Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

В беседе с Буденным Иосиф Виссарионович предъявил к Красной Армии два взаимоисключающих требования. С одной стороны, не считаясь с жертвами, как можно скорее поставить врага на колени и войти в Западную Европу. С другой стороны, стремится побеждать малой кровью. Практическое значение из этих установок имела только первая — идти вперед как можно скорее, не считаясь с потерями. Эти слова — «не считаясь с жертвами» — повторяются во многих приказах и директивах Ставки и лично Сталина. Лозунг же — «воевать малой кровью», также встречающийся и в приказах, и в беседах Сталина с командующими фронтами, имел чисто пропагандистское значение. Он призван был убедить бойцов и командиров, что высокие начальники заботятся о сбережении их жизней. Те, кому пришлось убедиться в обратном, ни Сталину, ни Жукову, ни другим генералам и маршалам уже никаких претензий предъявить, разумеется, не могли. Вот и родилась в народе горькая присказка: в первые два года войны огромные жертвы были принесены, чтобы избежать поражения, а в последние два — чтобы приблизить победу.
      Сталин боялся не сепаратного мира Англии и США с Гитлером или его преемниками. Он боялся, что союзники сумеют оккупировать Германию и образовать там послушное себе и антисоветское правительство. Так и произошло после войны с Западной Германией.
      В приказах Верховного Главнокомандующего от 23 февраля и 1 мая 1943 года уже ничего не-говорилось о том, что 43-й год станет годом окончательного разгрома гитлеровских захватчиков. Горький опыт 42-го чему-то научил Сталина. Хотя по-прежнему повторялись несуразные цифры немецких потерь: к 23 февраля фантасты из Генерального штаба исчислили их в 9 миллионов человек, из них не менее 4 миллионов — убитыми на поле боя. Только за три месяца зимы 1942-1943 года вермахт будто бы лишился более 4 тысяч самолетов, свыше 7 тысяч танков и 17 тысяч орудий. В действительности, общая численность германских вооруженных сил (с персоналом училищ, запасными частями и ранеными в госпиталях) в 1943 году составляла лишь немногим больше — около 9,5 миллионов человек, увеличившись с 1942 года на 1,2 миллиона. Действительные потери германских сухопутных войск на всех фронтах составили в период с июня 41-го по февраль 43-го только 1 067 371 убитых и пропавших без вести — вчетверо меньше, чем думали советские генералы. Сталин, хотя и привел лестные для национального самолюбия цифры в февральском приказе, похоже, уже не слишком им верил и в майском приказе повторять их не стал.
      Состояние же советских войск в ту пору было далеко не блестящим. В мае 1943 года был снят командующий Калининским фронтом генерал М.А. Пуркаев. Его преемник Ерёменко в дневниковой записи от 7 мая так прокомментировал ситуацию:

      «6 мая 1943 года на Калининский фронт приехала комиссия ГКО во главе с тов. Щербаковым. Цель приезда — проверка и наведение порядка в снабжении и обеспечении войск, так как случались большие перебои в питании, люди недоедали из-за плохой организации снабжения, за что и сняли Пуркаева. В первом квартале 1943 года было 76 случаев смерти от истощения».

      Вдумайся, читатель: 76 бойцов Калининского фронта зимой и весной 43-го погибли от голода не в блокадном Ленинграде и не во вражеском окружении. Они умерли от того, что интенданты вовремя не доставили на позиции продовольствие (может быть, просто разворовали?).
      Еще 23 февраля Сталин предостерег от недооценки противника: «Не следует думать, что с гитлеровской армией покончено и Красной Армии остается лишь преследовать ее до западных границ нашей страны. Думать так — значит предаться неумному и вредному самообольщению. Думать так — значит переоценить свои силы, недооценить силы противника и впасть в авантюризм. Враг потерпел поражение, но он еще не побежден. Немецко-фашистская армия переживает кризис ввиду полученной от Красной Армии ударов, но это еще не значит, что она не может оправиться». Начавшийся несколькими днями раньше контрудар Манштейна явно добавил тревожные ноты в февральский приказ. Поражение под Харьковом заставило Верховного повторить 1 мая: «Гитлеровская Германия и ее армия потрясены и переживают кризис, но они еще не разбиты. Было бы наивно думать, что катастрофа придет сама, в порядке самотека». Сталин опасался повторения крымской и харьковской неудач 42-го и предпочел встретить ожидавшееся германское наступление преднамеренной обороной, а в наступление перейти только после отражения первого удара противника, убедившись, что его танковые группировки обескровлены и не смогут смять боевые порядки атакующих. В этом Верховного полностью поддерживал Жуков. Но, по сути, принятое решение оказалось ошибочным и сыграло на руку немцам.
      Гитлер неоднократно переносил сроки начала «Цитадели». Сперва операция была назначена на 15 мая, затем перенесена на 10 июня. Реально же германские войска пошли в наступление на Курск только 5 июля 1943 года. Гитлер обосновывал отсрочки необходимостью дождаться поступления на фронт новой техники: танков «тигр» и «пантера» и самолетов — новой модификации истребителя «Фокке-Вульф-190», ранее применявшейся только на Западе, и штурмовика «Хеншель-129». Но, вероятно, не только это побуждало фюрера медлить с началом «Цитадели». По свидетельству Гудериана, еще в мае Гитлер заявил, что, когда он думает о наступлении на Курск, у него сильно болит живот. В успехе сомневались как командующие группами армий «Юг» и «Центр» Манштейн и Клюге, так и командующий 9-й армией Модель, которому предстояло возглавить северную ударную группировку. Манштейн потом писал в мемуарах, что наступление могло достичь поставленных целей, если бы состоялось, как и планировалось, в мае. Вряд ли можно с ним согласиться.
      Ведь еще к 10 апреля советские войска, с учетом резервов, которые в дальнейшем практически все были переброшены под Курск, превосходили противника в районе Курского выступа в людях в 2,2 раза, по артиллерии — в 4,2 раза, по танкам и САУ — в 1,9 раза, по боевым самолетам — в 1,3 раза. 5 июля соотношение сил осталось весьма неблагоприятным для вермахта. А двух месяцев, прошедших с момента стабилизации фронта в марте, Красной Армии вполне хватило для создания укрепленных оборонительных позиции. Германские войска, выделенные для проведения операции «Цитадель», насчитывали 900 тысяч человек и располагали примерно 10 тысячами орудий и минометов, 2 050 самолетами и 2 700 танками и штурмовыми орудиями Противостоявшие им войска Центрального, Воронежского и Степного фронтов имели 1 910 тысяч солдат и офицеров, 30 880 орудий и минометов, 3 200 боевых самолетов и 5 130 танков и САУ. Это — по советским подсчетам. По немецким же подсчетам, группировка вермахта, сосредоточенная на Курской дуге, располагала даже большим количеством бронетехники — 2 772 единицы, включая 218, находившихся в ремонте.
      А вот насчет числа немецких боевых самолетов, привлеченных для операции «Цитадель», советские данные кажутся завышенными. К 30 июня 1943 года люфтваффе располагали на всех фронтах и в составе ПВО страны и военных училищ 5 118 боевых самолетов. Как мы увидим дальше, в июле и августе на Восточный фронт пришлось лишь 33 процента всех потерь германских боевых самолетов. Если предположить, что таким же было распределение авиации по фронтам, то на всем советско-германском фронте в период Курской битвы должно было действовать не более 1 700 машин. Вероятно, под Курск могло быть брошено около 1 400 самолетов. Надо учесть также, что в ходе сражения Красная Армия ввела в дело 3 200 танков и 4 400 самолетов, тогда как немцы, по советским подсчетам, смогли подкрепить свои войска лишь 2 300 танками и штурмовыми орудиями и 3 тысячами самолетов. Верить этим последним цифрам не стоит. Например, две танковые дивизии, переданные после начала советского контрнаступления из ударной группировки группы армий «Юг» в группу «Центр», здесь показаны как дополнительно введенные в сражение. Опять-таки по авиации советские цифры для немецкой стороны кажутся завышенными. Дело в том, что в июле и августе 1943 года общие потери люфтваффе составили 3 213 боевых самолетов, из которых на Восток пришлось только 1 030 машин. Новых авиационных соединений в ходе сражения немцы на Курскую дугу не перебрасывали, а для восполнения потерь требовалось лишь немногим больше 1 тысячи самолетов, но никак не 3 тысячи.
      Очевидно, завышено и восполнение потерь немецких танков в ходе сражения. Безвозвратные потери немецких танков и штурмовых орудий в период Курской битвы составили около 1 тысячи машин. Вряд ли реальное восполнение потерь было существенно больше этого числа. Но ведь не все самолеты были потеряны в Курской битве. Какой-то процент потерь приходился и на другие участки Восточного фронта. Поэтому можно предположить, что в авиационные соединения, участвовавшие в «Цитадели», поступило лишь 700-800 новых самолетов. Танковые же соединения, переброшенные с других участков фронта и из резерва Главного Командования сухопутных сил, насчитывали лишь 660 машин. Кроме того, 24-й немецкий танковый корпус, находившийся в резерве, вообще не был использован на фронте «Цитадели». А ведь он насчитывал 118 машин. Примем во внимание также, что после остановки немецкого наступления на южном фасе дуги одна из дивизий 2-го танкового корпуса СС была выведена в тыл для отправки в Италию, а две другие отправились отражать советское наступление на фронте реки Миус. В тот момент танковый корпус СС насчитывал более 200 единиц бронетехники. С учетом этих поправок общее соотношение оказывается в пользу Красной Армии по танкам — 2,5:1 и по авиации — 3,5:1. Имея столь подавляющее превосходство — грех было не выиграть Курскую битву.
      Получилось, что сильнейшая сторона. Красная Армия, послушно дожидалась, пока противник рискнет атаковать. Тем самым советское командование упускало наиболее подходящее летнее время для собственного наступления, приближало его начало к периоду распутицы и фактически отказывалось от достижения в 43-м году решительной победы, вроде Сталинградской. К тому же контрнаступление приходилось начинать при невыгодной группировке своих войск, сложившейся в ходе отражения немецкого наступления.
      Рокоссовский в мемуарах совершенно справедливо подчеркивал, применительно к наступлению на орловский плацдарм:

      «…Весь замысел сводился к раздроблению орловской группировки на части, но рассредотачивал и наши войска… Было бы проще и вернее наносить два основных сильных удара на Брянск… Вместе с тем необходимо было предоставить возможность войскам Западного и Центрального фронтов произвести соответствующую перегруппировку. Но Ставка допустила ненужную поспешность, которая не вызывалась сложившейся на этом участке обстановкой… Происходило выталкивание противника из орловского выступа, а не его разгром… Орловская группировка значительно пополнилась соединениями, переброшенными с других участков фронта… Эти войска понесли тяжелые потери во время наступления, но даже в таком состоянии они значительно усиливали оборону плацдарма… Перейдя в наступление… 48, 13 и 70-й армиями, значительно ослабленными в тяжелых оборонительных боях, войска Центрального фронта стали медленно продвигаться вперед, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, умело использовавших свои хорошо оборудованные рубежи».

      О том же писал и Жуков: «Центральный фронт свое наступление начал там, где закончился его контрудар, и двигался широким фронтом в лоб основной группировке противника. Главный удар Центрального фронта нужно было бы сместить несколько западнее, в обход Кром. К сожалению, этого не было сделано. Помешала торопливость. Тогда все мы считали, что надо скорее бить противника, пока он еще не осел крепко в обороне. Но это было ошибочное рассуждение и решение. Все это, вместе взятое, явилось следствием недооценки оборонительных возможностей противника. В последующие дни контрнаступление на орловском направлении развивалось по-прежнему медленными темпами. Сталин нервничал, но он, безусловно, понимал, что, прежде всего, виноват он, а не кто-либо другой» Как всегда у Георгия Константиновича виноват не лично он, а Сталин и «все мы». Хотя именно Жуков первым предложил решение о преднамеренной обороне в районе Курска, а потом подгонял командующих фронтами с началом контрнаступления на орловский плацдарм.
      А вот еще одно немаловажное обстоятельство. Советское наступление началось на участках фронта, соседних с теми, где только что закончилось германское наступление на Курск. Поэтому командование вермахта смогло гораздо быстрее перебросить силы своих ударных группировок по внутренним операционным линиям для отражения советских атак, чем советская армия сумела перегруппировать свои войска для контрнаступления.
      Мне кажется, что оптимальным вариантом действий для Красной Армии на Курской дуге было бы предпринять наступление еще в мае, нанося основные удары под крайнее северное основание орловского плацдарма, как предлагали Жуков и Рокоссовский, и под крайнее южное основание харьковского плацдарма. В этом случае глубокий обход немецких позиций вынудил бы командование вермахта из-за угрозы окружения быстро отвести войска с укрепленных рубежей. Кстати, операция «Цитадель» была фактически прекращена после начала советской атаки на орловский плацдарм, а окончательно заглохла 17 июля, когда началось наступление Южного и Юго-Западного фронтов в Донбассе. Если бы советские войска первыми нанесли удар в мае, их потери оказались бы, думаю, гораздо меньше тех, что они понесли в июле и августе.
      Я не буду подробно разбирать ход Курской битвы. Остановлюсь лишь на некоторых моментах, наиболее мифологизированных в нашей историографии. Начну со знаменитой артиллерийской контрподготовки, проведенной Центральным и Воронежским фронтом за несколько часов до начала немецкой атаки и будто бы сыгравшей большую роль в крахе «Цитадели».
      Вот что пишет о контрподготовке Жуков: «Захваченные в ходе сражения пленные рассказали, что наш удар был для них совершенно неожиданным. По их сведениям, сильно пострадала артиллерия и почти всюду была нарушена связь, система наблюдения и управления.
      Однако следует сказать, что к началу действий противника план контрподготовки у нас в деталях полностью еще не был завершен. Не были точно выявлены места сосредоточения в исходном положении и конкретное размещение целей в ночь с 4 на 5 июля. Хотя при тех разведывательных средствах, которыми мы тогда располагали, нелегко было точно установить местоположение целей, но все же можно было сделать значительно больше, чем это было сделано.
      В результате нам пришлось вести огонь в ряде случаев не по конкретным целям, а по площадям. Это дало возможность противнику избежать массовых жертв. Через два-два с половиной часа он сумел перейти в наступление и в первый же день, несмотря на небывалую плотность огня нашей обороны, продвинулся на 3-6 километров. А этого могло и не быть при лучшей организации контрподготовки и более значительном поражении противника…
      Контрподготовка проводилась ночью, вследствие чего участие авиации было незначительным и, прямо скажем, малоэффективным, а удары по аэродромам противника на рассвете полностью не достигли своей цели, так как к этому времени немецкое командование уже подняло авиацию в воздух для взаимодействия со своими наземными войсками… Наблюдая ход сражения и опрашивая пленных, я пришел к выводу, что как Центральный, так и Воронежский фронты начали ее слишком рано: немецкие солдаты еще спали в окопах, блиндажах, оврагах, а танковые части были укрыты в выжидательных районах. Лучше было бы контрподготовку начать примерно на 30-40 минут позже».
      Рокоссовский о контрподготовке был менее критического мнения: «В ночь на 5 июля в полосе 13-й и 48-й армий были захвачены немецкие саперы, разминировавшие минные поля. Они показали: наступление назначено на три часа утра, немецкие войска уже заняли исходное положение. До этого срока оставалось чуть более часа. Верить или не верить показаниям пленных? Если они говорят правду, надо уже начинать запланированную нами артиллерийскую контрподготовку, на которую выделялось до половины боекомплекта снарядов и мин. Времени на запрос Ставки не было — обстановка складывалась так, что промедление могло привести к тяжелым последствиям. Присутствовавший при этом представитель Ставки Жуков, который прибыл к нам накануне вечером, доверил решение этого вопроса мне. Благодаря этому, я смог немедленно дать распоряжение командующему артиллерией фроита об открытии огня (тут Константин Константинович поторопился. — Б. С.)… Немецко-фашистские войск были застигнуты врасплох. Противник решил, что советская сторона сама перешла в наступление (потому и задержалось начало немецкой атаки, а вовсе не из-за будто бы нарушившегося, вследствие советской контрподготовки, управления войсками; немецкое командование просто решило выждать несколько часов, не двинется ли Красная Армия в наступление. — Б. С.). Это, естественно, спутало его планы, внесло растерянность в ряды немецких солдат. Врагу потребовалось около двух часов, чтобы привести в порядок свои войска. Только в 4 часа 30 минут он смог начать артиллерийскую подготовку».
      Хрущев, наблюдавший контрподготовку на Воронежском фронте, свидетельствует: «Вдруг — звонок из 6-й гвардейской армии: командующий докладывает, что с переднего края перебежал солдат из какой-то эсэсовской дивизии… Солдат уверяет, будто завтра, 5 июля, в 3 утра немцы перейдут в наступление. Мы с Ватутиным приказали сейчас же доставить солдата к нам… и спросили:
      — Почему вы так думаете?
      — Я, конечно, приказа о наступлении не видел, но есть солдатское чутье, солдатский вестник. Во-первых, все мы получили трехсуточный сухой паек. Во-вторых, танки подведены вплотную к переднему краю. В-третьих, был приказ выложить боекомплект артснарядов прямо у орудий. Все приготовили, чтобы не было никакой задержки.
      — Но отчего вы говорите, что в три часа утра? Откуда такая точность?
      — Это вы уже и сами могли бы заметить. Если мы наступаем, то в это время года всегда в три утра, то есть с началом рассвета. Я уверен, что будет так, как Я вам сообщаю…
      По плану первыми должны были наступать войска Рокоссовского, а уступом, спустя какое-то время, мы. Артиллерийский корпус резерва Главного Командования уже занял севернее нас свои позиции. А противник-то начал наступать сразу против нас и Рокоссовского одновременно. Таким образом, Рокоссовский оказался в более выгодном положении. Так как он по плану должен был наступать первым, то первым получал и пополнение, и боеприпасы, и все остальное… Противник, когда стал наступать, прорвался на нашем направлении глубже, чем у Рокоссовского, который был лучше подготовлен. А у нас еще оставалось 15 дней до нашего наступления; согласно плану, мы имели в резерве время. И вдруг оно сократилось: враг упредил нас. Это очень большой срок с точки зрения подброски пополнения и прочего на передний край…
      Мы с Ватутиным, обдумывая план действий, обсудили и предложение командующего 6-й гвардейской армии Чистякова. Тот предложил: «Давайте в 21.00 сделаем артиллерийский налет на позиции противника, с тем чтобы незадолго перед его наступлением нанести ему урон». Я высказался так: «Лучше не будем наносить артналет в 21.00 (однако 5-минутный артналет, не имевший никакого эффекта, артиллерия 6-й гвардейской все же произвела. — Б.С.). Сколько можем мы вести артиллерийский огонь с учетом наличия нашего боезапаса? Несколько минут. Мы ведь не в состоянии долго стрелять, выбрасывать снаряды. Они нам потребуются назавтра, когда противник начнет наступать. А тут мы станем стрелять лишь по площадям. Это невыгодный расход боеприпасов. Давайте сделаем артналет, но за несколько часов до вражеского наступления, около 3-х часов».
      У меня имелись такие соображения: к этому времени солдаты врага уже будут на исходных позициях, а не сидеть в траншеях и не будут укрыты; его артиллеристы тоже займут свои места у орудий. Все его люди выползут из подземелий и станут ожидать в открытом поле сигнала к действиям. Если в это время сделать хороший артналет, то мы получим большой эффект, нанеся урон противнику в живой силе и выведя из строя часть его техники… Как-то нарушится и связь, которая имеет большое значение при проведении операции… Без пяти минут три Варенцов (командующий артиллерией Воронежского фронта. — Б.С.) отдал приказ произвести артиллерийский налет на позиции противника… О результатах мы узнали позже. А ровно в 3 часа утра немецкая аккуратность «не подвела»: задрожала земля, загудел воздух. Такого я раньше никогда не наблюдал… Для 1943 года, надо признать, противник организовал чрезвычайно мощную артиллерийскую подготовку. Его авиация тоже стала громить наш передний край. Немцы использовали в те часы всю свою авиацию только на переднем крае с задачей сломить наше сопротивление, стереть в пыль наши укрепления, смешать все с землей и расчистить путь танкам, чтобы рвануться на Курск и окружить советские войска внутри дуги».
      Показательно, что Хрущев не сказал ничего определенного о результатах контрподготовки. Вместе с тем, он совершенно верно указал на причину, почему Центральному фронту было легче отразить германское наступление, чем Воронежскому фронту. Оказывается, советские войска сами готовились перейти в наступление, а поскольку начать должны были войска Рокоссовского, у них было больше пополнений, боеприпасов, горючего и продовольствия. Интересно, что о том же эпизоде с германским перебежчиком идет речь и в мемуарах Василевского, который в начале Курской битвы находился на Воронежском фронте: «…С 16 часов 4 июля противник предпринял на широком участке Воронежского фронта боевую разведку примерно четырьмя батальонами, поддержанными 20 танками, артиллерией и авиацией… Захваченный в бою пленный, немец из 168-й пехотной дивизии, показал, что войскам розданы на руки сухой паек, порции водки и что 5 июля они должны ггерейти в наступление. Из телефонного разговора с Жуковым я узнал, что то же самое подтверждают немецкие перебежчики, перешедшие к нам 4 июля на Центральном фронте. Посоветовавшись с Ватутиным, мы решили в ночь на 5 июля провести предусмотренную планом артиллерийско-авиационную контрподготовку, которая, как выяснилось позднее, дала исключительный эффект. Противник, находившийся в исходном для наступления положении, понес большие потери в живой силе и технике. Дезорганизована была подготовленная им система артиллерийского огня, нарушено управление войсками. Понесла потери и вражеская авиация на аэродромах, а связь с нею у общевойскового командования тоже нарушилась… Гитлеровцы с трудом смогли начать наступление вместо 3 часов утра 5 июля тремя часами позже».
      Итак, из воспоминаний Хрущева и Василевского как будто следует, что артиллерийская контрподготовка оказалась довольно эффективной. Напротив, Жуков утверждает, что воздействие превентивного артналета на противника оказалось не столь сильным, как надеялось советское командование.
      Что же говорят немецкие мемуаристы? Ни Манштеин, ни Гудериан, ни Меллентин о советской контрподготовке даже не упоминают — верный признак, что артналет не оказал сколько-нибудь существенного влияния на операцию «Цитадель». А вот маршал артиллерии К.П. Казаков, автор очерка о действиях артиллерии в Великой Отечественной войне, озаглавленном просто: «Всегда с пехотой, всегда с танками», утверждает, что «артиллерийская контрподготовка если и не сорвала наступления противника, то нанесла ему большие потери, нарушила управление и значительно ослабила и дезорганизовала первые удары вражеских войск, которые все же были очень сильны». Последнюю фразу можно расценить как косвенное признание того, что контрподготовка не достигла тех целей, которые поставило советское командование. Да и тот факт, что немецкое наступление началось спустя несколько часов после окончания контрподготовки доказывает, что в момент ее проведения войска противника еще не вышли из укрытий на рубеж атаки. Никто бы не стал держать их несколько часов на этом рубеже с риском повторного удара советской артиллерии, а тем более два раза перемещать их обратно в укрытия и потом вновь на линию наступления. Скорее всего, задержка наступления по плану «Цитадель» была вызвана как ожиданием советской упреждающей атаки, так и уточнением целей для ударов германской артиллерии и авиации, выявленных в ходе контрподготовки.
      В целом же, эта контрподготовка была делом бесперспективным, заранее обреченным на провал. Ведь все равно определить с точностью до нескольких минут время начала выдвижения немецких войск на исходные позиции не представлялось возможным. К тому же цели на германской стороне не были достаточно разведаны, чтобы точно поражать их, а не вести огонь по площадям. В итоге, артиллерия двух фронтов расстреляла половину боекомплекта в белый свет как в копеечку, да еще помогла тем самым неприятелю выявить позиции советских батарей. Потому-то и запомнилась Хрущеву сила и эффективность последовавшей затем германской артподготовки. И Конев, мемуарист довольно аккуратный и точный, результаты контрподготовки оценивает невысоко: «На Воронежском фронте артиллерийская контрподготовка была проведена дважды: пятиминутный огневой налет 4 июля (в 9 часов вечера. — Б С) и 5 июля с 3 часов до 3 часов 30 минут — уже во время артиллерийской и авиационной подготовки атаки противника, начатой в 2 часа 30 минут. На Центральном фронте артиллерийская контрподготовка также была проведена дважды — в 2 часа 20 минут и в 4 часа 35 минут — оба раза по 30 минут. Следует заметить, что на обоих фронтах первый мощный огневой удар был нанесен по главным средствам атаки. Однако сорвать наступление противника не удалось, хотя взаимодействие между основными силами и средствами первого эшелона врага было нарушено, а сила первоначального его удара значительно ослаблена… Конечно, эффект контрподготовки мог бы быть выше, если бы более точно были определены места сосредоточения пехоты и танков врага в исходном положении в ночь на 5 июля и если бы она была начата в тот момент, когда противник вышел из укрытий после ночного отдыха перед боем. К сожалению, удары нашей авиации по аэродромам противника были малоэффективными, так как противник с рассветом 5 июля поднял свою авиацию в воздух».
      Выходит, прав был Жуков в своей оценке артиллерийской контрподготовки как недостаточно эффективной. Лучше было бы отказаться от ее проведения и сберечь мины и снаряды для непосредственного отражения германского наступления, когда противник уже проявил себя и тем облегчил задачу советских артиллеристов и летчиков. Но Георгий Константинович честно признал: соображения, что контрподготовку надо было проводить иначе, пришли ему на ум позднее, уже после начала сражения. Да и не был маршал принципиальным противником упреждающего артиллерийского и авиационного удара, не понимал, что в тех конкретных условиях толку от него все равно было мало, меньше, чем вреда в напрасной трате дефицитных боеприпасов.
      Танковое сражение под Прохоровкой давно уже стало краеугольным камнем советского мифа Курской битвы. Оно будто бы явилось поворотным пунктом этой битвы и привело к окончательному краху немецкого наступления. Жуков вспоминал:

      «Согласно ранее разработанному плану. Ставка подтянула из своего резерва… в район Прохоровки 5-ю гвардейскую общевойсковую и 5-ю гвардейскую танковую армии и наутро 12 июля ввела их в сражение. Вступив в дело, 5-я танковая армия генерала П.А. Ротмистрова имела в строю более 800 танков и самоходно-артиллерийских установок. Противник в общей сложности имел на обоянском и прохоровском направлениях не меньшее количество танков, но боевой дух его войск был уже надломлен в предшествовавших сражениях с войсками 6-й гвардейской армии, 1-й танковой и 7-й гвардейской армий. В течение 12 июля на Воронежском фронте шла величайшая битва танкистов, артиллеристов, стрелков и летчиков (насчет летчиков Георгия Константиновича подвела память — Прохоровское сражение проходило без участия авиации; как записано в дневнике Верховного Главнокомандования вермахта, в этот день люфтваффе на Восточном фронте из-за нелетной погоды не действовали. — Б. С.), особенно ожесточенная на прохоровском направлении, где наиболее успешно действовала 5-я гвардейская танковая армия под командованием генерала Ротмистрова».

      К этому месту редакторы последнего издания жуковских мемуаров сделали примечание: «5-я танковая армия в данном контексте в рукописи не названа». Выходит, маршал не считал действия танкистов Ротмистрова успешными? Скорее всего, именно так, потому что дальше Жуков прямо критикует командующего 5-й гвардейской танковой: «…Командованием противника было решено отвести войска генерала-фельдмаршала Манштейна обратно на оборонительные рубежи, с которых они начинали наступление. Это ему удалось сделать вследствие исключительной переутомленности наших 1-й танковой, 6-й и 7-й гвардейских армий, а также недостаточной активности 5-й гвардейской танковой армии. 23 июля главные силы противника были отведены на белгородский оборонительный рубеж. В своих мемуарах… Ротмистров пишет, будто бы решающую роль в разгроме бронетанковых войск группы армий „Юг“ сыграла 5-я танковая армия. Это нескромно и не совсем так. Обескровили и измотали врага войска 6-й и 7-й гвардейских и 1-й танковой армий, поддержанные артиллерией резерва Главного Командования и воздушной армией в период ожесточенных сражений 4-12 июля. 5-я танковая армия имела дело уже с крайне ослабленной группировкой немецких войск, потерявшей веру в возможность успешной борьбы с советскими войсками». А что же пишет главный маршал бронетанковых войск Павел Алексеевич Ротмистров? Он начинает издалека, с момента выдвижения армии в район боев: «Примерно через час после того, как улетел Конев (командующий Степным фронтом посетил штаб 5-й гвардейской танковой армии 6 июля. — Б. С.), позвонил по ВЧ Сталин.
      — Вы получили директиву о переброске армии на Воронежский фронт? — спросил он.
      — Нет, товарищ Иванов, но об этом я информирован товарищем Степиным (из-за любимой сталинской игры в секретность сам Иосиф Виссарионович имел псевдоним Иванов, а Конев — Степин. — Б.С.).
      — Как думаете осуществить передислокацию?
      — Своим ходом.
      — А вот товарищ Федоренко (командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. — Б. С.) говорит, что при движении на такое большое расстояние танки выйдут из строя, и предлагает перебросить их по железной дороге.
      — Этого делать нельзя, товарищ Иванов. Авиация противника может разбомбить эшелоны или железнодорожные мосты, тогда мы не скоро соберем армию. Кроме того, одна пехота, переброшенная автотранспортом в район сосредоточения, в случае встречи с танками врага окажется в тяжелом положении.