Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Старослужащие говорили, что он не раз выбивал солдатам зубы». Можно, конечно, допустить, что с физически крепким Жуковым ни Бородавке, ни Четыре с половиной не хотели связываться. Но верится, в это с трудом. Били-то они под горячую руку, не очень разбирая, кого именно и за что. Все равно знали, что сопротивляться никто не посмеет. Сопротивление расценят как невыполнение приказа и отправят в дисциплинарный батальон, а с ним — почти на верную гибель на фронте (штрафников-то ставили в самые безнадежные места).
      Что от Бородавке Жукову все же перепало несколько тумаков можно, пожалуй, догадаться из следующего рассказа маршала: «Бородавке, оставшись за взводного, развернулся вовсю. И как только он ни издевался над солдатами! Днем, гонял до упаду на занятиях, куражась особенно над теми, кто жил и работал до призыва в Москве, поскольку считал их „грамотеями“ и слишком умными. А ночью по несколько раз проверял внутренний наряд, ловил заснувших дневальных и избивал их. Солдаты были доведены до крайности.
      Сговорившись, мы как-то подкараулили его в темном углу и, накинув ему на голову попону, избили до потери сознания.
      Не миновать бы всем нам военно-полевого суда, но тут вернулся наш взводный, который все уладил, а затем добился перевода Бородавко в другой эскадрон».
      Несомненно, ночную «темную» Жуков с товарищами устроили взводному в отместку за дневные побои, устроили так, чтобы Бородавко не смог опознать своих обидчиков. Побои и унижения, которые Георгию Константиновичу пришлось претерпеть в армии перед тем, как он стал унтер-офицером, могли дурно повлиять на его характер. Не отсюда ли широко известная жестокость Жукова в отношениях с подчиненными, всегдашняя готовность дать в морду, а во время войны — и расстрелять по всякому поводу или без всякого повода?
      Четыре с половиной сделал все, чтобы сдержать свое обещание. За две недели до окончания курса перед строем было объявлено, что Жуков отчисляется из команды «за недисциплинированность и нелояльное отношение к непосредственному начальству». Но неожиданно Георгию помог вольноопределяющийся Скорино, брат заместителя командира того самого запасного эскадрона, где до поступления в учебную команду служил Жуков. Скорино рассказал о случившемся командиру учебной команды, указав на допущенную унтер-офицером несправедливость. Дальше события, по утверждению Жукова, развивались следующим образом: «Начальник команды приказал вызвать меня к себе. Я порядком перетрусил, так как до этого никогда не разговаривал с офицерами (и это за год пребывания в армии! — Б.С.). „Ну, думаю, пропал! Видимо, дисциплинарного батальона не миновать“.
      Начальника команды мы знали мало. Слыхали, что офицерское звание он получил за храбрость и был награжден почти полным бантом Георгиевских крестов. До войны он служил где-то в уланском полку вахмистром сверхсрочной службы. Мы его видели иногда только на вечерних поверках, говорили. Что он болеет после тяжелого ранения.
      К моему удивлению, я увидел человека с мягкими и, я бы сказал, даже теплыми глазами и простодушным лицом.
      — Ну что, солдат, в службе не везет? — спросил он и указал мне на стул. Я стоял и боялся присесть. — Садись, садись, не бойся!.. Ты, кажется, москвич?
      — Так точно, ваше высокоблагородие, — ответил я, стараясь произнести каждое слово как можно более громко и четко.
      — Я ведь тоже москвич, работал до службы в Марьиной роще, по специальности краснодеревщик. Да вот застрял на военной службе, и теперь, видимо, придется посвятить себя военному делу, — мягко сказал он.
      Потом помолчал и добавил:
      — Вот что, солдат, на тебя поступила плохая характеристика. Пишут, что ты за четыре месяца обучения имеешь десяток взысканий и называешь своего взводного командира «шкурой» и прочими нехорошими словами. Так ли это?
      — Да, ваше высокоблагородие, — ответил я. — Но одно могу доложить, что всякий на моем месте вел бы себя также. — И рассказал ему правдиво все, как было.
      Он внимательно выслушал и сказал:
      — Иди во взвод, готовься к экзаменам».
      И вот счастливый финал — успешная сдача экзаменов. Правда, Георгий был несколько огорчен. Он занимался лучше всех в команде и рассчитывал, что его единственного выпустят в звании младшего унтер-офицера и назначат на вакантную должность командира отделения в учебной команде. Но все выпускники, включая Жукова, получили лишь чин вице-унтер-офицера, т. е. только кандидата на унтер-офицерское звание.
      Вся эта история — одна из немногих во всем тексте жуковских мемуаров, что вызывает мое почти абсолютное доверие. Здесь Георгий Константинович не скрывает своего страха перед возможным наказанием, а поведение командира команды выглядит вполне естественным. Ведь они с Жуковым оба — не только земляки, москвичи, но и коллеги-ремесленники в мирной жизни. Только один — краснодеревщик, а другой — скорняк. Жаль только, что и этот, судя по всему, добрый и знающий офицер, в своей команде появлялся редко, почти полностью передоверив обучение солдат унтерам вроде Четырех с половиной.
      Несмотря на неприятности со взводным, учебную команду Георгий Константинович считал своей главной школой, где довелось освоить военное дело: «Оценивая теперь учебную команду старой, армии, я должен сказать, что, в общем, учили в Ней хорошо, особенно это касалось строевой подготовки. Каждый выпускник в совершенстве владел конным делом, оружием и методикой подготовки бойца. Не случайно многие унтер-офицеры старой армии после Октября стали квалифицированными военачальниками Красной Армии.
      Что касается воспитательной работы, то в основе ее была муштра. Будущим унтер-офицерам не прививали навыков человеческого общения с солдатами, не учили их вникать в душу солдата. Преследовалась одна цель — чтобы солдат был послушным автоматом. Дисциплинарная практика строилась на жестокости. Телесных наказаний уставом не предусматривалось, но на практике они применялись довольно широко…
      Основным фундаментом, на котором держалась старая армия, был унтер-офицерский состав, который обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу. Кандидатов на подготовку унтер-офицеров отбирали тщательно. Отобранные проходили обучение в специальных, учебных командах, где, как правило, была образцово поставлена боевая подготовка. Вместе с тем… за малейшую провинность тотчас следовало дисциплинарное взыскание, связанное с рукоприкладством и моральными оскорблениями. Таким образом, будущие унтер-офицеры по выходе из учебной команды имели хорошую боевую подготовку и в то же время владели «практикой» по воздействию на подчиненных в духе требований царского воинского устава.
      Надо сказать, что офицеры подразделений вполне доверяли унтер-офицерскому составу в обучении и воспитании солдат (что, кстати сказать, вряд ли хорошо: с одной стороны, офицер фактически самоустранялся от участия в боевой подготовке солдат, а с другой стороны, солдаты оказывались полностью во власти «кулачного права» унтеров и фельдфебелей; эта практика сохранилась и в Красной Армии. — Б. С.). Такое доверие, несомненно, способствовало выработке у унтер-офицеров самостоятельности, инициативы, чувства ответственности и волевых качеств. В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые, в большинстве своем являлись хорошими командирами.
      Моя многолетняя практика показывает, что там, где нет доверия младшим командирам, где над ними существует постоянная опека старших офицеров, там никогда не будет настоящего младшего командного состава, а, следовательно, не будет и хороших подразделений».
      Бросается в глаза, с каким увлечением Георгий Константинович описывает процесс воинской учебы. Создается впечатление, что эта сторона службы его привлекала больше всего. И в Красной Армии в аттестациях неизменно подчеркивались жуковские успехи в организации и руководстве строевой и тактической подготовкой войск. Быть может, истинное призвание маршала было в том, чтобы учить солдат на младших командиров, будучи унтер-офицером учебной команды? (На преподавание в училищах и академиях, как мы увидим дальше, у него была стойкая аллергия).
      С рассуждениями Жукова трудно не согласиться. Унтер-офицерский корпус царской армии был подготовлен очень неплохо, Кроме него самого, из унтер-офицеров вышли, например, такие советские маршалы как С.М. Буденный, С.М. Тимошенко, К.К. Рокоссовский, И.С. Конев. Но вот что бросается в глаза. Еще до поступления в учебную команду, Жуков полгода осваивал военную премудрость в запасных частях. А став унтер-офицером, на фронт попал только год спустя после мобилизации. В Великую Отечественную войну роскоши по полгода учиться военному делу Георгий Константинович новобранцам не давал. Бросал в бой необученное, а часто и невооруженное пополнение, чье пребывание в запасных батальонах исчислялось немногими неделями. Порой же местных жителей, мобилизованных на только что отбитой у неприятеля территории, сразу бросали в бой. Да и старшинам и сержантам по полгода учиться не давали. Из-за огромных безвозвратных потерь Красной Армии мало кто из младших командиров успевал приобрести и передать подчиненным боевой опыт. Все они погибали слишком быстро.
      Порочность системы воспитания, когда исключительный упор делался на младших командиров, заключалась в том, что солдаты лишались всякой инициативы, не были приучены к самостоятельным действиям и не смели ничего сделать без разрешения. Эта черта царской армии сохранилась и в Красной Армии, хотя роль младшего комсостава претерпела существенные изменения.
      В начале августа 1916 года свежеиспеченных унтеров стали рассылать по маршевым эскадронам. 15 человек отправили сразу на фронт — в 10-ю кавалерийскую дивизию. Жуков вспоминал:

      «В списке этих 15 человек я стоял вторым и нисколько этому не удивился, так как хорошо знал, чьих рук это дело.
      Когда читали список перед строем команды. Четыре с половиной улыбался, давая понять, что от него зависит судьба каждого из нас. Потом нас накормили праздничным обедом и приказали собираться на погрузку. Взяв свои вещевые мешки, мы пошли на место построения фронтовой команды, а через несколько часов наш эшелон отправился в сторону Харькова.
      Ехали долго, останавливались чуть ли не на каждом разъезде. Навстречу шли эшелоны с ранеными. Наступление Юго-Западного фронта генерала А. А. Брусилова, начавшееся с прорыва австрийских позиций в районе Луцка, стоило больших потерь и постепенно истощала силы русской армии».

      Историк С. Г. Нелипович, изучив данные российских, германских и австрийских архивов, установил, что общее соотношение безвозвратных потерь было далеко не в пользу русских войск. В период с мая по декабрь 1916 года войска Юго-Западного фронта потеряли убитыми 201 тысячу солдат и офицеров, ранеными -1091 тысячу и пропавшими без вести (главным образом — пленными) — 153 тысячи. Австро-венгерские войска за тот же период в операциях против Юго-Западного фронта, а также в сражении под Барановичами с войсками Западного фронта и на Румынском фронте потеряли 45 тысяч солдат и офицеров убитыми, 216,5 тысяч ранеными и около 378 тысяч пленными. Потери германских войск, действовавших против Юго-Западного фронта, достигли примерно 39 тысяч пленными и 101 тысячи убитых и раненых. Соотношение по пленным было в пользу русских войск — 2,7:1. Зато убитых в армиях Центральных держав было в 3,3 раза меньше, чем в русской армии, а раненых — в 3,6 раза меньше. К столь большим потерям привел разрозненный, по частям, ввод резервов для развития первоначального успеха под Луцком. В недостаточно подготовленных лобовых атаках русская армия достигла крайней стадии истощения. С осени 1916 года начался призыв 16-17-летних юношей, составивших основной костяк запасных частей накануне Февральской революции 1917 года.
      Жукова и его товарищей определили в 10-й Новгородский драгунский полк. Когда выгружались в районе Каменец-Подольска, неприятельский самолет совершил налет на станцию. Взрывом бомбы убило одного солдата и ранило пять лошадей. Так Георгий Жуков получил боевое крещение.
      Из района выгрузки пополнение походным порядком двинулось на Днестр, где в резерве Юго-Западного фронта стояла 10-я кавдивизия. К месту назначения прибыли в конце августа, уже после того, как 14/27 августа 191б года Румыния под влиянием успехов русского оружия объявила войну Германии и ее союзникам. В начале сентября 10-я кавалерийская дивизия сосредоточилась в районе Быстрины, где обеспечивала стык русской 9-й армии с румынскими войсками. Местность была горно-лесистая, и кавалеристам приходилось действовать в пешем строю. Жукову, произведенному наконец в младшие унтер-офицеры, на этот раз довелось повоевать очень недолго — менее полутора месяцев. Уже в октябре во время конной разведки вблизи местечка Сас-Реген в Трансильвании на самой линии фронта он вместе с товарищами подорвался на мине. Двоих драгун тяжело ранило, а Георгия взрывной волной выбросило из седла и сильно контузило. На этом участие Жукова в боях Первой мировой войны закончилось. Очнулся он только через сутки уже в госпитале. Контузия оказалась тяжелой, и унтер-офицера эвакуировали в Харьков
      Свою задачу 9-я армия так и не выполнила, не сумев предотвратить наступление сосредоточенной в Трансильвании группировки австро-германских войск под командованием немецкого генерала Эриха фон Фалькенгайна против Румынии. 13/26 сентября войска Фалькенгайна начали атаку, а уже через месяц вышли к проходам через Трансильванские Альпы. Вскоре почти вся территория Румынии была занята австро-германскими войсками, которых на юге поддержали болгары и турки. 21 ноября (4 декабря) 1916 года пал Бухарест.
      Хотя на фронте Жуков пробыл совсем немного, но успел заработать два солдатских Георгиевских креста: первый — за захват языка — немецкого офицера, второй — за контузию. Между прочим, это свидетельствует не только о смелости Георгия Константиновича, но и о том, что с эскадронным командиром у девятнадцатилетнего унтер-офицера сложились хорошие отношения. Иначе эскадронный не стал бы подписывать наградные представления. Значит, Жуков умел, когда надо, смирить гордыню и найти общий язык с начальством: думаю, что в предыдущих столкновениях Георгия с унтерами был виноват не он, а Бородавке и Четыре с половиной. Видно, до прибытия на фронт Жукову просто не везло с командирами.
      Из госпиталя Георгий вышел наполовину оглохшим. Медицинская комиссия направила его в б-й маршевый эскадрон 10-го драгунского Новгородского полка при 5-м запасном кавалерийском полку в село Лагери недалеко от Балаклеи. Это был тот самый эскадрон, из которого Жуков ушел в учебную команду. Георгий был рад, что встретится со старыми товарищами. Солдатам запасного батальона война уже надоела. Фронтовики не торопились возвращаться в окопы, а многие новобранцы, особенно из крупных городов, еще до призыва успели попасть под воздействие революционных агитаторов, прежде всего большевиков, а также части меньшевиков и анархистов, призывавших быстрее покончить с войной.
      Командир Лейб-гвардии Измайловского полка генерал-лейтенант Н.Н. Шиллинг вспоминал, каково было состояние запасных частей накануне Февральской революции: «…Чья-то невидимая, но сильная и вредная рука совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывшим в то время на фронте, и, вместо того чтобы командир полка являлся полным хозяином запасного батальона, как неотъемлемой части полка, батальоны эти и полки не имели между собой настоящей твердой связи, а являлись как бы отдельными, самостоятельными единицами, что очень вредно отразилось в моральном отношении, в смысле понимания подчиненности, как в составе офицеров, так и нижних чинов. Только лишь недели за две до переворота (Февральской революции. — Б. С.) с большим трудом удалось добиться права для командиров полков требовать из своих запасных батальонов тех людей, которые, по их мнению, были нужны им на фронте. Состав запасного полка был несоразмерно велик и численностью был больше, чем полк военного состава (маршевый эскадрон, где служил Жуков, по численности был не меньше кавалерийского полка на фронте. — B.C.), что было полным абсурдом, и, кроме того, эта перегруженность только вредила делу и широко поощряла укрывательство от посылки на фронт, тем более что все пополнение из запасных батальонов по прибытии на фронт не ставилось сразу в строй, а для них в тылу, при обозе 2-го разряда, был особый батальон пополнения, где происходило обучение слабо и неумело подготовленных прибывших пополнений, и только месяца через два прибывших запасных распределяли по ротам на фронте (все-таки заботились в царской армии о сбережении солдатских жизней, несмотря на большие потери; Красная Армия здесь ни в какое сравнение не идет! — Б. С.). Немало запасных были из тех, что почти с первого дня войны сидели в этих батальонах и всеми правдами и неправдами старались ускользнуть от командирования на фронт, и эти-то укрывавшиеся сыграли немалую роль при перевороте 1917 года, так как для них, подпольных деятелей, привыкших действовать из-за угла трусов, посылка на фронт казалась чем-то ужасным».
      Совсем не хочу утверждать, будто Жуков был трусом, отнюдь. Нам еще предстоит не раз убедиться в храбрости маршала. Но нисколько не сомневаюсь, что в его эскадроне были те, кто любыми средствами стремился окопаться здесь до конца войны, в том числе товарищи ещё по 1915 году. И Георгий смог найти с ними общий язык. Иначе не выбрали бы Жукова после Февральской революции председателем эскадронного комитета и членом полкового совета. И сам Георгий Константинович в мемуарах признался: «Несмотря на то, что я был унтер-офицером, солдаты относились ко мне с доверием и часто заводили серьезные разговоры. Конечно, тогда я мало разбирался в политических вопросах, но считал, что война выгодна лишь богатым (и ведется в интересах правящих классов) а мир, землю, волю русскому народу могут дать только большевики и никто больше. Это в меру своих возможностей я и внушал своим солдатам, за что и был вознагражден ими».
      Не знаю, действительно ли уже тогда Жуков думал о большевиках как о единственной партии, которая может принести волю, землю и счастье народу. Но вот что только большевики последовательно выступают за скорейший мир, наверное, знал. И знал настроения своих товарищей солдат, стремящихся кончить войну (для едва оперившихся юнцов унтер с двумя «Георгиями», несомненно, был большим авторитетом).

В огне революции и гражданской войны

      Ранним утром 27 февраля 1917 года эскадрон, где служил Жуков, подняли по тревоге. Под командованием ротмистра фон дер Гольца двинулись к Балаклее, где стоял штаб 5-го запасного кавалерийского полка. На плацу выстроились все эскадроны. Вскоре показались демонстранты с красными флагами. От них солдаты узнали о начавшейся в Петрограде революции. На импровизированном митинге звучали лозунги: «Долой царизм! Долой войну! Да здравствует мир между народами! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов!» Офицеры полка были арестованы. Командование перешло к солдатскому комитету. Войскам приказали вернуться к местам постоянной дислокации. На следующий день от полкового комитета поступило распоряжение избрать делегатов в полковой совет и образовать эскадронные комитеты. Жукова избрали председателем эскадронного комитета и делегатом в полковой Совет. Георгий Константинович пользовался авторитетом у подчиненных.
      Летом 1917 года эскадрон переместили на хорошо известную Жукову станцию Савинцы под Харьковом. Там и застала его Октябрьская революция или, как предпочитали говорить сами большевики еще и в 30-е годы, Октябрьский переворот. В автобиографии 1938 года Георгий Константинович отмечал:

      «Участие в октябрьском перевороте выражал в том, что эскадрон под руководством комитета встал на платформу большевиков и отказался „украинизироваться“ (т. е. превращаться в украинскую национальную воинскую часть, подчиненную Центральной Раде в Киеве. — Б.С.)».

      В мемуарах он написал немного подробнее:

      «…В начале осени 1917 года некоторые подразделения перешли на сторону Петлюры (т. е — Центральной Рады. — Б.С.).
      Наш эскадрон, в состав которого входили главным образом москвичи и калужане (естественно, не имевшие ни малейшего желания «украинизироваться». — Б. С.), был распущен по домам солдатским эскадронным комитетом. Мы выдали солдатам справки, удостоверявшие увольнение со службы, и порекомендовали им захватить с собой карабины и боевые патроны. Как потом выяснилось, заградительный отряд в районе Харькова изъял оружие у большинства солдат. Мне несколько недель пришлось укрываться в Балаклее и селе Лагери, так как меня разыскивали офицеры, перешедшие на службу к украинским националистам.
      30 ноября 1917 года я вернулся в Москву, где власть в октябре перешла в надежные руки — в руки большевиков — рабочих, солдатских и крестьянских (? — не уверен, были ли в Москве крестьяне. — Б.С.) депутатов».

      Ту же дату возвращения Жукова, 30 ноября, назвал и М.М. Пилихин. Возможно, Михаил Михайлович сам и подсказал ее двоюродному брату в период работы над «Воспоминаниями и размышлениями», потому что в более ранней автобиографии 1938 года Георгий Константинович утверждал, что «со старой армии вернулся в декабре 1917 года» (а может, дело в том, что Жуков всего лишь перевел старый стиль в новый).
      О своем приходе в Красную Армию маршал вспоминал так:

      «Декабрь 1917-го и январь 1918 года провел в деревне у отца и матери и после отдыха решил вступить в ряды Красной гвардии. Но в начале февраля тяжело заболел сыпным тифом, а в апреле — возвратным тифом. Свое желание сражаться в рядах Красной Армии я смог осуществить только через полгода, вступив в августе 1918 года добровольцем в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии».

      Можно было бы поверить, что Георгий Константинович пошел в Красную Армию добровольцем. Но в автобиографии 1938 года он черным по белому написал:

      «В РККА — с конца сентября 1918 года по мобилизации. Службу начал в 4-м Московском полку (кавалерийском) с октября 1918 года».

      В 38-м году Жуков наверняка точнее помнил события 18-года, чем в середине 60-х, когда писал мемуары. Впрочем, думаю, и на склоне лет маршал все прекрасно помнил. И неслучайно сдвинул дату своего поступления в армию с конца сентября на август, чтобы хоть немного уменьшить промежуток между болезнью и мобилизацией. Ведь пять месяцев — слишком большой срок, за который не один раз можно было осуществить «желание сражаться в рядах Красной Армии», если бы оно, действительно, существовало. Боюсь, однако, что в то время такого желания у Георгия Константиновича еще не было. От крестьянского труда он давно отвык, мечты же о собственной скорняжной мастерской при новой власти пришлось оставить. Зато Жуков неплохо знал военное дело. Можно было избрать карьеру профессионального военного. А поскольку и Калужская губерния, и Москва находились в зоне постоянного контроля красных, особого выбора, на чьей стороне сражаться, у бывшего драгунского унтер-офицера не было. Но в мае 1918 года вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса. Народная армия эсеро-меньшевистско-го Комитета членов Учредительного собрания (Комуча) заняла Поволжье. А все западные губернии оказались заняты австро-германскими войсками. Трудно было сказать, что будет с Советской властью. Вот Жуков и не торопился связывать свою судьбу с Красной Армией. Когда же его, как бывшего унтер-офицера царской армии, наконец мобилизовали, военное положение стало гораздо благоприятнее для Советов. Войска Комуча терпели поражение за поражением. Под Царицыным была разбита казачья армия поддерживаемого немцами донского атамана генерала П.Н. Краснова. Возможно, именно в этих боях погиб двоюродный брат Жукова Александр Пилихин. В отличие от Георгия, он поступил в Красную Армию добровольцем еще в феврале 1918 года, из патриотических чувств, чтобы бороться с германским нашествием. Жуков осенью 18-го, тоже сделал окончательный выбор в пользу большевиков. Придя в 1-ю Московскую кавдивизию, сразу же записался в сочувствующие Коммунистической партии (об этом он писал в автобиографии 1931 года). А уже 1 марта 1919 года был принят в полноправные члены партии ячейкой 4-го кавалерийского полка.
      Этот полк формировался в Москве, в Октябрьских казармах на Ходынке. Сначала Жукову пришлось служить рядовым, но очень скоро его сделали командиром отделения — учли боевой опыт и прежнее унтер-офицерство. В марте 1919 года 4-й кавполк вместе с дивизией двинулся на восток против уральских казаков. Жукову запомнился первый бой в мае 19-го: отчаянная рубка с казаками на подступах к станции Шипово. В июне 1-я Московская кавдивизия и 25-я стрелковая дивизия под командованием В.И. Чапаева смогли соединиться с осажденным гарнизоном Уральска. Казаки вынуждены были отступить.
      С Уральского фронта 1-ю кавдивизию перебросили под Царицын, на который наступала Кавказская армия генерала барона П.Н. Врангеля. В августе, когда дивизия Жукова прибыла на фронт, город уже пал. Село Заплавное на левом берегу Волги, недалеко от места дислокации дивизии, было захвачено белыми, переправившимися через Волгу между Черным Яром и Царицыным. Красные кавалеристы втянулись в бои, которые особого ожесточения достигли в первой половине сентября, В октябре, когда под Царицыным продолжались только столкновения местного значения, Жуков, уже будучи помощником командира взвода, был ранен осколками ручной гранаты в левую ногу и левый бок. С поля боя его вынес на бурке политрук эскадрона старый большевик Антон Митрофанович Янин, тоже раненый. Дружба с ним сыграла важную роль в устройстве личной жизни Георгия Константиновича.
      Янин на телеге отвез Жукова в лазарет в Саратов. Там хорошая знакомая Актона Митрофановича Полина Николаевна Волохова из Полтавы стала заботиться о нем, а ее младшая сестра — юная гимназистка Мария — о Жукове. В госпитале Жукову не повезло: еще раз заболел тифом. Целый месяц выхаживала его Мария. Между ними возникла Любовь. Внук Марии Николаевны Георгий, названный в честь деда, сообщает: «Дедушка рассказывал мне, что он уже тогда полюбил бабушку. За ее милосердие и чудесные голубые глаза… Благодаря им… появилось ее ласковое прозвище — „Незабудка“. Так Жуков познакомился с одной из первых двух своих жен. Через некоторое время читатели поймут, почему я употребляю столь сложную словесную конструкцию.
      После выздоровления — Жуков получил месячный отпуск и отправился в родную деревню. А сестры Волоховы вернулись в Полтаву, Роман Георгия и Марии возобновился лишь три года спустя, уже в Минске.
      В Стрелковке Жуков убедился, что народ стал жить еще хуже, чем при царе, но это не поколебало его желания служить в Красной Армии. После отпуска Георгия Константиновича направили в запасной батальон с предписанием послать в последующем на курсы красных командиров. Тут сыграли свою роль партийность и пребывание в учебной команде.
      С марта по сентябрь 1920 года Жуков учился на 1-х Рязанских кавалерийских курсах, располагавшихся на станции Старожилово в бывшем дворянском поместье. Там он сдал экстерном экзамены за 4-й класс городского училища. Требования к экзаменующимся были самые щадящие. Офицеры-военспецы, преподававшие на курсах, понимали, что четыре года войны никак не способствовали усвоению грамматических правил и десятичных дробей.
      Жукова назначили Старшиной 1-го эскадрона. Пришлось заниматься хорошо знакомым делом: проводить с курсантами строевую и физическую подготовку, учить их штыковому бою, показывать, как правильно владеть пикой и шашкой. В июле слушателей Рязанских курсов перебросили в Москву и разместили в Лефортовских казармах. Жукова и его товарищей включили в состав сводной кавалерийского полка 2-й курсантской бригады, которую собирались направить для борьбы с Врангелем. Георгий Константинович вспоминал: «В Москве у меня было много родственников, друзей и знакомых. Хотелось перед отправкой на фронт повидать их, особенно ту, по которой страдало молодое сердце, но, к сожалению, я так и не смог никого навестить. Командиры эскадрона, часто отлучавшиеся по различным обстоятельствам, обычно оставляли меня, как старшину, за главного. Пришлось ограничиться письмам к знакомым. Не знаю, то ли из-за этого или по другой причине между мной и Марией произошла размолвка. Вскоре я узнал, что она вышла замуж, и с тех пор ее никогда больше не встречал».
      Думаю, незанятость Георгия по службе стала истинной причиной размолвки. Сердце Георгия к тому времени было уже занято другой Марией — Волоховой.
      В августе курсантов перебросили в Краснодар. Сводному курсантскому полку предстояло отражать высадившийся на Кубани десант генерала С.Г. Улагая, а также сражаться с партизанскими отрядами генералов Фостикова и Крыжановского. В бою под станцией Степной Жуков получил легкую контузию.
      В сентябре, когда десант Улагая вынужден был эвакуироваться в Крым, в Армавире состоялся досрочный выпуск части курсантов. Жуков получил назначение в 14-ю отдельную кавалерийскую бригаду здесь же, на Кубани. Оставшиеся курсанты в составе сводного полка были брошены на преследование разрозненных белых отрядов, отошедших в Кавказские горы. В Дагестане полк попал в засаду и был почти полностью уничтожен. Можно сказать, что Жукову повезло. Останься он с полком, вряд ли бы избежал смерти.
      В 14-й бригаде Жуков стал командиром взвода одного из эскадронов 1-го кавалерийского полка. Командир эскадрона Вишневский симпатий у него не вызывал. Георгию казалось, что тот мало интересуется эскадронными делами. Однако не слишком хорошие отношения с комэском не помешали продвижению по службе. Вскоре после одного из успешных боев против небольшого отряда белых Жукова назначили командиром 2-го эскадрона. Вероятно, сыграла роль рекомендация его старого друга Янина, который был в этом эскадроне политруком. В конце 1920 года бригаду перебросили в Воронежскую губернию для борьбы с крестьянским восстанием под руководством Колесникова. Потерпев ряд поражений в боях с регулярными войсками, колесниковцы вынуждены были отступить в Тамбовскую губернию на соединение с повстанческой армией А.С. Антонова. Туда же двинулась и 14-я кавбригада.
      В Воронежской губернии в последние месяцы 1920 года Жуков познакомился с одной из двух своих первых жен — Александрой Диевной Зуйковой. Дочь Георгия Константиновича от Марии Волоховой Маргарита со слов матери рассказывала: