Поцелуй в темноте

Она согласилась, почти не сопротивляясь. Митч привык уговаривать самых упрямых присяжных. Трудности заставляли его собираться с силами. Он повесил трубку и выключил настольную лампу. За окном простирался залив, вдали плясали огни Сосалито. Черт возьми, до чего трудно уберечь от улицы одного-единственного мальчугана! Его мучило предчувствие, что Джейсон не удержится на краю пропасти.

Ройс заметила, что прием подходит к концу; впрочем, Брент и его отец все еще сидели за своим столом, увлеченно беседуя с итальянским графом, кавалером Кэролайн. Попрощавшись с Диллингемами, осыпавшими ее комплиментами и пожелавшими удачи в предстоящем пробном выходе в эфир, Ройс отлучилась, чтобы поправить прическу, надеясь, что, вернувшись, найдет Брента готовым к отъезду.

На лестнице она столкнулась с Кэролайн и Элеонорой Фаренхолт. Видимо, над обеими потрудилась одна и та же добрая фея. И у той, и у другой была внешность особ, позирующих для обложек модных журналов: орлиный нос, высокие скулы, глаза патрицианской голубизны. При такой безупречности облика обе не слишком заботились о волосах и просто гладко зачесывали их назад, как стандартные блондинки-манекенщицы.

Они выглядели настолько величественно, что Ройс поспешила напомнить себе о своем преимуществе – волнистых русых волосах, смягчавших ее квадратный подбородок и позволявших мириться с веснушками, усыпавшими нос. Больше всего она гордилась глазами: ясными, светло-зелеными. Отец обычно называл цвет ее глаз «умным».

– Сегодня ты выглядишь просто сногсшибательно, – польстила ей Кэролайн. – Это платье очень тебе идет.

Произнесено это было таким искренним тоном, с таким прямым взором, что Ройс была готова принять ее слова за чистую монету, хотя знала, что Кэролайн никак не может быть с ней откровенна. Какая женщина простит соперницу, отнявшую у нее Брента Фаренхолта?

– Благодарю. – Ройс улыбнулась, обратив внимание, что Элеонора не стала вторить похвале, а, напротив, взирала на Ройс так, словно не пожелала бы столкнуться с ней на темной улице.

Ройс поспешила вверх по лестнице, стараясь ступать как можно легче, чтобы не стучать каблучками. Первая дверь в коридоре оказалась запертой, зато вторая была открыта. В комнате было темно, но она вошла, полагая, что это спальня с ванной. Прищурившись, она разглядела в темноте силуэт высокого мужчины, стоявшего у окна.

– Вы ни минуты не можете провести без меня, верно, Ройс?

За что ей эта напасть? Почему она все время сталкивается нос к носу с Митчем? Кстати, что ему понадобилось в этих потемках? Он сделал два шага в ее сторону, глядя на нее тревожащим, чувственным взглядом – или у нее просто разыгралось воображение?

– Вы страшно злы на саму себя, ведь правда? – проговорил он.

– Ума не приложу, о чем это вы. У меня нет слов.

– В кои-то веки. – Он сделал еще один шаг, потом еще.

Первобытный инстинкт самосохранения напомнил ей предупреждение Брента насчет несдержанности Митча. В его тоне звучала враждебность. Хотя ей трудно было разглядеть в темноте выражение его лица, оно казалось ей зловещим. С какой стати он так злобствует? Разве это его отец гниет в могиле?

– Вы исходите злобой, потому что не сказали Арнольду Диллингему, что я – величайший сукин сын на всем белом свете.

Митч стоял теперь так близко, что до нее долетал аромат его лосьона после бритья – этот запах запомнился ей с момента их первого поцелуя пять лет назад. Реакция на запах была чисто женской, непроизвольной и подлежала подавлению. Возможно, он просто пытается ее запугать. В Митче всегда было что-то пугающее.

– Я способна вас прикончить.

– Для этого вам пришлось бы встать в длинную очередь, Ройс.

– Только какой в этом толк? Мертвого не оживить.

– Вас весь вечер так и подмывало найти применение своей язвительности, но вы сдержались, потому что знали, что Арни все равно не станет прислушиваться. А своей карьерой вы рисковать не намерены, ведь так?

Она невольно занесла ладонь, чтобы отвесить ему пощечину. Он поймал ее за запястье и больно сжал. Ей стало так стыдно, что кровь застучала в висках.

Что ж, он прав. За правоту она возненавидела его еще больше. Она прикусила язык, потому что знала, что отца все равно не вернуть, но не только поэтому: больше всего на свете ей хотелось стать ведущей телепрограммы.

– Теперь вы знаете, что такое честолюбие. – Он насильно опустил ее руку, не ослабляя хватку. – Когда человеку до обморока хочется успеха, он способен распробовать его на вкус. Для того чтобы одолеть вершину, приходится идти на компромиссы.

– Ваше поведение было иным.

– Нет, таким же. Если вы честны, то вам придется с этим согласиться.

– Вы отвратительны! Отпустите меня.

Ее рот так и остался открытым, ее последние слова еще висели в замкнутом пространстве между их лицами, когда он завел руку ей за спину, прижав ее к своей каменной груди. Свободной рукой он взял ее за подбородок и не позволил закрыть рот. Она почти не сознавала, что происходит; в следующее мгновение его губы впились в ее в обжигающем поцелуе.

«Зачем он это делает?» – билась в ее мозгу отчаянная мысль. Его поцелуй был, как ожог, как наказание, это было доказательство его мужского превосходства. И его желание не ограничивалось поцелуем – об этом ясно свидетельствовало то, как он прижимался к ней всем телом.

Она в ярости попыталась заехать ему коленом в пах, но он предотвратил это, ловко ее развернув. Прекрати сопротивление, велела она себе. Он слишком силен. Расслабься, и он отстанет.

Она обмякла в его объятиях; не удержи он ее, она сползла бы на пол. Однако он продолжал терзать ее поцелуями, демонстрируя не то страсть, не то ожесточение.

От горячего прикосновения их языков по ее телу пробежала волна возбуждения. В следующее мгновение она припомнила во всех подробностях их первый поцелуй пятилетней давности. Тот поцелуй она так и не забыла, как ни презирала себя за слабость. Поцелуй, вызвавший в ней вожделение, неподвластное времени и расстоянию.

В тот раз она ответила на его поцелуй, не сумев воспротивиться инстинкту. О небо, приди мне на помощь! Кажется, сейчас повторяется то же самое…

Он выпустил ее руку, и она сообразила, что свободна, только когда уже гладила его затылок, запуская пальцы в завитки волос. Прошлое и настоящее слились в волне желания. Его ладони уже беззастенчиво сжимали ее ягодицы, приподнимая ее так, чтобы ее еще сильнее обдавало его жаром. Она судорожно обнимала его, наслаждаясь тем, что вытворяет у нее во рту его язык, хотя знала, что потом будет саму себя ненавидеть; она оказалась не в силах побороть судорогу желания. Его сводящие с ума поцелуи затмили горькое прошлое.

– Видишь? – прошептал он, касаясь губами ее губ. – Ты по-прежнему по мне сохнешь. За пять лет ничего не изменилось.

Она ничего не ответила, упиваясь его поцелуем, хотя разум подсказывал, что пора остановиться. Когда же образумится ее тело? Ведь она его ненавидит!

– Только не лги, Ройс – ни мне, ни себе!

Он прижался к ней, желая продемонстрировать готовность перейти к активным действиям. Качая бедрами, он заставил ее вожделенно представить себе, что значило бы на самом деле заняться с ним любовью. Боже, она хотя бы не стонет? Не хватало только, чтобы он вообразил, что привел ее в неистовство. Да она ненавидит его всей душой!

Она ухитрилась оторвать свои губы от его, хотя их тела остались слитыми.

– Я способна тебя прикончить…

– Одно это я от тебя и слышу. – От его толчков ей в пах все ее тело, обтянутое тонким шелком, обдавало нестерпимым жаром. – Осторожно, Ройс, я вооружен и опасен.

Она не знала, сколько времени они простояли в темноте. Сколько времени целовались. Это было почти равносильно акту грубого обладания. В Митче всегда присутствовало что-то дикое, необузданное. Она была вынуждена признать, что это-то и возбуждает ее больше всего.

Ее посетила тревожная мысль, идущее из глубины подсознания предчувствие: это мгновение, этот поцелуй она запомнит. Запомнит навсегда.

Ее сердце колотилось как бешеное, но до слуха донесся странный звук. Господи, только не это: неужели она снова стонет? Ройс оторвалась от его рта.

Судя по выражению его лица, он тоже что-то услышал. В данный момент единственным звуком в комнате было их прерывистое дыхание, эхо слишком долго удерживаемого желания. Недавний странный звук донесся, должно быть, из коридора: видимо, кто-то прошел мимо двери.

Что будет, если за ней подсмотрели и все расскажут Бренту? Эта мысль окончательно отрезвила Ройс, наполнив ужасом перед только что содеянным. Целоваться с Митчем Дюраном! Да как ее угораздило? У нее не было ответа на этот вопрос. Ее испепеляла такая ненависть к нему, что она не могла поднять на него глаза. Ненависть к нему – и к себе.

– Честолюбие, – промолвил он полушепотом, – обоюдоострое оружие. Оно выявляет в нас лучшие и худшие свойства. Поразмысли над этим.

Она посмотрела на него, теперь уже действительно не находя слов, однако темнота на позволяла разглядеть его угловатое лицо. Он засунул руку в карман и извлек какой-то белый клочок. Визитная карточка, сообразила она, в отчаянии размышляя, что сказать, что сделать, чтобы спасти положение. Оставалось молиться, чтобы никто не видел, как она целовалась с Митчем.

– Позвони мне. – Митч сунул карточку в вырез у Ройс на груди. – В любое время.

2

В понедельник на горизонте сгустились мраморно-черные облака, задул пахнущий влагой ветер, сулящий ливень. Ройс обедала со своими лучшими подругами, Талией и Валерией, в «Рефлекшнз», ресторане с окнами на залив и мост Золотые Ворота.

– Пускай Элеонора Фаренхолт убирается к черту! – заявила Ройс. – Фирма по организации свадеб, которую она мне рекомендовала, требует больше денег, чем я могу заработать в газете за целый год. Придется уговорить Брента просто сбежать вдвоем.

Талиа отложила меню и покачала головой.

– Вряд ли Брент захочет расстраивать мать. Она нацелилась на могучую свадьбу – такую, какую закатила бы, если бы выдавала замуж дочь, а не женила сына.

Валерия и Ройс выросли по соседству. С Талией они познакомились в школе. Богатую и необузданную Талию выбрасывали по очереди из одного частного учебного заведения за другим, прежде чем она была принята в школу для девочек Сакре-Кер, где суровые монахини умели держать воспитанниц в узде. Ройс и Талиа стали близкими подругами; робкая Валерия всегда плелась за ними по пятам.

Ройс доверяла обеим и была готова выслушать их искреннее суждение, однако в отношении Фаренхолтов и их друзей больше полагалась на мнение Талии. Она вращалась в одних.с ними кругах; заведение Сакре-Кер, предназначенное скорее для воспитанниц из среднего класса, стало лишь эпизодом на ее жизненном пути. Фаренхолтов Талиа знала много лет.

– Элеонора Фаренхолт хочет устроить такую же свадьбу, какая была бы у Кэролайн Рэмбо, если бы за Брента выходила она, – поддержала Валерия Талию. Ее рыжеватые волосы, резко контрастировавшие с черными волосами Талии, переливались на солнце, карие глаза были серьезны, под стать ее тону. – У этого есть и хорошая сторона: Брент – заботливый сын, а ведь недаром говорят, что о мужчине можно судить по тому, как он относится к своей матери.

– А что ты скажешь насчет собственной свекрови? – бросила Талиа.

От этого вопроса Ройс съежилась: Валерия все еще переживала из-за предательства мужа. Вал всегда была меньше уверена в себе, чем Ройс и Талиа, а после развода еще сильнее погрустнела, ушла в себя. Зачем лишний раз причинять ей боль?

– Этот мерзавец даже не звонил матери по телефону. Я сама сообщила ей, что он меня бросил.

– Видишь? – подхватила Талиа. – Он был подонком, и это проявлялось в его отношении к собственной матери.

– Давно ты получала известия о своих родителях? – спросила Вал Талию.

– В последний раз они были на вилле в Map-белье.

Ройс пристально посмотрела на Талию. С тех пор, как та почти год назад стала лечиться от алкоголизма, ее родители ничего не сделали, чтобы ее поддержать.

Внезапно звуки, обычно сопровождающие ленч в ресторане – гул голосов, негромкая музыка, льющаяся из колонок под потолком, звон приборов, – сделались оглушительными. Три подруги молчали. Молчание укрывало их, как саван.

Что случилось? Ройс помнила, какими счастливыми они были когда-то, как их переполняли надежды. Теперь счастливой среди них осталась она одна. Зачем она жалуется на Фаренхолтов? По сравнению с проблемами подруг ее собственные затруднения не стоили выеденного яйца.

– Представляете, у нас троих толком нет родителей! – нарушила молчание Вал. – У Ройс они умерли, а у меня и Талии все равно что мертвые.

Так и есть, подумала Ройс. Талию растили беспрерывно сменявшиеся няньки. Впрочем, с Вал дело обстояло по-другому. Ее родня держалась вместе, пока она не развелась. После ухода мужа Вал не разговаривала с родителями.

Ройс вертела в руках стакан с водой, отгоняя воспоминания о медленной, мучительной смерти матери от рака. И о похоронах отца.

Ее транс нарушил официант, подошедший принять заказ. После этого Ройс попробовала с помощью шутки перевести разговор на менее серьезную тему.

– Для того чтобы оплатить такую свадьбу, мне придется ограбить банк. А что еще остается? Мой дом заложен уже по второму разу – отец был вынужден так поступить, когда умирала мать.

– Ты говорила об этом с Брентом? – Талиа заложила за ухо блестящий черный завиток. – Что он думает на сей счет?

– Он рвется дать мне денег, но это никуда не годится. Это – дело невесты…

– Если хочешь знать мое мнение, – вмешалась Вал, – дорогие свадьбы – напрасная трата денег. Все равно половина браков в стране кончается разводами.

Ройс расстроила горечь в голосе подруги – это было так непохоже на прежнюю Вал, всегда отличавшуюся бодростью. До развода…

– Ты будешь зарабатывать кучу денег, если получишь это место на телевидении, – сказала Талиа, милосердно меняя тему.

– Даже если я его получу, то пройдет немало времени, прежде чем у меня появятся накопления. Я хочу ребенка, но мои биологические часы стремительно превращаются в бомбу с часовым механизмом. Наконец-то я нашла себе подходящего мужчину, так чего еще ждать?

– Кстати, о мужчинах. – Талиа повернулась к Вал: – Ройс приглядела тебе кавалера для субботнего аукциона.

Вал погрозила Ройс пальцем.

– В последний раз ты подсунула мне пародонтолога. Мне весь вечер пришлось слушать о том, что гингивит – гораздо более серьезная угроза здоровью населения, чем СПИД. А знаешь, что он учинил после ужина?

– Стал чистить зубы ниткой? Но хотя бы в туалете, а не за столом? – Ройс удалось выжать из Вал улыбку – слабое напоминание о ее прежней жизнерадостности.

– Нет. Он сказал: «У тебя или у меня?» Как будто секс – простая обыденность.

– Ничего, у тебя будет еще много знакомств, – сказала Талиа.

Ройс понимала, что знакомство – только часть проблемы. В годы, когда все трое учились в школе Сакре-Кер, Вал редко знакомилась с молодыми людьми. Со своим будущим мужем она повстречалась в первый же день учебы в колледже. Ройс сомневалась, что Вал когда-либо целовалась с другим мужчиной.

Поцелуй. Господи, спаси! Зачем она так упоенно целовалась с Митчеллом Дюраном? Она презирала его за то, что он применил к ней силу, но еще больше ненавидела саму себя за то, что запомнила поцелуй в мельчайших подробностях. Даже сейчас, при отрезвляющем свете дня, она чувствовала прикосновение его губ, напор его воспаленной мужественности.

От уродливой правды было некуда деться: несмотря на то, как поступил Митч с ее отцом, она хотела его! Ей не обойтись без консультации психиатра. Наверняка дело в глубоко сидящей психологической травме.

Вал прерывисто вздохнула и спросила Ройс:

– Выкладывай, кого ты откопала для меня на этот раз?

– Помнишь мою статейку под названием «Куда девается петрушка?»

– Еще бы! В ресторанах на все тарелки кладут петрушку, которую никто не ест. У тебя получилось очень смешно!

– Так вот, после статьи мне позвонил разгневанный петрушечный король – человек, снабжающий петрушкой все Западное побережье и наживший на этом занятии больше денег, чем есть у Фаренхолтов. Я посидела с ним за чашечкой кофе и поняла, что это неплохой малый. Вчера я позвонила ему и рассказала про тебя.

– Иди с ним, Вал! – поддержала Талиа. – Там будут все.

– Даже Фаренхолты… – Ройс осеклась. Ей пришлось подождать, пока официант поставит на стол блюда с салатом. – Брент заказал столик и пригласил родителей составить нам компанию. Его мамаша, естественно, настояла, чтобы он пригласил еще Кэролайн и ее кавалера – итальянского графа.

– От тебя потребуется немало самообладания. – Вал подцепила вилкой гриб. – Я бы пошла, хотя бы чтобы морально поддержать тебя, но у меня нет подходящего для такого торжественного случая платья.

– Зато у меня их целых два. Можешь одолжить у меня. – Ройс решила, что не позволит Вал провести в одиночестве еще один вечер, оплакивая своего бессердечного мерзавца. – Поезжай ко мне и примерь золотистое платье из гардероба. Знаешь, где я держу ключи?

– Это все знают. Могла бы вообще не запирать дверь.

– Ты напрашиваешься на ограбление, – поддакнула Талиа.

– У меня нечего взять. – Ройс подмигнула подругам и потрогала вилкой петрушку на тарелке Вал. – Пойдем, Вал. Будет весело.

После салата Ройс ограничилась десертом, памятуя о замечании Элеоноры Фаренхолт насчет ее веса. Ройс не смела мечтать о такой худобе, как у Кэролайн, бывшей девушки Брента, но не могла допустить, чтобы у нее растолстели ноги. У нее было всего фунтов десять лишнего веса, но, стоя рядом с Элеонорой и Кэролайн, она ощущала эти фунты, как пятьдесят тонн.

– Я устала ждать, – сообщила Талиа, принявшись за шоколадный торт, от одного вида которого у Ройс потекли слюнки. – Когда ты объяснишь нам, зачем пошла танцевать с Митчеллом Дюраном?

– На этом настоял Арнольд Диллингем, – ответила Ройс, стремясь оправдаться, хотя у нее не получалось убедить даже саму себя. Она рассказала подругам о пробной телепрограмме, но не смогла признаться в поцелуе в темноте. Она не сумела бы объяснить, как это вышло, хотя провела почти весь уик-энд в раздумьях о своей неосмотрительности.

Шаги в коридоре… Пока она целовалась с Митчем, кто-то проходил мимо двери. Вдруг этот «кто-то» видел их? Слава Богу, что это был не Брент. Ему бы она ни за что не сумела объяснить того, чего не могла объяснить даже себе.

– Итак, – закончила она с деланной бравадой, – я посвящаю неделю изучению положения бездомных, готовясь к встрече с Митчем перед телекамерой.

– Только не нападай на него, – предупредила Вал. – Пока ты жила в Риме, по телевидению показали один его судебный процесс. Это не человек, а акула. Он уничтожил всех свидетелей обвинения.

– Мне не надо напоминать, каков он в зале суда.

Талиа прикоснулась к руке Ройс.

– Разделайся с интервью – и тебе больше не придется встречаться с этим ужасным типом.

– Я не могу подходить к этому так просто. Если появится возможность, я хотя бы поставлю его в неудобное положение. Что бы я ни сделала, это не будет достойной расплатой, но я останусь не в ладу с собой, если не попытаюсь.

Она умолчала, что после поцелуя в темноте еще больше, чем прежде, полна решимости расквитаться с Митчем Дюраном. Если повезет, то это произойдет в пятницу вечером, на виду у миллионов зрителей.

– Ты уверен, что хочешь сбежать? – спрашивал Митч Джейсона, мчась по Тендерлойну – пользующемуся дурной славой району Сан-Франциско, который редко видят туристы. Наркоманы, торговцы наркотиками, сутенеры… И это еще цветочки. Митч терпеть не мог сюда соваться, особенно по ночам. Слишком много воспоминаний, по большей части плохих.

– Я сам могу о себе позаботиться, понял, пижон? Возьму барабаны и вступлю в рок-группу. Да мало ли что! Не могу я выносить, как мужик – тип, за которого вышла мать, – надо мной измывается. Все-то я делаю не так. Ну все!

Как хорошо Митч помнил точно такие же свои мысли!

– Мне уже почти пятнадцать лет – достаточно, чтобы о себе позаботиться.

А то как же! Дорогой спортивный автомобиль лавировал по запруженной улице, мимо залитых неоновым светом татуировочных салонов и недавно появившихся здесь таиландских ресторанчиков. Достаточно? Ему тоже в свое время так казалось.

Митч покосился на Джейсона. Маленький, худенький, с пегими волосенками и такими же глазками. Парень напялил свое главное богатство – кожаную куртку, на которую копил деньги целый год, последний писк постпанковой моды.

– Вот что я тебе скажу. Хочешь пожить своим умом? Валяй! Я дам тебе полсотни баксов. Пятьдесят дохлых президентов, – поправился он, переходя на уличный жаргон, – если ты проведешь тут пару часиков.

Джейсон посмотрел на море огней, не замечая, что творится на тротуаре, где было похуже, чем в аду.

– А ты молодец! – сказал он, когда Митч затормозил.

– Я подберу тебя здесь же, – крикнул Митч вдогонку Джейсону, – ровно через два часа!

Дождавшись, пока мальчишка исчезнет в толпе, он взял трубку и нажал пару кнопок.

– Пол! Ты его засек?

– Все в порядке, Митч, остынь. – Сладкий голос Пола Талботта заполнил машину. – Мы пустили за ним хвост.

– Отлично. Припугните его хорошенько. И, кстати, отнимите у него курточку.

Митч положил трубку и с ходу вклинился в поток машин. Отъезжая от тротуара, он едва не задел передвижной аптечный киоск и погрозил кулаком сутенеру, который попытался остановить его, хлопнув ладонью по капоту.

По дороге в офис он думал о Ройс Уинстон. Ловкий он, сукин сын, сумел-таки ее пронять! От удовольствия он громко прищелкнул языком. По крайней мере в одном отношении истекшие пять лет ничего не изменили. А ведь у него были сомнения на этот счет.

Воспоминания бывают обманчивы. Они соблазняют и предают. Он знал это лучше, чем кто-либо еще. Из-за воспоминаний он однажды чуть не поплатился жизнью.

Ничего, на этот раз в отличие от первого он и бровью не поведет. Наплевать ему, что подумает о нем Ройс Энн Уинстон. И все же где-то в потайной глубине, там, где открывается окошечко в самую душу, еще тлел уголек прошлого, который оказалось легче раздуть, чем он предполагал. Но что толку, раз она решила выйти за это ничтожество!

Что же теперь? Он в задумчивости вышел из машины, в задумчивости отпер кабинет. Ответ никак не шел в голову. Ничего, он обязательно что-нибудь придумает. Он всегда находил выход из любого положения. Очень жаль, что шум, оборвавший их поцелуй, никак не был связан с Брентом Фаренхолтом. Черт возьми, он бы отказался даже от места в Верховном суде, лишь бы увидеть выражение лица Фаренхолта, заставшего Ройс в его объятиях!

Брент, заносчивый мерзавец! Очень средненький интеллект. Неспособность к оригинальному мышлению. Вот вам еще одно доказательство того, что за деньги можно купить далеко не все. Хорошо бы ему знать, что влюбленная женщина не станет с такой страстью целовать другого мужчину. Тем более того, кого она якобы ненавидит.

Телефон на рабочем столе Митча зазвонил еще до того, как он успел сесть. Это был Пол.

– Парень торчит на углу, ждет тебя – уже. Его куртка у нас. Она тебе нужна?

– К черту куртку! Отдайте ее первому бездомному, которому она окажется впору.

– Она же совсем новая, Митч!

– Наплевать! Джейсон запомнит только самый горький урок.

Митч выждал два часа и только потом спустился к машине. Стояла обычная для мая прохладная ночь. С залива на город полз влажный туман. Из подземного гаража доносились приглушенные голоса: там собрались бездомные, спасаясь от» промозглой погоды. Потерянные души, живущие в потемках, подумал о них Митч.

Наверное, они найдут там деньги и пакетики с кетчупом из «Макдональдса», которые он оставил специально для них. До него донесся запах томатного супа, который бедолаги варили из кетчупа и воды. Его едва не вырвало. Он с детства не переваривал томатный суп.

Увидев его машину, Джейсон сбежал с тротуара и распахнул дверцу. Он дрожал, в лице у него не было ни кровинки.

– Ну как, понравилось? – с ухмылкой спросил Митч.

– Нормально, – отозвался Джейсон, чуть не плача.

– Куда ты подевал куртку?

– У меня ее отняли.

– Как же ты позволил?

– Позволил? – Джейсон разревелся и стал судорожно вытирать слезы кулаком. – Банда вьетнамцев затащила меня в проулок.

– Господи! – простонал Митч с неподдельным состраданием. Пол превзошел себя. Из всех банд, бесчинствующих в городе – негритянских, латиноамериканских, корейских, даже японских якузо, – вьетнамские нагоняли больше всего страху. В городе они оттачивали искусство, приобретенное в своих джунглях.

– Сдается мне, там оказалось покруче, чем ты предполагал.

Джейсон мрачно кивнул.

– Один схватил меня за… – Он указал глазами себе на ширинку. – Но я его отпихнул.

– Тебе повезло. – Митч сунул ему пятидесятидолларовую бумажку. – Получай заработанное. Один дохлый президент – Улисс С. Грант.

– Моя куртка! – простонал Джейсон, кладя в карман деньги. – Что я скажу матери?

– Это твои проблемы.

– Уолли. – Ройс чмокнула дядю в щеку и оглядела пластиковый пенал – кабинет Уолли в «Сан-Франциско Экземинер».

На компьютерный дисплей поступали международные новости ЮПИ. На столе не было свободного места из-за распечаток и стаканчиков с недопитым кофе. Единственным украшением на стене была фотография Уолли в момент получения Пулитцеровской премии.

Они тепло обнялись. У обоих были одинаковые зеленые глаза. Уоллес Уинстон уже разменял седьмой десяток, но оставался подтянутым и не лысел. Он был самым уважаемым в городе репортером, ведущим расследования.

– Я не ожидал увидеться с тобой до субботнего аукциона. Что, горящая тема?

– Нет, я здесь не по газетным делам. – Она присела за стол и рассказала об изменении темы телеинтервью.

– Сочувствую. Знаю, как много для тебя значит Центр помощи бедствующим женщинам. Поэтому я и иду на аукцион в субботу, хотя терпеть не могу напяливать обезьяний наряд.

Ройс улыбнулась. Дядя Уолли не смог бы заменить ей отца, но всегда оставался самым близким после отца человеком. После смерти отца они сблизились, хотя она последние пять лет жила с родственниками в Италии, так как не могла находиться в Сан-Франциско, где все напоминало об отце.

Они с Уолли регулярно переписывались и еженедельно разговаривали по телефону. Теперь, когда она вернулась, они виделись чаще, чем когда-то.

– Насколько я понимаю, тебе нужны кое-какие сведения о бездомных. – Он постучал по клавиатуре, вызывая необходимые файлы.

– В сущности, – проговорила она, зная, что смерть отца была для него не менее сокрушительным ударом, чем для нее, – мне нужно узнать, что у вас есть на Митчелла Дюрана.

Он встрепенулся и подозрительно посмотрел на нее.

– Какого черта?!

– Митч занимается бездомными. Арнольд Диллингем захотел, чтобы я его проинтервьюировала.

– Насколько важно для тебя участие в этой программе?

– Мне бы хотелось расстаться с юмористической колонкой и взяться за более серьезные темы, как отец. Но я боюсь, как бы во мне не заподозрили интеллектуальную легковесность.

– Пускай успех отца тебя не тревожит. Ты можешь стать кем угодно, стоит только захотеть. – Он потрепал ее по плечу. – Но твое интервью с этим подонком Дюраном мне не нравится.

– Мне тоже, но что поделать? Митч сам настоял, чтобы я ограничилась вопросами про бездомных. Ничего о его жизни – ни слова.

– Это неудивительно: Дюран никогда не дает интервью.

– Тебе это не кажется странным?

– Нет. Это простое здравомыслие. Чем загадочнее ты кажешься, тем больше не даешь покоя прессе. Твоему шоу это пойдет на пользу: многие переключатся на него, чтобы послушать Митча.

– Можно мне заглянуть в его досье?

– Зачем тебе неприятности, Ройс? Репортер обязан придерживаться данного им слова. Если тебе сказали, что что-то не должно идти в эфир, твой долг – выполнить эту просьбу.

– Я и не собираюсь отклоняться от темы. Вопросов, не касающихся бездомных, не будет, но вдруг мне поможет изучение его подноготной?

– Не понимаю, каким образом. Все репортеры штата пытались проникнуть в его прошлое во время его последнего процесса по делу об убийстве, когда имя Дюрана неделями не сходило с первых страниц. Никакого результата: он поступил во флот в восемнадцать лет и получил диплом об окончании средней школы, сдав экзамен экстерном, уже когда служил. Ройс вооружилась блокнотом.

– Где он вырос?

– Неизвестно. В свидетельстве о рождении указано местечко Пагуош Джанкшн, штат Арканзас. Жалкие хижины, торчавшие там когда-то, снесены при строительстве автострады. Сколько ни выспрашивали на соседних фермах, никто так и не вспомнил Митчелла Дюрана.

– Разве это не странно?

– В общем-то, нет. Я неплохо знаю Юг, недаром следил за тамошней борьбой за гражданские права в шестидесятые годы. Скоро я снова туда отправлюсь, чтобы написать о несоблюдении правил экологии в птицеводстве. Мне хочется уйти на покой, отхватив напоследок еще одну Пулитцеровскую премию, – признался он. – Вполне реальная перспектива.

Он пожал плечами, словно об этом не стоило много говорить, но она знала, что его самолюбие уязвлено напирающими конкурентами. Он уже не получал таких сенсационных заданий, как прежде. После его последней Пулитцеровской премии прошло слишком много времени.

– Так вот, на Юге полно крохотных городишек и бродячих батраков. То, что Дюран поступил во флот, не имея свидетельства об окончании школы, говорит просто о том, что он нигде не жил подолгу. Его умственные способности туг ни при чем. Потом он отлично учился в колледже, хотя уже работал полный рабочий день. Он был лучшим студентом на юридическом факультете Стэнфордского университета.

– А о двух шрамах у него на физиономии вы что-нибудь раскопали? – Она не стала говорить о третьем шраме, который, как ей было хорошо известно, был скрыт густой шевелюрой.

– Нет, зато известно, что он был с почетом уволен из военно-морских сил до окончания срока. Оказалось, что он не слышит одним ухом. Видимо, этот изъян сначала проглядели.