Мир Волкодава (№3) - Ветер удачи

«Вай-ваг! Да он просто мечтатель! Мальчишка, грезящий о грядущих свершениях и не замечающий, что ступает по обсиженным мухами коровьим лепешкам!»

Открытие это обрадовало и вместе с тем испугало Ильяс. Обрадовалась она за себя, а испугалась за империю: мечтательный мальчишка у кормила власти может оказаться еще ужаснее, чем кровожадный деспот.

* * *

Матушка Мутамак хмурилась, щурилась, надувала щеки и кривила губы, выговаривая своей госпоже за то, что та слишком много времени проводит с безбожным желтоглазым негодяем, из-за коего — пусть Ильяс попомнит ее слово — ей еще предстоит хлебнуть шилом патоки. Мятежник, вольнодумец, убивец императора, алчущее крови порождение Хаг-Хагора просто не может не быть лживым, развратным, похотливым обманщиком, который кончит скверно и, ежели Ильяс не поостережется, и ее, голубушку, увлечет на гибельный путь. Ну почему бы славненькой, умненькой, чудо какой хорошенькой форани не поручить уход за этим желтоглазым аспидом ей — старой мудрой Мутамак, видящей его насквозь и умеющей постоять за себя, на что госпожа ее, ясное дело, совершенно неспособна?

Ильяс слушала могучую и совсем еще не старую служанку вполуха. Она не собиралась передоверять ей уход за Таанретом и тем более объяснять, почему не намерена этого делать. Объяснить это было трудно, а скажи она попросту: «Таанрет мой!» — та бы до потолка взвилась да еще и отцу нажаловалась. И была бы в чем-то права, потому что ее желтоглазый, разумеется, не был и скорее всего никогда не будет. Ведь то, что их с ужасающей силой тянет друг к другу, еще ничего не значит. Уж очень они разные. Очень. И вряд ли телесная близость может тут что-нибудь изменить.

Но пока он гостит в «Мраморном логове», она будет видеться с ним ежедневно. Видеться и говорить, хотя беседы у них получаются на удивление корявые, вроде той первой, в императорских садах, которую прервала гроза. Наверное, если бы они не мололи попусту языками, а дали волю своим чувствам, то доставили бы друг другу неизмеримо большее удовольствие, однако вряд ли это было бы разумно…

— Прости, госпожа, но к воротам подъехал отряд настатигов, человек пятьдесят, и командир требует впустить их в особняк, — прерывая Мутамак, доложил Ильяс запыхавшийся мальчишка.

— Что им надо? Они видели охранный щит? — строго спросила форани, и предчувствие близкой беды сдавило ей грудь.

— Они видели его и продолжают стоять на своем. — Мальчишка развел руками, как будто это он был виноват в бестолковости командира отряда.

— Хорошо. Беги предупреди Фанкела, а я спрошу у Таанрета, не знает ли он, что за гости к нам пожаловали.

— Добрые люди впятидесятером по гостям не ездят! — буркнула матушка Мутамак, а форани, направляясь к отведенной Таанрету комнате, подумала, что добрые люди в Мванааке вообще не ездят по гостям с начала мятежа.

Она успела свернуть в крытую галерею северного крыла особняка, когда со двора донеслись истошные крики:

— Настатиги ломают ворота!.. К оружию! Это предатели! Они видели щит и убили Чархока!.. Лучники-к окнам, мечники — к дверям! Предупредите Таанрета!

Испуганное кудахтанье слуг и рабов прерывалось короткими властными командами Фанкела, вникнув в смысл которых, девушка содрогнулась и со всех ног бросилась к комнате Таанрета. Распахнула без стука дверь и едва не напоролась на обнаженный клинок желтоглазого, заканчивавшего облачаться в медный чешуйчатый панцирь.

— Что там стряслось? Нганья окончательно сошла с ума или у Хаурики подгорела рисовая каша? — ледяным тоном осведомился он у Ильяс.

— Шавля у Хаурики никогда не подгорает. И это, во всяком случае, не повод для того, чтобы натягивать доспехи! — выпалила форани, забыв о нападении на особняк и едва сдерживаясь, чтобы не залепить пощечину желтоглазому хаму. — Что же касается Нганьи, то это ты и подобные тебе мерзавцы, ломающие сейчас ворота «Мраморного логова», виноваты в ее болезни!

— Ага! Стало быть, все-таки не каша. Помоги мне застегнуть панцирные ремни. — Таанрет повернулся к девушке боком и поднял руку, чтобы ей удобнее было добраться до пряжек. — Ну слава Тахмаангу, а то я уже начал обдумывать, какой смерти предать твою стряпуху за то, что она лишает меня заслуженного отдыха.

— Они видели щит Орочи Мунга и все же убили привратника! — пожаловалась Ильяс и, чтобы не дать пролиться подступившим слезам, язвительно добавила: — Разумеется, это очередная ошибка и убийство одноногого пьянчуги ветерана не следует принимать близко к сердцу. Убийцы ведь его думали исключительно о благе империи!

— Если это ошибка, то командир ответит за нее головой. Дабы неповадно было ошибаться другим, — проскрежетал Таанрет.

— Да нет, к чему такие строгости? Единственное, что Чархок делал хорошо, так это дуделки. И взрослые терпеть его за это не могли. Кому понравится, если вся малышня с утра до ночи дудит на все лады? — Она всхлипнула, а Таанрет, накинув на плечи красно-белый плащ, стремительным шагом вышел из комнаты.

Ильяс закрыла лицо ладонями, намереваясь нареветься вдоволь. Ей давно уже хотелось это сделать, и случай казался как нельзя более подходящим. Слезы уже потекли по ее лицу, когда она поняла, что означало Таанретово «если». Он не был уверен, что командир настатигов ошибся. Значит, он допускал возможность того, что…

Не успев додумать, кем же могли быть эти пятьдесят всадников, она выскочила на галерею и увидела напряженную спину желтоглазого, вглядывавшегося в сторону ворот. Затем услышала конское ржание, топот копыт и резкий, повелительный голос Таанрета:

— Кем вы присланы и по какому делу?

— Это он! Стреляйте! Стреляйте! — донеслось снизу, и Таанрет отпрянул от окна.

Несколько стрел, пробив деревянные ставни, ударили в стену за спиной Ильяс, а одна, расщепив обрамление окна, застряла в нем, легонько подрагивая. «Злится, что не достигла цели, — отстранение подумала форани. — Так это не ошибка. Мятежники принялись делить власть, и отряд этот прислан, чтобы убить Таанрета».

— Ломайте двери! — послышалось со двора. — Не позволяйте лучникам высунуться!

Раздались глухие удары, стоны раненого, предсмертный вскрик и пронзительное ржание обезумевшей от боли лошади.

— Берегите стрелы! — взревел желтоглазый и, обернувшись, обнажил крупные белые зубы в невеселой усмешке. — А ты, красотка, лучше отойди от окна! Целее будешь.

И тут только Ильяс заметила среди пяти стрелков матушку Мутамак, которая, не в силах преодолеть страсть к подсматриванию и подслушиванию, прильнула к щелястым ставням.

— Ты за дверьми присмотри, умник! — огрызнулась могучая служанка, и Таанрет, с ухмылкой пробормотав: «Разумно, разумно!» — быстро зашагал в дальний конец северного крыла, где располагалась одна из трех лестниц, ведущих на второй этаж особняка.

«Что ж, двадцать к пятидесяти — совсем неплохое соотношение, — подумала Ильяс. — Особенно если этим двадцати, защищенным крепкими стенами, поможет еще кто-нибудь». Конечно, она имела в виду не соратников желтоглазого и не собственных соседей.

— Мутамак, как ты насчет пострелять по незваным гостям? Это будет получше, чем бесцельно глазеть на них и изображать из себя живую мишень, — обратилась форани к служанке, отшатнувшейся от ставен за мгновение до того, как их изрешетили пяток стрел с длинными четырехгранными наконечниками, способными с трехсот шагов пробить самые прочные доспехи.

— Почему бы и нет? Раз уж нас ждет одинаковая с охранниками — желтоглазого аспида участь, хочешь не хочешь, надобно им пособить, — отозвалась Мутамак и вслед за Ильяс двинулась к центральной лестнице, подле которой находилась оружейная.

Дверь ее оказалась открытой, и стоящий в ней Изим уже раздавал окружавшим его женщинам и мальчишкам самострелы, мечи и копья.

— Не вздумайте соваться на первый этаж, — наставлял он слуг и рабов, успевших укрыться в стенах особняка. — Настатиги вломятся туда очень скоро. . Стреляйте по ним из окон и помните о трех лестницах, по которым они будут прорываться наверх.

По мнению домоуправителя, первый этаж был обречен. Хотя расположенные в пяти локтях от земли окна его были частично закрыты ставнями и охранялись присланными Газахларом по просьбе Ильяс воинами, удержать их столь малым числом защитников представлялось ему невозможным. Другое дело второй этаж, торцевые лестницы которого защищали Фанкел с Таанретом, а центральную сам Изим. Они были достаточно узкими и хорошо простреливались сверху, так что сдержать на них атакующих могли бы несколько искусных стрелков. Нападающие, конечно, способны были, заняв флигели и хозяйственные постройки, отыскать две-три приставные лестницы, а то и соорудить новые, притащить их к наружному фасаду «Мраморного логова» и попытаться проникнуть в гостевые или хозяйские покои, но времени для этого было не так уж много, ибо, едва заслышав, что прискакавшие настатиги ломают ворота особняка, предусмотрительный Изим послал двух мальчишек предупредить Газахлара о нависшей над его домочадцами беде. Один из них должен был, пробравшись через фруктовые сады, выйти в приречную часть города, а второй, объявившись на задах соседнего особняка, разжиться там лошадью и скакать во дворец по Верхней дороге.

— Тебе бы, госпожа, не стрелы пускать, а пойти за своими гостями присмотреть, — попробовал домоуправитель урезонить Ильяс, выдавая Мутамак, презрительно отмахнувшейся от самострела, один из имевшихся в его распоряжении луков. — А ну как, не ровен час, случится с тобой что? Газахлар же с нас вернее всяких настатигов головы поснимает. Единственная наследница и вдруг стрелы мечет — ну сама посуди, куда это годится?

— Никуда, — согласилась Ильяс. — Давай самострел. И метательные ножи, если есть. Снесу их Таанрету, он в бреду болтал, что неплохо с ними обращаться умеет.

Изим вновь воззвал к разуму форани, напомнив, что ее трясущихся от страха гостий необходимо ободрить и никто не справится с этим лучше хозяйки особняка, но тут к ним подошел Уруб, приведший с собой Нганью, Филаока с племянницей и Анигьяру с восьмилетним сынишкой. По мнению домашнего лекаря Газахлара, всем его пациентам, и ему самому тоже, лучше всего в настоящих условиях могли помочь самострелы и добрый запас болтов — тяжелых и коротких стрел. Причем чем больше их отыщется, тем больше шансов на то, что процесс выздоровления будет протекать без каких-либо осложнений.

— Ты врачеватель, тебе виднее, — не стал спорить Изим, наделяя новоявленных защитников «Мраморного логова» чудодейственными лекарствами.

Как это ни странно, в шутке Уруба оказалось значительно больше смысла, чем это представлялось Ильяс в первый момент. Сгорбленные плечи Филаока распрямились, едва он взял в руки оружие. В глазах его племянницы и Анигьяры зажегся мстительный огонь, а сын последней прижал к себе колчан с видом счастливейшего из смертных. И даже лицо Нганьи, пребывавшей дни и ночи на грани реального и призрачного миров, неожиданно прояснилось и приняло осмысленное выражение, когда пальцы ее начали вращать вертушку, натягивающую тетиву самострела. Да и сама Ильяс почувствовала себя не в пример спокойнее и увереннее, получив грозное оружие, колчан с болтами и перевязь с полудюжиной метательных ножей, пользу из которых, впрочем, извлечь мог только желтоглазый.

— Пойдем со мной, — потянула она за руку подругу в сторону северного крыла расположенного покоем здания, услышав донесшийся со двора радостный рев настатигов.

Догадываясь, что означают эти вопли, она прибавила шагу, однако, достигнув ведущей в северное крыло галереи, замешкалась, не в силах оторвать глаз от мощной фигуры Мутамак, обращавшейся с боевым составным луком с такой же легкостью и сноровкой, как с палкой для выбивания ковров, ступкой для толчения специй и иглой для вышивания, коему обучала некогда юную форани. Еще раз она остановилась около убитого стрелка, дабы забрать его лук и колчан, которые решила передать Таанрету вместе с метательными ножами.

Ильяс рассчитывала встретить его около торцевой лестницы и была разочарована, обнаружив там вместо желтоглазого одного из присланных ее отцом воинов, со страдальческим выражением лица перевязывавшего резаную рану на бедре.

— Ушел на первый этаж, — лаконично ответствовал он на вопрос девушки о Таанрете и, закончив перевязывать рану куском красно-белого — Таанретова, как определила Ильяс, — плаща, потребовал: — Дай-ка мне, госпожа, лук. Мечом я теперь много не навоюю, а так хоть какая-то польза от меня будет.

Видя, что находившиеся на галерее лучники перестали стрелять, форани осторожно выглянула из окна и не обнаружила во дворе ни одного пришлого настатига. Ворвавшись на первый этаж особняка, они, вероятно, готовились к штурму лестниц. К такому же выводу пришли трое оставшихся в живых стрелков, Мутамак и Уруб, подошедшие к Ильяс с Нганьей, чтобы защищать ближайший к ним вход на второй этаж.

Памятуя наставления Изима, девушка попросила Мутамак и лекаря взять на себя наблюдение за внешним фасадом северного крыла здания, ну хоть из отведенной Таанрету комнаты, откуда они могли либо позвать, либо сами прийти на помощь. Обеспокоенная отсутствием желтоглазого, она уже начала подумывать, не отправиться ли ей вместе с тремя воинами на его розыски, когда с нижнего лестничного пролета донесся звон мечей и яростные крики А вслед за тем по ступеням взбежал Таанрет, волоча за собой залитого кровью парня.

— Готовьтесь, идут! — хрипло предупредил он. Двое воинов подхватили раненого и по указанию Ильяс потащили в Таанретову комнату, где Уруб, ежели будет возможность, окажет ему помощь. Самой форани времени хватило лишь на то, чтобы окинуть желтоглазого беглым взглядом и убедиться, что, хотя панцирь его изрублен и запятнан кровью, сам он не ранен. Она передавала ему перевязь с метательными ножами, когда по лестнице затопали сапоги настатигов и три рослых бойца, прикрываясь щитами, ворвались на второй этаж.

Даже Таанрет не ожидал, что его преследователи проявят такую прыть, и на мгновение замешкался, после чего с ревом кинулся на настатигов. И все же это мгновение стоило жизни раненному в бедро бойцу, очутившемуся слишком близко от выхода с лестничной площадки. Первый из атакующих метнул в него щит, снесший бедняге полчерепа, прежде чем Ильяс успела выпустить стрелу. Девушке показалось, что они пропали: Таанрет один сдерживал трех настатигов, в то время как посланные ею и Нганьей болты не причинили им видимого вреда, а по лестнице уже бежали новые воины из отряда убийц…

— Сгинь, желтоглазый! — пробасила из-за спины форани Мутамак.

Таанрет метнулся к стене, и тотчас же из глубины галереи донеслось сердитое и тугое: «плоп, плоп, плоп».

Истыканные стрелами настатиги начали валиться на пол, но на смену им появились новые, и девушка не могла понять, откуда же их столько взялось. Руки сводило от боли, вертушки жалобно поскрипывали и повизгивали, и все же проклятые самострелы метали стрелы втрое, а то и вчетверо медленнее, чем луки, а поток настатигов все не иссякал Передние падали, сраженные стрелами, болтами и точными ударами Таанрета, но задние с муравьиным упорством лезли, лезли и лезли, а потом вдруг все кончилось и форани замерла с нацеленным в пустоту болтом. По лестнице одиноко простучали сапоги последнего убегающего, и Таанрет, которого она уже не чаяла видеть в живых, переступая через трупы, принялся отыскивать среди кучи тел тех, кто еще дышал и мог бы назвать имя пославшего их предателя.

В галерее внезапно стало тесно от смеющихся, радостно хлопающих друг друга по плечам, хохочущих и хихикающих людей, из чьих отрывочных фраз и восторженных возгласов Ильяс поняла, что им удалось отстоять «Мраморное логово». Убийцы бежали, так и не заполучив голову Таанрета, завладеть которой стремились больше, нежели овладеть особняком. Потому-то они и сосредоточили все свои силы в северном крыле здания, среди защитников которого был желтоглазый. Как только Изим и Фанкел сообразили, что штурмовать их лестницы никто не собирается, они бросились сюда, и при виде подходящего подкрепления пришлые настатиги поспешили убраться восвояси.

— Неужели все кончилось? О Нгура Охранительница, я не могу в это поверить! — Отбросив самострел, Ильяс обняла Нганью, отметив про себя, что из ободранных пальцев подруги сочится кровь, а губы кривит мрачная ухмылка.

— Так и должно было случиться. Не зря говорят, что Мать Богов особенно печется о девчонках-сиротах, чьи матери погибли родами, — отрешенно, но совершенно разумно ответствовала Нганья и, чуть помедлив, добавила: — Жаль, что они убежали так быстро. Я только-только вошла во вкус.

Не слишком довольным выглядел и Таанрет, сумрачно заявивший, что «победу нельзя считать полной, ежели мы не узнаем, кто послал этих людей в „Мраморное логово“». Признавая справедливость его слов, Ильяс тем не менее радовалась счастливому завершению боя вместе со всеми домочадцами и уцелевшими воинами и распорядилась нынче же вечером устроить для защитников особняка пир. Где, как не за пиршественным столом, почтить отвагу и стойкость погибших, восславить мужество и преданность живых?

«К тому же пир этот будет прощальным, ибо Таанрет окончательно излечился от болотницы и едва ли захочет хотя бы на день задерживаться в „Мраморном логове“ после всего происшедшего», — решила Ильяс, неплохо успевшая изучить за прошедшие дни характер желтоглазого. Да и любой бы, наверное, на его месте постарался как можно быстрее покинуть не слишком надежное убежище и выяснить, кто натравил на него настатигов, ославив предателем и клятвопреступником.

* * *

Пиршество, затеянное Ильяс, удалось на славу. Прибывший с сотней воинов Газахлар был так рад видеть свою дочь целой и невредимой, что превзошел самого себя щедростью и размахом. За несколько часов он буквально перевернул «Мраморное логово» с ног на голову, заставив всех, кроме отосланной им спать дочери, трудиться не покладая рук. Девушка пробовала возражать: устрашенная затеянными отцом приготовлениями, она решительно не понимала, зачем пригласил он в особняк две дюжины гостей и целую толпу музыкантов, жонглеров и фокусников, — но Газахлар был непреклонен. Прекрасно зная, что отец вовсе не страдает избытком чувствительности, юная форани подозревала, что, устраивая грандиозное пиршество, он преследует какие-то вполне определенные цели, однако догадаться, зачем ему это понадобилось, не могла.

Кое-какие соображения на этот счет забрезжили у нее в мозгу, когда, проснувшись, она услышала от вездесущей Мутамак, что Газахлар, отдав все необходимые распоряжения, заперся с Таанретом в своем кабинете и они довольно долго беседовали. О чем, не удалось проведать даже ее любознательной служанке, сообщившей, однако, что собеседники остались довольны друг другом и, быть может, на пиру станет известно, до чего же они договорились.

Ильяс сгорала от любопытства: все, что касалось желтоглазого, было ей небезразлично. Она было даже решила порасспросить отца и уже отправилась на его розыски, но тут ее закрутил водоворот хозяйственных дел, и ей пришлось отказаться от своего намерения. Впрочем, полагая, что все тайное рано или поздно становится явным, девушка не слишком огорчилась, а оказавшись за пиршественным столом рядом с Таанретом, забыла и думать о его разговоре с отцом.

Она откровенно любовалась желтоглазым, его точными, уверенными движениями, умением вести непринужденную беседу и наслаждаться едой и питьем. Сейчас он совсем не был похож на того прежнего, которого ей довелось видеть в храме Балаала, в императорских садах, во время болезни и штурма «Мраморного логова». Теперь он не был заговорщиком, спасающимся от преследователей хищником, мучимым болезнью и сомневающимся членом Триумвирата, отважным воителем, вытаскивающим из горнила боя раненого соратника и готовым рубиться с целой ратью предателей. Это был улыбчивый и красивый, со вкусом одетый оксар лет двадцати пяти — двадцати восьми, понимающий толк в застольях, в меру легкомысленный и изысканный, — словом, человек ее круга. Трудно было поверить, что именно его сильное, отлично тренированное тело она еще несколько дней назад протирала смоченной в винном уксусе губкой, что это он бился, метался и стонал, пока она не прижалась к нему и не обняла, шепча ласковые и бессмысленные утешения…

Пир между тем шел своим чередом. Газахлар произнес приличествующую случаю речь, гости и обитатели «Мраморного логова» плеснули из кубков и чаш на пол, поминая погибших. Выпили за них в полной тишине и, подождав, пока сгорят благовонные палочки в поставцах, шумно воздали должное мужеству и отваге живых. Рабыни начали разносить блюда с жарким из молодых козлят, рис с изюмом и барбарисом, артишоки в оливковом масле и эстрагоновом соусе. Затем последовала баранья похлебка, тушеные дрозды, ножки ягнят и салаты из овощей: с бобами, обычной и цветной капустой, салатом-латуком, луком, огурцами, редисом, зелеными и спелыми маслинами. Круглые горячие хлебы соседствовали с румяными рисовыми булочками и пшеничными лепешками.

Газахлар умел быть хлебосольным, и, глядя на шумно веселящихся после обильных возлияний гостей, коим вторили доносившиеся со двора крики сотни настатигов, о коих хозяин особняка тоже, разумеется, не забыл позаботиться, Ильяс начала понимать, ради чего отец придал затеянному ею пиршеству столь небывалый размах. Это был первый пир, данный кем-либо из Небожителей после мятежа, и означать он должен был, помимо расположенности и доброжелательности одного из представителей старейших кланов и его гостей к новой власти, еще и возвращение к нормальной жизни. И пользы Триумвирату подобное действо могло принести не меньше, чем трясущимся по особнякам Небожителям. Наряду с этой хозяин «Мраморного логова» преследовал, безусловно, и более мелкие и определенные цели, временами поглядывая на свою дочь с таким видом, будто включил ее судьбу в одну из своих хитроумных комбинаций. Причем не последняя роль в них отводилась Таанрету, о чем тот, конечно же, не мог не догадываться и что отвечало, вероятно, его собственным планам.

Разговоров о будущем ни Ильяс, ни желтоглазый не заводили. Обмениваясь ничего не значащими, любезными фразами, осторожно подшучивая друг над другом, они словно выжидали чего-то. А пир длился и длился, вина и водка лились рекой, голоса становились все громче, речи все непринужденнее, и вот уже служанки и рабыни принялись освобождать столы для фруктов и сладких заедок.

Вместо опустевших блюд, тарелок и мисок с объедками появились гроздья пурпурного, желтого и зеленого винограда, инжир и финики, персики и абрикосы. В серебряных вазах и плетеных тарелочках гостям были предложены миндаль и фисташки, зеленые и золотистые груши, алые и лиловые сливы, вишни, гранаты и апельсины. К фруктам были принесены сладкие слоеные лепешки из меда и мелко нарубленных орехов. На смену музыкантам, услаждавшим слух пирующих, на середину зала вышел фокусник, а за ним жонглеры.

Под одобрительные возгласы мастер иллюзий проткнул длинной иглой серебряную монету, а затем собственную ладонь. Одна за другой возникли на пустом столике под его волшебным платком семь маленьких зеленых черепашек. Проглотив пять круглых куриных яиц, он вытащил из-за щеки пять сверкающих радужных опалов и удалился из зала в тот самый миг, когда кто-то из гостей имел неосторожность восхищенно крикнуть: «Колдовство! Истинное колдовство!»

Сменившие фокусника жонглеры отвлекли собравшихся от невеселых мыслей о колдунах. Глядя, как они перебрасываются дюжиной сплетенных из цветных веревок мячей, ухитряясь постоянно держать в воздухе половину из них, гости забыли о винах и фруктах, а когда один из трех жонглеров, скинув пеструю хламиду, превратился в гибкую полуобнаженную девицу, даже Газахлар отставил свой кубок и перестал шушукаться с Анигьярой.

Для начала жонглеры выстроили пирамиду, и венчавшая ее девица коснулась руками потолка пиршественного зала. Потом парни, сложив руки лодочкой, принялись перекидывать ее друг другу, прошлись по залу на руках, прокатились друг за другом колесом, так что черные, повлажневшие от пота руки и ноги их мелькали словно спицы, и вновь начали жонглировать — на этот раз горящими факелами.

Небожители, настатиги, слуги и рабы Газахлара были в полном восторге. На взгляд самого хозяина особняка, зрелищу недоставало изысканности и изящества, но, устраивая его, он исходил из того, что изрядно переволновавшиеся за последнее время люди едва ли способны сейчас по достоинству оценить исполненную глубокого смысла пантомиму, семистрочные тонги, слагаемые искусниками на заданные слушателями темы, или танцы «живых цветов». В настоящее время им требовалось что-нибудь попроще, погрубее. То же самое, вероятно, почувствовали и жонглеры: один из парней прокатился колесом в дальний конец зала и возвратился с длинным шестом, другой, последовав за ним тем же манером, вернулся с перевязью, в ячейках которой поблескивало не меньше десятка длинных кинжалов" Барабанщик, выбивавший дробь на трех разного размера тамтамах, зачастил, продолжавшая жонглировать факелами девица отдала их стоящей поблизости Хаурике и чуть охрипшим голосом объявила, что сейчас зрители .увидят нечто небывалое.

«И это меня совсем не утешает!» — подумала Ильяс, мысленно пожелав бесстыжей девке зарезаться теми самыми кинжалами, которыми она собиралась жонглировать, балансируя посредине шеста, поднятого над головами ее товарищами. На мерзкой жонглерке, от которой теперь не отрывали взоров все находящиеся в зале мужчины, включая и Таанрета, была, как и на ее товарищах, алая набедренная повязка, да еще широкая лента, прикрывавшая грудь. Но ни лента, ни повязка не могли скрыть ее точеную фигуру: мускулистую, поджарую и в то же время вызывающе женственную. И уж конечно не могла этого сделать узкая кожаная перевязь с кинжалами, еще больше подчеркивавшая полную и высокую грудь жонглерки. «И зачем только папа пригласил эту суку! Неужто нельзя было ограничиться одними мужчинами?»

Мысли эти, впрочем, тотчас же вылетели у Ильяс из головы, стоило девице начать подбрасывать в воздух пару кинжалов, которые она с необычайным проворством ловила за рукояти, быстро-быстро переступая босыми ногами по шесту, дабы удержать равновесие. Но вот она утвердилась посреди шеста и неуловимо быстрым движением извлекла из ячеек перевязи третий кинжал, четвертый, пятый…

Блестящие клинки образовали в воздухе стальной круг, зрители замерли, вытянув шеи, тамтамы рокотали все тревожнее, а затем жонглерка неожиданно вскрикнула, указывая рукой, как показалось Ильяс, прямо на нее. Сверкающий круг сломался, кинжалы со стуком посыпались на пол…

Таанрет резко обернулся, сметя со стола высокий серебряный кубок, взмахнул рукой. Раз, за ним еще раз… В воздухе что-то свистнуло, и девушка с изумлением и ужасом увидела, как один за другим падают два подкрадывавшихся к желтоглазому человека, фигуры которых показались ей неправдоподобно огромными в колеблющемся свете масляных светильников.

— Измена! Предательство!.. — заорали несколько сидящих поблизости Небожителей.

— Огня! — взревел Газахлар, вырывая из ножен кинжал, использовавшийся им совсем недавно для разрезания мяса и лепешек.

— Это всего лишь наемные убийцы. Не стоит волноваться, они мертвы.

Таанрет вскочил с циновки, дабы удостовериться в справедливости своих слов, и Ильяс услышала, как он с досадой пробормотал: «К сожалению, убиты» Так вот о чем хотела предупредить желтоглазого наглая жонглерка! И успела-таки это сделать. Непонятно только, где прятал Таанрет свои метательные ножи, с коими управлялся ничуть не хуже, чем та со своими кинжалами.

Бросив взгляд в сторону жонглеров, форани убедилась, что бесстыдная девка не пострадала и вслед за остальными гостями поспешила к склонившемуся над телами сраженных убийц Таанрету, чтобы посмотреть, в чьем обличье приходила за ним смерть на этот раз.

* * *

Сад, казавшийся из окон особняка темным, мрачным и пустынным, преобразился, стоило только Ильяс пройти по нему несколько шагов. Едва глаза ее привыкли к лунному свету, как бесформенные нагромождения кустов и деревьев обрели свой истинный вид, каждый листочек, иголочка и веточка сделались различимыми и отчетливо видимыми, словно нарисованные светящимся серебряным пером. Ночные бабочки порхали по издающим приторный аромат фалесциям, где-то у подножия масличных пальм звенели сумасшедшие цикады, бесшумной тенью пронеслась летучая мышь — любительница спелых фруктов, не брезгующая, впрочем, и очутившимися на ее пути насекомыми.

Казавшийся из окна особняка мертвым, молчаливым и страшным, таящим непостижимые тайны и опасности, сад жил своей ночной жизнью и был в лунном свете столь же прекрасен, как и днем. Быть может, даже еще прекраснее, потому что бредущей с детства знакомыми дорожками девушке нетрудно было представить сейчас себя путешествующей по неведомой земле, где каждый шаг сулит открытия, а заботы минувшего дня видятся мелкими и недостойными, во всяком случае не стоящими того, чтобы переживать из-за них и ломать себе голову. Огромные, близкие, ярко сияющие звезды дружески подмигивали ей, как будто желали поделиться какими-то секретами, прохладный ветерок приятно освежал разгоряченное тело, а в тихом шелесте листвы форани начинала улавливать какие-то чарующие мелодии.

В такие мгновения Ильяс как-то особенно остро чувствовала бренность земного существования, быстролетность человеческих дней и лет, тщету и мизерность людских желаний, стремлений и свершений. Понятие вечности, ускользавшее от нее при свете дня, становилось почти зримым и осязаемым, и невольно вставал вопрос, над которым в иное время она и не пыталась задумываться: действительно ли существуют где-то бессмертные Боги, Три Божественных начала и сотворивший все это великолепие Великий Дух? Есть ли у людей нетленная душа, которая после умирания тела отправляется в иные миры, или это прекрасная выдумка, призванная утешить тех, чье существование подобно взлетающим над костром искрам, бесследно гаснущим во мраке ночи?

Временами Ильяс верила, что вся она не умрет и какая-то часть ее — лучшая, крохотная частичка, — претерпев невообразимые изменения, будет существовать еще долго-долго, служа Великому Духу, создавшему все окружающее и ее саму в том числе, с какой-то неведомой и непостижимой пока, но уже предощущаемой целью. Порой же, в такие мгновения, как сейчас, вера покидала ее и девушке представлялось совершенно очевидным, что она ничем не лучше бабочки или летучей мыши, чьи короткие жизни возникли в результате случайного стечения обстоятельств. Возникнув из небытия, все они, погостив под яркими звездами, уйдут в небытие, и уход этот будет безнадежен и безвозвратен.