Поцелуй в темноте

Перед ней стоял Митч. Она не знала, радоваться или негодовать. Негодование одержало верх.

– Ну и мерзавец ты! Надо же так напугать!

– Мерзавец? Вполне возможно. – Он ухмылялся, беззастенчиво оглядывая ее с головы до ног. Ее обдало жаром: предметом его особого внимания стала, несомненно, ее грудь. Она и так знала, что выглядит в его майке, мягко говоря, малопристойно. К тому же соски отказывались подчиняться мысленному окрику «вольно!»

Она сложила руки на груди.

– Как ты здесь оказался?

– Вердикт вынесен. Я сказал, что возвращаюсь домой. – Теперь он осматривал ее ноги по всей длине, от поясницы до кончиков пальцев. Завершив инвентаризацию, он уперся взглядом в ее губы.

– Ложись.

– При тебе? И не подумаю!

– Последние двое суток я не отходил от клиента, а потом рулил от самого Сакраменто. Сейчас я все равно не гожусь для подвигов.

Она не собиралась принимать его уверения за чистую монету. По его взгляду было ясно, что он мысленно снимает с нее то немногое, что прикрывало наготу. Впрочем, под глазами у него залегли тени, лоб прорезали глубокие морщины.

Она хорошо знала, что такое смертельная усталость. Что за важное дело заставило его пренебречь отдыхом?

– Не забывай, ты обещала в точности выполнять мои распоряжения. Немедленно в постель! Сейчас я все объясню.

Она неуверенно залезла под одеяло и натянула его по самые плечи. Митч растянулся рядом. Она ни капельки не доверяла ему – как, впрочем, и самой себе.

– Мы обнаружили Линду Аллен.

– Осведомительницу? Слава Богу! – Ройс облегченно перевела дух. Наконец-то хорошая новость! – Теперь мы узнаем правду.

Митч угрюмо водил пальцем по покрывалу.

– Ее убили.

Ройс лишилась дара речи. Невероятно! Она столько молилась, так надеялась на спасительную истину…

– Я рассчитывала, что она выведет нас на того, кто все это затеял. Ты знаешь, кто ее убил?

– У полиции нет никого на подозрении. Господи, новости хуже этой он не мог принести!

– Мы с Полом считаем, что Линду убили для того, чтобы она не рассказала правду о твоем деле. – Он поправил подушку у нее под головой. – Не исключено, что твоя жизнь в опасности.

– Я так и так почти рассталась с жизнью.

Недавнее предчувствие не обмануло: ее действительно хотят уничтожить. Она была близка к тому, чтобы желать смерти. Медленное опускание ножа гильотины было во сто крат хуже. Короткий опыт пребывания в тюрьме показал, какое будущее ей уготовано: преисподняя с уродами вроде Мейзи Кросс в роли чертей.

Он придвинулся ближе. Расстояние между ними неуклонно сокращалось. Его взгляд стал еще пристальнее, нейтральная полоса между их головами сузилась до жалких нескольких дюймов. Она внутренне поежилась, осознав, какой он гигант по сравнению с ней. В обычной обстановке ее тело отреагировало бы на пикантное соседство с присущим ему бесстыдством, но сейчас этому помешало уныние из-за дурного известия.

– Не стану утверждать, что все отлично, но мы сможем справиться с этой неприятностью, – сказал Митч.

– Каким образом? – Она знала, что похожа на плаксивого ребенка, но ничего не могла с собой поделать.

– Продолжая расследование. – Он улегся поудобнее. Теперь она видела, насколько он утомлен. – Помни, безупречных преступлений не бывает. Рано или поздно все выплывает наружу.

Его уверенность передалась ей.

– Ты прав. Но мне, по-твоему, действительно грозит опасность?

Он с наслаждением скользнул глазами по ее телу, очертания которого только подчеркивало легчайшее одеяло. Вот она, опасность!

– Вполне возможно. Это такое чудное дело, когда можно ожидать чего угодно. Вдруг замысел гораздо обширнее, просто мы еще не знаем всего? Но сейчас необязательно думать об этом. – Он явно имел в виду, что его больше привлекает она, нежели убийца. – Пол установил в квартире систему оповещения. Ты никуда не будешь выходить одна.

Тюрьма! Она угодила в тюрьму еще до суда. А она так ценила вечерние прогулки! Ей вспомнился очаровательный кролик Рэббит Е. Ли. Когда она доставала его из клетки, он принимался радостно прыгать, высоко подбрасывая свои смешные лапы. Ему, вероятно, были очень дороги эти недолгие мгновения свободы. Потом, снова водворенный в клетку, он, наверное, ощущал себя несчастным узником.

Одиночество в четырех стенах! На его счастье, отец разгонял его тоску. Неудивительно, что зверек угас, как только отца не стало. Он не реагировал на мольбы Ройс, пытавшейся заставить его, есть, потому что Ройс никогда не понимала его, его мучений, его одиночества. Прости, бедняжка Ли!

Она сжала зубы, чтобы не застонать. Она была близка к тому, чтобы разрыдаться. Слабая надежда, что Линда Аллен станет ключом к разгадке, улетучилась. Вместе с ней угасла надежда Ройс на свободу и счастье.

Митч убрал прядь волос с ее лица. Обреченное выражение на его лице было созвучно ее мыслям. Он тоже рассчитывал на Линду Аллен и теперь пребывал в растерянности.

Да, ее отчаяние так сильно, что слезами ничего не исправить. Но почему убивается он? Уж не завалил ли он другое дело? Упрекая себя в эгоизме, она спросила:

– Ты выиграл процесс?

– Выиграл. Мой сукин сын признан невиновным. Я содрал с него впятеро больше обычной таксы, чтобы наказать за содеянное.

– На самом деле он виновен?

Митч невесело усмехнулся.

– Да. Только четыре процента арестов в штате кончаются судом. Власти срывают только вершки. Почти каждый мой подзащитный виновен.

– Как же ты выигрываешь почти все свои дела?

– По-разному. – Веки Митча будто наливались свинцом. – В этот раз все решало состязание свидетелей-экспертов. Мой клиент украл чужой патент. Наши эксперты утверждали, что он отличается от оригинала, их эксперты это оспаривали. Присяжные не знали, кому верить. Это тот случай, когда сомнения играют на руку таким жуликам, как мой клиент.

– Тебя не мучает совесть? – выпалила она.

– Я заключаю с ней сделку, защищая некоторых клиентов бесплатно.

– Невинных жертв вроде меня.

– Необязательно невинных, – он через силу улыбнулся, – но заслуживающих снисхождения.

– Скажем, пуму, которую задумали пристрелить.

– Вот-вот. – Его пренебрежительная улыбка говорила о том, что пума как раз заслуживает, чтобы с нее содрали шкуру.

– А Зу-Зу Малуф? Она действительно находилась под воздействием халциона, когда зарезала мужа?

Его, судя по всему, больше занимали очертания ее тела под одеялом, чем тема разговора.

– Ей был прописан халцион, – ласково ответил он.

Она пыталась бороться с охватывавшим ее все больше вожделением. Дело было слишком серьезным: ее будущее зависело от этого человека, от его умения манипулировать системой. Что ей, собственно, известно о нем? Гораздо меньше, чем хотелось.

– У тебя собственные стандарты, – сказала она, стараясь разгадать эту непростую натуру. – Поэтому ты не имеешь дела ни с торговцами наркотиками, ни с делами об изнасиловании.

Он подвинулся еще ближе; его ноги, оставшиеся поверх покрывала, уже касались ее ног. Огонь желания в его глазах трудно было с чем-то спутать. Почему она не отворачивается, не говорит «нет»?

Его руки… О Боже, они уже гладили ее по голове. Потом соприкоснулись их губы. Она, разумеется, послушно открыла рот.

В висках у нее громко колотилась кровь. Ей следовало бы спрыгнуть с кровати. Что он способен с ней сделать, не прилагая ни малейших усилий! Сейчас, когда его тело, отделенное от ее тела покрывалом и одеялом, все равно каким-то чудом слилось с ее телом, поцелуй получился особенно волнующим. В нем не было присущего Митчу зова плоти, это была ласка, так нужная сейчас ее испуганной душе.

В этом слиянии душ исчезла потребность к сопротивлению, способность к трезвой оценке происходящего. Она растворилась без остатка в его поцелуе, с жадностью вбирая в свой рот его горячий язык.

Грудь распирало от сладостной истомы, низ живота налился вожделением. Она наслаждалась напором его сильного тела и мощными толчками его сердца, сотрясающими ее чуткую грудь. О лучшем не приходилось мечтать.

Неожиданно Митч отодвинулся и посмотрел на нее.

– Помни, Ройс: мы в аду. В твоем договоре с дьяволом записано: не копаться в моем прошлом и не задавать вопросов о моих делах.

В его волчьих глазах горело предупреждение, которое любого заставило бы поежиться от страха. Значит, он просто заткнул ей рот своим поцелуем, чтобы не пускаться в объяснения, почему он не берется защищать обвиненных в изнасиловании. А она, дуреха, приняла его пыл за чистую монету!

– Извини, – пробормотала она, видя, как он переворачивается на спину. На самом деле она нисколько не раскаивалась, что стала задавать ему вопросы. Ей отчаянно хотелось в нем разобраться.

Чем объясняется его скрытность? Не тем ли, что между особенностями его профессиональной деятельности и его прошлым существует какая-то связь? Она сделала паузу, надеясь, что он заполнит ее. Не дождавшись, чтобы он заговорил, она прошептала:

– Митч…

Ответа не последовало. Его грудь мерно вздымалась. Уснул! Она оперлась о локоть. Теперь изучению был подвергнут он.

Небритым он выглядел еще более мужественным и опасным. Сейчас он прижимал к подушке здоровое ухо. Если она произнесет его имя, он ничего не услышит. Даже если она скажет: «Я тебя люблю», он останется в неведении.

Она с трудом победила в себе властное желание прижать его к груди, признаться, как жалеет его за тугоухость. Борясь с неуместными порывами, она напомнила себе, что он ее враг. Сейчас это было уже не так очевидно, как раньше, но все равно позволило воздержаться от ласки и от назревавшего поцелуя в ухо.

Как получилось, что он оглох на одно ухо? Видимо, это произошло в юности, когда он так отчаялся, что подделал свидетельство о рождении, чтобы попасть в военно-морской флот. Сколько ему было тогда лет? Завербоваться можно только с 18 лет – значит, его неприятности начались раньше.

А неясности с его теперешней жизнью? Что это за счет на Каймановых островах? Что он скрывает?

Она погасила свет и сама поразилась тому, как быстро уснула. Мысли о неведомом недруге, пожертвовавшем Линдой Аллен, посетили ее, но только на мгновение; она успела вспомнить также всех тех, кого то подозревала, то числила среди своих доверенных лиц. Присутствие рядом человека, на которого ойа могла положиться, оказалось неожиданно сильным успокоительным.

Проснувшись на заре, она обнаружила, что почти полностью вылезла из-под одеяла. Голова Митча покоилась на ее подушке, рука обнимала ее, подпирая грудь. Он, правда, так и остался лежать поверх покрывала, но ее поразило, насколько интимно, почти естественно переплелись их тела. Видимо, они провели в такой позе всю ночь.

Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в спальню Митча, то принял бы их за любовников. Она попыталась отодвинуться, но Митч властно прижал ее к своей железной груди. При этом он не проснулся, а только зарылся лицом в ее волосы. Она нехотя призналась себе, что ей хорошо в его объятиях, под его защитой. Она снова погрузилась в сон, успев напоследок удивиться, как при таком покровителе можно бояться за свою жизнь.

– Ты запомнила, что будешь говорить? – пытал ее Митч. – Два словечка – и молчок. Для вечерних новостей это более чем достаточно. Потом Уолли даст пространное интервью.

– Уймись, Митч, – сказал Пол, сидевший за рулем. – Ты уже скоро час твердишь одно и тоже.

Ройс и Уолли ехали с Полом и Митчем в суд, где судье Рамирес предстояло принять решение по ходатайству о переносе процесса. Перед слушанием Ройс предстояло дать первое интервью в рамках стратегического плана Митча по воздействию на общественное мнение в отношении ее дела.

После ночи, проведенной в его постели, она видела его только урывками. Выходные Митч и Пол посвятили проработке убийства Линды Аллен; Ройс наблюдала за мастерами, устанавливавшими в квартире систему оповещения.

Митч и Пол считали, что происходит нечто, пока недоступное их разумению, и не сомневались, что жизни Ройс угрожает опасность. Она питала сомнения на этот счет, однако они настояли, чтобы она даже днем не выключала сигнализацию. О прогулках пришлось забыть.

Она и Уолли остались сидеть в машине неподалеку от здания суда. У входа роились репортеры, теснились микроавтобусы бригад новостей, над зданием кружил вертолет. Ройс мучили страхи. Она была далеко не так уверена в победе, как Митч.

– Мой знакомый проверил, что происходит с его островным счетом, – сказал Уолли, оторвав ее от невеселых мыслей.

Она разгладила юбку. Консультант Митча посоветовал ей облачиться в консервативную серую юбку, длинный жакет и скромную беленькую блузку. Им с Уолли впервые за несколько дней удалось остаться наедине.

– Митч переводит деньги в одну частную клинику в Алабаме – очень дорогую частную клинику.

Ройс облегченно вздохнула, хотя ей не хотелось, чтобы Уолли понял, что новость ее порадовала.

– Что за пациенты там лечатся?

– От шизофреников до умственно отсталых. Первоклассная лечебница!

Митч отвечал на вопросы журналистов. Ветер трепал ему волосы, отчего он выглядел мальчишкой, хотя лицо сохраняло серьезное выражение.

– Наверное, там лежит кто-то из его родни. Выбрось это из головы: он имеет право на частную жизнь, – ответила Ройс.

– Конечно, если я стану рыскать вокруг клиники, об этом обязательно доложат Митчу, но я так или иначе отправляюсь на Юг, чтобы написать статью об отрицательном влиянии птицеводства на окружающую среду. Заодно попытаюсь побольше разузнать о Митче.

– Прошу тебя, не надо! – Она дотронулась до дядиной руки.

– Черт! – Ройс встрепенулась: Уолли никогда не бранился. – Что тут делают Уорд и Брент?

На ступеньках здания суда стояли Брент и Уорд; беседуя, они поглядывали на стаю репортеров. Ройс ахнула. Только их тут не хватало! Конечно, их могли привести сюда свои дела, но сейчас это было очень некстати. А может, Уорд со свойственной ему безжалостностью решил в очередной раз унизить сына, показав, что тот едва не женился на уголовнице.

Она не сразу поняла, что не сводит глаз с Брента. Красавчик Брент! Теперь она не испытывала к нему ничего, кроме отвращения. Ее прошиб пот – так реагировала нервная система на предстоящую встречу с прессой. Прежде она ни на минуту не усомнилась бы, что в столь трудную минуту Брент будет рядом. Теперь она его раскусила.

– Знаешь, – тихо сказал Уолли, не сводя с него своих честных зеленых глаз, так похожих на ее глаза, – мне сейчас пришла в голову безумная мысль: вдруг это целый заговор с участием Брента, его родителей и Кэролайн?

Ройс подняла бы его на смех, не будь он так серьезен.

– Как в романах Агаты Кристи, где виновны все до одного? Фаренхолты и Кэролайн – я еще понимаю, но почему Брент?

Уолли пожал плечами.

– Наверное, ты права. Просто мне надоело, что я ничего не могу разнюхать. Надеюсь, Полу Талботту повезет больше.

Ройс промолчала. Дяде было отлично известно, что Пол в тупике. Найди они хоть что-нибудь, не было бы прошения об отсрочке. Митч принял такое решение после убийства осведомительницы. Без Линды Аллен защита теряла главный козырь, более того, ей просто нечего было сказать.

Дверца машины распахнулась.

– Они ждут вас, – сказал Пол, подбадривая Ройс улыбкой.

Ройс и Уолли бодро зашагали на частокол микрофонов, как учил Митч. Он советовал им вспомнить Марию Антуанетту, поднимавшуюся на гильотину: побольше трагического благородства во взоре. Ройс была не очень способной актрисой, но репетиции пошли ей на пользу: она знала теперь, как держать голову, как таращить глаза, словно иначе из них польются слезы.

Она оглядела толкающихся репортеров, пытающихся занять удобные позиции, насчитала с дюжину камер и похолодела, высмотрев Тобиаса Ингеблатта. Почему он так ее раздражает? Его лысина блестела на солнце, редкие рыжие волосинки трепетали на ветру. Как ни жалок был его вид; у нее подкосились ноги.

Толпа пожирала ее глазами. Только бы не оплошать! Митч тронул ее за плечо; за спиной, как на протяжении всей предшествовавшей жизни, стоял дядя Уолли. Ройс почему-то вспомнила отца, который всегда говорил ей: «Тебя не оставят одну». Отец остался с ней навсегда.

– Прошу вас, помогите мне! – воззвала она к зрителям, глядя в объективы камер.

Прежде чем она успела произнести вторую заготовленную фразу, до ее слуха донесся хор женских голосов:

– Ройс невиновна, Ройс невиновна! Мы требуем справедливости!

Неподалеку стояли Талиа, Вал и еще несколько знакомых женщин. Ройс не смогла сдержать слез.

– Меня подставили, – проговорила она по возможности ровным голосом, мысленно благодаря подруг за помощь.

Репортеры ждали от нее продолжения, но она, как и было запланировано, отступила, пропуская на линию огня Уолли.

– Молодец! – шепнул ей Митч. Он взял ее за одну руку, Пол за другую, и она в считанные секунды очутилась у входа в здание.

Согласно плану, Уолли, ветеран журналистики, пользующийся уважением прессы, должен был принять на себя словесный обстрел. В вечерних новостях пройдет немногословное заявление Ройс, которое запомнится именно благодаря своей простоте. Из плутовки, какой ее до сих пор рисовала пресса, она превратится в жертву несправедливости.

Ройс успела заметить, как в здание вошли Брент и его отец. Прежде чем она успела что-либо сказать, из толпы вынырнули Талиа и Вал. На глаза Ройс снова навернулись слезы, грозя оставить от ее собранного вида мокрое место. Как она посмела в чем-то их подозревать?

– Мне надо поговорить с подругами, Митч. – Она боялась, что он ответит отказом, но он молча отступил.

Талиа обняла Ройс, обильно проливая слезы.

– Я так волновалась!

Вал проявляла больше сдержанности, но была не менее искренна.

– Мы всегда с тобой, Ройс.

– Спасибо! – проникновенно ответила Ройс. – Не знаю, что бы я без вас делала.

Митч повел ее в здание. Снизу доносился голос Уолли, отвечающего на вопросы журналистов. Ройс упрекала себя за то, что усомнилась в самых близких людях.

– Слушай меня? – зашептал ей Митч, пока их обшаривали металлоискателем. – Судья Ра-мирес и отсрочка – плохо сочетающиеся понятия. Не удивляйся, если нам откажут.

Ройс вошла в полный зал, стараясь взять себя в руки. Какие еще неожиданности ей уготованы?

Здание было построено после Великой депрессии и с тех пор не подновлялось. Стены зала, бывшие когда-то зелеными, слишком поздно были украшены табличками, запрещающими курение, и успели превратиться в бежевые. Картину дополняли лавки с прямыми спинками. Ройс почувствовала себя в тюрьме.

Зал был лишен окон, что еще больше усиливало его сходство с большой тюремной камерой. Ройс уже боялась, что ей никогда не пережить суда. А что будет, если ее осудят?

Она села за стол защиты и увидела на столе отметины, оставленные гангстерами. На Абигайль Карнивали было платье цвета пожарного гидранта. Она злорадно улыбалась Митчу, считая дело заранее выигранным.

Секретарь подскочил к распорядителю с сообщением о готовности судьи.

– Встать! – прорычал распорядитель, набычив грудь и стараясь убрать дряблый живот, из-под которого не была заметна его кобура. – Слушайте, слушайте! Седьмой отдел высшего суда города и графства Сан-Франциско проводит слушания. Председательствует судья Глория Рамирес.

Судья Глория Рамирес оказалась в уютной норке судейства неспроста. Ее назначением были подбиты сразу три зайца: она была женщиной, носила испанскую фамилию, а самое главное – во всяком случае, для Сан-Франциско – была лесбиянкой.

Если бы кто-нибудь не поленился проверить ее происхождение, то стало бы ясно, что она не имеет ничего общего с миллионами испаноговорящих жителей штата Калифорния: она появилась на свет под влиянием моды на браки Водолеев, продлившейся меньше года.

Что касается ее сексуальных предпочтений, то они были ее частным делом. Она не проявляла активности в движении сексуальных меньшинств, однако одобрительно относилась к связанным с этим политическим дивидендам. Ведь на сексуальные меньшинства можно было твердо рассчитывать при выборах в этом штате, где на любые голосования обычно являлось меньше половины зарегистрированных избирателей.

Глория гордилась своей репутацией суровой законницы и не терпела неоправданных затяжек в судопроизводстве. Суд под ее председательством еще никогда не вносил свою лепту в строительство этого легального завала на пути юриспруденции.

При этом она не без колебаний приняла решение о допуске телевидения на процесс Ройс Уинстон. Она терпеть не могла, когда процесс превращали в шоу, однако давление сверху сделало свое дело. Она не сомневалась, что наверху сыграли роль деньги Фаренхолтов. Ведь любой судья зависит от результатов выборов.

– Ваша честь, – начал Митчелл Дюран, – защита ходатайствует об отсрочке судебного разбирательства по делу подзащитной. Смерть важного свидетеля поставила обвиняемую в крайне неблагоприятное положение, если процесс состоится в намеченный срок.

Крайне неблагоприятное! Глория умела расслышать угрозу апелляции даже в самом невинном намеке. Однако она знала, что у Дюрана не будет оснований для апелляции.

Глория смерила его недоверчивым взглядом. Она знала, что Митч требует отсрочки, потому что рухнула его система защиты.

Она выслушала его аргументацию – слабую, хоть и блестяще изложенную, и сделала надлежащую отметку в судебном журнале. Не добившись своего в первой инстанции, Дюран подавал апелляцию и почти всегда выигрывал. Глория никогда не доберется до следующей ступеньки судебной лестницы, апелляционного суда, если Дюран обойдет ее и добьется апелляции в деле, по которому на первый взгляд все предвещало верный обвинительный приговор.

– Ваша честь, – начала обвинительница Абигайль Карнивали, – по мнению штата ходатайство защиты представляет собой простое затягивание. Обоснованных причин не рассматривать дело в намеченный срок не существует.

Глория была совершенно согласна с этим заявлением, однако она презирала Абигайль. Прозвище «Плотоядная» было слишком слабым, чтобы передать негодование, которое вызывали у нее нимфоманки, просачивающиеся в судебную систему.

Совсем другое дело – Дюран. Этот никогда не пытался флиртовать с Глорией в отличие от грубых мужланов, убежденных, что она не стала бы лесбиянкой, если бы переспала с одним из них. Дюран проявлял именно то, что ей требовалось, – уважение. Она платила ему той же монетой.

«Как же поступить?» – спрашивала она себя, строча в журнале. Если процесс состоится в назначенный срок, Ройс будет осуждена. Глорию это нисколько не волновало. Она смотрела интервью с ней перед зданием суда по портативному телевизору. Мольба Ройс была в самый раз для шестичасового выпуска новостей, но Глорию было трудно обвести вокруг пальца. Зато Уоллес Уинстон выступил вдохновенно. К нему она испытывала искреннюю симпатию. Он освещал несколько ее процессов и восторженно отзывался о Глории, что, учитывая его статус лауреата Пулитцеровской премии, было нелишне для ее перспектив оказаться в апелляционном суде.

«Где Уоллес Уинстон?» – задала она мысленный вопрос, оглядывая аудиторию. Журналист стоял за спиной у Ройс, держась за перила, отделявшие галерку от суда. Не вызывало сомнений, что он любит племянницу; было известно, что он был очень близок со своим братом, тоже уважаемым газетчиком Теренсом Уинстоном.

Счастливчики! Глория испытала приступ зависти. От нее самой семья отвернулась, как только она объявила о своих лесбийских наклонностях. Реакция семьи была типичной: то же самое испытывали почти все геи. Глория давно принимала это как данность, однако до сих пор тосковала по семье. Разве допустимо лишать Уолли семьи, если отсрочка, хоть и неоправданная, всего одна отсрочка среди сотен, которых требовали адвокаты, могла уберечь горячо любимую им племянницу? Еще важнее было то, что и племянница любила дядю.

– Ходатайство об отсрочке судебного разбирательства… – Она пробежала глазами по напряженным лицам, интересуясь только реакцией духовно близкого ей человека по имени Уоллес Уинстон, – удовлетворено.

Глории не было дела до удивленного ропота в зале. Она даже на заметила, как поражен ее решением Митчелл Дюран. Перекошенная физиономия Абигайль Карнивали нисколько ее не заинтересовала. Наградой Глории были слезы облегчения на глазах Уолли.

16

Ройс взлетела по ступенькам, ведущим к заднему входу в дом Митча. Целый день изматывающей тренировки, которой ее подвергли друзья Митча, устроившие репетицию процесса, должен был лишить ее сил, но этого, как ни странно, не произошло. Недолгий перерыв в экзекуции был посвящен просмотру телетрансляции слушаний по иску департамента охоты и рыболовства, возжелавшего умертвить пуму, напавшую на охотника. Это зрелище вселило в нее столь необходимую надежду.

Она отперла дверь. Уж не забыла ли она включить сигнализацию после того, как накормила с утра Дженни и Оливера? Так и есть! Включение сигнализации было для нее настолько новым делом, что она то и дело забывала о нем.

– Дженни, где ты? – крикнула она.

Собака обычно встречала Ройс у дверей. Она позвала ее еще раз и заглянула в кошачий поддон. В кои-то веки Оливер не разбросал песок по полу. Когда Митч отсутствовал, как сейчас, кот, как правило, донимал ее этой своей привычкой.

– Дженни! – Собака влетела в кухню, вертя

хвостом, как пропеллером. Ройс села на пол и обняла ее.

– Видела бы ты, как Митч защищал пуму! – Боже, она разговаривает с собакой, как с подружкой! Не так давно это показалось бы ей безумием, но она провела так много времени в одиночестве, что теперь воспринимала беседу с Дженни как обычное дело.

– Сначала егерь-инспектор показал страшные фотографии: спина охотника на диких индеек, потрепанного пумой. Можешь мне поверить, бедняга чудом выжил. – Дженни виляла хвостом, словно понимала рассказ. – Инспектор называл охотника не иначе как «пострадавшим» и напирал на «дикость» пумы. Потом наступила очередь Митча.

Ты не поверишь, как великолепно он смотрится на телеэкране. Высокий, красивый – пальчики оближешь! – Она не преувеличивала: все женщины из его конторы сбежались к телевизору, чтобы полюбоваться боссом. – Твой хозяин дьявольски сексуален.

Дженни согласно повиляла хвостом. Ройс решила, что собака разбирается в сексе. Она, несомненно, многократно наблюдала любовные упражнения своего хозяина на его громадной кровати или в соседней ванной. В ящике прикроватной тумбы она нашла такое количество презервативов, которым можно было бы обеспечить армейский корпус. Да, секс был для ретриверши Дженни знакомым делом.

– Митч выглядел не только сексуально, но и невероятно убедительно. Он камня на камне не оставил от доводов истцов, заявив, что охотнику на индеек – заметь, он ни разу не назвал его «потерпевшим», а только «охотником» – нечего было делать на территории пумы.

Потом он вызвал другого инспектора, который засвидетельствовал, что ветер дул в другую сторону, так что зверь не мог заранее учуять охотника. Следующим свидетелем-экспертом, приглашенным Митчем, был ветеринар, который показал, что пума страдает близорукостью.

Дженни ткнулась в рассказчицу носом.

– Не догадываешься, к чему он клонил? Ничего, об этом никто до поры до времени не догадывался. На самооборону это было непохоже. Он показал фотографии охотника в камуфляже и продемонстрировал, как тот прятался в высокой траве и дул в манок, подманивая индеек на расстояние прицельного выстрела.

Ройс оперлась о буфет. Она до сих пор испытывала восхищение от прыти своего адвоката. Митч был непревзойденным защитником. Если и он ее не спасет, значит, ее просто невозможно спасти.

– Заключение было просто блестящим. Митч сказал: поставьте себя на место пумы. Вы бродите по своему участку в поисках обеда и замечаете нечто в высокой траве. Это нечто похоже на индейку. И голос индюшачий. Вы принюхиваетесь, но ничего не можете учуять. «Индейка!» – решаете вы. Это очевиднейшее ошибочное опознание! Пума приняла беднягу за индейку!

Ройс в восторге хлопнула по полу ладонью и закатилась смехом, подражая зрителям телепередачи, в компании которых веселилась недавно в конторе Митча.

– Так просто, так очевидно, но никому и в голову не пришло. Пума обозналась!

Дженни потешно наклонила голову. Ройс заметила в углу какое-то движение. Она резко обернулась и увидела Митча. Он предстал перед ней полуобнаженный, темные волосы курчавились на груди, торс обтягивали спортивные штаны, вылинявшие от бесчисленных стирок. Он когда-нибудь надевает дома рубашку? Нет, вы только поглядите! Она не сомневалась, что под узкими штанами у Митча ничего не надето – об этом свидетельствовали бесстыдные очертания его мужских принадлежностей.

– Подлец! Вечно ты ко мне подкрадываешься.

Он широко улыбнулся – видимо, эта улыбка служила ему для того, чтобы добиваться расположения самых непреклонных присяжных. Можно было подумать, что она сделала ему изящный комплимент.

– Как-никак я здесь живу.

– И давно ты подслушиваешь?

– Начиная с сексуального места. – Он нагло подмигнул. – Очень интересно.

Именно этого она и боялась. Теперь он знает, что она считает его привлекательным мужчиной. Они даже переночевали в одной постели – правда, без всяких осложнений.

– Как ты умудрился так быстро вернуться?

– Нацисты-экологи подбросили меня на своем самолете.

– Так ты называешь экологическое общество? Ну и циник!

– Не циник, а реалист. Они добились большой власти и убедили всех в своей высокой морали. Теперь им под силу застопорить развитие или лишить людей работы, если им вздумается спасать какого-нибудь москита.

– Но у них на счету много добрых дел. Помнишь…

– Не хочу спорить. Лучше отпразднуем мою победу. Достань бокалы для шампанского. – Он указал на буфет.

Ему есть что праздновать, подумала она. Он в очередной раз сделал невозможное.

Пока она доставала бокалы, он сходил наверх и спустился в майке. На майке был нарисован здоровенный пес и красовалась надпись: «Если не можешь бегать со взрослыми собаками, оставайся на крылечке».

Снаружи уже сгущались тени; дом как бы расплывался по саду, готовясь к встрече прохладного летнего вечера. Легкий ветерок шевелил густую листву плюща, скрывающего каменную кладку высокой стены вокруг сада. Митч опустился на траву под каштаном, Дженни улеглась рядом с хозяином. Ройс проявила осмотрительность и устроилась на некотором, пусть небольшом, удалении.