Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Эта запись появилась по поводу публикации указа от 28 января о награждении группы генералов, отличившихся в битве за Сталинград, орденом Суворова I степени. Одновременно почти все награжденные, кроме Ерёменко, удостоились очередных званий. Жуков, получивший орден Суворова № 1, еще 18 января стал Маршалом Советского Союза. Гордов, Ватутин и Рокоссовский получили звания генерал-полковников. Василевский — генерала армии, а через месяц, 16 февраля, — и маршальское звание. Вот только Ерёменко из генерал-полковников в генералы армии Сталин производить не спешил. Андрей Иванович видел здесь жуковские козни.
      В дневниковой записи от 19 января 1943 года Ерёменко связывал свое отлучение от Сталинграда, прежде всего, с переменой отношения к нему Сталина. Верховный будто бы в октябре 42-го хотел снять с должности члена Военного Совета фронта Хрущева и требовал от командующего «гнать от себя» Никиту Сергеевича. Ерёменко отказался писать соответствующее представление, и Сталин-де затаил на него зло. Интересно, что Хрущев в мемуарах утверждает, что, наоборот, он сам тогда с трудом отстоял Ерёменко от гнева Верховного. Никита Сергеевич так и не узнал, что в тот раз Ерёменко пострадал за него, Хрущева.
      В записи от 19 января 43-го Андрей Иванович, однако, немалую вину за свою опалу возлагал и на Георгия Константиновича: «Жуков, этот узурпатор и грубиян, относился ко мне очень плохо, просто не по-человечески. Он всех топтал на своем пути, но мне доставалось больше других. Не мог мне простить, что я нет-нет да и скажу о его недостатках в ЦК или Верховному Главнокомандующему. Я обязан был это сделать, как командующий войсками, отвечающий за порученный участок работы, и как коммунист. Мне от Жукова за это попадало. Я с товарищем Жуковым уже работал, знаю его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист… Если представится возможность, напишу о нем побольше». Такая возможность представилась в санатории Цхалтубо, где Ерёменко оправлялся от болезни. Здесь он записал 28 февраля 1943 года:

      «Я почувствовал себя значительно лучше и приступил к описанию Сталинградской битвы. В ходе работы у меня возникла мысль, что если бы тов. Жуков утвердил время атаки, которое предлагал я, то противник не только не задержал бы нас ша реке Червлённой, а наоборот, сталинградская группировка была бы разбита еще в ноябре. Один день, недооцененный Жуковым, „съел“ два месяца (подготовки к контрнаступлению. — Б. С.) и принес много жертв. Первоначально по общему плану контрнаступления Юго-Западный и Сталинградский фронты должны были наступать одновременно. Я был категорически против одновременного начала наступления и доказывал, что мы должны обмануть противника и поставить в исключительно невыгодные условия, заставить его измотать и задержать свои танковые и механизированные войска, к тому же без всякой пользы… Мое утверждение основано на реальном расчете и анализе действий противника. С началом нашего наступления факты полностью подтвердили мои доводы. Я не считаю себя сейчас умней, чем был тогда, когда настаивал на своем предложении и добивался его утверждения… Ведь если Юго-Западный фронт начнет наступление на два дня раньше, чем Сталинградский, то для противника создастся весьма сложная обстановка, которая может привести его к катастрофе. На эти мои доводы Жуков ответил: „Обождите с „катастрофой“, хоть отгоните противника от Сталинграда километров на 60-70, и то будет хорошо“».

      Однако когда Ерёменко повторно изложил свои соображения насчет разновременного начала наступления двух фронтов, Георгий Константинович воспринял эту идею более благосклонно: «На сей раз Жуков слушал меня с большим вниманием и в конце моего доклада сказал:
      — Хорошо, согласен на одни сутки. Так и буду докладывать Сталину на утверждение.
      — Я прошу доложить на двое суток.
      — Нет, нет, — сердито возразил он, — одни сутки, больше не дадим!
      — Ясно, — ответил я и подумал, что не для себя прошу эти дни, а для общего дела, для нашей страны… На этом и закончилось обсуждение вопроса о сроке начала атаки. Я весь кипел внутри и возмущался… Жуков боялся, как бы не застопорилось наступление Юго-Западного фронта. В какой-то мере он, вместе с Ватутиным, готовил это наступление. Подготовку войск Сталинградского фронта осуществлял я. И вдруг они более успешно будут действовать?!
      Следует сказать, что жуковское оперативное искусство — это превосходство в силах в 5-6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру.
      Он боялся даже в таких условиях, когда Ватутин сосредоточил на узком фронте танковую армию тов. Романенко (5-ю танковую. — Б. С.), два совершенно свежих танковых корпуса, 3-ю ударную общевойсковую армию тов. Кузнецова (в действительности, В.И. Кузнецов командовал 1-й гвардейской армией Юго-Западного фронта; в декабре из нее выделили еще 3-ю гвардейскую армию, что и вызвало ошибку памяти у Ерёменко. — Б. С.), 21-ю общевойсковую армию, несколько отдельных танковых бригад, кавалерийский корпус и много других частей усиления. С такой силищей трусил, хотел, чтобы войска Сталинградского фронта оттянули на себя силы противника. Вот когда Жуков показал свою шкуру».
      Насчет того, что разведение по срокам начала наступления Сталинградского и Юго-Западного фронтов на два дня вместо одного сделало бы поражение германских войск под Сталинградом еще более сокрушительным, Андрей Иванович был абсолютно прав. Немецкие историки и мемуаристы после войны документально подтвердили, что в случае задержки атаки войск Сталинградского фронта еще на одни сутки, все немногочисленные резервы 6-й армии и группы армий «Б» были бы уже введены в бой против соединений Юго-Западного и Донского фронтов и не успели бы вернуться для противодействия атаке Сталинградского фронта. Тогда армия Паулюса, действительно, могла быть уничтожена уже в первые недели советского контрнаступления, что еще более радикально изменило бы общую стратегическую ситуацию. В данном случае Жуков, действительно, не смог увидеть оперативную перспективу, а усмотрел в предложении Ерёменко лишь попытку обеспечить успехи своего фронта за счет фронта Ватутина, к которому, как и к Рокоссовскому, Георгий Константинович явно благоволил.
      И относительно жуковского пренебрежения к потерям подчиненных ему войск, готовности делать карьеру на крови собственных солдат — Ерёменко не ошибался. Правда, иначе не воевали и другие советские генералы, включая самого Андрея Ивановича.
      В письме Василию Соколову Жуков утверждал: «Фактически… Ерёменко был смещен Сталиным за плохое личное руководство войсками Сталинградского фронта, поглотившего исключительно большое количество войск в период оборонительных сражений». По правде сказать, если Иосиф Виссарионович, действительно, считал плохим руководством то, которое вело к большим потерям, то ни один командующий фронтом не продержался бы на своем посту больше месяца. Вполне возможно, что причиной смещения Еременко в действительности послужил его отказ написать представление об освобождении Хрущева от обязанностей члена Военного Совета.
      Но вот насчет чрезмерно большого расхода сил советской стороной в ходе обороны Сталинграда Георгий Константинович был прав. Неожиданно его слова подтвердил другой маршал — Р.Я. Малиновский. В 1965 году Родион Яковлевич был одним из наиболее влиятельных людей в стране. Без его поддержки Брежнев со товарищи не сместили бы с такой легкостью порядком надоевшего партноменклатуре Хрущева. Министр обороны мог позволить себе вольные суждения на многие запретные для других темы. И Малиновский на одной из встреч с военными и интеллигенцией позволил себе весьма крамольную мысль. Он сказал примерно следующее: «Я считаю, что Сталинград вообще не надо было оборонять. Проще было отвести войска на восточный берег Волги. Волга — слишком серьезная преграда, чтобы немцы смогли быстро форсировать ее. Те войска, которые были перемолоты в борьбе за город, лучше было бы использовать для контрударов по флангам противника. Тогда наши потери были бы гораздо меньше немецких, а так в ходе оборонительного сражения они оказались в несколько раз больше».
      Быть может, то, что предлагал Родион Яковлевич, было в действительности оптимальным решением, которое позволило бы гораздо быстрее и с меньшими потерями окружить и уничтожить 6-ю немецкую армию? Ведь советские войска под руководством Гордова, а потом Рокоссовского положили много людей во время плохо подготовленных контрударов к северу от Сталинграда. А фронт Ерёменко потерял не меньше в ходе сражений в самом городе. Немецкие войска обладали превосходством в воздухе. Кроме того, 6-я армия Паулюса тактически грамотнее вела уличные бои. Немцы первыми применили, в частности, действия небольшими штурмовыми группами, которые потом переняли у них бойцы Чуйкова. Бои в большом городе — это гораздо более сложный вид боевых действий, чем борьба в чистом поле или в небольших населенных пунктах. А чем сложнее бой, тем более уверенно ведут его лучше обученные войска, тем в большей мере должно было сказаться превосходство вермахта в уровне боевой подготовки.
      Кстати сказать, Родион Яковлевич Малиновский был единственным из советских полководцев Великой Отечественной, кому довелось прежде повоевать в одной из западных армий — во французском Иностранном легионе в конце Первой мировой войны. И воевал Родион Яковлевич неплохо, раз был награжден двумя французскими орденами. Может быть, этот опыт сослужил ему добрую службу в Красной Армии? Во всяком случае, две наиболее эффективных операции по окружению крупных немецких группировок на заключительном этапе войны, в 1944-1945 годах, провел как раз 2-й Украинский фронт под командованием Малиновского. Это — Яссо-Кишиневская операция и окружение германо-венгерского гарнизона Будапешта. В результате было пленено более 300 тысяч солдат и офицеров противника при относительно небольших потерях советских войск. Правда, в первом случае Красной Армии помог переход Румынии на сторону Антигитлеровской коалиции, а во втором — большую часть войск противника составляли венгры, значительно уступавшие в боеспособности как вермахту, так и Красной Армии.
      Жуков вместе с Василевским в качестве представителей Ставки готовили контрнаступление под Сталинградом. Правда, по мнению Рокоссовского, они больше мешали, чем помогали командующим фронтами — «Представителям Ставки и начальнику Генерального штаба… следовало находиться именно в Ставке, у руля управления всеми вооруженными силами, где вырабатывались и принимались основные решения на действия войск, а не отрываться от своих прямых обязанностей выездами в войска… Доложив о вступлении в командование войсками фронта, я попросил предоставить мне возможность командовать войсками непосредственно… Крепко поддержал меня в этом Маленков, заявив Жукову, что моя просьба вполне обоснованна, а потому, действительно, им сейчас здесь делать нечего. В тот же день они улетели в Москву». Хоть и был Георгии Константинович заместителем Верховного, но своему тезке Георгию Максимилиановичу перечить не рискнул — как-никак, член Политбюро, пользовавшийся особой благосклонностью Сталина, будущий официальный преемник вождя.
      Константин Константинович запечатлел почти гоголевскую сцену в штабе Юго-Западного фронта: «Создавалось впечатление, что в роли командующего фронтом находится Василевский, который решал ряд серьезных вопросов, связанных с предстоящими действиями войск этого фронта, часто не советуясь с командующим. Ватутин же фактически выполнял роль даже не начальника штаба: ходил на телеграф, вел переговоры по телеграфу и телефону, собирал сводки, докладывал о них Василевскому. Все те вопросы, которые я намеревался обсудить с Ватутиным, пришлось обговаривать с Василевским». Нередко командующий фронтом был при представителе Ставки чуть ли не мальчиком на побегушках.
      Жуков пробыл под Сталинградом до 16 ноября. В этот день он вернулся в Москву, а уже 19-го числа вылетел на Калининский фронт готовить операцию «Марс» — наступление на ржевско-сычевскую группировку противника. В штабах Западного и Калининского фронтов он, с небольшими перерывами, пробыл до конца декабря. В советской истории Великой Отечественной укоренилось мнение, что наступление войск этих двух фронтов в ноябре — декабре 42-го имело сугубо вспомогательное значение и должно было только отвлечь силы немцев от Сталинграда. Лишь в 90-е годы видный американский военный историк Дэвид М. Глэнц доказал, что операция «Марс» по количеству предназначенных для ее проведения сил и средств превосходила операцию «Уран» — контрнаступление под Сталинградом. Войска Калининского и Западного фронтов вместе с предназначенными для их поддержки войсками Московской зоны обороны насчитывали к 25 ноября 1942 года, дню началу наступления, 1,9 миллиона человек, более 24 тысяч орудий и минометов, 3 300 танков и 1 100 самолетов Под Сталинградом три фронта располагали 1,1 миллиона человек, 15 тысячами орудий и минометов, 1 400 танками и более 900 самолетами. Правда, значительная часть противостоявших им войск составляли союзники Германии — солдаты отнюдь не первоклассные, да и позиции в донских степях неприятель не успел еще как следует оборудовать. Ржевско-вяземский плацдарм, напротив, был сильно укреплен, и оборонялись там только немецкие дивизии, сражавшиеся очень хорошо. В случае успеха «Марса» за ним должен был последовать «Юпитер» — удар 5-и и 33-й армий Западного фронта на Вязьму. В перспективе войска Западного и Калининского фронтов должны были окружить и разгромить всю группу армий «Центр», а затем прорваться к Балтийскому морю Однако наступление, руководимое Жуковым и продолжавшееся вплоть до середины декабря, закончилось с катастрофическими для советской стороны результатами, и от «Юпитера» пришлось отказаться. Ударные группировки Западного и Калининского фронтов были окружены и лишь с большими потерями прорвались к своим, потеряв до полумиллиона человек и основную часть бронетехники (около 1850 танков) Причины поражения, по словам Глэнца, заключались в следующем: «Жуков осуществил операцию „Марс“ в характерной для него манере. Советские атаки были массированными, он не жалел людских и материальных ресурсов, не учитывал неблагоприятные условия местности и погодные условия. Стремясь к победе, он полагался на нажим по всему фронту и простой маневр мощными танковыми и механизированными корпусами.. Умело организованная немецкая тактическая оборона относительно небольшими „боевыми группами“, максимально использующими преимущества местности, сдерживала атакующие советские мобильные части, не позволяя им прорваться в оперативный тыл немцев. Обороняющиеся изматывали атакующую пехоту и отсекали ее от танков. Не поддаваясь панике и удерживая только то, что действительно необходимо было удержать, германское командование постепенно собирало резервы, необходимые для контрударов и победы». Командующий немецкой 9-й армией Вальтер Модель по всем статьям переиграл заместителя Верховного Главнокомандующего.
      Однако неудача под Ржевом никак не сказалась на карьере Георгия Константиновича, не затуманила блеск сталинградской победы. В январе 43-го Сталин направил его вместе с Ворошиловым под Ленинград для организации прорыва блокады. Эта операция, имевшая кодовое название «Искра», увенчалась успехом. Между Волховским и Ленинградским фронтами был создан сухопутный коридор шириной от 8 до 11 километров. Он насквозь простреливался немецкой артиллерией, и основное снабжение осажденного города по-прежнему шло по «дороге жизни» через Ладожское озеро. Но символическое значение прорыв ленинградской блокады имел большое. И неслучайно высшего воинского звания — Маршал Советского Союза — Жуков был удостоен 18 января 1943 года именно за «Искру». Георгий Константинович стал девятым маршалом в истории Красной Армии. К тому времени двое из них (Тухачевский и Егоров) были расстреляны, один (Блюхер) умер во время следствия, а еще один (Кулик) был разжалован в генерал-майоры. Сталин разрешил присвоить себе это звание только 6 марта 1943 года, на полтора месяца позже Жукова.

Вперед, нa Запад!

      После Сталинградской победы Красная Армия двинулась на Запад «отбирать наши пяди и крохи». Вермахт был еще силен, не раз наносил наступающим чувствительные контрудары, но уже никогда больше не предпринимал на Востоке наступления со стратегическими целями. Одновременно с контрнаступлением под Сталинградом германо-итальянская армия фельдмаршала Эрвина Роммеля в Северной Африке была разбита под Эль-Аламейном. Во всем мире начали понимать, что окончательное поражение Рейха — только вопрос времени.
      Советские войска пытались отрезать застрявшую на Кавказе группу армий «А», отбить Донбасс и Харьков, выйти к Днепру. Однако овладевшие Харьковом войска Воронежского фронта Ф.И. Голикова и рвавшиеся к Днепру войска Юго-Западного фронта Ватутина попали под контрудар группы армий «Юг» фельдмаршала Манштейна. 17 марта 1943 года Жуков был послан на Воронежский фронт выправлять положение. Накануне немецкие войска отбили Харьков, а 18-го танковый корпус СС ворвался в Белгород. Состоявший для особых поручений при Жукове генерал Леонид Федорович Минюк в 60-е годы так рассказывал о прибытии их группы под Курск, где в небольшом селе размещался штаб Голикова: «Командующий Голиков и член Военного совета Хрущев не могли что-либо конкретно доложить.
      «Эх, вы, магнаты!» — только и бросил в сердцах Жуков свое привычное выражение и отвернулся.
      За окном суетились, бегали, что-то грузили на машину штабисты. Прискакал на коне со вспененными боками связной, сунул кому-то пакет с донесением и умчался обратно. Творилась неразбериха — будто в предчувствии скорого нападения танков.
      Жуков решительно вышел из помещения, узнал, где фронтовой узел связи, и оттуда позвонил по ВЧ Сталину, доложил обстановку и затребовал срочно двинуть из резерва Ставки все, что находится поблизости, чтобы предотвратить удар противника на курском направлении. Верховный не заставил себя ждать. Немного позже Жукову передали из Генштаба, что к району Белгорода, уже захваченному противником, стягивались войска 21-й армии, 1-й танковой армии и 64-й армии…».
      К 22 марта положение стабилизировалось. По представлению Жукова, Голиков был заменен Ватутиным. Как свидетельствует Минюк, Георгий Константинович в разговоре по прямому проводу с Генштабом сказал: «Доложите, что враг дальше не продвинется ни на шаг. А относительно Голикова скажите: его надо сменить немедленно и поставить на этот горячий фронт генерала наступления Ватутина».
      Вроде бы нет оснований не доверять рассказу Минюка. Тем более что воспоминания Жукова им как будто не противоречат:

      «После захвата Харькова части противника без особого сопротивления продвигались на белгородском направлении и заняли Казачью Лопань.

      «Необходимо, — докладывал я Верховному, — срочно двинуть сюда все что можно из резерва Ставки и с соседних фронтов, в противном случае немцы захватят Белгород и будут развивать удар на курском направлении».

      Через час из разговора с Василевским я узнал, что Верховным принято решение и уже передано распоряжение о выдвижении в район Белгорода 21-й армии, 1-й танковой армии и 64-й армии».
      Опять получается, что, только следуя мудрым жуковским советам, Иосиф Виссарионович принимает единственно правильное решение. Требуется, однако, одно важное уточнение. Резервы Ставки были двинуты под Курск значительно раньше, чем Жуков появился в штабе Воронежского фронта, и без какого-либо его участия. В мемуарах Василевского приведена директива Ставки от 10 марта, предписывающая «выдвинуть танковую армию Катукова навстречу подымающемуся на север противнику с задачей совместно с 21-й армией разгромить южную группу противника… Как 21-я армия, так и танковая армия Катукова передаются с 13 марта… в подчинение командующего Воронежским фронтом». Жуков в те дни был на Северо-Западном фронте, где безуспешно пытался ликвидировать демянскую группировку противника. Никакого отношения к событиям в районе Харькова не имел.
      Объективно говоря, немецкое наступление уже утратило свою силу к моменту прибытия Жукова. Манштейну, вопреки первоначальным расчетам, не удалось окружить значительную советскую группировку у Харькова. Продвижение группы «Юг» остановилось не столько из-за прибытия вызванных Жуковым резервов, сколько из-за наступившей чрезвычайно сильной распутицы. Тот же Минюк признает, что по этой причине наступила пауза в боях: «Нужно было в разгар весенней распутицы, именно в марте и в первых числах апреля, определить главное направление, раскрыть стратегический замысел противника — где и когда он развернет свои решающие сражения года, чтобы парировать его удары». Леонид Федорович вспоминает и один забавный эпизод, связанный с выездом на фронт: «До передовой — на вездеходе, а там — пешком. Грязища была невпроворот, по самые голенища вязли, порой приходилось залегать и ползти под обстрелом. Намокли и вывалялись в черной грязи как черти. Благо на нас комбинезоны были…А к вечеру пошел дождь. Ливневый, так и сечет. Озябли крайне. Как бы вскользь Жуков пожаловался, что его знобит… Надо было где-то отогреться. Облюбовали в деревне дом, стучимся. Старуха дверь открыла, ввела в дом, зажгла лампу. Фитиль еле мигал. Дали мы бензина, соли в него подсыпали, чтобы в лампе не вспыхнул. Лампа занялась ярко, и тогда только старуха оглядела нас, скорбно поджала губы и сразу принялась носить из сенец сухие кизяки, подкладывать их в русскую печь. Затем полезла в погреб, достала оттуда длинную белую редьку, из шкафа — бутылку. Натерла редьку, выжала из нее сок в кружку, в стаканы налила из бутылки — запахло самогоном.
      «Скидайте с себя все! Да не мешкайте, где вас так угораздило», — ворчала старуха.
      Мы подчинились воле хозяйки. Я снял с себя комбинезон первым, хотел остаться в брюках, но старуха» сердито: «Скидай и штаны». Повиновался и Жуков, припомнив, что в молодости от простуды лечила его мать народными средствами. Старуха дала нам два неполных стакана. Но прежде велела выпить из кружки напополам сок редьки.
      Мы забрались на протопленную печь, пригрелись спинами и боками на горячих кирпичах — ну просто не жизнь, а рай и благодать!.. Проснулись ни свет ни заря, глядим, а на лавке лежат наши аккуратно свернутые и просушенные комбинезоны. Мы намерились, кроме соли и бензина, чем-то еще отблагодарить хозяйку, но она и слушать не захотела: «Езжайте себе с Богом, да спасибо скажите, что я вас от лихоманки-простуды спасла». Для старой крестьянки и рядовой, и маршал одинаково были русскими солдатами, выполнявшими тяжкий ратный труд и нуждавшимися в заботе.
      Голиков счел свое снятие с поста командующего фронтом несправедливым и затаил на Жукова злобу. Она выплеснулась на обоих заседаниях, 46-го и 57-го годов, когда Георгий Константинович подвергся опале. Но, похоже, Филипп Иванович заблуждался насчет причин своего отстранения от командования Воронежским фронтом. По свидетельству Хрущева, Сталин собирался заменить Голикова Ватутиным еще в феврале, сразу после освобождения Красной Армией Харькова и до контрудара Манштейна. Тогда, назначая Никиту Сергеевича членом Военного Совета нацеленного на Киев Воронежского фронта, Сталин, зная о плохих отношениях Хрущева с Голиковым (у них были конфликты в Сталинграде), предупредил, что Филипп Иванович на своем посту не задержится: «Мы в скором времени примем новое решение и переставим его». Верховному важно было, чтобы членом Военного Совета фронта, которому предстояло освобождать украинскую столицу, был именно Хрущев, руководивший перед войной компартией Украины. Ради этого политического момента Сталин готов был подобрать на Воронежский фронт такого командующего, который бы хорошо сработался с Никитой Сергеевичем. Неудача под Харьковом и требование Жукова о немедленной замене Голикова Ватутиным стали лишь удобным предлогом для осуществления решения, давно уже принятого Верховным Главнокомандующим.
      Итоги контрнаступления под Харьковом в феврале-марте 1943 года сам Манштейн расценил следующим образом: «Взятием Харькова и Белгорода закончился второй контрудар нашей группы (первый был нанесен в районе между Днепром и Северским Донцом. — Б. С.); усиливающаяся распутица исключала дальнейшее ведение операций. У группы „Юг“ была еще одна цель — в качестве заключительной фазы операции совместно с группой „Центр“ очистить от противника дугу в районе Курска, врезающуюся глубоко на запад в немецкий фронт, и создать здесь более короткий фронт. Но мы должны были отказаться от этого намерения, потому что группа „Центр“ заявила, что она не может участвовать в этой операции. Эта дуга осталась проблемным выступом на нашем фронте, который открывал противнику определенные оперативные возможности и в то же время ограничивал наши возможности». После окончания периода весенней распутицы германское командование рассчитывало провести наступление с целью срезать курский выступ. Эта операция получила кодовое название «Цитадель». Высвободившиеся в результате сокращения линии фронта войска планировалось перебросить в район Средиземноморья для противодействия вторжению западных союзников в Италию. К тому времени немцы уже эвакуировали ржевско-вяземский плацдарм, и советскому командованию было трудно ошибиться в определении будущей германской стратегии на Востоке. Курск оставался для вермахта единственной целью, заманчивой с оперативной точки зрения. Напрасно Манштейн, имитируя подготовку к повторному наступлению на Ростов, перемещал к реке Миус макеты танков и орудий. Ему не удалось никого обмануть.
      8 апреля 1943 года Жуков в докладе Верховному довольно точно определил вероятные планы неприятеля на весенне-летнюю кампанию: «Противник, понеся большие потери в зимней кампании 42/43 года, видимо, не сумеет создать к весне большие резервы для того, чтобы вновь предпринять наступление для захвата Кавказа и выхода на Волгу с целью глубокого обхода Москвы. Ввиду ограниченности крупных резервов, противник вынужден будет весной и в первой половине лета 1943 года развернуть свои наступательные действия на более узком фронте и решать задачу строго по этапам, имея основной целью кампании захват Москвы (на самом деле, столь амбициозной цели вермахт перед собой уже не ставил. — Б. С.). Исходя из наличия в данный момент группировок против наших Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов, я считаю, что главные наступательные операции противник развернет против этих трех фронтов, с тем чтобы, разгромив наши войска на этом направлении, получить свободу маневра для обхода Москвы по кратчайшему направлению. Видимо, на первом этапе противник, собрав максимум своих сил, в том числе до 13-15 танковых дивизий, при поддержке большого количества авиации нанесет удар своей орловско-кромской группировкой в обход Курска с северо-востока и белгородско-харьковской группировкой в обход Курска с юго-востока».
      Георгий Константинович предлагал: «Для того чтобы противник разбился о нашу оборону, кроме мер по усилению противотанковой обороны Центрального и Воронежского фронтов, нам необходимо как можно быстрее собрать с пассивных участков и перебросить в резерв Ставки на угрожаемые направления 30 истребительно-противотанковых артиллерийских полков; все полки самоходной артиллерии сосредоточить на участие Ливны-Касторное-Старый Оскол. Часть полков желательно сейчас же дать на усиление Рокоссовскому и Ватутину и сосредоточить как можно больше авиации в резерве Ставки, чтобы массированными ударами авиации во взаимодействии с танками и стрелковыми соединениями разбить ударные группировки и сорвать план наступления противника… Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника».
      Отсюда берет свое начало план преднамеренной обороны советских войск на Курской. К тому времени Красная Армия значительно превосходила вермахт не только в людях, но и в артиллерии, танках и авиации. Командующий Воронежским фронтом Ватутин, в противоположность Жукову, Василевскому и командующему Донским фронтом Рокоссовскому, считал, что советские войска должны использовать свое превосходство и ударить первыми. Сталин, памятуя о катастрофических результатах наступления Красной Армии в мае 42-го, на этот раз не спешил бросать свои войска в атаку. Еще в январе 1943 года в беседе с Буденным по случаю назначения Семена Михайловича командующим кавалерией Красной Армии он изложил основы советской стратегии после Сталинграда: «Мы победим, в этом нет сомнения. Сломаем хребет фашистскому зверю. Победим даже в том случае, если союзники не откроют Второго фронта в Европе. Но мы не можем говорить о победе отвлеченно. Нам надо разгромить врага и поставить его на колени как можно быстрее. Однако враг еще силен. Впереди тяжелые бои. От нас потребуется предельное напряжение сил, большие жертвы. И надо сделать так, чтобы эти жертвы не были напрасными. В лагере противника идет подозрительная возня. Гитлеровская клика делает крупную ставку на разлад между СССР и союзниками. Если война затянется, правящие круги США и Англии могут пойти если не на прямую измену, то на сепаратный мир. Этим кругам, — а тон задает им Черчилль, — очень хотелось бы сохранить фашистскую Германию — пусть без Гитлера — как форпост против СССР на Западе. Черчилль идет еще дальше: мечтает восстановить панскую Польшу, бережет буржуазное польское правительство. Мы должны наращивать силу ударов и в то же время воевать с умом, добиваться победы в любом бою малой кровью… И кое-кто за границей полагал и теперь полагает, что вечна предельно истощит нас. Мы окажемся-де настолько обессиленными, что лишимся какой-либо возможности влиять на международную политику, потеряем всякий международный вес, и тогда нам, даже непобежденным, можно будет диктовать любые условия. А мы должны войти в Западную Европу, имея закаленную в боях армию. И пусть тогда попробуют господа Черчилли диктовать нам условия мира, применять политику диктата!»
      Сталин теперь уже ничего не имел против того, чтобы Второй фронт союзники вообще не успели бы открыть. Он рассчитывал достаточно быстро разбить Германию и оккупировать основные страны Западной Европы еще до того, как англоамериканские войска высадятся на континенте. Вот тогда Сталин, действительно, смог бы диктовать свои условия будущего мироустройства и Черчиллю, и Рузвельту.