Меч карающий

– И Окхэм перечеркнул все эти планы.

– Да. Но в лице Макаллана он обрёл намного больше, чем мог надеяться.

Хатч медленно кивнул.

– Это объясняет, почему Макаллан с такой лёгкостью использовал шифры и невидимые чернила.

– …И почему второй шифр оказался таким дьявольски сложным. Немногие сохранили бы такое присутствие духа и решились тщательно спланировать обманку, подобную Водяному Колодцу, – добавил Сен-Джон и мгновение помолчал. – Я упомянул об этом в разговоре с Найдельманом вчера днём.

– И?

– Он заявил, что это очень интересно, что как-нибудь мы обязательно должны в этом разобраться, но что сейчас самое важное – стабилизировать Колодец и поднять золото, – при этих словах историк криво улыбнулся. – Так что едва ли у нас имеются достаточно веские причины, чтобы показывать ему те документы, которые вы нашли. Он просто-напросто слишком погружён в раскопки, чтобы думать о чём-то, что впрямую их не касается.

Они добрались до барака склада. Со времени первых находок в пиратском лагере склад заметно увеличился в размерах, теперь ничем не напоминая прежнюю ветхую лачугу. Оба небольших окошка сейчас укрылись за решётками, а в дверях появился охранник «Талассы», прилежно записывающий в журнал всех, кто входит и выходит.

– Простите меня, – с гримасой произнёс Сен-Джон, когда Хатч запросил расшифровку журнала и предъявил заполненную форму от Найдельмана. – Я бы с радостью распечатал для вас копию, но на следующий день явился Стритер и слил на жёсткий диск все материалы, имеющие отношение к расшифровке. Все, целиком – включая логи. Потом с серверов всё было стёрто, а резервные копии уничтожены. Если бы я лучше разбирался в компьютерах, мог бы попытаться…

Его речь была прервана громким восклицанием из тёмных внутренностей сарая. Мгновение спустя появилась Бонтьер с пюпитром в одной руке и необычным круглым предметом – в другой.

– Двое моих самых обожаемых мужчин! – воскликнула она, широко улыбнувшись.

Сен-Джон, неожиданно смущённый, смолк.

– Как дела в городке Пиратов? – спросил Хатч.

– Мы почти закончили, – ответила Бонтьер. – Сегодня утром работаем на последнем участке. Но, как и в занятиях любовью, самое лучшее случается в конце. Только гляньте, что вчера откопали мои землекопы!

Она вытянула руку с непонятным предметом, а улыбка стала ещё шире.

Хатч увидел искусно выделанную штуковина, судя по всему, бронзовую. На внешней стороне аккуратно выдавлены числа. Две металлические стрелки исходят из центра, подобно минутной и часовой.

– Что это? – спросил он.

– Астролябия. Ей пользовались, когда надо было вычислить долготу по высоте солнца. Для любого моряка эпохи Рэд-Неда она стоила в десять раз больше своего веса в золоте. Тем не менее, её тоже оставили здесь, – объяснила Бонтьер и погладила металлическую поверхность большим пальцем. – Чем больше находок, тем сильнее я теряюсь.

Неожиданно поблизости раздался громкий вопль.

– Что это было? – вздрогнув, спросил Сен-Джон.

– Похоже на крик боли, – произнёс Хатч.

– Мне кажется, он донёсся из хижины geologiste.

Все трое наперегонки помчались к расположенному недалеко офису Рэнкина. К удивлению Малина, оказалось, что светлобородый мужчина вовсе не бьётся в агонии, а напротив – сидит в кресле и переводит взгляд с монитора на длинную распечатку, и обратно.

– Что здесь стряслось? – крикнул Хатч.

Не глядя на них, Рэнкин поднял руку, чтобы они соблюдали тишину. Он ещё раз внимательно посмотрел на распечатку, и его губы шевельнулись, будто он что-то подсчитывал. Затем геолог опустил бумагу на стол.

– Дважды проверено, с обеих сторон, – произнёс он. – На этот раз ошибки нет – никакой это не артефакт.

– Он что, стал совсем fou?[50] – спросила Бонтьер.

Теперь Рэнкин повернулся к ним.

– Всё так, – возбуждённо сказал он. – Вопрос снят. Найдельман без конца требовал от меня данных насчёт того, что захоронено на дне Колодца. Когда его, наконец, осушили, я подумал, что все странности исчезнут. Но они не исчезали. Что я только не пробовал, каждый раз получал разные данные. До сих пор. Взгляните!

Он дал им распечатку – неразборчивую серию чёрных пятнышек и линий вдоль нечёткого тёмного прямоугольника.

– Что это? – спросил Хатч. – Отпечаток пещеры матушки-природы?

– Нет, парень. Это железная комната, быть может, десяти футов в длину, в пятидесяти футах под вычищенной частью Колодца. Кажется, вода туда не попала. И я только что сумел узнать, что в ней находится. Помимо прочего, там имеется масса в пятнадцать или, может быть, двадцать тонн плотного цветного металла. Плотностью чуть больше девятнадцати.

– Минутку, – сказал Малин. – Есть лишь один металл такой плотности.

Рэнкин расплылся в улыбке до ушей.

– Угу. И это не свинец.

Короткая напряжённая пауза. А затем Бонтьер завизжала от счастья и бросилась в объятья Малина. Рэнкин снова завопил и похлопал Сен-Джона по спине. Четвёрка высыпала из хижины, крича и беснуясь.

По мере того, как всё больше народу слышали гам и подбегали узнать, что происходит, слух об открытии Рэнкина стремительно разносился по острову. Моментально дюжина – или около того – сотрудников «Талассы», до сих пор продолжавших работу на острове, организовали импровизированное празднество. Подавленное настроение после трагической гибели Вопнера, от непрестанных задержек и жёсткого рабочего графика, моментально забылось в бешеном, чуть ли не истеричном ликовании. Скопатти принялся выделывать коленца, подбрасывая в воздух ласты и зажав нож меж зубов. Бонтьер убежала на склад и вернулась с древней абордажной саблей, откопанной в лагере пиратов. Она отрезала полосу от шорт и повязала на один глаз, после чего вывернула карманы и оттяпала от блузки знатный кусок ткани, между делом продемонстрировав щедрую порцию груди. Размахивая саблей, она стала развязно прохаживаться взад-вперёд, злобно кося глазом; оказалось, что имидж распоясанного пирата ей очень идёт.

Хатч был до крайности поражён тем, что кричит вместе с остальными, обнимает малознакомых техников и прыгает вокруг доказательства – наконец-то! – того, что под ногами действительно скрыто золото. Тем не менее, он прекрасно сознавал, что всё это – выход энергии, в котором все отчаянно нуждались. Это не из-за золота, – подумал он. – А из-за того, что мы не позволим этому чёртову острову нас побить.

Крики радости стихли, когда на территории Главного лагеря появился капитан Найдельман. Он воззрился на них усталыми глазами, серыми и холодными.

– Что здесь происходит, чёрт возьми? – спросил он напряжённым голосом, в котором послышалась тщательно подавляемая ярость.

– Капитан! – сказал Рэнкин. – Там золото, в пятидесяти футах под основанием Колодца. Не меньше пятнадцати тонн!

– Конечно, оно там! – огрызнулся Найдельман. – А вы что думали – мы копаем, чтобы быть в форме?

Он оглядел притихшую толпу.

– Это не прогулка в детском саду – мы занимаемся серьёзным делом. Советую всем вам отнестись к этому подобающе, – сказал капитан и бросил взгляд на историка. – Доктор Сен-Джон, вы провели анализ?

Историк кивнул.

– Тогда загрузите результаты в компьютер «Цербера». Остальным следует зарубить на носу – у нас чрезвычайно плотное расписание. А теперь – по местам и займитесь делом!

Найдельман развернулся и зашагал вниз по холму, в направлении дока. Сен-Джон проследовал за ним, пытаясь не отстать.

36

Несмотря на то, что следующим днём выдалась суббота, на острове Рэгид спокойствия не было и в помине. Хатч, проспав – что было для него крайне необычно, выскочил из двери дома номер пять по аллее Океана и побежал к пирсу, лишь на мгновение задержавшись, чтобы забрать вчерашнюю почту.

Проплывая по проливу Олд-Хамп, он нахмурился при взгляде на свинцово-серое небо. По радио сообщили об атмосферных пертурбациях над Нью-Фаундлендом. И сегодня уже наступило 28-е августа, считанные дни до срока, который он определил; дальше погода может лишь ухудшаться.

Накопленные проблемы с оборудованием и компьютерами вызвали серьёзное отставание от графика, а недавняя вспышка заболеваний и несчастных случаев среди команды лишь усугубила задержку. Когда без четверти десять Хатч появился в медицинском бараке, его уже ожидали двое пациентов. У одного развилась необычная бактериальная инфекция на дёснах, какая именно – можно было выяснить только после анализа крови. Второй, что намного серьёзнее, свалился с вирусной пневмонией.

Как только Хатч решил проблему с перевозкой второго пациента в госпиталь на берегу и взял кровь у первого для анализа на «Цербере», появился третий пациент – оператор системы вентиляции. Последний серьёзно поранил голень о сервопривод. Лишь к полудню Хатч нашёл время, чтобы запустить компьютер, выйти в интернет и отправить e-mail своей хорошей знакомой, маркизе из Кадиса. В двух или трёх абзацах сжато изложив предысторию, он приложил копии нескольких наиболее непонятных документов деда и попросил её разузнать о Мече Святого Михаила всё, что только можно.

После этого Хатч вздохнул и, наконец, обратил внимание на пачку бумаг, которую выгреб из почтового ящика: сентябрьский номер медицинского журнала, флайер в ресторан на ужин со спагетти, последний выпуск «Вестника» и небольшой конверт кремового цвета, без имени и почтового штемпеля.

Вскрыв конверт, он моментально узнал почерк.

Милый Малин,

Я понятия не имею, как сказать тебе всё это, и у меня не всегда складно получается выражать свои чувства, поэтому я просто напишу о них как можно более прямо.

Я решила уйти от Клэя. Это нечто такое, от чего я больше не могу увиливать. Я не хочу оставаться здесь и становиться всё более ожесточённой и злой. Так будет лучше и для меня, и для него. Я скажу ему после, когда закончатся протесты. Быть может, тогда ему будет легче принять моё решение. Но, в любом случае, это известие нанесёт ему жестокий удар – хотя и чувствую, что решение правильное.

А ещё я знаю, что мы с тобой не созданы друг для друга. У меня останутся чудесные воспоминания, надеюсь, у тебя тоже. Но то, что мы едва не совершили – это лишь стремление зацепиться за прошлое. И в конце концов это заставило бы страдать и тебя, и меня.

То, что едва не случилось в Голубиной ложбине – чему я едва не позволила случиться – привело меня в ужас. Но, в то же время, оно прояснило множество туманных мыслей и чувств, всегда живших во мне. За это я тебе благодарна.

Полагаю, мне следует сказать, что я планирую делать дальше. Я уеду в Нью-Йорк. На днях я позвонила своей давней подруге из колледжа Коммьюнити, которая управляет небольшой архитектурной фирмой. Она предложила должность секретарши и пообещала, что научит меня черчению. Начну новую жизнь в городе, о котором мечтала всегда.

Пожалуйста, не отвечай на это письмо и не пытайся изменить моё решение. Не стоит ворошить и разрушать прошлое какой-нибудь глупостью.

С любовью,

Клэр

Затрезвонил телефон островной сети. Медленно, словно во сне, Хатч поднял трубку.

– Это Стритер, – услышал он бесцеремонный голос.

– Что? – спросил Хатч, всё ещё находясь в шоке.

– Капитан хочет видеть вас в Ортанке. Прямо сейчас.

– Передайте, что я… – заговорил было Малин.

Но Стритер уже повесил трубку, и на линии не осталось ничего, даже тонового гудка.

37

Хатч ступил на последнюю серию помостков, ведущих к основанию Ортанка. Над Колодцем вздымалась лишь недавно установленная система вентиляции – три толстые трубы, высасывающие мерзкий воздух из глубин и извергающие в небо, где тот конденсировался в гигантские облака. Свет из самого Колодца выплёскивался в туман, стелющийся по земле.

Приблизившись, Хатч схватился за лестницу и вскарабкался на наблюдательную площадку, опоясавшую контрольное помещение башни.

Найдельмана здесь не оказалось. В действительности, на башне вообще никого не было, кроме Магнусен, которая дистанционно наблюдала за датчиками, отслеживающими напряжение на балках внутри Колодца. Сенсоры были обозначены рядами зелёных огоньков. Малейшее усиление напряжения на одной из балок, самое крохотное смещение подпорок – соответствующий огонёк моментально станет красным, и сразу же взвоет сирена. По мере того, как устанавливали всё больше и больше опор и креплений, сигнал тревоги звучал всё реже. Даже поломки компьютеров, которые не поддавались починке с момента первой высадки на остров, каким-то образом случались реже. Хлопотное размещение датчиков, начавшееся в последние часы жизни Вопнера, теперь полностью завершено.

Хатч прошёл в центр помещения и уставился в Колодец через стеклянный пол. Там по-прежнему простирались бесчисленные крайне опасные боковые туннели и шахты. Теперь их обозначили жёлтой лентой, и доступ в них оставался закрыт для всех, кроме специальных групп исследователей.

Порыв ветра сдул туман с отверстия Колодца, видно стало лучше. Бесконечная лестница уходила вниз – три сверкающих опоры, на которых приткнулись множество платформ. В стороны от лестницы отходил необычный ряд титановых опор. От одного вида потрясающей структуры замирало дыхание: блестящие пруты переплетённого металла в свете бесчисленных огней многократно отсвечивали, спускаясь на неизмеримую глубину.

Прутья расположили сложным образом. Сегодня утром команда Найдельмана хорошенько потрудилась, заменяя изначально отсутствующие звенья в сооружении Макаллана дополнительными титановыми частями, следуя спецификациям Сен-Джона. Ещё часть прутьев добавили на основании компьютерного моделирования, проведённого на «Цербере». Должно быть, раскопки на последнем пятидесятифутовом отрезке смогут начать уже к вечеру.

Уставившись в ярко освещённые глубины Колодца, ещё не в силах осознать реальность письма Клэр, Хатч отметил движение – то поднимался на лифте Найдельман. Рядом с ним стояла Бонтьер. Она обняла себя руками, словно в попытках согреться. В жёлтом свете натриевых огней Колодца песочная шевелюра капитана превратилась в золотую.

Хатч не мог понять, почему капитан захотел его увидеть. Может, у него обострилась язва, – ядовито подумал он. И то правда, его не слишком бы удивило, если бы встреча оказалась связана со здоровьем. Ни разу в жизни он не видел, чтобы человек изнурял себя работой или так долго не спал, как Найдельман в последние несколько дней.

Капитан спрыгнул на помостки, а затем взобрался в Ортанк. Заляпанные грязью ботинки оставили следы на металлическом полу. Не говоря ни слова, он воззрился на доктора. Бонтьер появилась следом и остановилась за спиной капитана. Хатч посмотрел на неё и внезапно напрягся, встревоженный выражением лица археолога. И Бонтьер, и Найдельман показались странно молчаливыми.

Капитан повернулся к Магнусен.

– Сандра, не могла бы ты на минутку выйти?

Инженер встала и вышла на наблюдательную площадку, плотно прикрыв за собой дверь. Найдельман глубоко вдохнул, вперив в Малина взгляд усталых серых глаз.

– Соберись с духом, – тихо произнёс он.

Бонтьер ничего не сказала, лишь уставилась на доктора.

– Мы нашли твоего брата.

Малин охватило резкое чувство нереальности происходящего, словно его выдернули из окружающей действительности и перенесли на далёкую незнакомую планету.

– Где? – сумел выдавить он.

– В глубокой пещере, под сводчатым туннелем. Под решёткой.

– Вы уверены? – прошептал Хатч. – Не ошиблись?

– Скелет ребёнка, – произнесла Бонтьер. – Двенадцать лет, может, тринадцать. Синие шорты, бейсбольная кепка…

– Да, – прошептал Хатч, в приступе головокружения опускаясь на стул. – Да.

В башне на минуту воцарилась тишина.

– Я сам должен на него посмотреть, – наконец, вымолвил Хатч.

– Мы знаем, – сказала Бонтьер, легонько помогая ему подняться. – Пойдём.

– Придётся спуститься по практически отвесному обрыву, – заметил Найдельман. – Пещера укреплена не до конца, там ещё опасно.

Хатч лишь махнул рукой.

Облачение в плащ, выход к небольшому электрическому лифту, спуск вдоль лестницы – следующие несколько минут прошли, как в тумане. Малин до боли сжал поручни лифта, его руки в ярком свете Колодца показались серыми и безжизненными. Найдельман и Бонтьер встали на противоположной стороне площадки. Рабочие строительных бригад издали провожали лифт взглядами.

Найдельман остановил платформу, когда они достигли стофутовой глубины. Все трое ступили на металлическую площадку и вскоре оказались перед отверстием туннеля. Хатч в нерешительности помедлил.

– Иначе не пройти, – сказал Найдельман.

Хатч шагнул в туннель мимо крупного аппарата очистки воздуха. Потолок коридора теперь подпёр ряд металлических пластин, поддерживаемых титановыми домкратами. Ещё несколько шагов по кошмарному проходу – и Хатч очутился у входа в восьмигранный каменный зал, в котором принял смерть Вопнер. Огромная каменная глыба упёрлась в стену и показалась нетронутой – вызывающий холодок памятник программисту и тому смертоносному механизму, что его убил. Два домкрата по-прежнему сидели в трещине, из которой извлекли тело. В ярком свете в глаза бросилось обширное рыжее пятно, покрывающее внутреннюю часть глыбы и стену. Хатч отвёл взгляд.

– Вы же хотели увидеть всё сами, разве нет? – пытливо спросил Найдельман.

Могучим усилием воли взяв себя в руки, Хатч заставил ноги двинуться дальше, мимо камня и пятна крови, к колодцу посередине зала. Железную решётку уже убрали. В непроглядную тьму спускалась верёвочная лестница.

– Мы лишь вчера взялись за изучение боковых туннелей, – объяснил Найдельман. – Когда вернулись сюда, подняли решётку и вычислили, что колодец под ней пересекается с туннелем, ведущим к морю. И затем один из сотрудников нашёл тело мальчика и позвал остальных. Им пришлось пробиться через нечто вроде водонепроницаемой перемычки.

Капитан шагнул к колодцу и добавил:

– Я иду первым.

Он полез вниз и моментально исчез из вида. Хатч выжидал, не ощущая ничего, кроме холодного дыхания стены за спиной. Бонтьер молча взяла его руки в свои.

Несколько минут спустя они услышали зов Найдельмана. Хатч склонился и обхватил свисающие канаты узкой лестницы.

В диаметре колодец едва ли достигал четырёх футов. Хатч продолжил карабкался вниз по лестнице, которая обогнула крупный валун. Добравшись до последней ступеньки, сделал ещё шаг, и нога утонула в дурно пахнущей тине. Он осмотрелся, замирая от ужаса.

Малин очутился в небольшой комнатушке, некогда вырезанной в жёсткой валунной глине. Помещение походило на тесную тюремную камеру, со всех сторон окружённую каменными стенами. Но затем он увидел, что одна из стен не достаёт до пола. В действительности, то, что он посчитал стеной, оказалось массивной гранью обтёсанного камня правильной формы.

Найдельман посветил под глыбу. Там показался отблеск чего-то белого.

В висках застучало. Хатч шагнул ближе и наклонился. Вытащив из-за пояса фонарик, щелчком его включил.

Под камнем оказался скелет, плотно прижатый скалой. Бейсболка с надписью «Ред-Сокс» по-прежнему свисала с черепа, из-под неё торчали пряди коричневых волос. На грудной клетке держалась полусгнившая футболка, ещё ниже – пара потрёпанных хлопчатобумажных шорт. Они всё ещё висели на ремне. Из-под ткани высунулось костяное колено. На правую ногу был надет красный высокий кроссовок, а левая оказалась под камнем и утонула в полужидкой массе.

Одна часть Малина продолжила отвлечённо анализировать обширные переломы рук и ног, выбитые рёбра, раздавленный череп. Джонни – а это мог быть только Джонни – пал жертвой одной из ловушек Макаллана, подобной той, что убила Вопнера. Но без каски, способной замедлить движение камня, смерть пришла намного быстрее. По крайней мере, на это можно было надеяться.

Он протянул руку, с нежностью прикоснувшись к козырьку бейсболки. Любимая кепка Джонни, подписанная самим Джимом Лонборгом. Отец купил её перед поездкой в Бостон, в тот день, когда «Ред-Сокс» победили и взяли приз. Пальцы двинулись вниз, погладили прядь волос, затем провели линию по челюсти и подбородку, по смятой грудной клетке, по костям руки до самого запястья. Словно зачарованный, Малин не упускал из вида ни единой детали – отвлечённое и, однако, такое непостижимо чёткое ощущение, которое время от времени приходит во сне. В такие моменты любые мелочи врезаются в мозг с неимоверной ясностью.

В замогильной тиши подземелья Хатч не двигался с места, баюкая в руке тонкие, словно у птицы, холодные кости.

38

Хатч направил ялик «Плэйн Джейн» за Крэнберри-Нек в широкий медленный поток реки Пассабек. Подплывая к берегу, бросил взгляд через плечо; Бёрнт-Хэд в трёх милях за спиной – красноватое пятнышко на фоне южного горизонта. В утреннем летнем воздухе уже чувствовалась прохлада – туманное обещание зимы.

Малин не выключал старательно пыхтящий мотор, сосредоточенно думая ни о чём.

Вдали от моря река сузилась, её воды позеленели, стали спокойными. Теперь он проплывал мимо местечка, которое в детстве называл «домами миллионеров» – серии высоких «коттеджей» постройки девятнадцатого столетия, украшенных башенками, фронтонами и мансардными крышами. Ребёнок с жёлтым зонтиком, одетый в потрясающе несовременный передник, помахал ему с крыльца рукой, когда Хатч проплыл мимо.

Вдали от моря ландшафт стал мягче. Скалистые берега уступили место низким пляжам, усыпанным галькой, а лиственницы сменились покрытыми мхом дубами и вереницей берёз. Малин проплыл мимо полуразрушенного пирса, затем мимо рыбачьей хижины на сваях. Осталось недолго. Ещё один изгиб реки, и он на месте: пляж с галькой, который он так хорошо запомнил, заключённый между громадными, невероятными двадцатифутовыми башнями, сложенными из устричных раковин. Никого. Впрочем, он и так знал, что здесь никого не будет. Большую часть жителей Стормхавэна и Блэк-Харбора ничуть не интересуют ни стоянки доисторических индейцев, ни груды раковин, оставшихся после них. Большую, но не всех: именно сюда профессор Хорн вытащил их с братом одним прекрасным, ясным и погожим днём. Лишь за сутки до смерти Джонни.

Малин вытянул лодку на берег и вытащил из носовой части потрёпанный набор красок и складной стул. Осмотревшись, выбрал для себя место под одинокой берёзой, в тени, где краски не засохли бы в жаре от солнца. Доктор оставил краски и стул в тени дерева, после чего вернулся к лодке за сложенным мольбертом и папкой.

Подготовив всё к работе, снова посмотрел по сторонам, выбирая тему и наиболее удачный вид, мысленно группируя элементы ландшафта. Усевшись, посмотрел на пейзаж сквозь рамку, прищурился, чтобы точнее понять распределение цвета и массы. Светло-серые устричные столбы на переднем плане идеально контрастировали с далёкой пурпурной горой Маунт-Ловелл. Даже карандашный набросок был не нужен – Хатч мог сразу взяться за акварель.

Раскрыв папку, он бережно вытянул объёмный лист дорогой бумаги холодной прессовки. Малин прицепил её к мольберту, а затем оценивающе провёл кончиками пальцев по чистому полотну. Дико дорогая, она оправдывала себя до последнего пенни. Шершавая, отлично держала краску. На ней легче давались мелкие детали, даже если наносить мазки поверх краски – как он предпочитал.

Хатч снял с каждой кисти картонный колпачок. Внимательно посмотрел, что у него имеется: кисть с тупым концом, пара с круглыми, одна кисть из козлиных волос и одна старая плоская, в четверть дюйма – для работы над облаками на границе земли и неба. После этого Малин наполовину залил палитру водой. Вытянул из набора тюбик небесно-голубой краски, выдавил её в выемку и размешал, злясь на повреждённую руку, которая упрямо не желала заживать. Хатч увлажнил бумагу кусочком ваты, затем какое-то время смотрел на ландшафт. Наконец, глубоко вдохнув, опустил кисточку в краску и нанёс первый мазок – синюю горизонтальную черту над двумя третями листа.

Когда кисть коснулась бумаги и прочертила жирную широкую линию, Хатч почувствовал, как внутри словно подалась туго сжатая пружина. Какое же это облегчение – рисовать такой пейзаж; словно сам очищаешься! И ему показалось в каком-то роде уместным, что ли, снова сюда вернуться. За годы, что минули после смерти Джонни, он не мог заставить себя ещё раз побывать рядом с индейскими колоннами из ракушек. А теперь, вернувшись в Стормхавэн четверть века спустя – и, в особенности, сейчас, когда нашлось тело брата – Хатч почувствовал, что перешёл некий рубеж. Да, это больно, но с этим пришёл и конец боли. Кости брата найдены. Быть может – если он на то решится – их поднимут из земли, где они так долго лежали. Может статься, наступит время, и они смогут понять дьявольский механизм, умертвивший Джонни. Но даже это сейчас не так важно. Теперь Малин мог перевернуть страницу и двигаться дальше.

Хатч вернулся к рисунку – пришло время писать передний план. Каменные голыши пляжа чуть ли не один к одному совпадали с жёлтой охрой. А если смешать охру с тюбиком серого, ему удалось бы передать и цвет колонн из ракушек.

Потянувшись к другой кисти, Малин услышал звук моторки, идущей вверх по течению. Подняв голову, он увидел знакомую фигуру, осматривающую берега – загорелая кожа под широкополой соломенной шляпой. Бонтьер, увидев его, улыбнулась и махнула рукой, а затем не спеша повернула к берегу и выключила мотор.

– Изобель! – крикнул он.

Она упёрла лодку носом в пляж и направилась к нему, попутно снимая шляпу и отбрасывая за спину длинные волосы.

– Я шпионила за тобой с почты. У них там такая миленькая старая подзорная труба. Увидела, что ты заплыл в устье, и не смогла пересилить любопытство.

Значит, вот как она себя ведёт, – подумал он. Как всегда. Ни тебе сопереживаний, ни увлажнённых глаз, ни приторных замечаний о том, что случилось вчера. Малин почувствовал огромное облегчение.

Бонтьер указала большим пальцем вниз по течению.

– Ничего себе домики!

– Группа богатых нью-йоркских семей постоянно приезжали в Блэк-Харбор на лето, – ответил Малин. – Построили все эти дома. FDR проводил лето на острове Кампобелло, в десяти милях севернее.

– FDR? – нахмурившись, переспросила Бонтьер.

– Президент Рузвельт.

Она кивнула.

– Ах, да. Вы, американцы, обожаете лепить аббревиатуры на своих президентов. JFK. LBJ[51], – заметила она и широко распахнула глаза. – Но что это? Ты рисуешь?! Monsieur le docteur, ну никак не ожидала от тебя такой выразительности.

– Погоди судить, дождись конечного результата, – откликнулся он, короткими мазками зарисовывая пляж. – Заинтересовался ещё в медицинской школе. Рисование помогало сбросить напряжение. И предпочитаю акварели – в особенности для таких пейзажей.

– И каков сам ландшафт! – воскликнула Бонтьер, указывая на индейские колонны. – Mon dieu, что за громадины!

– Ага. Предположительно, устричные раковины в самом низу насчитывают три тысячи лет, а сверху – всего четыреста. В начале семнадцатого века индейцев вынудили уйти, – поведал Хатч и жестом указал вверх по течению. – Вдоль реки рассыпаны доисторические индейские стоянки. Ещё одно интересное местечко – Микмак, на острове Рэкиташ.

Бонтьер вскарабкалась на усыпанный ракушками берег к подножию ближайшей колонны.

– Но почему они оставили здесь все эти ракушки? – крикнула она.

– Никто не знает. Это же чёртова уйма работы. Помню, как-то читал, что у них у них была для этого некие религиозные причины.

Бонтьер расхохоталась.

– Вот как. Религиозные. Мы, археологи, всегда так говорим, когда чего-то не понимаем.

Хатч поменял кисточку.

– Скажи-ка, Изобель, – спросил он. – Чем я обязан твоему визиту? Уверен на все сто – ты можешь провести воскресенье поинтереснее, чем в погонях за старыми медиками.

Лицо Бонтьер осветилось озорной улыбкой.

– Я хотела выяснить, почему ты не попросил меня о новом свидании.

– Почему, спрашиваешь? Я просто понял, что ты считаешь меня хилым камышом. Помнишь свои слова насчёт того, что у нас, северян, из костей ушла вся жизненная сила?

– Ах, да! Но я бы не назвала тебя хилым камышом, если правильно понимаю термин. Наверное, спичка – аналогия получше, non? Что тебе нужно, так это правильная женщина – она тебя воспламенит, – ответила она и беспечно запустила ракушкой в воду. – Но единственная проблема – убедиться, что ты не выгоришь слишком быстро.

Хатч вернулся к пейзажу. В разговорах такого плана Бонтьер непобедима.

Археолог снова подошла к нему.

– К тому же я опасалась, что ты встречаешься с другой женщиной.

Малин поднял голову.

– Да-да, как же её зовут? Жена пастора. Твоя давняя, давняя подруга.

– Она тем для меня и есть, – произнёс Хатч, чуть резче, чем намеревался. – Просто подруга.

Бонтьер с любопытством сверлила его взглядом, и он вздохнул.

– Она недвусмысленно дала мне понять.

– И ты разочарован, – изогнув брови, заметила археолог.

Хатч опустил кисть.

– По правде говоря, я даже не знал, чего ожидать от моего возвращения. Но она ясно дала понять, что наши отношения в прошлом. Написала в письме, если говорить начистоту. И это больно. Но – знаешь что? Она абсолютно права.

Бонтьер продолжила смотреть на него, на лице расцвела улыбка.

– Чему ты улыбаешься? – спросил Малин. – Доктор со своими любовными проблемами? У самой, поди, грешки водятся.

Бонтьер расхохоталась, отказываясь проглотить наживку.

– Я улыбаюсь с облегчением, monsieur. Но ты, очевидно, совершенно во мне не разобрался, – при этих словах она ласково провела пальцем по его запястью. – Я люблю эту игру, comprends? Но только правильному мужчине позволю себя поймать. Мамочка вырастила из меня ревностную католичку.