Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Это направление (точнее — группа фронтов) было в тот же день воссоздано в составе Западного и Калининского фронтов. Директива Ставки гласила: «Задачей ближайших дней Западного направления, наряду с задачей занятия г. Вязьмы, считать — окружение и пленение ржевско-сычевской группы противника или, в случае отказа сдаться, — истребление этой группы». В тот же день, 1 февраля 1942 года, Жуков вновь стал заместителем наркома обороны.
      Но вернемся под Вязьму, к Ефремову. В самый канун немецкого наступления командованию фронта представился счастливый случай. В день начала немецкого наступления, 2 февраля, в районе деревни Замытское появилась полнокровная, по численности (около 10 000 человек) почти равная всей ефремовской группировке 9-я гвардейская стрелковая дивизия, первоначально предназначенная для усиления ударной группировки генерала Ефремова. Командиру дивизии генералу А.П. Белобородову, по его собственному признанию, «стало ясно, что фашистские войска перешли к решительным действиям с целью „подрубить“ основание прорыва ударной группы 33-й армии и окружить ее». Однако в тот же день по приказу Жукова дивизия была передана в состав 43-й армии, и 2 февраля не смогла принять участие в отражении немецкого контрудара против коммуникаций ударной группировки 33 армии. Благодаря такой оплошности командования фронтом, германская 20-я танковая дивизия на второй день наступления, 3 февраля, смогла соединиться с частями 4-й армии, нанеся большие потери дивизии Белобородова.
      Немецким танкистам, действительно, удалось захватить значительное число боеприпасов — 5,3 млн. патронов для стрелкового оружия и 1200 авиабомб, а также и некоторое число артиллерийских снарядов, однако здесь не было вины Ефремова. Ведь под удар, направленный в стык, попали, главным образом, соединения соседней 43-й армии. Михаил Григорьевич был лишен возможности принять какие-либо меры для ликвидации угрозы своим тыловым коммуникациям. Жуков напрасно ставил в вину Ефремову, что тот не обеспечил фланг, примыкающий к 43-й армии. Согласно установленным принципам распределения обязанностей, «как правило, обеспечение открытого фланга каждого соединения лежит на вышестоящей инстанции» , в частности, на командующем фронта по отношению к армии.
      В случае с 33-й армией ситуация осложнялась еще и тем, что ее начальник штаба генерал А.К. Кондратьев, на которого, по распоряжению комфронта, Ефремов вынужден был в самый ответственный момент возложить управление основными силами армии, беспробудно пил, что ни для кого не было секретом. В начале апреля деятельность Кондратьева проверяла комиссия Политуправления Западного фронта, о чем сохранился целый ряд донесений. Например, 2 апреля 1942 года член Военного совета 33-й армии М.Д. Шляхтин сообщал Военному совету Западного фронта: «Кондратьев продолжает пьянствовать. Сегодня напился до того, что работать был не в состоянии». 6 апреля глава комиссии начальник Политуправления фронта В.Е. Макаров констатировал: «Кондратьев совершенно разложился. Человека, которому можно было бы поручить руководство штабом, сейчас нет. В интересах дела считаю необходимым Кондратьева немедленно снять и прислать из фронта человека на должность начальника штаба армии. Безобразий в штабе много». А 11 апреля сменивший М.Д. Шляхтина Р.П. Бабийчук дал начальнику штаба совершенно убийственную характеристику: «В работе вял, совершенно безынициативен; работой отделов товарищ Кондратьев не руководит. В результате работа оперативного отдела поставлена плохо, еще хуже — работа разведотдела. Состояние этой работы в частях совсем плохое… Кондратьев систематически бывает пьян. 6 марта 1942 года он в пьяном виде подписал явно невыполнимый боевой приказ. В результате части понесли ненужные потери. 3 апреля 1942 года он явился на доклад к бывшему члену Военного совета Шляхтину при сильном опьянении, а на следующий день это категорически отрицал. О пьянстве и безделии Кондратьева знают все в штабе и частях, в силу чего авторитета Кондратьев никакого не имеет». Странно, но заменой дискредитировавшего себя начальника штаба командование Западным фронтом начало активно заниматься только в последние дни существования ефремовской группы, когда помочь окруженным уже было практически невозможно.
      Сохранившиеся телеграммы, которыми обменивались в ходе операции Жуков и Ефремов, свидетельствуют, что между ними сложились очень напряженные отношения. Так, на ефремовскую телеграмму от 5 февраля с вопросом «получаете ли Вы мои донесения?» и просьбой «усилить ударную группировку армии» Жуков высокомерно ответил 7-го числа: «Меньше истерики. Держите себя более спокойно». Ефремов в тот же день резонно возразил: «В чем истерика? Где у меня истерика? Я Вас не понимаю. Таким элементом я еще не обладал. Просто Вас не понимаю, что у Вас за отношение ко мне и как к командующему 33-й армии?» На сторону командарма встал и находившийся вместе с окруженными представитель Генштаба подполковник Н.Н. Борисенко, немедленно сообщивший лично Сталину по поводу злополучной жуковской телеграммы: «Докладываю: тов. Ефремов с опергруппой армии находится в дер. Желтовка. В 4-х км противник. Нервозности не проявляет. Войска ударной группы армии держат в руках. Связь с 113, 160, 338 и 329 сд беспрерывно имеется. Принимаются меры к быстрейшему овладению города Вязьма». Борисенко сообщил, что в 113-й дивизии в пехоте осталось в строю всего 189 штыков (в спецподразделениях — 756, в тылах — 521) и что в других частях положение ничуть не лучше. Такими силами без мощной поддержки извне взять Вязьму было невозможно.
      Когда же Ефремов, раздраженный неспособностью командарма-43 генерала К.Д. Голубева выполнить поставленную боевую задачу и восстановить коммуникации ударной группы 33-й армии, пожаловался на него в Москву начальнику Главпура Л.З. Мехлису, то получил, явно с одобрения Жукова, гневную отповедь от члена Военного совета Западного фронта И.С. Хохлова. Шифрограмма, составленная 9 марта, была отослана Ефремову на следующий день. Ее копия была отправлена и самому Голубеву, что явно не добавило симпатий между двумя командармами. Хохлов писал: «Вы жалуетесь в Москву на Голубева на то, что он якобы плохо дерется и до сих пор не открыл Вам коммуникации, просите Мехлиса воздействовать на Голубева. Первое: — Оценку Голубеву и 43 армии может дать только Военный Совет фронта. Главком и Ставка, а не сосед. Второе: 43-я армия действовала и действует лучше 33-й армии, что касается Голубева, — мы также его ценим очень высоко. Следствие показывает: — не Голубев виноват в том, что противник вышел на тылы 33-й армии, а Военный Совет и штаб 33-й армии, оставивший только 90 человек без артиллерии и минометов на прикрытие своих тыловых путей, которые при появлении противника разбежались (видимо, отсюда Жуков взял цифру в 90 человек. — Б.С.).
      Вы пишете, что находитесь в пяти километрах от Голубева, а мне Вы все время доносили, что находитесь около Шеломицы. Видимо, Вы не знаете, где Ваши части находятся, где же Вы все же находитесь и где Голубеву искать с Вами соединения.
      О трудностях могу сказать так — это обычное явление в тылу врага. Белов тоже в тылу врага и недалеко от Вас, но он себя чувствует прекрасно и все время бьет врага…
      К сожалению, Вяземская группа 33-й армии до сих пор ни на один шаг не сдвинулась, и это осложняет обстановку для Голубева на правом фланге.
      Голубеву направлена категорическая задача в ближайшие 1-2 дня с Вами соединиться. Это, видимо, 43-й армией будет сделано, если только Вы не будете врагу сдавать своих тыловых путей. Боеприпасов по мере возможности Вам будем подбрасывать. Пошлите своих людей к Жабо и согласуйте с ним свои действия».
      Ефремов в тот же день ответил не менее резко, адресуя телеграмму не только Хохлову, но и Жукову, которого не без основания считал действительным автором разносного послания: «Ни на кого я не жалуюсь, а побольшевистски сказал, что есть, и не кому-нибудь, а тов. Мехлису, что очень хочу скорейшей очистки коммуникаций 33 армии.
      Находясь под Вязьмой по Вашему приказу, я тыл никак не мог прикрыть, что Вы прекрасно понимаете, — состав дивизий Вам был до выхода под Вязьму известен, как и растяжка коммуникаций 33 армии.
      Поймите, мы каждые сутки ведем бой вот уже полтора месяца почти без боеприпасов и уничтожили несколько тысяч немцев. Сами имеем три тысячи раненых. Воюем.
      Не могу понять одного, как можно месяцами стоять перед какой-либо деревней, и терпеть не могу, когда свою вину сваливают на других. Эта система приносит огромнейший вред.
      Подтверждаю, 160 сд имеет целью оборону по реке Угре на широком фронте, частью своих сил действует на Шеломицы, Гуляево и находится в лесу западнее Шеломицы, Гуляево. В последний раз Вам как Военному совету докладываю: положение дивизий армии тяжелое, я сделал и делаю все, чтобы врага бить и не допустить разгрома нас врагом.
      Спешите дать боеприпасы, нет у нас боеприпасов».
      На эту шифрограмму Жуков наложил суровую резолюцию, немедленно посланную Ефремову: «Вам не дано право вступать в полемику с Военным советом фронта и наводить критику на командарма-43».
      Вероятно, жуковская идея о необходимости Ефремову прорываться кружным путем для соединения с отрядом Жабо и далее в полосу 10-й армии родилась под влиянием цитированной выше шифрограммы Ефремову от 10 марта. Только там речь шла отнюдь не о прорыве и выходе всей ударной группы в район действия отряда Жабо, а лишь об установлении связи и взаимодействия с партизанами, которые, по замыслу командующего фронтом, могли бы помочь Ефремову соединиться с армией Голубева (а может быть, и атаковать Вязьму). Однако даже связи с В.В. Жабо Ефремову установить не удалось, о чем командарм-33 11 марта донес исполняющему обязанности начальника штаба Западного фронта генералу B.C. Голушкевичу: «Главком поставил мне связаться с группой тов. Жабо, но проникнуть к нему невозможно». Никаких следов директивы Жукова Ефремову о прорыве на Киров не было обнаружено в архивах, равно как и личного обращения Ефремова к Сталину с просьбой изменить направление прорыва (столь важный разговор генштабисты не могли не зафиксировать). Скорее всего, мысль о прорыве на Киров как об оптимальном варианте пришла командующему Западным фронтом задним числом, уже после гибели ефремовцев и, может быть, под влиянием сделанного в Генштабе в мае 1942 года описания операции 33-й и 43-й армий на Вяземском направлении.
      Автор этого документа полковник Генштаба (впоследствии — генерал) К.В. Васильченко утверждал, что «наиболее целесообразное решение могло быть, жертвуя материальной частью и спасая живую силу, выходить западной группировке не на Восток, как это приказал сделать командующий Западным фронтом, а на запад, к отряду Жабо. Но командующий Западным фронтом и здесь не решился в последний раз для спасения западной группировки дать такие указания, которые бы соответствовали действительной обстановке. Вместо этого он отдает заведомо невыполнимый приказ пробиваться западной группировке на восток, а 43 и 49 армиям за один день прорвать на всю глубину оборону противника».
      Прорыв на запад оставлял шансы уцелеть значительно большему числу воинов группы Ефремова, в том числе и самому командарму. Но только в случае, если бы был осуществлен вовремя, не позднее конца марта, пока противнику еще не удалось расчленить окруженных. И в этом случае потери все равно были бы огромными, но, часть западной группировки имела шанс выйти из окружения как организованное целое. Надо также учесть, что кавалеристам Белова из-за большей мобильности подобный прорыв осуществить было легче, чем пехотинцам Ефремова. Когда же, выполняя директиву командующего Западным фронтом от 23 марта о соединении с 43-й армией, группа Ефремова под натиском превосходящих сил противника была оттеснена в район Угры, прорыв на запад был уже объективно невозможен. Директива же от 12 апреля о наступлении в направлении Родня-Малая Буславка-Новая Михайловка-Мосеенки навстречу 43-й и 49-й армиям, как справедливо отметил К.В. Васильченко, была явно невыполнима. Вечером 10 апреля Ефремов доносил: «С 13.00 10.04.1942 г. враг бросил на сжатие кольца танки и пехоту, нацелив их на каждый наш укрепленный район… Стремлюсь организовать оборону по реке Угре. По Вашей идее будет более правильное решение — собрав все силы пробиваться через Шпырево, Жолобово, Дорки и действовать далее на фронте — Большое Устье-Павлово-Королево. Этим самым будем помогать 43, 49 армиям соединиться с нами. К Жабо мы не прорвемся, так как нас разделяют танки врага с пехотой». Этот план Жуков утвердил. Но было уже поздно.
      Можно предположить, что Жуков не планировал прорыва группы на запад в более раннее время, поскольку такое решение неизбежно вело к потере материальной части окруженных и территории, занимаемой ими на подступах к Вязьме, и означало фактически отказ от надежд захватить Вязьму. Напротив, соединение с 43-й и 49-й армиями давало шанс удержать плацдарм для атаки Вязьмы. Неслучайно Жуков 23 марта потребовал от Ефремова «организовать оборонительные действия так, чтобы ни в коем случае не допустить сдачи занимаемой территории и не допустить сужения района действий группы».
      Надежды на 43-ю армию К.Д. Голубева со стороны Жукова оказались преувеличенными, она так и не смогла прорвать кольцо извне. Напрасно Ефремов в многочисленных телеграммах Голубеву и Кондратьеву призывал их наступать умело и использовать для атак ночное время, чтобы не класть зря людей. В частности, 7 марта командарм-33 писал своему начальнику штаба: «Большей глупости не придумать, как наступать днем и губить людей. Ночью, только ночью наступайте и наносите удар врагу. Не губите зря людей и не поощряйте врага своими неудачами». А 10 марта он пытался учить своего начальника штаба Кондратьева азам военного искусства: «Нащупывайте разведкой, наблюдением, где просверлить противника сильнее. Охватывайте его узлы, в лоб не действуйте, а с тыла».
      Голубеву же Ефремов 7 апреля сообщал: «Прорыв, безусловно, осуществится, если Вами будет организован в ночное время, при ночных действиях авиации, PC и артиллерии. По моему наблюдению, ночные бомбежки по расположению врага сильно его деморализуют, иногда на несколько часов». Однако войска были плохо подготовлены для действий в ночных условиях, поэтому командующие армиями предпочитали атаковать днем. Положение усугублялось тем, что не удалось обеспечить наступающих эффективной артиллерийской и авиационной поддержкой. Единственная ночная атака, намеченная Голубевым на 22.00 15 апреля, так и не состоялась.
      Новый начальник штаба 33-й армии полковник С.И. Киносян, до последнего момента находившийся с Ефремовым и вылетевший из котла последним самолетом, в составленном 30 июля 1942 года «Описании операции 33 армии с 20.1 по 20.4.42 г.» констатировал: «43 и 49-я армии, ведя беспрерывно наступательные бои, успеха не имели, задачу главкома не выполнили и, не оказав поддержки во время прорыва ударной группы 33 армии, 14 апреля наступательные действия прекратили, тем самым дали возможность противнику значительно усилить свои силы против 33 армии». Наступающие советские войска понесли тяжелые потери, не достигнув сколько-нибудь существенных результатов. Эти бои только укрепили немцев в сознании своего превосходства. Например, 14 апреля 1942 года штаб германского 9-го армейского корпуса докладывал в штаб 4-й танковой армии:

      «Атаки противника, проведенные с 4.3.42 г. семью стрелковыми дивизиями, семью стрелковыми и двумя танковыми бригадами против северного фланга 252 пехотной дивизии и против фронта 35 пехотной дивизии с целью захвата Гжатска, были отбиты. Противник потерял в этих боях свыше 800 пленных. Его потери убитыми, согласно показаниям пленных и согласно нашему подсчету, составляют свыше 20 000 человек. 36 танков противника были уничтожены». При этом корпус потерял около 5 800 погибшими и пропавшими без вести и около 3 200 тяжелоранеными и тяжелобольными. Эти цифры дают примерное представление о соотношении потерь сторон в ходе советского наступления в районе Вязьмы зимой и весной 1942 года».

      Развязка приближалась. 9 апреля от окруженных улетел последний самолет. По свидетельству генерала Киносяна, Жуков потребовал от Ефремова на этом самолете перелететь линию фронта: «Командарм М.Г. Ефремов при всех вскрыл пакет и вслух прочитал доставленную летчиком записку. Посмотрев на осунувшиеся лица бойцов, он громко сказал: „Я с солдатами пришел и с ними вернусь назад!“. Вместо себя Ефремов отправил этим самолетом Киносяна.
      О последнем бое М.Г. Ефремова рассказал бывший командир партизанского отряда, сражавшегося вместе с ефремовцами, В.И. Ляпин. Он привел сообщение бывшего комиссара своего отряда Н. И. Кирика, с которым встретился в Вяземском лагере для военнопленных в конце мая 1942 г. Кирик прорывался вместе со штабом Ефремова. Он поведал Ляпину, что «под Бусловой был сильный бой, но группе, в которой он был, прорваться не удалось. Боеприпасы закончились, бродили несколько дней по лесу голодные, ослабевшие, были окружены гитлеровцами и взяты в плен. Также я узнал о смерти М.Г. Ефремова и при каких обстоятельствах он застрелил себя. Генерал М.Г. Ефремов, подойдя к деревне Новая Михайловка, встретил сильный огонь противника с двух сторон. После боя часть группы во главе с генералом Ефремовым прорвалась в лес к деревне Жары Юхновского района, другая группа отошла на Запад. 19 апреля группу Ефремова атаковали во много раз превосходящие силы противника. Атака шла одна за другой, очевидно, гитлеровцам стало известно, что здесь находится командующий армией. Они окружили эту группу плотным кольцом. Ефремовцы бросились с громким „ура“ в контратаку, генерала ранило в третий раз, автоматная очередь прошила поясницу, и тело стало неподвижным. Боясь потерять последние силы, живым он не хотел попасть в плен, последним усилием достал револьвер».
      В уже цитированном докладе К.В. Васильченко главная вина за поражение была возложена на Жукова: «Оперативный замысел операции по внезапному овладению г. ВЯЗЬМОЙ, выходом на тылы ГЖАТСКО-ВЯЗЕМСКОЙ группировки противника, разъединение ВЯЗЕМСКОЙ группировки от ЮХНОВСКОЙ и одновременный их разгром по частям не соответствовал наличию сил и средств, выделенных для этой цели Западным фронтом.
      Неправильная оценка противника о его боеспособности после нанесенных ему серьезных поражений в предшествующих боях.
      Неверный расчет времени и игнорирование условий, в которых действовали наши войска, привели к неправильному принятию решения, вследствие чего задуманная операция не была выполнена. Если бы Западный фронт вначале всем своим левым крылом (33, 43, 49, 50 и гр. БЕЛОВА) обрушился на ЮХНОВСКУЮ группировку, окружил бы ее и уничтожил, что по условиям обстановки предоставлялась полная возможность, а затем совместно с правым крылом при взаимодействии с КАЛИНИНСКИМ «фронтом мог бы ликвидировать Сычевско-Гжатско-Вяземскую группировку противника.
      Но вместо этого Западный фронт погнался преждевременно за большими целями, хотел одновременно разгромить ГЖАТСКО-ВЯЗЕМСКУЮ, ЮХНОВСКУЮ, СПАС-ДЕМЕНСКУЮ, МЯТЛЕВСКУЮ группировки противника, не имея для этого достаточных сил и средств. Действия Западного фронта уподобились действию растопыренными пальцами. Каждая армия имела свою ударную группировку, которая действовала на своем направлении без тесной увязки с соседями. Даже тогда, когда 43 и 49 армии были правильно нацелены для разрешения общей задачи по прорыву обороны противника с целью соединения с частями западной группировки 33 армии, то и в этом случае не было налажено тесного взаимодействия между ними.
      Армии, привыкшие действовать самостоятельно, без увязки своих действий с соседями, продолжали оставаться верными своим старым принципам.
      Получилось так: когда ударная группировка одной армии наступает, то другой — стояла на месте, потом они менялись ролями. А командование Западным фронтом продолжало наблюдать, как рядом ударные группировки двух армий дерутся вразнобой, и не вмешивалось в их дела до тех пор, пока окончательно операция на этом направлении не была сорвана.
      Западный фронт не создал кулака в виде крупной мощной группировки из всех родов войск на решающем направлении, при помощи которого решал бы задачу крупного оперативного размаха.
      Силы и средства были почти равномерно распределены по всему огромному фронту. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом, были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию вовремя не был выполнен войсками. Они оставались голой ненужной бумагой, которая не отражала действительного положения войск и не представляла собой ценного оперативного документа. А та торопливость, которую проявляло командование Западным фронтом, передавалась в войска и приносила большой вред делу.
      Операции начинались неподготовленными, без тесного взаимодействия родов войск, части вводились в бой пачками, по частям, срывали всякую внезапность, лишь бы скорей начать операцию, без анализа дальнейшей ее судьбы. Авиация также была раздроблена по всему фронту на мелкие группы, не было ее сосредоточенных ударов последовательно по определенным направлениям, а при прорыве войсками заранее подготовленной обороны противника, она почти на поле боя не участвовала, что сильно сказывалось отрицательно на моральном состоянии войск.
      Танковые и артиллерийские средства также нерационально использовались и сильно распылялись.
      Управление войсками, действовавшими на этом направлении, со стороны Западного фронта было слабым.
      Особенно это резко сказывалось в отсутствии достаточных резервов у командующего Западным фронтом, который не мог без них влиять на ход операций.
      Недостатки в действиях 43 и 49 армий аналогичны указанным выше. Они разбросались на широком фронте по разным направлениям, без тесной увязки проводимых операций между собой.
      Не умели быстро сосредотачивать превосходства в силах на решающем направлении за счет решительного оголения второстепенных участков фронта. Стремление быть сильным везде, боязнь проявить оперативный риск вело к распылению сил и средств в каждой из них.
      Вначале армии даже не имели резко выделенных ударных группировок; особенно в худшую сторону в этом вопросе выделяется 49 армия, в которой даже дивизии действовали по различным направлениям, и нельзя понять по оперативной обстановке, где и на каком направлении командующий армией ищет решение своей задачи.
      43 армия, начиная с февраля месяца, имела ударные группировки на определенных направлениях, но слабые по численному составу и раздробленные по силе. На первом этапе ей пришлось вести бои против Мятлевской группировки противника, которая напрягала все усилия для того, чтобы прорваться через части 43 армии на северо-запад и против затянувшейся бреши в районе ЗАХАРОВО. В дальнейшем создала две ударные группировки и, наконец, одну сильную южную группировку, но с большим опозданием. Маневренность частями была слабая и малоповоротливая.
      Для 43 армии также присуща торопливость, поспешность, ввод частей в бой пачками, по частям, без должной организации взаимодействия всех родов войск, благодаря чему армия и не имела крупных успехов.
      Западная группировка 33 армии честно и доблестно дралась до конца своего существования. При недостатке в боеприпасах и продовольствии она 2,5 месяца дралась в полном отрыве от своих войск, нанося большой урон в живой силе противнику и сковывая его большие силы своими действиями.
      Когда противник расколол западную группировку 33 армии на части и вышел на восточный берег р. УГРЫ, с одной стороны, безрезультатность боев 43 и 49 армий по прорыву обороны, — с другой, то была ясна судьба западной группировки… Благодаря крупным недочетам, в первую очередь, оперативного характера… в действиях 43 и 49 армий противник избежал разгрома по частям. Получился успех вместо оперативного масштаба — чисто тактический — вытеснение Мятлевской группировки противника, взятие ЮХНОВА и выход на рубеж рек ВОРЯ и УГРА».
      Из 12-тысячной группировки Ефремова к своим прорвалось только 889 человек. Такова была цена жуковских ошибок. Только за апрель 1942 года потери войск Западного фронта составили 45 000 убитыми и пропавшими без вести и 74 000 ранеными. Неприятельские потери за тот же период штаб Жукова определил так, чтобы они не уступали собственным потерям: 30 600 убитых, а вместе с ранеными — не менее чем 120 000. Истинные потери вермахта даже на всем Восточном фронте были вдвое скромнее: 60 005, в том числе 15 253 погибшими и пропавшими без вести.
      В докладе Генштаба никаких недостатков в действиях Ефремова и его группы, в отличие от командования 43 и 49 армий, не отмечено. Также и в подготовленном полковником Кинасяном «Описании 33 армии по овладению гор. Вязьма» подчеркивалось, что «ударная группа 33 армии доставленную главкомом задачу в директиве № К/217 выполнила — вышла на рубеж Жары, Мосеенки, где должна была соединиться с частями 43 и 49 армий, но в результате прекращения ими наступательных действий и невыполнения поставленной главкомом задачи части 33 армии оказались в весьма тяжелом положении; израсходовав последние огнеприпасы, без питания окончательно ослабев, все же продолжали вести упорные бои, но, не получив поддержки с востока, конечной цели (соединения со своими частями) не достигли». Здесь же отмечалось, что при постановке командующим фронтом задачи 43 и 49 армиям на соединение с окруженной западной группировкой 33 армии «не были учтены прошлые действия 43 и 49 армий, которые в течение 2 месяцев вели безуспешные бои в этих же направлениях и с той же задачей».
      Отмеченные в докладе Генштаба по итогам Вяземской операции недостатки были характерны для многих операций, которыми руководил Жуков. В отличие от него, Ефремов воевал грамотно, не числом, а умением, вовсе не на крови строил свою карьеру, однако с этими своими качествами, ценимыми в армиях всего мира, явно был белой вороной на фоне большинства генералов Западного фронта.
      Столь же неуспешно для советских войск развивались боевые действия на ржевском направлении. Здесь в начале февраля попала в окружение 29-я армия Калининского фронта. 28 февраля, как отмечает Жуков в не подвергшейся цензуре версии своих мемуаров, ее остатки в количестве 6000 человек (из них 800 раненых) прорвались к своим. По немецким данным, в плен попало 4 888 бойцов и командиров этой армии, и еще 26 647 были найдены погибшими на поле боя. Таким образом, вторая половина тех клещей, что должны были сжать основные силы группы армий «Центр», отвалилась уже в феврале. Потому-то Жуков так держался за группу Ефремова и не разрешал ей, несмотря на тяжелое положение, отойти с подступов к Вязьме. Командующий Западным направлением надеялся, что с взятием этого важнейшего железнодорожного узла удастся заставить группу, армий «Центр» оставить нацеленный на Москву плацдарм.
      Рокоссовский в 1962 году в беседе с преподавателями и слушателями академии имени Фрунзе критически оценил ход советского контрнаступления под Москвой: «20 декабря после освобождения Волоколамска стало ясно, что противник оправился, организовал оборону и что наличными силами продолжать наступление нельзя. Надо было серьезно готовиться к летней кампании. Но, к великому сожалению, Ставкой было приказано продолжать наступление и изматывать противника. Это была грубейшая ошибка. Мы изматывали себя. Неоднократные доклады о потерях Жуков не принимал во внимание. При наличных силах добиться решительных результатов было нельзя. Мы просто выталкивали противника (не только выталкивали, но и сами попадали в окружение! — Б: С.). Не хватало орудий, танков, особенно боеприпасов. Пехота наступала по снегу под сильным огнем при слабой артиллерийской поддержке. Наступало пять фронтов, и, естественно, сил не хватало. Противник перешел к стратегической обороне, и нам надо было сделать то же самое. А мы наступали. В этом была грубейшая ошибка Сталина. Жуков и Конев не смогли его переубедить». Впрочем, нет никаких надежных свидетельств, что Георгий Константинович и Иван Степанович пытались это сделать.
      Еще в декабре 41-го главный удар в кампании 1942 года Гитлер собирался нанести на юге, чтобы овладеть оставшейся под советским контролем частью Донбасса и кавказской нефтью и тем самым резко ослабить силу сопротивления восточного противника. Свои планы были и у советской стороны. Жуков утверждает: «Весной 1942 года я часто бывал в Ставке, принимал участие в обсуждении у Верховного Главнокомандующего ряда принципиальных стратегических вопросов и хорошо знал, как он оценивал сложившуюся обстановку и перспективы войны на 1942 год… Верховный предполагал, что немцы летом 1942 года будут в состоянии вести крупные наступательные операции одновременно на двух стратегических направлениях, вероятнее всего — на московском и на юге страны… Сталин больше всего опасался за московское, где у них находилось более 70 дивизий.
      Сталин предполагал, что гитлеровцы, не взяв Москву, не бросят свою главную группировку на захват Кавказа и юга страны. Он говорил, что такой ход приведет немецкие силы к чрезмерной растяжке фронта, на что главное немецкое командование не пойдет.
      В отношении планов на весну и начало лета 1942 года Сталин полагал, что мы пока еще не имеем достаточно сил и средств, чтобы развернуть крупные наступательные операции стратегического масштаба. На ближайшее время он считал нужным ограничиться активной стратегической обороной. Однако одновременно он полагал необходимым провести частные наступательные операции в Крыму, на лъговско-курском и смоленском направлениях, а также в районах Ленинграда и Демянска…
      На совещании, которое состоялось в ГКО в конце марта, присутствовали Ворошилов, Тимошенко, Хрущев, Баграмян, Шапошников, Василевский и я (в 1964 году в письме писателю Василию Соколову Георгий Константинович датировал это совещание серединой апреля, однако впоследствии, познакомившись с воспоминаниями Баграмяна, убедился, что решение о проведении Харьковской операции было принято еще в конце марта, и на это же время перенес совещание в ГКО. — Б.С.).
      Шапошников сделал очень обстоятельный доклад, который, в основном, соответствовал прогнозам Сталина. Но, учитывая численное превосходство противника и отсутствие второго фронта в Европе, он предложил на ближайшее время ограничиться активной обороной. Основные стратегические резервы, не вводя в дело, сосредоточить ближе к центральному направлению и частично в районе Воронежа, где, по мнению Генштаба, летом 1942 года могут разыграться главные события».