Мир Волкодава (№3) - Ветер удачи

Со временем вода спала, но население не вернулось в покинутый город, и о том, куда оно делось, он мог строить лишь догадки, до тех пор пока не увидел храм Эрентаты-искусницы. Именно здесь, на берегах Гвадиары, беженцы заложили новый город, построили в нем дивное святилище, а затем подверглись нападению воинственных соседей. Новые хозяева Мванааке стали строить тут совершенно иные храмы и, по-видимому, не слишком-то много переняли от любвеобильного народа, пришедшего сюда из долины Каменных Богов. Не много, если не считать отношения к плотской любви как к величайшей радости, дарованной людям Богами или Богом, коему разные народы дают несхожие имена и поклоняются каждый на свой манер…

Справедливости ради следует отметить, что интересовался Эврих не только храмами Мванааке. По дороге к очередному страждущему Небожителю он обязательно заскакивал в одну-две лавки и вволю глазел по сторонам, засыпая телохранителей кучей вопросов А уж на обратном пути непременно делал крюк, дабы осмотреть базар или Извоз, речной или морской порты, воздушный мост, ипподром или общественную купальню. И вновь, разумеется, заглядывал в лавки, где торговали специями и лекарственным травами, где среди амулетов, подсвечников, украшенных полудрагоценными камнями светильников и ножен можно было наткнуться на ветхую рукопись пли заключенный в добротный деревянный переплет трактат о врачевании, землеведении или мироустройстве. Отыскать сборник виршей прославленного на родине, но неизвестного северянам мономатанского поэта, а то и список с тех перлов Бхаручи, Чачаргата или Марваха, которые саккаремцы считают безвозвратно утерянными.

Роптавшие и возмущавшиеся поначалу неугомонным аррантом телохранители постепенно привыкли к блужданиям по столице и ее пригородам и сами стали подсказывать ему места, достойные, на их взгляд, внимания чудного лекаря. Случалось, впрочем, забредать им и в такие уголки Мванааке, где ни Хамдану, ни Аджаму никогда прежде бывать не доводилось, и тогда они взирали на Эвриха как на чародея. За какие-нибудь две-три седмицы он отлично изучил город и начертил подробный его план, позволявший попасть в нужную точку столицы кратчайшим путем. Несмотря на это, прогулки их затягивались порой дотемна, и, плотно поужинав на каком-нибудь постоялом дворе, они снимали на ночь комнату, спали вповалку в общей спальне или же, если попадались интересные собеседники, засиживались с ними до рассвета за чашей пальмового вина. На таком-то постоялом дворе и произошла однажды у Эвриха неожиданная встреча, вновь заставившая его вспомнить Узитави, Нумию и первое свое путешествие по Мономатане.

* * *

— Рассказывают, будто с Шекой, в бытность его учеником шорника, случилась вот какая история, — произнес злодейского вида старик, у которого не хватало двух передних зубов. — Дал ему мастер солонку и велел принести соли из соседней лавки.

«А деньги?» — спрашивает Шека.

«За деньги-то и дурак принесет, а ты сумей-ка без денег!»

Вышел Шека из мастерской и вскоре вернулся, поставив пустую солонку перед шорником.

«Где же соль?» — строго обратился тот к Шеке.

«Из полной-то солонки всякий посолит, а ты сумей-ка посолить из пустой», — ответил Шека.

— Ловко, — одобрил байку старика изрядно подзаправившийся уже рисовой водкой парень с корявыми, могучими лапищами каменотеса. — А слыхали, как Шека своему хозяину жену вернул? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Нанялся как-то Шека слугой к купцу. Хорошо ему жилось: вкусно елось, сладко спалось, — пока не надумала хозяйка дома отправиться проведать своих родителей. Седмицу гостит, другую. Посылает за ней купец Шеку раз, другой, третий — вели, мол, ей моим именем домой возвращаться, а та — ни в какую. Запечалился хозяин, закручинился. Ну, Шека, видя такое дело, и говорит ему:

«Как же ты сделки с прибылью заключаешь, богатства наживаешь, а жену возвратить домой не можешь? Дай мне десять чогов, помогу твоему горю».

Дал хозяин Шеке связку чогов, хотя и не надеялся, что удастся тому уговорить упрямую и сумасбродную женщину, пока та сама домой вернуться не пожелает.

А Шека ее и уговаривать не стал. Купил несколько яиц, положил в плетенную из рисовой соломы корзину и пошел по той улице, где жила у своих родителей купеческая жена. Идет и кричит: «Кто продает хороших куриц и яйца? Приносите, покупаю! Завтра у моего хозяина свадьба!»

Выкрикивая это, прошел Шека под окнами дома, где гостила жена купца. Выглянула она на улицу, увидела: кур и яйца слуга ее мужа покупает, забеспокоилась.

«Это что же значит? Чуть я за порог, а супруг мой новую жену в дом ведет? Небось и драгоценности мои и наряды — все себе мерзавка присвоит, ежели я на нее укорот не найду!» — подумала она, подхватилась и бегом к мужу.

— А знаете, как Шека лекарем был? — спросил пахнущий кожами ремесленник. — Пришел к нему ростовщик и жалуется: так, дескать, и так, денно и нощно у меня голова болит. Сил нет, как мучаюсь. Ну, Шека осмотрел его, языком поцокал, лоб наморщил и подает склянку:

«Вот тебе чудодейственный настой. Выпей вечером чашку. А утром, если проснешься, еще две. Тогда уж наверняка поможет».

Собравшиеся за столом посетители «Веселой калебасы» захихикали. Хамдан покосился на Эвриха и произнес:

— Есть у меня знакомый лекарь, так он не хуже Шеки с недужными управляется. Сварливую Небо-жительницу, например, на тысячу хворей жаловавшуюся, одной фразой вылечил.

— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался хозяин постоялого двора, присевший к низкому столику, дабы послушать побасенки посетителей.

— Он сказал ей, что все ее болезни не что иное, как признаки приближающейся старости И хвори, разумеется, в один миг прошли. А еще он любит приговаривать, — Хамдан доверительно склонился к трактирщику, — что самые большие его друзья — повара. Они безнаказанно отравляют доверчивых посетителей харчевен, и потому ремесло его всегда в цене.

Хозяин «Веселой калебасы» закряхтел, остальные слушатели радостно захлопали ладонями по коленям.

— Уж не о моем ли знакомце ты ведешь речь? — вступил в разговор Аджам. — Тот тоже изрядно дельные советы дает. Пожаловалась ему Небожительница, что муж ее разговаривает во сне, а он ей и говорит: «Так ты ему позволяй днем говорить, и забот не будет».

— Вай-ваг! Наверное, мы говорим об одном и том же человеке! — притворно обрадовался Хамдан. — Пришел к нему как-то пожилой оксар и просит: «Помоги мне, во имя Великого Духа! У меня перед глазами все время какие-то зеленые круги плавают».

«А ты какой цвет предпочитаешь?» — спрашивает лекарь.

— Не аррант ли он часом, этот твой знакомец? — ухмыльнулся Аджам. — Золотоволосый такой, курчавый красавец со шрамом на щеке?

— Он самый, — ответствовал Хамдан, демонстративно отворотившись от Эвриха, в то время как остальные расположившиеся вокруг стола посетители, пересмеиваясь, во все глаза уставились на безмятежно потягивавшего пальмовое вино арранта.

Они с любопытством ожидали, чем же тот ответит на подначки спутников, но Эврих, чувствуя приятную усталость и удовлетворение от хорошо выполненной работы — ему таки пришлось изрядно потрудиться над толстобрюхим купчиной, умудрившимся сломать ногу в собственной спальне, и целой оравой его недужных домочадцев, накинувшихся на лекаря, словно стая шакалов на подраненную газель, — лишь добродушно улыбался, слушая байки развеселившихся телохранителей.

— Так вот, осматривает раз этот самый лекарь-аррант умирающего. И, чтобы хоть как-то утешить его, говорит: «Выглядишь ты, уважаемый, очень неплохо. Сердце бьется ровно, кашель сухой, цвет лица замечательный…»

«Слава Тахмаангу, — прошептал умирающий. — Значит, я отправлюсь в обитель Великого Духа здоровым».

— Да бросьте вы болтать про своего лекаря! Послушайте лучше, как Шека изобличил вора, — вновь вступил в разговор каменотес, язык которого заплетался все сильнее и сильнее. — Это случилось на базаре. Указал мясник на зажиточного медника и кричит: «Держите вора, он украл мои деньги! Он один стоял у прилавка, когда я отвернулся, больше никого не было».

Схватили медника, а он твердит, что ни о каких деньгах ведать не ведает и мошенником мясника обзывает. Притащили обоих к базарному старосте, вершить суд и расправу…

Подвыпивший ремесленник громко икнул, опустошил следующую чашу с рисовой водкой и, сделав чудовищное усилие, дабы вернуть связность речи, продолжал:

— Староста, понятное дело, только руками развел: «Свидетелей нет, а на деньгах, похищенных у тебя якобы медником, имя твое не отчеканено. Деньги, они, знаешь ли, все одинаковые. Как же я угадаю, чьи они — твои или его?»

А в это время Шека проходил мимо, и кто-то догадался позвать его, чтобы он рассудил по-умному. Узнал Шека, из-за чего спор, и велел принести миску горячей воды. Подивились его требованию, но миску принесли. Тогда Шека взял деньги, отобранные у медника, н бросил в миску. «Поглядите, — сказал он, — на поверхности воды блестит жир. Значит, это деньги мясника».

Истощенный последним усилием, ремесленник откинулся к стене и закрыл глаза.

— Н-да-а-а… — неодобрительно протянул хозяин постоялого двора. — Ну ладно, байки про Шеку тут изо дня в день травят, а вот про чудного лекаря-арранта мне прежде слыхать не приходилось.

— Вот те раз! Да ведь вся столица нынче только о нем и говорит, — не моргнув глазом, принялся плести небылицы Хамдан. — Вот, например, произошел с ним давеча такой случай. Приходит к нему селянин и просит: «Выручи советом, почтеннейший. Сделай что-нибудь, век за тебя молиться буду. Чешутся у меня ноги, ажио спать не могу!»

«Да ты, братец, моешь ли их хоть изредка?» «А что, — спрашивает селянин, — помогает?»

— Аррант наш врачеватель хоть куда! — не желая отставать от товарища, взял слово Аджам. — Вот осматривает он раз оксара и приговаривает: «Хорошо, хорошо, просто прекрасно!..»

«Чего же хорошего-то?» — с недоумением и надеждой спрашивает оксар.

«Хорошо, что у меня такого нет!» — с чувством отвечает лекарь.

«Вот уж трепачи так трепачи! Все-то переврут! Таким молодцам попадись на язычок, мигом превратят в плута, балагура и хитреца, вроде легендарного своего Теки, — лениво посетовал Эврих, ощущая, как наливается тяжестью тело и все сильней начинают слипаться глаза. — Заночуем-ка мы тут, незачем нам тащиться на ночь глядя в „Мраморное логово“. Тем паче что купца с домочадцами неплохо бы завтра поутру проведать, ибо мнителен он сверх меры и все едино за мной пошлет…»

— Лечит наш аррант богатых за деньги, а бедняков за «спасибо», и лекарства, изготовленные им, поистине способны творить немыслимое, — не унимался Хамдан. — Повстречал он повариху, получившую от него прежде целебный отвар, и спрашивает: «Помогло тебе, краса-девица, мое снадобье?»

«Ой, помогло, благодетель ты наш! Да еще как помогло-то! Сына от кашля излечило, у меня боль в пояснице как рукой сняло, а сноха моя от него, хвала Нгуре, обезъязычела. Славная жизнь у нас в доме благодаря тебе началась!»

Отсмеявшись вместе со всеми, беззубый старик уставился на Эвриха и, ткнув в него для убедительности узловатым пальцем, спросил:

— О твоих небось подвигах шалопаи речь ведут? А ты чего молчишь, словечка в ответ не вымолвишь, не позабавишь честную компанию?

— Отчего ж не позабавить, — с усилием превозмогая дрему, отозвался Эврих. — Расскажу я вам, коли желаете, притчу об ученике лекаря и его наставнике.

— Расскажи, расскажи! — подбодрил его кожемяка.

— Изволь. Жил-был у лекаря ученик, который от ворчания и попреков недужных сильно расстраивался и места себе не находил. А от похвал их раздувался, точно индюк, и взирал на весь мир свысока, словно имел вдвое больше, чем у всех прочих, рук, ног и лоб семи пядей высотой…

— Случается, — прошамкал старик.

— «Случается», — думал лекарь, терпеливо ожидая, когда же его ученик повзрослеет и перестанет кидаться из одной крайности в другую. Но в конце концов надоело ему, что тот мнит себя то презренным червем, то мудрейшим из мудрых. Призвал он к себе ученика и велел, чтобы шел тот к бившему из-под земли роднику и вознес ему хвалу. Так недоумевающий ученик и поступил, ругая про себя лекаря старым маразматиком.

На следующий день лекарь опять послал ученика к роднику: «Теперь пойди и выбрани его как следует» .

А когда тот вернулся, спросил у юноши: «Возгордился от хвалы твоей родник? Стал бить из земли сильнее? Сделалась его вода слаще?»

«Нет», — отвечал ученик.

«Огорчила ли его брань твоя? Стал он иссякать? Сделалась ли горше его вода?»

«Нет», — отвечал ученик.

«Так будь же и ты как родник, снабжающий жаждущих водой, невзирая на то, хвалят они его или бранят. Не задирай голову, как верблюд, когда тебя превозносят, не огорчайся, когда ругают. И уж тем более не сердись на тех, кто вздумает подшучивать над тобой».

Эврих зевнул, прикрывая рот ладонью, подумав, что рассказанная им байка понравилась бы, верно, пастырю Непре, о котором он, как это ни странно, вспоминал чаще, чем о братьях и отце.

— Притча недурна, — похвалил арранта хозяин постоялого двора. — А теперь скажи мне, ты и впрямь знаешь толк в лекарском искусстве или подобно всем прочим шарлатанам, наводнившим Город Тысячи Храмов, способен лишь выколачивать деньги из страждущих?

— Он жулик! — с жаром заверил трактирщика Хамдан. — Когда недужный стал жаловаться, что не может дышать носом, он посоветовал ему дышать ртом и потребовал за это мешок дакков.

— Правда? — спросил хозяин «Веселой калебасы», пронзая Эвриха неприязненным взглядом, от которого тот почему-то испытал прилив злости и беспричинного гнева.

— Что именно? То, что я люблю посмеяться и стараюсь, чтобы измученные болезнями люди улыбались, а не впадали в уныние? Да, это так. Пусть они смеются вместе со мной. Надо мной, над собой, над недугом, скрутившим их в бараний рог! Это полезнее, чем благоговеть перед своими болячками, корчить из себя мучеников, а во мне видеть всемогущего жреца вместо знающего свое дело ремесленника.

— А ведь я о тебе уже слышал! — неожиданно припомнил кожемяка, явно следовавший по стопам каменотеса. — Это тебя, встретив на улице, молодой оксар стал благодарить за лечение. Ты ответил, что впервые видишь его и никогда не лечил. «Но зато ты пользовал моего дядюшку, а я его наследник».

Расхохотавшись, кожемяка грохнул от избытка чувств кулаком по столу и впал в апатию, устремив на уставленный кувшинами стол потухший, неподвижный взгляд.

— Ладно, правды, я вижу, мне не добиться, — хмуро сказал хозяин постоялого двора, обращаясь непосредственно к Эвриху. — У меня тут прихворнул парнишка. Раб. Упрямое и никчемное создание. Но он страдает, и я хотел бы, чтобы ты его осмотрел. Учти только, что больше двух кувшинов пальмового вина ты от меня за его излечение не получишь! — поспешно предупредил он. — Бестолковый мибу и этого-то не стоит, а мне надоело оставаться внакладе из-за своего мягкосердечия.

— Тогда тебе нет нужды тревожить своими просьбами нашего глубокоуважаемого спутника, — заверил трактирщика Аджам, лукаво поблескивая совершенно трезвыми, несмотря на выпитое, глазами. — Посещая особняки самых высокородных Небожителей и дома самых богатых купцов столицы, он зарабатывает за день столько, что может купить все хранящиеся в твоем подвале запасы вина. Да еще и с халупой твоей, чадами и домочадцами в придачу. Верно я говорю, Эврих?

— Верно, — без всякого энтузиазма подтвердил аррант и, нехотя поднимаясь с циновки, велел: — Веди к своему рабу. Поглядим, что за беда с ним приключилась.

Хамдан и Аджам, отставляя чашки и гася улыбки, последовали за ним. Позубоскалить они были мастера и выпить не дураки, но дело свое знали в совершенстве. Глядя на их ухватки, хозяин «Веселой калебасы» если и имел какие-то сомнения относительно чудного арранта, окончательно уверовал, что тот и впрямь господин не из последних: этакие сметливые ребята кого попало охранять не станут. Наболтать можно всякого, но он-то за свою жизнь на умельцев-костоломов насмотрелся и коли не с первого взгляда, то уж с третьего-то безошибочно отличал их от горластых щенков, мастерящихся под крутых парней. И потому уверять их в том, что лекарю-арранту в его заведении ничего не грозит, не стал: все равно не поверят.

Взяв светильник, он провел посетителей по длинному коридору мимо поварни, на которой мальчишка со стряпухой выскребали котлы, и распахнул дверь и крохотную каморку. Два тощих тюфяка на полу с проходом между ними и пара кособоких сундучков в изголовьях, на одном из которых горел масляный светильник, составляли всю ее обстановку. На тюфяке, что по правую руку от двери, ворочался, стонал, всхлипывал и что-то бормотал сквозь зубы мальчишка лет пятнадцати. Сидящая на противоположном тюфяке поджав под себя ноги женщина с плоским, невыразительным лицом исполняла роль сиделки. Делала она это явно не по своей воле и без всякой охоты: влажные тряпицы, наложенные на лоб парнишки, сбились, чаша, из которой следовало поить больного, была пуста, да и взирала на него плосколицая скорее с пренебрежительной скукой, чем с сочувствием.

— Та-ак… — протянул Эврих, насмотревшийся уже и на рабские клетушки, и на способы врачевания в этом добросовестно изведшем лекарей краю. — Что же за несчастье твоего мальчишку постигло?

Хозяину постоялого двора не хотелось объяснять арранту, что парнишка был сущим бедствием, не иначе как посланным в наказание ему и его домашним самим Хаг-Хагором за все их прегрешения. Купив его на невольничьем рынке, он совершил ошибку, но кто бы мог заподозрить, что симпатичный паренек окажется самым дерзким, лживым и шкодливым из виденных им когда-либо рабов? Поистине непростительной глупостью было то, что он, вместо того чтобы, уверившись в этом, тотчас сбыть парня с рук, вознамерился приручить его и перевоспитать. Ведь любому дурню было ясно, что толку от этого не будет, ибо парню ничего не стоило вывалить в котел с похлебкой полчашки злющего толченого перца, намазать циновку бесцветной смолой, запереть кого-нибудь из посетителей в нужнике или подсунуть в постель своему хозяину водяную гадюку с вырванными зубами.

Своими злобными проделками он настроил против себя решительно всех, и, когда Зита застала шкодливца в чулане со своей дочерью, терпение ее лопнуло. Непонятно, правда, почему рослая дочь стряпухи сама не намяла паршивцу бока, но он бы на месте Зиты тоже в подробности вдаваться не стал. Раб из племени мибу, пристававший к свободной уроженке Города Тысячи Храмов, заслуживал того, чтобы ему переломали кости, и, если бы не заплаченные за гаденыша деньги, он охотно отдал бы его в руки городских стражников для показательной казни…

— Тартунг подрался со стряпухой, а тут подоспел ее муж… — не вдаваясь в подробности, сообщил трактирщик.

— Два-три ребра сломаны, и бок ошпарен. Скверно ошпарен, не говоря уже о синяках, царапинах и ушибах, — пробормотал Эврих, быстро осмотревший паренька, болезненно вскрикивавшего от пытливых прикосновений арранта и жалобным голосом звавшего кого-то то на своем родном диалекте, то на языке Мавуно. — Чем это ты его опоил, что он ничего не соображает?

— Обезболивающий настой мака. Моя служанка…

— Все ясно. Она же и дрянью этой его намазала? Распорядись, чтобы мне принесли теплой воды и чистых тряпок.

Эврих раскрыл сумку, с которой не расставался, выходя из «Мраморного логова», и начал перебирать рассованные по многочисленным кармашкам скляночки и пузырьки, прислушиваясь невольно к бормотанию Тартунга.

Ребра — это ерунда. А вот бок парню здорово кипятком обварили. Мазь, наложенная служанкой трактирщика, могла только помешать заживлению ожогов. Ее следовало смыть, а парня напоить составом, приготовленным из сивокропника, астролюма и корней барашника. Травниц, хвала Богам Небесной Горы, эти придурки за косы на воротах домов не вешали, и хотя сыскать их было не просто, многими полезными ингредиентами для составления лекарств ему удалось здесь разжиться. Так что, ежели внутри у Тартунга ничего не отбито, он, глядишь, уже завтра на ноги встанет и через месяц-другой окончательно о драке со стряпухой и ее муженьком позабудет. Тартунг… Когда-то он это имя уже слыхал… Или похожее…

— Не надо! — чуть слышно простонал парень. — Не надо рвать!.. Мама, не позволяй им… Тави, скажи… Он взошел на Мать Мибу и обозрел ущелье Гудящего ветра…

— «Ущелье Гудящего ветра»? — повторил Эврих и, возложив руки на плечи мальчишки, легонько подтолкнул его одурманенное сознание. — Пепонго. Они напали внезапно.

— Они сожгли Катику, — неожиданно внятно произнес Тартунг. — Они ловили беглецов и выкуривали спрятавшихся в погребах. А Тави с мамой так и не пришли… Мама…

— Узитави не было в деревне, когда в нее ворвались пепонго, — подсказал Эврих, не обращая внимания на уставившихся на него телохранителей и трактирщика.

— Проклятые карлики! Они превратили нас в рабов!.. Но мама и Тави спаслись… Их не было в Катике… Великий Дракон уберег их…

— Нумия очень горевала о своем младшем сыне, — сказал Эврих, подумав, что Тартунг ошибается относительно того, что его мать сумела уберечься от пепонго.

Возвращаясь с работы на дальнем огороде, они с дочерью увидели, что Катика пылает. Отослав Узитави, Нумия бросилась туда, чтобы вытащить его из горящей деревни, но у околицы ее заметили воинственные пигмеи. Убегая от них, она сломала ногу, и остается только дивиться тому, что напавшие на деревню мибу карлики не прикончили ее на месте, а унесли в свой поселок и вылечили.

— Мама… — прошептал Тартунг, и слезы потекли из его глаз.

— Откуда ты знаешь язык мибу, почтеннейший? — не в силах скрыть своего изумления и любопытства, поинтересовался хозяин «Веселой калебасы».

— Твоя служанка не отличается расторопностью, — проворчал Эврих вместо ответа. Поднялся с колен и предложил: — Если ты не особенно дорожишь этим мальчишкой, я готов его у тебя купить. На ноги он поутру, может, и встанет, но боли его будут мучить еще месяца два, и убытка от него тебе будет больше, чем прибытка. Так что много не запрашивай, не дам.

— Ты его знаешь? — оживился трактирщик.

— Нет. Но когда-то я начал учиться говорить на диалекте мибу и хотел бы освежить и пополнить свои знания. Язык, на котором тебе не с кем говорить, — мертвый язык.

«Крутит, ох крутит аррант! Есть у него корысть приобрести Тартунга! Язык мибу решил вспомнить, как же, так я тебе и поверил! — мысленно возопил трактирщик, но тут же сам себя и одернул: — Да мне-то до этого какое дело? Пусть он хоть спит с ним, хоть на куски его режет и ест, хоть желчь из него выцеживает для изготовления мазей, коими Небожителей пользует! Заплатит ежели дакков двадцать, так я в великом барыше останусь. Завтра же с глаз долой отправлю и как звать забуду».

— Я продам тебе его. И дорожиться не стану. Сорок дакков, и он твой.

Они поспорили, поторговались, и к тому времени, когда плосколицая rope-сиделка принесла наконец корчагу с теплой водой и несколько относительно чистых лоскутов, Тартунг перешел в собственность Эвриха, а трактирщик, спрятав в карман замурзанного фартука двадцать две серебряные монеты, возблагодарил Великого Духа за то, что тот привел чудного арранта в «Веселую калебасу».

* * *

Город Тысячи Храмов был поистине великолепен, чего никак нельзя было сказать о жизни его обитателей. Признаки готовящейся войны были заметны во всем. О ней, хотя и вполголоса, говорили и Небожители и простолюдины, причем последние — без особого восторга. Неудачи на востоке Мономатаны были еще свежи в памяти обитателей столицы, а успехи на западе, где за последние пять лет были образованы три новые провинции — на землях пепонго и территориях, примыкающих к Аскулу, — обошлись империи столь дорого, что грядущая война представлялась здравомыслящим людям величайшим бедствием, избежать которого не было, увы, ни малейшей возможности. Даже богатые купцы, для которых война, как известно, не веревка, а дойная коровка, начинали хмуриться, слыша бодрые песни выступавших на базарах чохышей, красочно описывавших грядущее взятие Мельсины доблестными зузбарами, богатства саккаремских толстосумов, красоту и покладистость тамошних дев и сладость виноградных вин. Песенки эти отчетливо смердели золотом Кешо, и только дураку было непонятно, что коль скоро все имеет свою цену, то за победу над Саккаремом — ежели ее удастся одержать — заплатить придется очень и очень дорого. Обитатели Мавуно, и Мванааке в особенности, не были дикарями и прекрасно понимали: кровь их сыновей не стоит ни золота, ни драгоценных каменьев, ни земель и рабов, ни саккаремских вин, не идущих, кстати, ни в какое сравнение с местной фруктовой или рисовой водкой.

Никто, понятное дело, не говорил вслух, что Кешо весьма дурной правитель и никудышный военачальник. Это само собой подразумевалось. И тем не менее на верфях строились новые и новые джиллы — в основном транспортные, для перевозки войск. По всей империи сновали вербовщики, и в Пиет и другие военные лагеря стекались новобранцы: обнищавшие селяне и ремесленники, которых обучали умению владеть копьем, луком и мечом. Оружейники работали не покладая рук, пополнялись запасы риса, зерна и муки. Из прибрежных поселков в столицу везли вяленую и соленую рыбу, в деревнях и поместьях Небожителей коптили и сушили мясо.

Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что новой жертвой император избрал Саккарем, где, если верить слухам, опять было неспокойно. При всей своей самоуверенности Кешо все же не решился трогать Аррантиаду — своего ближайшего северного соседа. Некогда аррантские лагиоры уже промаршировали по улицам Города Тысячи Храмов, дабы отучить имперских корабельщиков от скверной привычки потрошить чужие суда, и у Кешо были все основания опасаться, что, высадив войска в гаванях Аланиола, Лаваланги или Арра, он вскоре не только услышит печальные известия об их судьбе, но и увидит из окон своего дворца входящую в Мванаакский залив армаду галер и транспортных судов Царя-Солнца, терпение коего и без того испытывал непозволительно долго.

Приглядываясь к тому, что происходит вокруг, и прислушиваясь к разговорам окружающих, Эврих все чаще задумывался о том, что ему пора уносить ноги из Города Тысячи Храмов, причем по возможности скорее, ибо чем дольше он будет с этим тянуть, тем труднее окажется осуществить задуманное. Помимо того, что он не хотел оказаться в Мванааке, когда император начнет войну, справедливо полагая, что чужеземцев здесь в этом случае постигнет участь колдунов и врачевателей, имелись у него и личные причины, дабы всерьез позаботиться о скорейшем отплытии из столицы Мавуно.

Одной из этих причин была Нжери. В благословенном Саккареме, где неискоренима вера в Богиню-Прародительницу, бытует пословица: «Если женщина удовлетворена — удовлетворен весь мир». В высказывании этом содержался глубокий смысл, однако сложность заключалась в том, что удовлетворить большинство женщин было практически невозможно. Газахлар, равно как и Эврих, выказал себя простаком, полагая, что, получив позволение мужа невозбранно жить со своим возлюбленным и завести, если пожелает, ребенка, она успокоится и, преисполнившись благодарности к супругу, постарается создать в «Мраморном логове» атмосферу уюта и доброжелательности. Ничуть не бывало. Тихая и спокойная, а точнее, равнодушная ко всему на свете Нжери, словно пробудившись с появлением в доме Эвриха от долгой спячки и обнаружив, что окружающий ее мир далек от совершенства, взялась переделывать его на свои лад с прямо-таки устрашающим рвением.

Сначала она решила, что обстановку особняка пора обновить, и, с позволения Газахлара, не могшего не признать, что «Мраморное логово» пришло в изрядное запустение в связи с его болезнью, взялась за дело. Затем молодая женщина надумала заняться слугами и рабами. Она произвела кое-какие перестановки среди поваров, конюхов, садовников и работников нескольких располагавшихся под Газахларовым кровом мастерских, и это было неплохо. Кормить, во всяком случае, и слуг и хозяев стали вкуснее, чего Эврих не мог не оценить. Однако, после того как работы по обустройству особняка и жизни его обитателей были в значительной степени завершены, Нжери взялась за самого арранта, который, получив вольную, совершенно отбился от рук, с чем она, конечно же, смириться не могла да и не желала.

Молодая женщина была взбешена, узнав, что ее участь муж и вчерашний раб решили без нее, но стерпела это, как терпела толпы приходящих в «Мраморное логово» недужных Небожителей. Она терпела и готова была терпеть и дальше лечебницу, которую аррант и Изим с одобрения Газахлара устроили во флигеле для рабов. Эврих проводит там чересчур много времени, но пусть: мужчинам, как детям, надобно иметь игрушки и врачевание нищих — не самая скверная из причуд. Но вот чего она вынести была решительно не в состоянии, так это его постоянных отлучек из дома. Чего ради он таскается по особнякам Небожителей и купеческим домам? Да еще несется туда по первому зову, точно какая-то сявка на свист хозяина! Им надо, так пусть и тащат сюда своих хворых и убогих. Она не хочет, чтобы ее Эврих пропадал целыми днями неведомо где и делал массаж неведомо кому. Знает она эти массажи, на себе испробовала!

У ревнивой жены в доме всегда ругань — это общеизвестно. А Нжери, вне зависимости от того, отдавала она себе в этом отчет или нет, вела себя по отношению к Эвриху именно как жена. Или, точнее, как богатая вдова, из тех, о которых говорят: с молодой женой веди себя как хочешь, а с богатой вдовой — как она пожелает. Беда состояла в том, что чудной аррант ни женой своей, ни тем паче богатой вдовой, которой надобно угождать, супругу Газахлара не считал. Более или менее стойко снося упреки ее, ворчание и ругань, он отчетливо сознавал, что долго так продолжаться не может, ибо с каждым днем Нжери становилась все настырнее и явно настроена была бороться до последнего за свое иллюзорное, присвоенное без всякого на то основания право переиначивать его жизнь по собственному вкусу и усмотрению. Особенно ясно это стало после заданного Газахларом пира по случаю приема его императором Кешо, где тот пожаловал владельцу «Мраморного логова» обширные земли в одной из вновь образованных западных провинций и назначил «советником по поставкам воинского снаряжения».