Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

      — 1-й Белорусский фронт находится на Берлинском направлении. Мы думаем поставить вас на это направление, а Рокоссовского назначим на другой фронт.
      Я ответил, что готов командовать любым фронтом, но заметил, что Рокоссовскому вряд ли будет приятно, если он будет освобожден с 1-го Белорусского фронта.
      — Вы и впредь останетесь моим заместителем, — сказал Сталин. — Что касается обид — мы не красные девицы. Я сейчас поговорю с Рокоссовским.
      Сталин в моем присутствии объявил о своем решении и спросил его, не возражает ли он перейти на 2-й Белорусский фронт. Рокоссовский спросил, за что такая немилость. И просил оставить его на 1-м Белорусском фронте.
      — На главное берлинское направление мы решили поставить Жукова, — сказал Сталин, — а вам придется принять 2-й Белорусский фронт.
      — Слушаюсь, товарищ Сталин, — ответил Рокоссовский. Мне кажется, что после этого разговора между Константином Константиновичем и мною не стало тех теплых товарищеских отношений, которые были между нами долгие годы. Видимо, он считал, что я в какой-то степени сам напросился встать во главе войск 1-го Белорусского фронта. Если так, то это его глубокое заблуждение».
      Георгий Константинович не называет точной даты, когда их с Рокоссовским вызвали в Ставку, но утверждает, что перемещение Константина Константиновича на 2-й Белорусский фронт произошло на следующий день после их прибытия в Москву, Непосредственно перед данным эпизодом Жуков упоминает свое пребывание в 47-й армии в первых числах октября, а сразу после рассказа о перемещении Рокоссовского говорит о совещании в Ставке, состоявшемся в конце октября. Следовательно, мемуарист полагал, что его самого назначили командовать 1-м Белорусским фронтом где-то в середине октября. Однако в действительности рокировка командующих фронтами имела место 12 ноября, что подтверждается документами. И дневник пребывания на фронтах Великой Отечественной войны маршала Жукова в октябре и первой половине ноября фиксирует лишь одну поездку Георгия Константиновича в Москву — в ночь с 1-го на 2-е ноября. Он оставался в столице вплоть до 13 ноября, а в ночь на 14-е выехал поездом в Седлец, где размещался штаб 1-го Белорусского фронта. Командующим этим фронтом маршал был назначен 12 ноября приказом за № 220263.
      Те же события в мемуарах Рокоссовского освещены совсем по-другому: «Противник на всем фронте перешел к обороне. Зато нам не разрешал перейти к обороне на участке севернее Варшавы на модлинском направлении находившийся в это время у нас представитель Ставки ВГК маршал Жуков… Местность образовывала треугольник, расположенный в низине, наступать на который можно было только с широкой ее части, т. е. в лоб… С высоких берегов противник прекрасно просматривал все, что творилось на подступах к позициям, оборудованным его войсками. Самой сильной стороной его обороны было то, что все подступы простреливались перекрестным артиллерийским огнем с позиций, расположенных за реками Нарев и Висла, а кроме того, артиллерией, располагавшейся в крепости Модлин у слияния названных рек. Войска несли большие потери, расходовалось большое количество боеприпасов, а противника выбить из этого треугольника мы никак не могли. Мои неоднократные доклады Жукову о нецелесообразности этого наступления и доводы, что если противник уйдет из этого треугольника, то мы все равно занимать его не будем, так как он нас будет расстреливать своим огнем с весьма выгодных позиций, не возымели действия. От него я получал один ответ, что он не может уехать в Москву с сознанием того, что противник удерживает плацдарм на восточных берегах Вислы и Нарева.
      Для того чтобы решиться на прекращение этого бессмысленного наступления вопреки желанию представителя Ставки, я решил лично изучить непосредственно на местности обстановку… До рассвета мы залегли на исходном положении для атаки. Артиллерийская подготовка назначена 15-минутная, и с переносом огня на вторую траншею противника батальон должен был броситься в атаку… То, что мне пришлось видеть и испытать в ответ на наш огонь со стороны противника, забыть нельзя. Не прошло и 10 минут от начала нашей артподготовки, как ее открыл и противник. Его огонь велся по нам с трех направлений: справа из-за Нарева — косоприцельный, слева из-за Вислы — тоже косоприцельный и в лоб — из крепости и фортов. Это был настоящий ураган, огонь вели орудия разных калибров, вплоть до тяжелых; крепостные, минометы обыкновенные и шестиствольные. Противник почему-то не пожалел снарядов и ответил нам таким огнем, как будто хотел показать, на что он еще способен. Какая тут атака! Тело нельзя было оторвать от земли, оно будто прилипло, и, конечно, мне лично пришлось убедиться в том, что до тех пор пока эта артиллерийская система противника не будет подавлена, не может быть и речи о ликвидации занимаемого противником плацдарма. А для подавления этой артиллерии у нас средств сейчас не было. Учтя все это, не ожидая конца нашей артподготовки, я приказал подать сигнал об отмене атаки, а по телефону передал командармам 47-й и 70-й о прекращении наступления…
      На свой фронтовой КП я возвратился в состоянии сильного возбуждения и не мог понять упрямства Жукова. Что собственно он хотел этой своей нецелесообразной настойчивостью доказать? Ведь не будь его здесь у нас, я бы давно от этого наступления отказался, чем сохранил бы много людей от гибели и ранений и сэкономил бы средства для предстоящих решающих боев. Вот тут-то я еще раз окончательно убедился в ненужности этой инстанции — представителей Ставки — в таком виде, как они использовались… Мое возбужденное состояние бросилось в глаза члену Военного совета фронта генералу Булганину, который поинтересовался, что такое произошло, и, узнав о моем решении прекратить наступление, посоветовал мне доложить об этом Верховному Главнокомандующему, что я и сделал тут же.
      Сталин меня выслушал. Заметно было, что, он обратил внимание на мое взволнованное состоянием попытался успокоить меня. Он попросил немного подождать, а потом сказал, что с предложением согласен, и приказал наступление прекратить, войскам фронта перейти к обороне и приступить к подготовке новой наступательной операции. Свои соображения об использовании войск фронта он предложил представить ему в Ставку. После этого разговора у меня словно гора свалилась с плеч. Мы все воспряли духом и приступили к подготовке директивы войскам».
      Ни о каком совместном с Жуковым визите к Сталину, Константин Константинович ничего не пишет. Наоборот, все время подчеркивает, что Жуков был решительным противником прекращения наступления и ему, Рокоссовскому, пришлось при поддержке Булганина апеллировать к самому Верховному Главнокомандующему. Рокоссовский не указывает точно, когда именно было принято решение о прекращении наступления. Однако сразу после рассказа о разговоре со Сталиным переходит к описанию «ошеломляющего» немецкого контрудара на фронте 65-й армии, последовавшего 4 октября. Получается, что наступление 1-го Белорусского фронта было остановлено в начале октября.
      Рокоссовский подробно рассказывает и об обстоятельствах своего перемещения на 2-й Белорусский фронт: «Только мы собрались в столовой поужинать, дежурный офицер доложил, что Ставка вызывает меня к ВЧ. У аппарата был Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что я назначаюсь командующим войсками 2-го Белорусского фронта. Это было столь неожиданно, что я сгоряча тут же спросил:
      — За что такая немилость, что меня с главного направления переводят на второстепенный участок?
      Сталин ответил, что я ошибаюсь: тот участок, на который меня переводят, входит в общее западное направление, на котором будут действовать войска трех фронтов — 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского; успех этой решительной операции будет зависеть от тесного взаимодействия этих фронтов, поэтому на подбор командующих Ставка обратила особое внимание.
      Касаясь моего перевода, Сталин сказал, что на 1-й Белорусский фронт назначен Жуков.
      — Как вы смотрите на эту кандидатуру?
      Я ответил, что кандидатура вполне достойная, что, по-моему, Верховный Главнокомандующий выбирает себе заместителя из числа наиболее способных и достойных генералов, каким и является Жуков. Сталин сказал, что доволен таким ответом, и затем в теплом тоне сообщил, что на 2-й Белорусский фронт возлагается очень ответственная задача, фронт будет усилен дополнительными соединениями и средствами.
      — Если не продвинетесь вы и Конев, то никуда не продвинется и Жуков, — заключил Верховный Главнокомандующий… Этот разговор по ВЧ происходил примерно 12 ноября, а на другой день я выехал к месту нового назначения».
      Здесь Константин Комстантинович абсолютно точен в датировке.
      Все же Рокоссовский в мемуарах проявил гораздо больше благородства, чем Жуков. Он воздал должное Георгию Константиновичу как одному из «наиболее способных и достойных» полководцев. Жуков же не остановился перед тем, чтобы выставить Рокоссовского трусом, панически боявшимся Берии и не решавшегося в присутствии Лаврентия Павловича до конца отстаивать собственное мнение. Хотя, если разобраться, арестовали Рокоссовского при Ежове, а не при Берии. При Лаврентии Павловиче его, наоборот, выпустили, и испытывать страх перед тогдашним главой НКВД у командующего 1-м Белорусским фронтом не было оснований. И эпизод с Берией, и совместную, вместе с Рокоссовским, встречу со Сталиным и членами Политбюро Жуков придумал с начала и до конца. Георгий Константинович хотел убедить читателей, что именно он стал инициатором прекращения бессмысленного наступления.
      Сталин в жуковской версии разговора с Рокоссовским дополнительно унижает Константина Константиновича, подчеркивая, что Жуков назначается на главное направление. Вряд ли в действительности Верховный был столь груб. Ему ведь надо было подсластить горькую пилюлю, утешить расстроенного Рокоссовского. Поэтому больше доверия вызывает рассказ самого Константина Константиновича, а не Жукова. Но и Рокоссовский в своих мемуарах небезгрешен. Он создает впечатление, что уже в первых числах октября добился прекращения бесполезных атак на своем фронте. Однако в действительности такое решение было принято значительно позже.
      Вот что пишет Штеменко, в своих мемуарах опиравшийся на документы Генерального штаба: «В самом начале ноября 1944 года в Ставке было всесторонне рассмотрено положение дел в полосах действий 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов. Перед ними была главная стратегическая группировка противника… Необходимым для наступления перевесом сил эти фронты не обладали. Отсюда следовало, что на берлинском направлении наступление продолжать нецелесообразно и надо временно перейти к обороне. При очередном докладе Верховному Главнокомандующему А.И. Антонов (заместитель начальника Генштаба. — Б. С.) особенно настаивал на этом и просил разрешения подготовить соответствующие директивы. Такое разрешение мы получили. В ночь на 5 ноября 1944 года директива на переход к обороне была отдана 3-му и 2-му Белорусским фронтам. Через несколько дней последовало аналогичное распоряжение войскам правого крыла 1-го Белорусского фронта… В конце октября и Сталин потерял надежду на быстрое освобождение Варшавы. Войска правого фланга 1-го Белорусского фронта фактически перешли к обороне, а 12 ноября на этот счет последовала директива Ставки».
      Таким образом, столь запомнившаяся Рокоссовскому несостоявшаяся атака, после которой войска фронта вынуждены были перейти к обороне, имела место где-то в конце октября или начале ноября. Больше месяца продолжалось безрезультатное наступление, сопровождавшееся значительными потерями, прежде чем Константин Константинович смог настоять на его прекращении. И Жуков в мемуарах правдиво осветил в связи с этими событиями только один факт — что между директивой Ставки о переходе к обороне и перемещением Рокоссовского па 2-й Белорусский фронт прошел очень малый промежуток времени — не более суток.
      По иронии судьбы Сталин наконец-то упразднил институт представителей Ставки, столь раздражавший Константина Константиновича, но его самого убрал с командования фронтом, нацеленным на Берлин. Рокоссовскому было очень обидно. Возможно, он подозревал, что Сталина к такому решению побудил Жуков. Вряд ли это подозрение справедливо. Все дело было в том, что войскам 2-го Белорусского фронта после окончания войны предстояло дислоцироваться на территории Польши, чтобы обеспечить советский контроль над страной. Рокоссовский был поляком, хотя и сильно обрусевшим. Вероятно, Сталин еще осенью 44-го задумал комбинацию с назначением Рокоссовского министром обороны Польши, осуществленную в 48-м году. С ней и было связано перемещение Рокоссовского на 2-й Белорусский фронт. Кроме того, в военной иерархии Жуков занимал второе место после Верховного Главнокомандующего. Вот Сталин и счел необходимым, чтобы наступавший на Берлин фронт возглавил его заместитель. Сам же Иосиф Виссарионович с помощью Генштаба собирался координировать действия фронтов западного направления, чтобы выступить в роли полководца на заключительном этапе войны.
      Операция, которую начали планировать в Ставке в ноябре 44-го, получила впоследствии название Висло-Одерской. Ее проведение облегчалось тем, что значительные силы вермахта были брошены на Западный фронт для наступления в Арденнах. В советской историографии даже утвердилась легенда, что советское наступление на берлинском направлении было начато раньше запланированного срока: вместо 20 января 1945 года — 12-14-го числа. Тем самым Сталин будто бы пошел навстречу просьбам западных союзников, оказавшихся после немецкого удара в Арденнах в затруднительном положении. Как свидетельствуют документы и, в частности, утвержденный Жуковым 29 декабря 1944 года план сосредоточения войск 1-го Белорусского фронта, первоначально наступление было назначено на 8 января 1945 года, но из-за плохой погоды, ограничившей действия авиации, его пришлось перенести на более поздний срок. Послание же Черчилля, где сообщалось, что «на Западе идут очень тяжелые бои» и говорилось о «тревожном положении, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы», было отправлено лишь 6 января. Там содержалась просьба дать информацию о советских военных планах, но не более того. Сталин же решил сделать вид, что ради союзников Красная Армия готова ускорить свое предстоящее наступление: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте. Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января». На самом же деле, советское командование торопилось с наступлением потому, что слишком рискованно было держать в бездействии в течение нескольких дней на плацдармах за Вислой крупные силы, в том числе танковые армии. Они были подтянуты на плацдармы с ориентацией еще на первоначальные сроки наступления — 8-10 января. Противник мог обнаружить концентрацию войск и нанести им потери огнем своей артиллерии, простреливавшей плацдармы. Поэтому атаку начали, когда синоптики дали благоприятный прогноз погоды. Но не угадали. Летная погода установилась лишь через несколько дней после начала наступления.
      К тому времени войска 1-го и 2-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов имели подавляющее превосходство над противником. Тогдашний начальник Генштаба германских сухопутных войск Гудериан оценивал его как 11:1 по пехоте, 7:1 по танкам и 20:1 по артиллерийским орудиям и по самолетам. Вероятно, на направлениях главных ударов соотношение сил было близко к этим цифрам. Кстати, немецкая разведка заранее и довольно точно определила дату начала советского наступления — 12 января, но отсутствие резервов не позволяло оказать ему сколько-нибудь эффективное противодействие. К тому времени союзная авиация уничтожила почти все заводы по производству синтетического горючего, и люфтваффе оказались на голодном пайке. Рассчитывать на авиацию больше не приходилось.
      Немецкий фронт на Висле был буквально смят. 22 января войска Жукова были уже под Познанью, а еще через 4 дня с ходу преодолели мезерицкий укрепленный район, который противник так и не успел занять достаточными силами. К началу февраля 1-й Белорусский фронт вышел к Одеру и захватил плацдарм на его западном берегу в районе Кюстрина. 31 января Жуков направил донесение в Ставку, где просил приказать 2-му Белорусскому фронту немедленно начать наступление в западном направлении для ликвидации разрыва с 1-м Белорусским фронтом, а 1-му Украинскому фронту — быстрее выйти на Одер.
      Тут мы подошли к одной из важнейших проблем истории Второй мировой войны. Могли ли советские войска овладеть Берлином еще в феврале 45-го и если могли, то почему они этого не сделали? Бывший командующий 8-й гвардейской армии маршал В.И. Чуйков в 1965 году утверждал, что «Берлином можно было овладеть уже в феврале. А это, естественно, приблизило бы и окончание войны». Это заявление вызвало переполох. 17 января 1966 года Василия Ивановича вызвали на проработку к начальнику ГлавПУРа А.А. Епишеву, где собрались и другие военачальники. Чуйков заявил, что «советские войска, пройдя 500 километров, остановились в феврале в 60 километрах от Берлина… Кто же нас задержал? Противник или командование? Для наступления на Берлин сил было вполне достаточно. Два с половиной месяца передышки, которые мы дали противнику на западном направлении, помогли ему подготовиться к обороне Берлина». Другие маршалы его не поддержали. Итог дискуссии подвел Епишев, заявивший: «Нельзя очернять нашу историю, иначе не на чем будет воспитывать молодежь».
      В своих мемуарах Чуйков рассказал, как было отменено февральское наступление на Берлин: «4 февраля командующий 1-м Белорусским фронтом собрал на совещание в штаб 69-й армии, куда он прибыл сам, командармов Берзарина, Колпакчи, Катукова, Богданова и меня. Мы… обсуждали план наступления на Берлин, когда раздался звонок по аппарату ВЧ. Я сидел почти рядом и хорошо слышал разговор по телефону. Звонил Сталин. Он спросил Жукова, где тот находится и что делает. Маршал ответил, что собрал командармов в штабе армии Колпакчи и занимается вместе с ними планированием наступления на Берлин. Выслушав доклад, Сталин вдруг совершенно неожиданно, как я понял, для командующего фронтом потребовал прекратить это планирование и заняться разработкой операции по разгрому гитлеровских войск группы армий „Висла“, находившихся в Померании». Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях» постарался опровергнуть Чуйкова: «…Такого совещания в штабе 69-й армии не было. Поэтому и разговора по ВЧ со Сталиным, о котором пишет Чуйков, также не было. 4-5 февраля я был в штабе 61-й армии, которая развертывалась, на правом крыле фронта в Померании для действий против померанской группировки противника. Не мог быть на этом мифическом совещании и командующий 1-й гвардейской танковой армии, так как согласно директиве фронта от 2 февраля 1945 года… он производил с утра 3 февраля перегруппировку войск армии с Одера в район Фридеберг-Берлинхен-Ландсберг. Командующий 2-й гвардейской танковой армией генерал Богданов также не мог быть на совещании по причине болезни (в это время исполнял обязанности командарма генерал А. И. Радзиевский). Да и сам Чуйков 3 февраля находился в городе Познани, откуда он доносил мне о ходе борьбы за город. Видимо, память подвела Чуйкова».
      Тут же следуют нечастые в жуковских мемуарах ссылки на архивы. И этот тот редкий случай, когда маршал говорит правду. Но не всю правду. 4 февраля 1945 года, действительно, никакого совещания Жукова с командармами не было. Память в самом деле подвела Чуйкова. В этом можно не сомневаться. Потому что… совещание состоялось несколькими днями позже, скорее всего 10 февраля. Именно этим днем помечен план Берлинской наступательной операции 1-го Белорусского фронта, доложенный Жуковым Сталину по ВЧ в 15 часов 15 минут. Маршал утверждал: «Противник производит перегруппировку войск группы армий „Висла“ с целью организовать устойчивую оборону на подступах к Штеттину и на рубеже реки Одер. Стремясь не допустить выхода наших войск к Штеттину и изоляции Померанской группировки, противник усиливает левое крыло группы армий „Висла“, перебрасывая соединения с Курляндского плацдарма и из Восточной Пруссии. Одновременно усиливает 9-ю армию, прикрывающую Германию с востока, выдвигая в первую линию новые дивизии: 21-ю танковую дивизию, 25-ю мотодивизию, 15-ю танковую дивизию СС, 212-ю танковую дивизию и пехотную дивизию „Деберитц“ — для развития и укрепления обороны по западному берегу реки Одер и по системе озер восточнее Берлина. Кроме этого, спешно перебрасывает с Западного фронта на берлинское направление 6-ю танковую армию СС общей численностью до шести танковых и до шести пехотных дивизий. Цель операции — сорвать оперативное сосредоточение противника, прорвать его оборону на западном берегу реки Одер и овладеть Берлином».
      Далее маршал перечислил задачи армиям фронта по дням и Этапам операции. В целом, это был тот же план, который 1-й Белорусский фронт реализовал в апреле, когда Сталин наконец дел добро на наступление на Берлин. Столицу Рейха предполагалось охватить с северо-запада и юго-запада, а затем уничтожить окруженную группировку концентрическими ударами со всех направлений. На Берлин должны были наступать пять общевойсковых и две танковые армии, усиленные двумя отдельными танковыми корпусами. В связи с отставанием войск 2-го Белорусского фронта Жуков, для отражения возможного контрудара с севера, из Померании, оставлял 3-ю ударную, 61-ю и 1-ю польскую армии, усиленные двумя кавалерийскими и одним Стрелковым корпусами и двумя укрепленными районами. В дальнейшем эти войска должны были усилить ударную группировку В заключение Жуков сообщал: «Перегруппировку сил и средств с правого фланга фронта на реку Одер я могу начать только с переходом 2-го Белорусского фронта в наступление, т. е. с 10.2.45 и закончить ее 18.2.45. В связи с этим войска, предназначенные для действий на Берлин, будут подготовлены к переходу в наступление лишь 19-20.2.45. До этого времени необходимо произвести перегруппировку сил и средств фронта, отремонтировать материальную часть боевых машин, пополнить запасы и организовать бой».
      То, что предлагал Жуков, было наиболее разумным с военно-стратегической точки зрения. Восточное Берлина у немцев почти не было войск. С переброской соединений с Западного фронта они безнадежно опаздывали и никак не могли сосредоточить их на Одере к моменту начала планируемого наступления 1-го Белорусского фронта. К тому же Гитлер направил танковые дивизии 6-й армии СС не под Берлин, а в Венгрию, чтобы попытаться деблокировать Будапешт и защитить нефтяные источники и нефтеперегонные заводы в Западной Венгрии — последние, оставшиеся в распоряжении вермахта. Группировка же немецких войск в Померании значительно уступала по силам и средствам противостоявшим ей армиям 1-го и 2-го Белорусского фронта. Еще 25 января Гудериан говорил Риббентропу: «Что вы скажете, если русские через три-четыре недели будут стоять под Берлином?» Рейхсминистр с ужасом воскликнул: «Вы считаете это возможным?» Начальник Генштаба заверил его, что подобное развитие событий не только возможно, но и более чем вероятно, учитывая незавидное положение германского Восточного фронта, и предложил вместе убедить Гитлера постараться добиться сепаратного мира на Западе. Однако советского удара на Берлин, которого так боялся Гудериан, в феврале не последовало. Почему?
      Жуков и «Воспоминаниях и размышлениях» оправдывал поворот основных сил 1-го Белорусского фронта с берлинского направления в Восточную Померанию угрозой, которая будто бы нависла с севера: «В первых числах февраля стала назревать серьезная опасность контрудара со стороны Восточной Померании во фланг и тыл выдвигавшейся к Одеру главной группировке фронта… В междуречье Одера и Вислы действовали 2-я и 11-я немецкие армии, свыше 22 дивизий, в том числе 4 танковые и 2 моторизованные дивизии, 5 бригад и 8 боевых групп. По сведениям нашей разведки, приток сил туда продолжался. Кроме того, в районе Штеттина (Шецина) располагалась 3-я танковая армия, которую немецко-фашистское командование могло использовать как на берлинском направлении, так и для усиления восточно-померанской группировки (что фактически и произошло).
      Могло ли советское командование пойти на риск продолжать наступление главными силами фронта на Берлин в условиях, когда с севера нависла крайне серьезная опасность? Чуйков пишет: «…Что касается риска, то на войне нередко приходится идти на него. Но в данном случае риск был вполне обоснован. В Висло-Одерскую операцию наши войска прошли уже свыше 500 км, и от Одера до Берлина оставалось всего 60-80 км».
      Конечно, можно было бы пренебречь этой опасностью, пустить обе танковые и 3-4 общевойсковые армии напрямик на Берлин и подойти к нему. Но противник ударом с севера легко прорвал бы наше прикрытие, вышел к переправам на Одере и поставил бы войска фронта в районе Берлина в крайне тяжелое положение. Опыт войны показывает, что рисковать следует, но нельзя зарываться… «Если мы объективно оценим силу группировки войск гитлеровцев в Померании, — пишет Чуйков, — то убедимся, что с их стороны любая угроза нашей ударной группировки на берлинском направлении вполне могла быть локализована войсками 2-го Белорусского фронта». Действительность опровергает это утверждение. Вначале задачу по разгрому противника в Восточной Померании намечалось решить именно силами 2-го Белорусского фронта, но их оказалось далеко не достаточно. Начавшееся 10 февраля наступление 2-го Белорусского фронта протекало очень медленно. За 10 дней его войска смогли продвинуться лишь на 50-70 километров. В то же время вpar предпринял в районе южнее Штаргарда контрудар, и ему даже удалось потеснить наши войска и продвинуться в южном направлении до 12 километров.
      Оценивая сложившееся положение. Ставка Верховного Главнокомандования решила в целях ликвидации гитлеровцев в Восточной Померании, силы которых к этому времени возросли до сорока дивизий, привлечь четыре общевойсковые и две танковые армии 1-го Белорусского фронта».
      У читателей жуковских мемуаров может создаться впечатление, что инициатором поворота основных сил фронта в Восточную Померанию был чуть ли ни сам Георгий Константинович. Он ведь благоразумно не упоминает план Берлинской наступательной операции от 10 февраля. Но, что характерно, не цитирует и никаких документов за своей подписью, содержащих предложения о повороте в Померанию. Если бы такие документы существовали в природе, вряд ли бы маршал упустил возможность продемонстрировать на их примере свою проницательность. Когда пишут: «Ставка Верховного Главнокомандования решила…», то подразумевают: «Сталин решил…». Без одобрения Верховного ни одно стратегическое решение не принималось. Жуков, правда, пытается убедить читателей, будто наиболее важные решения, начиная со Сталинграда, Сталин чаще всего принимал по его, Жукова, совету. Но так ли обстояло дело в случае с февральским наступлением на Берлин?
      Давайте послушаем командующего 2-м Белорусским фронтом Рокоссовского. Как он оценивает перспективы наступления на Берлин и угрозу со стороны Восточной Померании, против которой действовал его фронт? «Наше внимание уделялось скорейшему продвижению на запад, чтобы надежно обеспечить от возможных ударов с севера войска 1-го Белорусского фронта, — писал Рокоссовский, — особенно его танковые армии… Сомнения возникли, когда 2-му Белорусскому фронту Ставкой было приказано 20 января повернуть 3-ю, 48-ю, 5-ю гвардейскую танковую и 2-ю ударную армии на север и северо-восток для действий против восточнопрусской группировки противника вместо продолжения наступления на запад. Ведь тогда их войска уже прорвали оборону противника и подходили к Висле в готовности форсировать ее с ходу.
      Полученная директива фактически в корне меняла первоначальную задачу фронту, поставленную Сталиным в бытность мою в Ставке (в ноябре 44-го. — Б. С.). Тогда ни одним словом не упоминалось о привлечении войск 2-го Белорусского фронта для участия совместно с 3-м Белорусским фронтом в окружении восточнопрусской группировки войск противника… По полученной же директиве основной задачей ставилось окружение восточнопрусской группировки противника ударом главных сил фронта на север и северо-восток с выходом к заливу Фриш-Гаф. Вместе с тем от прежней задачи — взаимодействия с 1-м Белорусским фронтом на фланге — мы не освобождались и вынуждены были продолжать наступление на запад, имея на левом крыле всего две армии. С этого момента началась растяжка фронта, так как большая часть наших сил наступала на северо-северо-восток, а меньшая на запад… Неужели дажё в той обстановке Ставка не видела, что оставшимися силами фронт выполнить прежнюю задачу не сможет? А ведь я лично дважды беседовал по этому вопросу по ВЧ с Антоновым».
      Еще 20 января 1945 года Сталин перенацелил основные силы фронта Рокоссовского с Восточной Померании на Восточную Пруссию. А что же произошло 10 февраля, когда 2-й Белорусский начал давно ожидавшееся наступление против восточнопомеранской группировки? Рокоссовский свидетельствует:

      «…Совсем уже непонятным было решение Ставки о передаче вообще всех четырех армий — 50, 3, 48-й и 5-й гвардейской танковой — 3-му Белорусскому фронту в самый решительный момент, когда войскам 2-го Белорусского фронта предстояло, не задерживаясь, преодолеть такой сильный рубеж, каким являлась Висла в ее нижнем течении. После того как войска нашего фронта вышли к морю у Эльблонга (Эльбинга) и к заливу Фриш-Гаф, отрезав восточнопрусскую группировку противника, отразили все попытки этой группировки прорваться на запад, достаточно было прикрыть это направление 50-й и 3-й армиями, передав их 3-му Белорусскому фронту, 5-ю же гвардейскую танковую и 48-ю армии нужно было немедленно освободить, оставив их в составе нашего фронта для продолжения действии на западном направлении. Такую задачу Ставка нам опять-таки поставила, а войска не возвратила, зная заранее, что теми силами, которые остались в составе нашего фронта, эта задача выполнена быть не может… 10 февраля, когда мы еще не завершили перегруппировку войск, прибыла директива Ставки о передаче 3-му Белорусскому фронту четырех армий: 50, 3, 48 и 5-й гвардейской танковой. 2-й Белорусский фронт от участия в операции против восточнопрусской группировки противника освобождался, и ему предстояло выполнение первоначальной задачи — наступать в общем направлении на Бублиц, взаимодействуя с 1-м Белорусским фронтом… На мой взгляд, когда Восточная Пруссия окончательно была изолирована с запада, можно было бы и повременить с ликвидацией окруженной там группировки немецко-фашистских войск, а путем усиления ослабленного 2-го Белорусского фронта ускорить развязку на берлинском направлении.