, — пояснила она.

— Гмм… Значит, ты не против того, чтобы еще какое-то время побыть девицей?

— Отнюдь, — кивнула Ребекка, обрадовавшись перемене темы. — К тому же ты еще не завершил моего обучения.

— Последнее время мне кажется, что это я у тебя учусь, — обронил Рэдд.

Ребекка не была уверена в том, что правильно поняла этот намек, поэтому решила ринуться напролом.

— Я хочу сказать вот что. Ты столько поведал мне об истории нашей страны — о королях и королевах, о том, как возникла традиция бродячих художников о том, как чудовищная буря привела к образованию соляных равнин, и так далее… Но я не понимаю, какое отношение имеет прошлое ко мне. Почему, например, Монфора заботит вопрос о моем замужестве? — закончила она, надеясь выудить у него необходимую информацию.

— Это политика, а не история, — заметил Рэдд.

— А разве это не одно и то же?

— В каком-то смысле, пожалуй, да, — протянул Рэдд. — История только записывает любые перемены, а политика предопределяет скорость, да и на правление перемен. — Он сделал паузу, улыбнулся. — Мне твои слова, пожалуй, понравились. Их стоит процитировать в разговоре с какой-нибудь важной особой.

— Еще парочка замечаний такого рода, — ухмыльнулась она в ответ, — и я скажу отцу, чтобы он тебя уволил.

— Вот она, неблагодарная юность, — пробормотал Рэдд.

— Так расскажи мне, как обстоят дела со скоростью перемен прямо сейчас! — с наигранной обидой в голосе воскликнула она. — Или я и впрямь добьюсь того, чтобы тебя уволили!

— Твои слова для меня закон, баронесса.

Почтительно произнеся это, Рэдд поднялся с места и принялся расхаживать по комнате, словно ему вдруг потребовалось собраться с мыслями. И когда он вновь повернулся к Ребекке, лицо его было предельно серьезным.

— На данный момент, — начал он, — эта скорость невелика, как оно и бывает в годы, когда в не поддерживается длительный мир. Но если Монфор решит поступать по-своему, скорость может возрасти кое для кого даже чересчур сильно.

— Но он же король, — указала Ребекка. — Почему бы ему не поступать по-своему?

— У Монфора имеется несколько довольно радикальных идей относительно управления страной, — пояснил постельничий. — Но одному человеку, даже если он король, не объять всего на свете. Он нуждается в союзниках, и для него жизненно важно, чтобы аристократия ему не противостояла.

— Да, но…

— Поэтому он бдительно следит за всеми возможными союзами и коалициями — такими, например, как чуть было не состоявшийся союз между Бальдемаром и Фаррандом, — заключил Рэдд.

— Ах, вот оно как…

Теперь Ребекке было над чем поломать голову. «Значит, Фарранд находится в оппозиции к Монфору. И следовательно, все куда серьезней, чем я себе представляла… Хотя нет, погоди-ка. Почему это одно вытекает из другого? Даже если он против Монфора, с какой стати королю мешать его второму сыну жениться на мне? Крайнее Поле ведь давным-давно утратило былое значение».

— О чем это ты думаешь? — прервав ее размышления, полюбопытствовал Рэдд.

— У меня голова идет кругом, — честно призналась она. — А что это за идеи у Монфора? И согласен ли ты с ними?

— По большей части, да. Он пытается ослабить гнет аристократии, под которым страдает простой народ. Кое-кто здесь, у нас, в Крайнем Поле, очень бедствует, но в других краях люди, бывает, живут гораздо хуже. И если Монфору удастся заменить худшие элементы старинной феодальной системы чем-нибудь более справедливым и человечным, я признаю его великим человеком, да и многие другие поступят точно так же.

— Но только не аристократы?

Ребекке не часто случалось видеть своего наставника столь взволнованным.

— В том-то и дело, — вздохнул он. — Слишком много знатных господ заинтересовано в поддержании существующего порядка вещей, так что задача переубедить их представляется исключительно трудной — особенно для короля, которого многие из них считают еще юнцом несмышленышем.

— И что, дело может дойти до кровопролития? — тихим голосом спросила Ребекка.

— Сомневаюсь. Так сильно Монфор на них давить не будет. — Рэдд произнес это с неколебимой уверенностью. — Гражданская война — это последнее, к чему он стремится. Он нее-то пострадают все.

— А Фарранд противится переменам? — осведомилась Ребекка, надеясь пролить свет на свои недавние сомнения.

— Этого я не знаю, — не без обиды признался Рэдд. Мы здесь, в Крайнем Поле, живем в глуши, а он, едва приехав сюда, мне, понятно, доверяться не стал.

— А что насчет отца?

— Ну; его-то слишком занимают собственные проблемы, чтобы интересоваться, что именно замышляет Монфор. Честно говоря, я убежден в том, что ему это не понравилось бы, но… — тут он заговорщически улыбнулся, — возможно, его, в конце концов, удастся переубедить.

— Хотелось бы мне, чтобы здешним бароном был ты, — мечтательно промолвила Ребекка.

— Ну, уж нет, — вырвалось у Рэдда. — Здесь и постельничим-то быть плохо.

Какое-то время они просидели в молчании; причем Ребекка мысленно пеняла себе, что ей не удалось выудить достаточно информации из Тарранта, а Рэдд размышлял над внезапным интересом своей питомицы к политическим делам. Он никогда ничего не скрывал от нее по причине ее юного возраста или принадлежности к слабому полу и не собирался заниматься этим сейчас, но до сих пор ее главным образом интересовало прошлое — с его интригами, его романтичностью и, не в последнюю очередь, его отдаленностью. Судя по всему, внезапный интерес к проблемам сегодняшнего дня был вызван историей с расстроенной помолвкой: из-за этого и политика стала для нее как бы личным делом.

— Ты живешь жизнью привилегированного сословия, Ребекка, — в конце концов, сказал Рэдд. — Да, честно говоря, и я тоже.

— Мне это известно.

Ее синие глаза были строги и печальны.

— А Монфор пытается провести в жизнь реформы, которые поставят под угрозу имеющиеся у нас привилегии.

Она кивнула, но промолчала. Теперь она начала понимать, что ее жизнь может измениться независимо от того, выйдет она замуж или нет.

— Ты ведь помнишь, когда тебе было лет этак двенадцать, — продолжил Рэдд, — я рассказывал тебе о крестьянах, которых заманили в подлую западню. Ценность их земли упала после того, как им пришлось разделить ее между своими детьми, а налог начали собирать не с земли, а подушно, да к тому же в те времена случились скверные урожаи. А положение только ухудшалось, ведь пропитание, которого им не удавалось раздобыть на собственном клочке земли, становилось на рынке все дороже. Припоминаешь?

Ребекка медленно кивнула.

— И большинство из них попало в рабство к землевладельцам, — тихо сказала она.

— А ты помнишь, что ты тогда заявила?

— Нет.

— Ты тогда возмутилась: это же несправедливо! И ты была совершенно права. Это было сущим несчастьем и остается вопиющей несправедливостью до сих пор. В мире вообще много несправедливости, но если Монфор преуспеет в своих начинаниях, это будет означать, что мы как минимум движемся в правильном направлении.

После страхов и волнений, пережитых на протяжении трех дней, поставивших под угрозу весь мир, в котором до сих пор жила Ребекка, пара месяцев прошли в состоянии некоторой скуки и определенной растерянности. В замке не осталось никого, с кем можно бы поговорить на тему о политической ситуации Эрении и о том, как эта ситуация может повлиять на собственную жизнь девушки. Крайнее Поле, казалось, было последней точкой, до которой доходили известия о продолжающемся и развивающемся в центральных частях страны противостоянии.

Предсказания Рэдда относительно того, как поведет себя Бальдемар, сбылись на все сто. Барон заметно состарился и вроде бы приутих, но, по крайней мере, нельзя было сказать, будто он пребывает в безутешном горе. Таррант прислал ему обещанные деньги, а Фарранд вроде бы не строил планов мести, во всяком случае, об этом ничего не было известно. Вскоре начало казаться, будто недавних событий и вовсе не было.

Лето перешло в осень, и шахматная доска на площади перед замком стерлась как бы сама собой. И, за редкими исключениями, люди позабыли о злополучном состязании.

Лишь Клюни с Ансельмой частенько размышляли о партии в «живые шахматы» и о событиях, случившихся по ее завершении. Храня слово, данное Тарранту, они делали вид, будто ничего не знают ни самом Галене, ни о том, куда он подевался, но для них оказалось чрезвычайно тяжким испытанием воздерживаться от каких бы то ни было контактов Ребеккой. Им было лишь известно, что она предприняла кое-что, чтобы позволить выиграть своем «защитнику», и что ее поддержка носила чрезвычайно необычный характер. Алхимик с женой чувствовали себя просто невыносимо — и знать об этом, и не иметь возможности что-нибудь с собственным знанием поделать. Они, однако, понимали, что не должны вмешиваться в развитие событий, какое бы любопытство, да и желание помочь ни испытывали, так что, в конце концов, они решили запастись терпением. И пусть, пока суд да дело, все идет своим чередом.

Жизнь в замке вновь пошла привычным размеренным и ленивым шагом, заставив Ребекку с Эмер и скучать, и не ведать покоя одновременно. Эмер к тому же была опечалена исчезновением Галена. Никто не знал, куда он подевался, а ни сама Эмер, ни Ребекка не владели розыскными способностями, присущими Пайку. Попытки Эмер подыскать Галену замену на любовном поприще в кругу местной молодежи оказались не совсем удовлетворительными и в любом случае непродолжительными. Через какое-то время Эмер решила вообще не вспоминать про Галена, а Ребекка терялась, не зная, как утешить подругу.

Беспокойство Ребекки усиливалось врожденным чувством вины перед обществом. «Ты живешь жизнью привилегированного сословия». По сравнению с эти все остальное утрачивало значение, а как помочь горю, она не знала. Даже ее обычный интерес к волшебству и магии несколько ослабел. Она отныне не испытывала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего былые грезы наяву или тот магический треугольник, благодаря которому партия в «живые шахматы» получила столь необычное завершение; что же касается Рэдда, то он по-прежнему не воспринимал всерьез ее стремления проникнуться эзотерическими познаниями. Картина, находившаяся в Восточной башне, хранила тайну и оставалась тайной, но теперь эта тайна утратила для Ребекки притягательную силу. Даже ее сны стали ничем не примечательными — и это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, сама того не подозревая, нянюшка не вызвала цепочку ассоциаций, которые позднее отозвались и во сне Ребекки.

Открыв дверь в собственную спальню, Ребекка обнаружила, что нянюшка подметает пол. Она уже собиралась было сказать старушке, что той не стоит себя утруждать, когда нянюшка, не заметив появления своей питомицы, запела детскую песенку, которую Ребекка отлично знала, хотя и не слышала уже долгие годы.

Белая пыль, белая пыль, белая пыль на полу.

Берись за метлу, берись за метлу, берись за метлу.

Вымети все, вымети все, вымети дочиста все!

Белое небо да будет над нами, белое небо — и все!

Распевая песенку, нянюшка старалась орудовать метой в такт собственным словам, как поступило бы на ее месте и дитя, — Ребекка вспомнила, что и сама делала так, когда была маленькой. Сначала старушка сделала вид, будто поскользнулась на белой пыли, потом угрожающе взмахнула метлой и закончила, воздев очи горе, словно в воображаемое небо и впрямь поднялась сметенная ею с пола белая пыль, тем самым изменив его цвет.

И тут последовал припев:

И шалунью, и малышку —

Всех пущу плясать вприпрыжку.

Всем конец, кого мы сдунем, —

И малышкам, и шалуньям!

— Так я себя в детстве не вела, — пробормотала нянюшка, и Ребекка вспомнила, что последняя строчка припева служила сигналом для всех поющих: они должны были броситься наземь и замереть.

Хотя пелось все это на бесхитростный и веселый мотивчик, у Ребекки заскребли кошки на сердце. Впервые она поняла подлинный смысл наивной песенки. Казалось бы, невинные строчки рассказывали о том, как идущая с неба соль завалила человеческие жилища, и о том, как люди предприняли отчаянную и безуспешную попытку вымести сухую, похожую на пыль, соленую смерть. «Всем конец, кого мы сдунем, — и малышкам, и шалуньям» — эти строки, когда-то вызывавшие столько радости, сейчас показались страшнее всего. «Всем конец».

«Как, должно быть, страшно все это было», — невольно задрожав, подумала Ребекка.

И тут она шагнула в комнату. Нянюшка, которую застали за столь неподобающим ее возрасту занятием, ничуть не растерялась.

— Уже почти закончила, — весело сообщила она. — А где это ты пропадала весь день?

— Да нигде.

Ребекка все еще была под гипнотическим воздействием детской песенки.

— Дурью маешься, — сурово заметила нянюшка. — Все что угодно, только не бездельничать. Иначе увянешь до поры.

— Я запомню это, нянюшка, — вяло улыбнувшись, отозвалась Ребекка.

— Главное дело — не сидеть сложа руки, — продолжила выговор нянюшка. — Тогда и грустить перестанешь. — Она подошла к дверям. — Спокойной ночи, малышка.

Оставшись в одиночестве, Ребекка не сумела избавиться от страшных образов, навеянных песенкой, и долгое время пролежала без сна.

Соль просачивалась в ее комнату изо всех щелей. Набивалась из-под двери, сыпалась с потолка, врывалась в открытое окно, белыми фонтанчиками била из-под пола. Ребекка изо всех сил старалась избавиться от нее, но вместо каждой убранной ею пригоршни тут же набиралось шесть новых. Затем дверь широко распахнулась, оконные рамы треснули, половицы встали дыбом, и соляной потоп стал воистину неукротимым. Ребекка попробовала, было спастись бегством, но ей это не удалось. Ее медленно засыпали белые кристаллы и вот, она была уже не в силах и шевельнуться, только голова ее еще торчала наружу, а соль по-прежнему прибывала и прибывала. «Нет! — Она уже задыхалась. — На помощь!»

И тут появилась женщина, высокая и стройная; она прошла сквозь соль, как будто это был прозрачный и чистый воздух. Из заполнившей комнату белизны она извлекла незримые буквы и воспользовалась ими как неким волшебным строительным материалом.

А С Т И Г

Бессмысленные сочетания букв, слова, которые вовсе не были словами, превратились во сне в клетку, в которой Ребекка почему-то почувствовала себя в безопасности.

Ч Ч Н

«Но что же это должно значить?»

Ш Е Е У С

«Как оно может защитить меня?»

Б Т

Женщина, ничего не отвечая ей, колдовскими движениями извлекала из пустоты все новые и новые буквы.

М Й О Л З

И соли не стало. И Ребекка опять пребывала в безопасности и прониклась такой всепоглощающей благодарностью, что рванулась вперед, желая обнять свою спасительницу. Однако та исчезла, и в комнате остался только свет, еще недавно струившийся из ее глаз, и слова, звучавшие на сладкую и грустную музыку, — слова, очаровавшие Ребекку еще сильнее.

«Для тебя, дитя, мой свет не померкнет и вовек».

Ребекка проснулась глубокой ночью, как сетями опутанная одеялами и простынями. Ночные кошмары были для нее не в диковинку, но нынешний ее странным образом воодушевил. Ужас обернулся счастьем, а услышанная музыка все еще звучала у девушки в ушах.

Глава 23

На следующее утро Эмер принесла известия, которые — по меньшей мере, на какое-то время — заставили Ребекку позабыть о таинственном сновидении.

— В Крайнем Поле открывается ярмарка, — радостно возвестила ее подруга. — Начнется сегодня в полдень!

Ярмарочные дни всегда сулили веселье обитателям замка и жителям города, хотя Ребекка никогда не вкушала это удовольствие в полной мере. Ее предыдущий опыт, связанный с ярмарками, был почерпнут, так сказать, из вторых рук — в форме рассказов Эмер и остальных о том, что за диковин они накупили. В тех редких случаях, когда Ребекке разрешали самой отправиться на ярмарку, отец сводил это удовольствие к минимуму, распоряжаясь, чтобы девочку сопровождала целая толпа челяди и стражников, иначе, мол, там с нею что угодно может случиться. И хотя ей доводилось присутствовать на ярмарочных представлениях, впечатления о празднике оставались скорее тусклыми. Большинство бродячих артистов старались не надрываться и вовсе не выкладывались перед маленькой девочкой, знатное происхождение и высокое положение которой всячески подчеркивалось присутствием вооруженных воинов, как коршуны следящих за тем, чтобы артисты не позволили себе чего-нибудь лишнего.

Традиция бродячих художников — в число которых входили музыканты, живописцы, сказители и тому подобные — соблюдалась в Эрении на протяжении многих столетий. Ее истоки были связаны с представлением о том, что такие люди ближе к Паутине, что они причастны к тайнам духа, который и проявляет себя в их разнообразных дарованиях. В стародавние времена это, возможно, и соответствовало действительности, но ко времени появления на свет самой Ребекки искусство выродилось, художники стали простыми ремесленниками и мысль, об их связи с высокими и тонкими материями, казалась просто абсурдной. И все же традиция сохранялась, и множество мастеров ярмарочного жанра — во всем многообразии их способностей — зарабатывали себе на хлеб с маслом, предлагая свои услуги в замках знати и в городских домах, в которых жили богачи.

На ярмарках же дело обстояло несколько по-иному. Хотя ярмарки постоянно переезжали из одного города в другой, редко задерживаясь где-нибудь дольше, чем на пару дней, сходство между ярмарочными просто бродячими художниками на этом и заканчивалось. Ярмарочный люд разъезжал по стране большими компаниями, в фургонах, которые представляли собой дома на колесах, а в целом образовывали передвижную деревню, казавшуюся в дороге цветастым и расписным караваном. Ярмарочный люд не искал знатных или же богатых покровителей, не поступал к ним на службу; он разбивал свои шатры где-нибудь на городской окраине, предоставляя всем желающим возможность посмотреть представление. Кроме того, художники, принимающие участие в ярмарке, несмотря на разнообразие своих талантов и интересов, работали единой командой и входили в своего рода братство; таким образом, они всем скопом были способны превзойти любого, пусть даже изощренного и прославленного артиста-индивидуала. Более того, ярмарочный люд сознательно стремился к тому, чтобы удовлетворить все запросы и потрафить всем вкусам, тогда как художники, обслуживающие аристократию и богачей, претендовали на определенную изысканность. Таким образом, визит на ярмарку оказывался равнозначен путешествию в неизвестный и таинственный мир.

В большинстве городов ярмарки принимали весьма радушно. Авангард артистов прибывал, как правило, за день-другой перед приездом основной труппы, чтобы оповестить о предстоящем представлении и настроить публику на веселый и праздничный лад. Крайнее Поле в этом отношении не отличалось от других городов, хотя, впрочем, самые строгие горожане не одобряли подобных забав, полагая их растленными и растлевающими.

В подобном подходе имелась крупица справедливости: бродячая жизнь манит людей того сорта, который не принят в любой мало-мальски уважающей себя общине, да и не подчиняется ярмарочный люд никому, кроме собственных вожаков. Разумеется, жизнеспособность всего братства зависела от того, насколько благожелательно его встретят, а это, в свою очередь, означало, что ему необходимо оставить о себе добрую память, так что шутников, которые заходили в своих шутках чересчур далеко, сурово осаживали сами же бродячие артисты, и, тем не менее, аура чуть ли не разбойничьей вольности, слухи и домыслы отпугивали от ярмарочного люда довольно многих.

Бальдемар, например, никогда не считал участников ярмарочных представлений подлинными артистами; ему никогда бы не пришло в голову пригласить кого-нибудь из них к себе в замок. Он, однако, был достаточно себе на уме, чтобы понимать, что станет на редкость непопулярным правителем, если вообще запретит им проезд по своим землям или устройство ярмарки на окраине Крайнего Поля. И по той же причине он не запрещал своим челядинцам и прочим подданным посещать представления. Свое предубеждение он проявлял главным образом в ближнем кругу — и, соответственно, Ребекку не пускали на ярмарку или же отправляли туда чуть ли не под конвоем.

Рэдд не распространял аналогичных ограничений на собственную дочь. Эмер можно было признать ярой поклонницей ярмарок, да и на этот раз она была тверда как кремень, в своей решимости отправиться погулять, хотя и понимала, что сейчас все будет обстоять по-другому, потому что Галена, с которым она бывала на ярмарке раньше, теперь с ней не будет. Но его отсутствие лишь укрепило ее решимость уговорить Ребекку составить ей компанию.

— Там такое пойдет веселье! — убеждала она подругу. — Именно то, чего нам в последнее время так не хватало. Мы с тобой в последние месяцы чуть со скуки не померли!

Ребекка призадумалась.

— Но мне ни за что не позволят.

— Не валяй дурака, — фыркнула Эмер. — Твой отец просто обязан отказать тебе в такой просьбе. А если даже и согласится, то отправит с тобой целую ораву идиотов, которым будет велено за тобой приглядывать.

— Ну вот, сама видишь.

— А если тайком? — Эмер едва удержалась от ехидной улыбки, настолько ее рассмешили сомнения подруги по столь ничтожному поводу. Она ожидала, что Ребекка и сейчас заупрямится, и была готова пустить в дело все свое обаяние, но дочь барона удивила ее, всерьез задумавшись над рискованным предложением.

— А это не опасно? — спросила она. — Если мы отправимся туда без сопровождающих?

— Нам обеим по восемнадцать лет, — рассмеялась Эмер. — Мы взрослые женщины. — Ее день рождения отпраздновали две недели назад — и он прошел куда спокойнее, чем у Ребекки. — Мы в состоянии сами о себе позаботиться!

— Ты-то, может, и в состоянии.

— Ладно, значит, я буду за тобой приглядывать.

— Но люди же узнают меня!

— А мы пойдем вечером, — не задумавшись ни на мгновение, нашлась Эмер. — Когда стемнеет. Да в это время и интересней всего. А ты можешь устроить какой-нибудь маскарад — ты ведь у нас мастерица придумывать всякую всячину.

Ее энтузиазм и уверенность в успехе оказались так заразительны, что даже Ребекка прониклась радостью и волнением в связи с предстоящей потехой. До сих пор она бывала на ярмарке только днем, и мысль о том, что она сможет беспрепятственно разгуливать во мраке по самым запретным местам, показалась ей более чем заманчивой.

— А как нам удастся уйти из замка, не попавшись никому на глаза? — задумалась она. — Нянюшка в последнее время с меня глаз не спускает.

— Ну, с ней-то мы вдвоем сумеем управиться, — презрительно бросила Эмер. — Да и с кем угодно другим, если уж на то пошло. Твои мозги плюс мои таланты — да мы на пару перехитрим всякого.

— Даже наших отцов?

— Моему еще никогда не удавалось заставить меня отказаться от чего-нибудь, если мне, конечно, хотелось по-настоящему, — ухмыльнувшись, заявила Эмер. — А барон в последние месяцы столько времени проводит у себя в покоях, что, мне кажется, он и вовсе не обратит внимания на то, в замке ты или нет. Так или что он может сделать? Посадит тебя под замок, что ли?

— Мне бы не хотелось доводить его до этого, — рассудительно сказала Ребекка.

— Да брось ты… Ярмарка пробудет здесь только один вечер, самое большее — два. Крайнее Поле слишком маленький город, чтобы артисты задержались здесь надолго. Так что долгих недель на размышления у тебя нет. Так идешь ты со мною или не идешь?

Под пристальным и требовательным взглядом подруги Ребекке не удалось затянуть молчание чересчур надолго.

— И что же, мы успеем к завтрашнему вечеру как следует подготовиться?

— Само собой, — с улыбкой ответила Эмер. — Все, что нам нужно, это немного денег. Но ведь у тебя кое-что припрятано, не правда ли?

— А зачем нам понадобятся деньги? — Ребекка заподозрила неладное.

Эмер сделала круглые глаза.

— Нет, ты совсем отшельница, — изумленно протянула она. — Какой смысл отправляться на ярмарку, если мы окажемся не в состоянии купить все, что понравится? Понятно, дочь барона может выклянчить кое-что и в подарок, но обыкновенным девушкам приходится раскошеливаться!

— А-а…

Ребекке стало стыдно, она и впрямь почувствовала себя дурой.

— Если, конечно, мы не подцепим какого-нибудь парня, который возьмет наши расходы на себя, — заговорщически ухмыльнулась Эмер. — А это далеко не исключено.

Ребекку ужаснула подобная мысль, и на какое-то время она усомнилась в самом предприятии. И должно быть, эти сомнения можно было прочесть у нее на лице, к вящему неудовольствию Эмер.

— Господи Боже мой! — воскликнула она. — Что уж, и пошутить нельзя! И я ни на кого тебя не покину. — Однако досада сделала ее безжалостной, и она не смогла удержаться от колкости. — Или тебе хочется, чтобы все твои знакомства с мужчинами брал на себя Бальдемар?

Ребекка часто заморгала, обиженная и рассерженная. Слова подруги и впрямь задели ее за живое, но когда она заговорила вновь, голос ее прозвучал спокойно и решительно.

— Ладно, — сказала она. — Мы пойдем.

— Вот так-то лучше. — На Эмер вновь напало веселье. — Ну а теперь, давай, как следует, продумаем план нашего исчезновения!

Побег из замка оказался достаточно несложным делом, причем от Ребекки даже не потребовалось врать напрямую. Она только объяснила нянюшке, что собирается провести весь вечер с Эмер, и распорядилась, чтобы старушка ее не ждала. Эмер, в свою очередь, поведала то же самое своему отцу, решив, что, даже если их исчезновение обнаружится, будет уже слишком поздно давать какие-нибудь распоряжения стражникам.

Девушки, как и договорились заранее, встретились на задворках кухни, переоделись в маскарадные платья и отважно зашагали по пустырю к воротам. Темный плащ с капюшоном окутывал Ребекку с головы до ног и оставлял ее лицо в тени, тогда как наряд Эмер, состоявший из грубой накидки и чепца, под который она спрятала пышные волосы, не давал возможности ни узнать ее, ни заметить ее привлекательности. Глаза Эмер радостно загорелись, когда они вдвоем уверенным шагом прошли мимо единственного стража, присевшего в этот час на крыльцо сторожевой будки.

— Ни пуха, ни пера, девчата! — крикнул он им вслед. — Ведите себя прилично! А если уж захочется неприлично, то возвращайтесь поскорее и мы здесь неплохо позабавимся!

Он рассмеялся собственной шутке, однако даже не подумал о том, чтобы подняться с места.

— Не думаю, что ты с нами управишься, — не оборачиваясь, отшутилась Эмер. — Мы ищем кого-нибудь помоложе.