Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

      — Я не думал над этим вопросом, но буду работать на любом посту, который Центральный Комитет сочтет для меня более целесообразным.
      — По-моему, вам следует заняться сухопутными войсками. Мы думаем, во главе их надо иметь главнокомандующего. Не возражаете?
      — Согласен.
      — Хорошо. Вернетесь в Москву и вместе с Булганиным и Василевским поработаете над функциональными обязанностями и правами руководящего состава Наркомата обороны».
      Георгий Константинович был явно огорчен. Он-то рассчитывал, что останется первым заместителем Сталина по Наркомату обороны. Но Иосиф Виссарионович предпочел ему Булганина, не имевшего военного образования и опыта, не пользовавшегося популярностью среди офицеров и генералов, зато и не представляющего никакой угрозы сталинскому всевластию.
      Само назначение Жукова произошло довольно странно. Сталин имел полную возможность обсудить вопрос с ним в, Москве, но почему-то специально дождался отъезда Георгия Константиновича в Берлин. Эйзенхауэр и Монтгомери оставили свои посты в Германии и вернулись на родину еще осенью 45-го, но с отзывом Жукова Сталин тянул до весны 46-го. Можно предположить, что Иосиф Виссарионович не хотел долгого разговора с маршалом по поводу принятого решения и предпочел короткий обмен репликами по телефону. И Жукова в Германии держал несколько месяцев потому, что подыскивал человека на пост министра обороны и обдумывал, какую должность всего безопаснее предложить Георгию Константиновичу. И решил, что Николай Александрович Булганин — самая подходящая кандидатура. Высокопоставленный партийный чиновник, не имеющий прочных связей в армии, исполнительный и несамостоятельный. Единственный существенный, но терпимый недостаток — прогрессирующий с годами алкоголизм.
      Жуков же в Москве получает громкий, но, по сути, не столь уж значительный пост. Главнокомандующий Сухопутных войск звучит внушительно, а реальной власти куда меньше, чем у главнокомандующего советскими оккупационными войсками в Германии. Там под началом у Жукова — одна из наиболее мощных группировок, которой командуют хорошо знакомые ему генералы, многие из которых лично маршалу обязаны своим выдвижением. Эту армию, в случае чего, и на советскую столицу двинуть можно, особенно если заручиться поддержкой союзников, того же Эйзенхауэра. А в Москве над главкомом сухопутных сил еще начальник Генштаба — лично безусловно преданный Сталину Василевский и заместитель наркома обороны по общим вопросам и фактический руководитель военного ведомства Булганин. Оперативное руководство войсками находится в ведении Генерального штаба, Жукову остается разрабатывать уставы да планы учений.
      Георгия Константиновича, в апреле 46-го вернувшегося в Москву, подобная канцелярская работа не прельщала. Он стремился расширить свои полномочия, иметь возможность непосредственно руководить войсками и получить по службе доступ непосредственно к Сталину. Жуков вспоминал: «После рассмотрения Положения о Наркомате обороны (тогда уже — Министерстве вооруженных сил. — Б. С.) у меня возникли серьезные разногласия с Булганиным о правовом положении главнокомандующих видами вооруженных сил и первого заместителя наркома. По его проекту получалось так, что главкомы в практической работе имеют дело не с наркомом обороны, а с его первым заместителем. Защищая свой проект, Булганин пытался обосновать его тем, что нарком обороны Сталин перегружен делами партии и государства.

      «Это не довод, — сказал я Булганину и попытался отвести его аргументы. — Сегодня нарком — Сталин, а завтра может быть другой. Не для отдельных лиц пишутся законы, а для конкретной должности».
      Обо всем этом Булганин в извращенном виде доложил Сталину. И через день Сталин сказал мне, что над Положением о Наркомате обороны придется еще поработать. Булганин очень плохо знал военное дело и, конечно, не смыслил в оперативно-стратегических вопросах. Но будучи человеком интуитивно развитым, хитрым, он сумел подойти к Сталину и завоевать его доверие».

      Георгий Константинович явно рассчитывал на равные права с Булганиным в руководстве военным ведомством. Но расчеты были построены на песке.
      Сталина насторожило предложение Жукова на время учений слить части Резерва Главного Командования с сухопутными войсками. Булганин усмотрел здесь желание Георгия Константиновича сосредоточить под своим началом все наземные войска. Далеко ли тут до намерения совершить переворот? Так, по крайней мере, мог думать Сталин.
      В ночь с 22-го на 23-е апреля 1946 года был арестован бывший главком ВВС Главный маршал авиации А.А. Новиков, большой друг Жукова. Для Георгия Константиновича это был тревожный сигнал. Развязка наступила через месяц с небольшим. Вот что рассказывал Жуков военному историку Н.А. Светлишину: «Я был предупрежден, что назавтра (1 июня. — Б. С.) назначено заседание Высшего военного совета. Поздно вечером приехал на дачу. Уже собирался лечь отдыхать, услышал звонок и шум, вошли трое молодцев. Старший из них представился и сказал, что им приказано произвести обыск… Кем — было ясно. Ордера на обыск они не имели. Пришлось наглецов выгнать, пригрозить, что применю оружие…
      А на следующий день состоялось заседание Высшего военного совета, на которое были приглашены маршалы Советского Союза и некоторые маршалы родов войск… Генерал Штеменко занял стол секретаря Совета. Сталин почему-то опаздывал. Наконец он появился. Хмурый, в довоенном френче… Он надевал его, когда настроение было «грозовое». Недобрая примета подтвердилась… Его взгляд на какое-то едва уловимое мгновение сосредоточился на мне. Затем он положил на стол папку и глухим голосом сказал: «Товарищ Штеменко, прочитайте, пожалуйста, нам эти документы».
      Генерал Штеменко раскрыл положенную Сталиным папку и начал громко читать. То были показания находившегося в застенках Берии бывшего члена Военного совета 1-го Белорусского фронта К.Ф. Телегина и бывшего командующего ВВС Советской Армии Главного маршала авиации А.А. Новикова. Суть их была однозначна: маршал Жуков возглавляет заговор с целью осуществления в стране военного переворота. Всего в деле фигурировало 75 человек — из них 74 ко времени этого заседания были уже арестованы и несколько месяцев находились под следствием. Последним в списке был я.
      После прочтения показаний генерала Телегина и маршала Новикова в зале воцарилась гнетущая тишина, длившаяся минуты две. И вот первым заговорил Сталин. Обращаясь к сидящим в зале, он предложил выступать и высказывать мнение по существу выдвинутых в мой адрес обвинений. Выступили поочередно члены Политбюро ЦК партии Маленков и Молотов. Оба они стремились убедить присутствующих в моей вине. Однако для доказательств не привели каких-либо новых фактов, повторив лишь то, что указывалось в показаниях Телегина и Новикова. После Маленкова и Молотова выступили маршалы Советского Союза Конев, Василевский и Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках моего характера и допущенных ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком. Особенно ярко и аргументировано выступил маршал бронетанковых войск Рыбалко, который закончил свою речь так: «Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны».
      Сталин никого не перебивал. Предложил прекратить обсуждение по этому вопросу. Затем он подошел ко мне, спросил:
      — А что вы, товарищ Жуков, можете нам сказать? Я посмотрел удивленно и твердым голосом ответил:
      — Мне, товарищ Сталин, не в чем оправдываться, я всегда честно служил партии и нашей Родине. Ни к какому заговору не причастен. Очень прошу вас разобраться в том, при каких обстоятельствах были получены показания от Телегина и Новикова. Я хорошо знаю этих людей, мне приходилось с ними работать в суровых условиях войны, а потому глубоко убежден в том, что кто-то их принудил написать неправду.
      Сталин спокойно выслушал, внимательно посмотрел мне в глаза и затем сказал:
      — А все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть Москву.
      Я. ответил, что готов выполнить свой солдатский долг там, где прикажут партия и правительство…».
      В жуковском рассказе есть две совершенно фантастические детали. Во-первых, на заседании Военного Совета никак не могли быть зачитаны показания Константина Федоровича Телегина, которого арестовали лишь 28 января 1948 года, оформив постановление на арест тремя днями позже. Во-вторых, министром госбезопасности в июне 46-го был не Берия, а Абакумов, и сама интрига против Жукова была связана также с начавшимся противостоянием Абакумова и Берии.
      В архиве Жукова сохранилось и другое его свидетельство о Высшем Военном совете 1 июня 1946 года: «Я чувствовал, что вокруг меня идет какая-то неблаговидная работа. И наконец, разразилась для меня крупная неприятность. Сталин собрал Главный (в действительности Высший — Б. С.) военный совет, на который были приглашены все члены Политбюро, маршалы, генералы, в том числе Ф.И. Голиков и А.В. Хрулёв. В зал заседания вошел Сталин. Он был мрачен, как черная туча. Ни слова не говоря, он достал из кармана бумагу, бросил ее секретарю Главвоенсовета Штеменко и сказал: „Читайте“. Штеменко, Взойдя на трибуну, начал чтение. Это было заявление на маршала Жукова от бывшего адъютанта подполковника Сёмочкина и главного маршала авиации А.А. Новикова, содержащихся в тюрьме, арестованных органами госбезопасности. Заявление было написано на нескольких листах, основная суть сводилась к тому, что маршал Жуков нелояльно относится к Сталину, считает, что он, Жуков, а не Сталин вершил главные дела во время минувшей войны, что якобы Жуков неоднократно вел разговоры, направленные против Сталина. Якобы я во время войны сколачивал вокруг себя группу недовольных генералов и офицеров.
      После зачтения этого заявления Сталин предложил высказаться. Выступили Молотов, Берия и Булганин. Все они критиковали меня за то, что я оказался не благодарен Сталину за его хорошее ко мне отношение, что я якобы зазнался и не хочу считаться не только с авторитетом Политбюро, но и лично Сталина, что меня следует одернуть и поставить на свое место.
      В таком же духе выступил генерал Голиков, указав, что якобы я зря снял его с должности командующего фронтом за неудачу действий войск фронта под Харьковом в 1943 году. Но большинство выступавших маршалов меня поддержали. Особенно резко в мою защиту выступил маршал бронетанковых войск Рыбалко, рассказавший, как в особо сложных условиях и опасных моментах Жуков помогал войскам находить правильные решения и громить врага.
      Кончилось тем, что меня сняли с должности главкома Сухопутными войсками и отправили командовать войсками Одесского военного округа, а на состоявшемся Пленуме ЦК ВКП (б) вывели из состава ЦК без всякой формулировки. Жданов при этом сказал: «Жуков еще молод и не созрел для ЦК».
      В 1947 году была арестована большая группа генералов и офицеров и главным образом те, кто когда-либо работал со мной. В числе арестованных были генералы Минюк, Филатов, Варенников, Крюков, Телегин и другие. Всех их физически принуждали признаться в подготовке «военного заговора» против сталинского руководства, организованного маршалом Жуковым, Этим «делом» руководили Абакумов и Берия».
      Здесь заявление Телегина на Военном совете Жуков заменил на заявление Сёмочкина, что столь же далеко от истины. Алексея Сидоровича арестовали только в 47-м, а его заявление предъявили маршалу в январе 48-го. Разнится и состав выступавших. Из членов Политбюро в обеих версиях, Светлишина и Жукова, совпадает только Молотов. В жуковской записи Маленков заменен на Берию и добавлен Булганин, который членом Политбюро стал лишь в 1948 году. Разнится и перечень выступавших военных. В первом случае названы Конев, Рокоссовский, Василевский и Рыбалко. Во втором — Голиков и Рыбалко. В собственноручно написанном рассказе о заседании 1-го июня Георгий Константинович, в отличие от записи Светлишина, не утверждает, что тогда его обвиняли в военном заговоре. Речь шла будто бы только о «нелояльности» к Сталину и приписывании себе всех главных побед Красной Армии.
      Симонову Георгий Константинович говорил: «Когда я уже был снят с должности заместителя министра и командовал округом в Свердловске (т. е. в 48-м году. — Б.С.), Абакумов, под руководством Берии, подготовил целое дело о военном заговоре. Был арестован целый ряд офицеров, встал вопрос о моем аресте. Берия с Абакумовым дошли до такой нелепости и подлости, что пытались изобразить меня человеком, который во главе арестованных офицеров готовил военный заговор против Сталина. Но, как мне потом говорили присутствовавшие при этом разговоре люди, Сталин, выслушав предложение Берии о моем аресте, сказал: „Нет, Жукова арестовать не дам. Не верю во все это. Я его хорошо знаю. Я его за четыре года войны узнал лучше, чем самого себя“.
      Маршал не слишком любил Сталина (и было за что не любить!). Но совсем принижать образ вождя не хотел. Все же Георгий Константинович был его заместителем, а быть заместителем у негодяя и недоумка — велика ли честь! Вот и стремился Жуков поддержать легенду о «лихих супостатах» Берии и Абакумове, пытавшихся без ведома Сталина сгубить маршала, которого вождь в обиду не дал. Хотя известно, что против людей такого уровня, как Жуков, без санкции Иосифа Виссарионовича дело начинать не могли. Думаю, что сталинские слова, столь лестные для нашего героя, придумал сам Георгий Константинович или кто-то из его почитателей. А уж что в 48-м году Абакумов и Берия не могли вместе работать против Жукова или кого другого, так это точно. Берия тогда был занят почти исключительно атомным проектом, а с Абакумовым отношения у них были более чем прохладные.
      О заседании Высшего Военного совета, на котором снимали Жукова, сохранились воспоминания маршала Конева и адмирала флота Кузнецова. Иван Степанович в посмертно опубликованных мемуарах утверждал, что зачитывались только показания Новикова, а потом выступил Сталин: «Он заявил, что Жуков присваивает все победы Советской Армии себе. Выступая на пресс-конференциях в Берлине, в печати, Жуков неоднократно заявлял, что все главнейшие операции и Великой Отечественной войне успешно проводились благодаря тому, что основные идеи были заложены им, маршалом Жуковым, что он в большинстве случаев является автором замыслов Ставки, что именно он, участвуя активно в работе Ставки, обеспечил основные успехи Советских Вооруженных Сил. Сталин добавил, что окружение Жукова тоже старалось и не в меру хвалило Жукова за его заслуги в разгроме немецко-фашистской Германии. Они подчеркивали роль Жукова как основного деятеля и наиболее активного участника в планировании проводимых операций. Жуков против этого не возражал и, судя по всему, сам разделял подобного рода суждения. Что же выходит… Ставка Верховного Главнокомандования, Государственный Комитет Обороны, — и он указал на присутствующих на заседании членов Ставки и ГКО, — все мы были дураки? Только один товарищ Жуков был умным, гениальным в планировании и проведении всех стратегических операций во время Великой Отечественной войны? Поведение Жукова… является нетерпимым, и следует вопрос о нем очень обстоятельно разобрать на данном Совете и решить, как с ним поступить.
      Закончив выступление, Сталин обвел взглядом всех присутствующих, давая понять, что он желал бы выслушать мнение военных. На этом Совете присутствовали маршалы Жуков, Конев, генерал армии Соколовский, маршал бронетанковых войск Рыбалко, генерал армии Хрулёв, генерал-полковник Голиков, маршал Рокоссовский. Маршала Василевского и всех остальных маршалов на этом заседании не было… Присутствовали… члены Политбюро.
      Первым взял слово я… Вначале я отметил, что характер у Жукова неуживчивый, трудный… С ним работать очень трудно, не только находясь в его подчинении, но и будучи соседом по фронту. Привел в качестве примера наши споры по Берлинской операции. Но, однако, заявил, что категорически отвергаю предъявленные Жукову, обвинения в политической нечестности, в неуважении к ЦК. Сказал, что считаю Жукова человеком, преданным партии, правительству и лично Сталину, честным коммунистом… Если бы Жуков был человеком непорядочным, он вряд ли стал бы с такой настойчивостью, рискуя жизнью, выполнять приказы Ставки, выезжать на самые опасные участки фронта, ползать на брюхе по передовой, наблюдая за действиями войск, чтобы на месте оценить обстановку и помочь командованию в принятии тех или иных решений. Нечестный человек, тем боле нечестный в политическом отношении, не будет себя так держать… Сразу после меня выступил маршал бронетанковых войск Павел Семенович Рыбалко. Он тоже подтвердил, что характер у Жукова тяжелый, но при выполнении обязанностей координатора Ставки и как командующий фронтом он отдавал весь свой опыт и знания делу выполнения поставленных перед войсками того или иного фронта или нескольких фронтов задач…
      Затем выступил генерал армии Василий Данилович Соколовский, который построил свое выступление в более обтекаемой форме, но принципиально подтвердил, что Жуков — честный человек, честно выполнял приказы, и показал его роль в защите Москвы. Правда, и Соколовский заметил, что работать с Жуковым из-за неуживчивого характера, действительно, нелегко.
      Выступил и Константин Константинович Рокоссовский. Очень дипломатично он отметил, что никак не разделяет обвинения в адрес Жукова в том, что он политически опасный человек, нечестный коммунист (Симонову Конев о выступлении Рокоссовского сказал подробнее и довольно-таки обидно для Константина Константиновича: «Говорил витиевато. Мне почувствовалась в его словах обида на то, что в свое время Жуков сдвинул, заменил его на 1-м Белорусском фронте и ему пришлось перейти на второстепенный — 2-й Белорусский фронт. Хотя, конечно, с точки зрения масштабов командующих фронтами это, на мой взгляд, величины несоизмеримые, и сделано это было правильно». — Б. С.)
      Генерал армии Хрулёв… произнес яркую речь в защиту Жукова. И тоже подчеркнул, что… характер у Жукова не из легких.
      Затем выступил генерал Голиков… Он читал свое выступление, держа перед собой блокнот, и вылил на голову Жукова много, я бы сказал, грязи, всякого рода бытовых подробностей. Мне трудно судить, что было правдой, а что нет… Выступление Голикова было заранее подготовлено, оно должно было подтвердить неблагонадежность Жукова, подробно перечислить существующие и несуществующие его недостатки.
      После военных выступили члены Политбюро Маленков, Молотов, Берия и другие, все они в один голос твердили, что Жуков зазнался, приписывает себе все победы Советских Вооруженных Сил, что он человек политически незрелый, непартийный и что суть характера Жукова не только в том, что он тяжелый и неуживчивый, но, скорее, опасный, ибо у него есть бонапартистские замашки.
      Обвинения были тяжелые. Жуков сидел, повесив голову, и очень тяжело переживал: то бледнел, то заливался краской. Наконец ему предоставили слово. Жуков сказал, что совершенно отвергает заявление Новикова, что характер у него не ангельский, это правильно, но он категорически не согласен с обвинениями в нечестности и непартийности, он коммунист, который ответственно выполнял все порученное ему партией; что он действительно признает себя виновным только в том, что преувеличил свою роль в организации победы над врагом. Во время речи Жукова Сталин бросил реплику:
      — Товарищ Конев, он присвоил даже авторство и вашей Корсунь-Шевченковской операции!
      Я с места ответил:
      — Товарищ Сталин, история на этот счет всегда даст правильный ответ, потому что факты — упрямая вещь.
      Словом, Жуков был морально подавлен, просил прощения, признал свою вину в зазнайстве, хвастовстве своими успехами и заявил, что на практической работе постарается изжить все те недостатки, на которые ему указали…
      После обсуждения и после выступления Жукова Сталин, вновь обводя зал глазами, задал вопрос:
      — Что же будем делать с Жуковым?..
      Мнение было единодушное. Жукова надо освободить от должности главкома сухопутных войск».
      Конев полагал, что первоначально Сталин думал поступить с Жуковым куда более круто: «В ходе обсуждения… складывалось впечатление, что Сталин, видимо, хотел более жестких решений в отношении Жукова, потому что после выступления членов Политбюро обстановка была предельно напряженной. Невольно у каждого сидящего возникало такое ощущение, что против Жукова готовятся чуть ли не репрессивные меры. Думается, что после выступления военных, которые все дружно отметили недостатки Жукова, но в то же время защитили его, показали его деятельность на посту командующего фронтом, на посту координатора (а то Сталин об этом без Конева и Рокоссовского не знал! — Б. С.), сыграли свою роль. После этого у Сталина, по всей видимости, возникли соображения, что так решать вопрос с Жуковым — просто полностью отстранить, а тем более репрессировать — нельзя, это будет встречено неодобрительно не только руководящими кругами армии, но и в стране, потому что авторитет Жукова среди широких слоев народа и армии был бесспорно высок. Поэтому кто-то из членов Политбюро и сам Сталин предложили назначить его командующим войсками небольшого военного округа. И тут же назвали — Одесский».
      В беседе с Константином Симоновым Иван Степанович выразился насчет возможных намерений Сталина еще определеннее: «…После всех выступлений выступал Сталин. Он опять говорил резко, но уже несколько по-другому. Видимо, поначалу у него был план ареста Жукова после этого Военного совета. Но, почувствовав наше внутреннее, да и не только внутреннее, сопротивление, почувствовав известную солидарность военных по отношению к Жукову и оценке его деятельности, он, видимо, сориентировался и отступил от первоначального намерения. Так мне показалось».
      А вот адмиралу Кузнецову так не показалось. Он на Совете присутствовал, но слова не брал. Николай Герасимович оставил собственную зарисовку, по его словам, «первой неприятности» Жукова: «Однажды в зале заседаний Кремля собрались члены Политбюро и маршалы. Выступил Сталин и объявил, что Жуков, по полученным им данным, ведет разговоры о якобы незначительной роли Ставки во всех крупных операциях. Он показал телеграмму, на основании которой делались такие выводы, и, обращаясь к членам Политбюро, сказал: „Вы знаете, как возникали идеи различных операций“. Дальше он пояснил, как это бывало. Идея рождалась в Ставке или предлагалась Генеральным штабом. Затем вызывался будущий командующий операцией, который… вникал в суть идеи. После этого ему предлагалось тщательно подумать и (не делясь пока ни с кем) доложить (через неделю-две) Ставке свое мнение. Ставка же разбиралась в деталях и утверждала план будущей операции. С планом операции знакомился узкий круг лиц, и начиналась разработка документов фронта. Жуков присутствовал, но не опроверг сказанного. Все считали своим долгом высказать на этом необычном совещании свое мнение с осуждением Жукова. Одни говорили резко и не совсем справедливо, а большинство — осторожно, но в том же духе».
      Конев и Кузнецов, независимо друг от друга, опровергают Жукова в одном важном пункте. Оказывается, после оглашения заявления Новикова сначала выступил Сталин, и только потом слово дали маршалам и членам Политбюро, и Георгий Константинович неслучайно умолчал об этом. Если сам Сталин обвинил маршала только в зазнайстве, нескромности, принижении роли Ставки Верховного Главнокомандования в войне, приписывании себе чужих заслуг, но не выдвинул собственно политических обвинений, то никто из военных и членов Политбюро не рискнул бы по своей инициативе уличить Жукова в заговоре. А Георгий Константинович хотел создать впечатление, что ему грозили обвинения в «бонапартизме» и была реальная возможность его ареста. А Конев, дабы подчеркнуть значимость своего выступления и солидарной позиции генералов и маршалов, выдвинул версию, будто Сталин вынужден был отказаться от первоначального намерения репрессировать Жукова. Но Верховный Главнокомандующий из-зa мнения большинства маршалов никогда не отказался бы oт уже принятого кадрового решения — «гнилой демократии» Иосиф Виссарионович никогда не допускал.
      Вспомним Главный Военный совет, состоявшийся 1-4 июня 1937-го. Тогда маршалы и командармы, комкоры и комдивы признали виновными в заговоре и шпионаже Тухачевского и его товарищей, чтобы потом разделить их печальную участь. Из 42 выступивших на том Совете военачальников 34 впоследствии были казнены. Но между двумя заседаниями, разделенными ровно девятью годами, была одна принципиальная разница. В 37-м Тухачевский, Якир, Уборевич и другие были арестованы еще до начала заседания, и от них уже успели получить признательные показания. Если бы Сталин хотел поступить с Жуковым так же, как ранее поступил с Тухачевским, то арестовал бы Георгия Константиновича. И уж постарался, чтобы еще до созыва Высшего Военного совета люди Абакумова выбили бы у маршала признание в шпионаже в пользу Америки и Англии (раз встречался с Эйзенхауэром и Монтгомери, значит, шпион!), а заодно и в планировании военного переворота. Опыт в этом деле у госбезопасности был большой. При желании даже двухчасовую встречу с Эйзенхауэром с глазу на глаз можно было трактовать как измену Родине. И тогда бы маршалы и генералы дружно, как один, клеймили бы изменника!
      Арестовывать Жукова Иосиф Виссарионович не собирался, о чем ясно дал понять в своей вступительной речи. Генералы и маршалы получили четкий сигнал, по каким пунктам надо критиковать Жукова, и соответствующим образом выступили, приводя примеры, как Жуков присваивал чужую славу. И одновременно постарались на всякий случай заверить вождя в политической благонадежности Георгия Константиновича. Ведь в случае, если бы, подобно «заговору Тухачевского», сфабриковали бы «заговор Жукова», легко могли полететь головы любого из присутствовавших на Высшем Военном совете. Не осознание своей силы, пришедшее будто бы после победы в Великой Отечественной войне, а все тот же страх перед репрессиями заставлял маршалов защищать Жукова, раз было позволено это делать. И сам Георгий Константинович прекрасно понимал, что его не собираются в ближайшее время ставить к стенке или отправлять в лагерь. Но он знал и правила игры: в предъявленных обвинениях надо непременно покаяться. Иначе Сталин сочтет, что маршал не считает свои поступки ошибочными, упорствует в отстаивании порочной позиции, и вот тогда уж действительно несдобровать. Итоги заседания по делу Жукова подвел приказ за подписью министра вооруженных сил Сталина от 9 июня 1946 года. Приказ готовили Булганин и Василевский, а последнюю правку вносил сам Сталин. Там говорилось, что Новиков сообщил «о фактах недостойного и вредного поведения со стороны маршала Жукова по отношению к Правительству и Верховному Главнокомандованию». «Маршал Жуков, — утверждалось в приказе, — несмотря на созданное ему Правительством и Верховным Главнокомандованием высокое положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями Правительства и враждебно отзывался о нем среди подчиненных лиц». Он «утерял всякую скромность и, будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены». При этом перечислялись операции, разработку и проведение которых Жуков приписывал себе без каких-либо на то оснований: ликвидация сталинградской, крымской и корсунь-шевченковской группировок. Отмечалось также, что Киев в ноябре 43-го был взят ударом с севера, а не с юга, как предлагал Жуков, и что при проведении Берлинской операции «без удара с юга войск маршала Конева и удара с Севера войск маршала Рокоссовского Берлин не был бы окружен и взят в тот срок, в какой он был взят».
      В приказе» подчеркивалось, что «под конец маршал Жуков заявил на заседании Высшего Военного совета, что он действительно допустил серьезные ошибки, что у него появилось зазнайство, что он, конечно, не может оставаться на посту Главкома сухопутных войск и что он постарается ликвидировать свои ошибки на другом месте работы».
      Единственное место в этом приказе, где можно было усмотреть намек на какую-то конспирацию, звучало так: «…Маршал Жуков, будучи сам озлоблен, пытался группировать вокруг себя недовольных, провалившихся и отстраненных от работы начальников и брал их под свою защиту, противопоставляя себя тем самым Правительству и Верховному Главнокомандованию». Здесь содержалось предупреждение маршалу: не веди опасных разговоров, не общайся с опальными генералами, а то худо будет.
      В заявлении Новикова по поводу попыток Жукова «группировать вокруг себя недовольных» говорилось следующее: «Касаясь Жукова, я, прежде всего, хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений. Зная Жукова, я понимал, что он не столько в интересах государства, а больше в своих личных интересах стремится чаще бывать в войсках, чтобы таким образом завоевать себе еще больший авторитет (хорошенькое противопоставление личных и государственных интересов. Нелепый пассаж явно продиктовали Александру Александровичу следователи МГБ. — Б.С.). Вместо того чтобы мы, как хорошие командиры сплачивали командный состав вокруг Bepxовного Главнокомандующего, Жуков ведет вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей у вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является „добрым дядей“. Таким человеком у Жукова был и я, а также Серов (тогдашний заместитель министра внутренних дел, а в конце воины — уполномоченный НКВД по Германии, заместитель Жукова по делам гражданской администрации и уполномоченный НКВД по 1-му Белорусскому фронту. — Б.С.).
      Жуков был ко мне очень хорошо расположен, и я, в свою очередь, угодничал перед ним… Так, были случаи, когда после посещения Ставки я рассказывал Жукову о настроениях Сталина, когда и за что Сталин ругал меня и других, какие я слышал. там разговоры и т. д. Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытался умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им…
      После снятия меня с должности главнокомандующего ВВС, я, будучи в кабинете у Жукова, высказал ему свои обиды, что Сталин неправильно поступил, сняв меня с работы и начав арестовывать людей из ВВС.