Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мир Волкодава (№3) - Ветер удачи

ModernLib.Net / Фэнтези / Молитвин Павел / Ветер удачи - Чтение (стр. 1)
Автор: Молитвин Павел
Жанр: Фэнтези
Серия: Мир Волкодава

 

 


Павел МОЛИТВИН

ВЕТЕР УДАЧИ

Жизнь галопом, мчит, горит и тает,

Как над морем пламенный закат,

И до срока землю покидает

Тот, кто прав, и тот, кто виноват. 

Быстролетны дни, любови, песни,

Даже те, что, мнилось, на века.

Хоть молись, ругайся ты, хоть тресни,

Вечны в небе только облака. 

Потому-то уходить не страшно.

Горько лишь до цели не дойти,

Если шел ты трудно и отважно,

Не добраться до конца пути.

Тяжко гибнуть одному в пустыне,

Хуже — если родина в огне.

Грустно — не прижившись на чужбине,

Горше — лишним в отчей стороне.

Но больней, когда душа остыла,

Оставаясь вроде бы живым,

Жизнь влачить, в которой все постыло,

Все лишь суета, и тлен, и дым.

И с чего бы сердце омертвело?

Глаз отвел, чтобы не видеть слез,

Бед чужих, — мое ли это дело?

Мог помочь, но в драку не полез… 

Мог бы пить, так ведь потом — похмелье.

Мог любить — достойной не сыскал.

И в итоге горе и веселье

Как-то незаметно миновал. 

А вокруг братались и рубились,

Плыли вдаль чужие корабли…

Проклинали, ссорились, женились,

Спорили с судьбою, как могли… 

И теперь уходят. В славе, в боли,

В гневном крике разорвавши рот…

Хладные ж живут в их сирой доле.

Лучше б было все наоборот. 

Но закон судьбы неумолимый

Рвет на части страстные сердца,

И вершат их души путь незримый

В светлый дом Небесного Отца. 

А иные долго долго тлеют,

Равнодушья источают чад,

О погибшей жизни сожалеют —

Кто не прав и кто не виноват.

Глава первая. Черные джиллы

715-и год от основания Города Тысячи Храмов.

9-й год правления императора Кешо


Отложив Тилорнову самописку, Эврих закусил губу и в сомнении покачал головой. Чем дольше он работал над новой своей рукописью, тем меньше она походила на «Описания стран и земель» достопочтенного Салегрина. Так оно, разумеется, и должно было случиться: дорожные заметки путешественника неизбежно будут отличаться от кропотливого труда землеописателя, безвылазно, если не считать посещений блистательного Силиона, просидевшего всю жизнь в Верхнем Аланиоле. Эврих, однако, так до сих пор и не сумел решить: радоваться ему следует или печалиться по поводу того необычного творения, которое выходит из-под его пера. Увы, в нем не было ничего от ученого трактата, и более всего, хотя и это сравнение являлось притянутым за уши, напоминало оно сказания о Богах и героях минувших времен. С той весьма существенной разницей, что писал он о своих современниках, живых и хорошо знакомых ему людях. И следовательно, рассказ о них надобно было вести как-то иначе, чем принято было у аррантов повествовать о похождениях Прекраснейшей, проделках Вестника Богов и деяниях Морского Хозяина, а у сегванов, например, о Храмне и Хегге.

Глядя на бегущие за бортом «Ласточки» длинные иссиня-черные волны, молодой аррант пытался представить, как отнеслись бы его наставники и товарищи по учебе в Силионской Школе к идее расчленить его рукопись на две части, одна из которых, предназначенная для ученых мужей, являлась бы продолжением Салегриновых «Описаний стран и земель», а другая рассказывала о Хрисе, Тразии Пэте, Хономере, Тилорне, Волкодаве, Кари, Ниилит и всех тех, с кем пришлось ему пережить немало волнующих, а порой и страшных приключений. На первый взгляд мысль эта, посетившая его в Беловодье, куда перенесся он по воле Аситаха из Врат, являвшихся в то же время мостом через Гремящую расщелину, отделявшую Вечную Степь от Самоцветных гор, была дикой и едва ли не кощунственной.

«Выпускнику Силионской Школы не пристало слагать в угоду простонародью дешевые вирши и занимательные побасенки», — изрек бы с презрительной миной щеголеватый Фелиций Тертц, твердо решивший посвятить свою жизнь расшифровке клинописных таблиц бесследно исчезнувшего с лица земли государства умбогу и немало преуспевший на этом поприще. «Друг мой, одумайся! Какое дело Взыскующим Вечных Истин до того, чьими трудами и при каких обстоятельствах доставлены были, скажем, семена и луковицы хуб-кубавы в Нижнюю и Верхнюю Аррантиаду? Неизмеримо больший интерес представляют собой свойства этого дивного растения, о коих и надлежит нам, проведя соответствующие исследования, поведать в трактате, дабы облегчить труд лекарей и врачевателей обоих миров», — ласково посоветовал бы ему престарелый Николас Пагиари, отрываясь от склянок и реторт, в коих булькало, вскипало или выпадало в драгоценный осадок то, что превращалось им впоследствии в чудодейственные мази, порошки и микстуры, исцелявшие от ломоты в костях, глухоты, желудочных колик, сердечных болей и фурункулов.

Эврих усмехнулся, представив, как искривилась бы физиономия маститого Вассония Руфа, загляни тот в нынешние его описания подвигов варвара-венна в трактире «Сегванская зубатка». О да, силнонские ученые мужи едва ли одобрили бы рукопись, названную им условно «Удивительные странствия», а между тем работа над ней доставляла ему ничуть не меньше удовольствия, чем приведение в порядок второй части «Дополнений» к землеописаниям достопочтенного Салегрина. Тогда же, в Беловодье, в ожидании весны, он, стесняясь показать начало своего нового творения Тилорну, зачитал кусочки из него Ниилит. Готовящаяся стать матерью, молодая женщина слушала его с интересом, не пытаясь, впрочем, скрыть охватившее ее недоумение: уж больно непохоже было прочитанное молодым аррантом на прежние его писания, на трактаты Зелхата Мельсинского и все то, что ей доводилось читать прежде. Потому-то и отношение свое к «Странствиям» она выразила крайне осторожно: дескать, пиши, что подсказывают тебе разум и сердце, а время покажет, что из этого получится. Тыква — не виноград, орех — не морковь, но разве кто-нибудь ставит им это в вину?

Зная тактичность Ниилит, и без того снедаемый сомнениями аррант ужаснулся содеянному и принялся было выскабливать с пергаментных листов всю ту чушь, которую успел нанести на них несмываемыми Тилорновыми чернилами, когда в светелку, где он обычно работал, заглянул Зуйко и, переминаясь с ноги на ногу, заливаясь румянцем, точно красна девица, попросил дать ему почитать продолжение той рукописи, которую он… в которой Волкодав, о которой намедни супруга Тилорна… Словом, помимо Ниилит, отрывки из «Удивительных странствий» слушал, оказывается, еще и белобрысый внук деда Вароха. Сознавая, что подслушивать чужие беседы — дело недостойное, он охотнее всего умолчал бы о сем неблаговидном поступке. Так парень поначалу и собирался поступить. Так бы и поступил, кабы не желание во что бы то ни стало узнать, чем же кончилась охота Волкодава за шестерыми насильниками на склонах Засечного кряжа…

Уничтожать созданное своими руками — не самое приятное занятие, даже если это всего лишь никому не нужные путевые заметки. Когда же заметки эти касаются твоих друзей, в соскабливании их есть что-то и вовсе скверное, и, хотя ученый аррант не верил в сглаз, материализацию дурных пожеланий и прочие варварские выдумки, он охотно дал Зуйко стопку пергаментных листов, справедливо полагая, что очистить их от старых и подготовить для новых записей успеет и потом. Однако этого самого «потом» так и не случилось. Во-первых, потому что Зуйко, придя в восторг от начала «Странствий», потребовал продолжения и едва не набросился на Эвриха с кулаками, проведав, что тот намерен соскоблить написанное. Обходительный обычно парень повел вдруг себя крайне непочтительно и в пылу спора обозвал Эвриховы «Дополнения», вкупе с творениями достославного Салегрина, «глупым занудством», торжественно пообещав, что высокоученый аррант не будет испытывать недостатка в пергаменте до тех пор, пока пишет продолжения «Странствий». Во-вторых, привлеченная им в союзники Ниилит заверила Эвриха, что тот истолковал сказанное ею превратно и, по ее мнению, «Странствия» обязательно должны быть дописаны, ибо представляют интерес хотя бы из-за непохожести на все читанное ею раньше. И наконец, в-третьих, арранту приснился пастырь Непра, сведший его некогда с Хрисом Серторием Панониром. Эврих не часто вспоминал кряжистого настоятеля храма Всеблагого Отца Созидателя, втолковывавшего по вечерам грамоту, философию и числоведение двум десяткам шалопаев подмастерьев, и уж ежели тот, приснившись своему непутевому ученику, сказал: «Пиши!», стало быть, продолжать «Странствия» действительно следовало. Не беда, если их не удостоят вниманием ученые мужи блистательного Силиона, зато будут читать и передавать из рук в руки сверстники Зуйко. Быть может, это даже и важнее, потому что не каждому в жизни повезет встретить Непру, Хриса, Тразия Пэта, Волкодава или Тилорна, у которых сам он, вольно или невольно, учился изо дня в день, из года в год…

— Не работается? — прервал размышления арранта Иммамал Биилит — сухощавый купец из Саккарема, волей судеб вынужденный провести зиму в Галираде и с нетерпением ожидавший появления слепа по борту «Ласточки» Рудных гор, называемых халисунцами Сарват Керулим — Тропа-Через-Море.

— Разве это работа? Настоящая работа ждет нас на берегу. Записи же, которые я время от времени делаю, являются скорее приятным времяпрепровождением, чем-то вроде игры в кости. — Эврих кивнул на кучку купцов, расположившихся на циновках и подушках в тени палубного тента.

— Э-э, нет, любезнейший! Я наблюдаю за тобой от самого Галирада, с тех пор как случай свел нас на борту «Хлебного колоса». И сдается мне, нанимаясь помощником к Березату Доброте, ты пекся не столько о том, чтобы набить мошну, сколько о том, чтобы без проволочек попасть в нужное тебе место. Во всяком случае, на странствующего ученого — собирателя мудрости ты похож не в пример больше, чем на торговца.

— У тебя острый глаз, почтенный Иммамал, — признал Эврих, пряча в один поясной пенал перо и чернильницу, а в другой — свернутые в трубку листы пергамента. — И все же ты прав лишь отчасти. Странствовать по миру в чаянии обрести новые знания могут лишь очень богатые люди, к числу коих я не отношусь. В Кондаре, Нарлаке и Халисуне я старался выгодно сбыть не только товары Березата, но и пристраивал свои собственные. Морское путешествие — развлечение дорогостоящее…

— А в последние годы к тому же еще и небезопасное, — подхватил Хилой Шаралия — пышнотелый халисунец, севший на «Ласточку» в Сахре и успевший уже переругаться с доброй половиной купцов, утверждавших, что соленая сельдь, которую он везет в Мельсину, давным-давно протухла и, ежели бочки с ней немедленно не выкинуть за борт, все их товары насквозь провоняют ею и будут безвозвратно испорчены.

— Ох уж мне эти байки про мономатанских пиратов! — отмахнулся от Хилой саккаремец. — Вольно же распространять их тем, кто надеется благодаря им вздуть цены на привезенный из-за моря товар. Но слышать их от купца, который с первым же весенним судном намерен обогнуть Рудные горы…

— Меня-то, как ты мог догадаться, погнали в путь мои бочки с сельдью, — миролюбиво ответствовал Хилой. — Они пролежали на складах Сахра вдвое дольше, чем следует, и выбор у меня был невелик: рискнуть жизнью либо сделаться нищим. Ежели вы тоже везете нечто скоропортящееся, я готов вам посочувствовать. В противном же случае…

Сложив складной стульчик, Эврих прислонил его к фальшборту и сделал вид, что не понял обращенного к нему вопроса, предоставив тем самым возможность ответить на него Иммамалу.

— Я везу на родину льняное полотно, — не слишком охотно ответствовал поджарый саккаремец. — И если что-то угрожает моему товару, так это твои вонючие бочки. Ума не приложу, чего ради ты взялся везти за море тухлятину, за которую не выручишь и десяти медяков!

— А вот тут ты, любезный, сильно ошибаешься. Расплачиваться со мной будут серебром и более чем щедро. Если только «стервятники Кешо» позволят нам добраться до столицы твоей благословенной родины.

— Не сочти за дерзость, но кому и для каких нужд собираешься ты продать свой товар, издающий и в самом деле несколько специфическое амбре? — полюбопытствовал Эврих, отчетливо ощущавший распространяемый бочками душок, несмотря на то что они были принайтованы в кормовом трюме «Ласточки».

— Приятно встретить разумного человека, который, вместо того чтобы обвинять старого толстого Хилой в глупости, спрашивает у него, зачем тот делает то, что делает, — ухмыльнулся обитатель солнечного Халисуна и ткнул жирным пальцем в сторону Иммамала: — Ты ведь, любезный, любишь поливать рис, просяную или ячменную кашу сайвасой? Без этого острого соуса в приморских городах Саккарема не обходится ни одна трапеза, — пояснил он, видя недоумение арранта. — Сайвасу приготовляют, заквашивая со специями маленькую, с ладонь величиной, рыбку — сайву. Испокон веку бедняки ели ее на первое, второе и третье, утром, днем и вечером, по праздникам и будням и в конце концов изрядно повыловили. Последние годы сайву употребляют исключительно на изготовление соуса, и стоит он недешево. Естественно, повара начали думать, из чего бы изготовить сайвасу в отсутствие сайвы…

— Фу! Клянусь Богиней, теперь я убежден, что не только товар твой, но и тебя самого надлежит немедленно выбросить за борт! — в негодовании воскликнул Иммамал. — Из-за таких, как ты, гибнут традиции и благословенный Саккарем утрачивает свой подлинный, искони присущий ему облик. Вместо сайвы — тухлая сельдь, вместо наследного шада — нардарский конис, взявший замуж блудливую незаконнорожденную девку, а вместо служителей Богини Милосердной — нечестивые ученики Богов-Близнецов. Прав, тысячу раз прав был император Кешо, запретив таким, как ты, приближаться к берегам Мавуно!

— Во имя Лунного Неба! О чем ты говоришь, почтеннейший?! Чем не угодила тебе моя сельдь? Ведь не мои, а твои соплеменники придумали употреблять ее вместо сайвы! Марий Лаур, по всеобщему убеждению, стоит дюжины Менучеров, а что касается Кешо…

— Молчи! Не желаю слушать богопротивные речи из уст недостойного халисунца! Да иссушит Богиня Воздающая ваши реки! Да обрушит она на ваш нечестивый край великую сушь! Да нашлет она на поля ваши полчища саранчи, а на города мор и глад!.. — Сыпя проклятиями, пышущий праведным гневом Иммамал поспешил покинуть скверную компанию, и Хилой, глядя ему вслед, задумчиво произнес:

— Неужто разумный человек может потерять лицо из-за того только, что его соплеменники стали использовать для изготовления соуса сельдь вместо сайвы? Вот уж не думал, что когда-нибудь встречу купца, превозносящего мудрость Кешо! Хотел бы я поглядеть на лицо этого почитателя традиций, когда зузбары, надев ему на руки рабские колодки, примутся потрошить его товары!

— А я бы не хотел. Ибо нам в этом случае пришлось бы разделить его участь, — промолвил Эврих. — Лет шесть-семь назад корабль, на котором я плыл в Аскул, был взят на абордаж «стражами моря», и мне не хотелось бы вновь стать свидетелем учиненной ими резни.

— Что же подвигло тебя пуститься в плавание и рисковать единственной головой? Не лучше ли было дождаться, когда в путь отправятся караваны торговых судов, охраняемые аррантскими, халисунскими или саккаремскими галерами? — спросил Хилой, с любопытством разглядывая золотоволосого собеседника.

Одетый в излюбленную аррантами тунику и сандалии с оплеткой до колен, с двумя пеналами у пояса, он выглядел человеком сугубо мирным, если бы не пересекавший левую щеку шрам и испятнавшие красивое лицо черные точки непонятного происхождения, напоминавшие крапинки изъязвившей металл ржави. Да, пожалуй, еще в упрямом прищуре изумрудно-зеленых глаз было что-то, наводящее на мысль об упрятанной до времени в ножны стали хорошего закала.

— Я спешу к невесте, а охраняемые караваны судов не двинутся к Мельсине, пока погода окончательно не установится, — объяснил Эврих. — К тому же на моей родине бытует мнение, что молния не ударяет дважды в одно и то же дерево.

— В Галираде говорят: повадился кувшин по воду ходить — тут ему и битым быть, — пробормотал Хилой и чуть громче добавил: — После того как войска Кешо заняли Аскул, их сторожевые суда не раз видели у южных берегов Шо-Ситайна, близ Аланиола, Сарват Керулима и Мельсины. Многие суда исчезают бесследно, а встреченный мною давеча в Сахре слепой мономатанец уверял, что аппетиты императора Кешо безграничны и недалек тот день, когда черные джиллы окончательно прервут морскую торговлю Саккарема с Аррантиадой, Халисуном и странами севера.

— Не был ли этот слепой искусным метателем ножей? — спросил Эврих, тотчас вспомнивший и виденного им некогда в Кондаре Дикерону, и сопровождавшую его акробатку с поэтическим прозвищем Поющий Цветок.

— Верно, ножи он кидал мастерски! — удивленно подтвердил халисунец.

— Значит, мы говорим об одном и том же человеке. Помнится, я так загляделся на него, что у меня с пояса срезали кошелек, и это сильно осложнило жизнь мне и моему другу.

— Случается, и меняла принимает свинцовый лаур за настоящий, — пожал плечами Хилой. — Значительно хуже, однако, когда люди пускают свое состояние на ветер по доброй воле.

Ведя неспешную беседу, они приблизились к игрокам в кости, и пышнотелый халисунец указал Эвриху на светловолосого юношу, снявшего с запястья массивный золотой браслет и явно намеревавшегося поставить его на кон, в призрачной надежде отыграться.

— Я хорошо знал отца Ирама — это был всеми уважаемый купец, но его вместе с супругой поразил мор, обрушившийся на Саккарем лет десять назад. Парня воспитывал живущий в Сахре брат его матери — тоже купец не из последних. Он обучил его торговому делу, снабдил товаром и отпустил на родину, да не в коня, видать, корм, ежели малец последнее свое достояние — отцовскую памятку проигрывает.

— Остановись, малый! Одумайся! — настойчиво советовал один из наблюдавших за игрой купец Ираму.

— Кидай! — не глядя на него, велел светловолосый, лоснящееся от пота лицо которого приняло отчаянное выражение. — Загнавши коня, что об уздечке горевать?

Пожилой, смуглый и сухой, словно вяленая рыба, саккаремец встряхнул кожаный стаканчик с пятью костяными кубиками и опрокинул на циновку. Сидящие вокруг нее на подушках, успевшие своевременно выйти из игры купцы подались вперед, вразнобой обсуждая бросок:

— «Глаза», «рог», «птичья лапа»… Две «башни»… Недурно!

Эврих заглянул через чью-то обтянутую полосатым халатом спину, вглядываясь в зачерненные точки на кубиках: двойка, единица, тройка и две четверки. Для игры в ско, где учитываются только дубли, — неплохой бросок. Теперь, чтобы выиграть, Ирам должен с трех попыток выбросить либо две пятерки — «ладони», либо два «мешка» — шестерки.

— Погубил себя юнец. Не простит ведь себе, что память отцову проиграл, — хмуро процедил Хилой, отворачиваясь от играющих.

— А сможешь ты его увести, если он сейчас выиграет? — неожиданно для себя поинтересовался Эврих, припоминая полученные от Тилорна уроки ментального воздействия.

— Он и сам сломя голову убежит, понял уже, кажется, куда его азарт игрока завел. Да только не выиграть ему, пошла, видать, Шераху удача, — безнадежно махнул пухлой рукой халисунец, когда светловолосый выкинул два «рога», «мешок», «башню» и «глаза».

— Если выиграет, сам не убежит: отыграться захочет. Тут ты его в сторону и отзови, — шепнул толстяку Эврих.

Сам он никогда не испытывал тяги к игре, и до сих пор ему не приходило в голову применять в корыстных целях полученное от Тилорна умение мысленным усилием воздействовать на предметы. Даже испытывая крайнюю нужду в деньгах, он не считал возможным пытаться поправить свои дела, использовав чудный дар пришельца с далекой звезды. Мысль о том, что он может выручить проигравшегося юношу, явилась ему, когда он понял, что дело, похоже, идет о человеческой жизни. Парень-то и впрямь, проиграв отцовский браслет, способен броситься за борт, и виноват в этом будет каждый из присутствующих на палубе. И он, Эврих, больше других, ибо единственный мог предотвратить трагический конец безобидной вроде бы игры, начатой исключительно ради того, чтобы скоротать время, оставшееся до прибытия в ближайший порт.

— «Мешок», «ладонь», «башня», «птичья лапа», «рог», — упавшим голосом провозгласил противник Ирама, давно уже раскаявшийся в том, что взялся играть с чрезмерно азартным юношей. Сопутствовавшая ему удача помимо воли превращала его в палача, причем по неписаным, но свято чтимым людьми самых разных вер и земель законам он не мог прекратить игру прежде, чем на это согласится проигравший.

— Да поможет мне Полная Луна и Богиня Милосердная! — хрипло воззвал в наступившей тишине Ирам и встряхнул стаканчик с костями в последний раз.

— Две «ладони»! — прошептал Эврих, зажмурив глаза и мысленно переворачивая костяные кубики так, чтобы обеспечить выигрыш светловолосому юноше.

Он был готов к выбросу невидимой, неосязаемой силы, которую вполне можно было принять за магическую, если не знать, что ею, в той или иной степени, обладает каждый человек, и все же пошатнулся и на мгновение утратил чувство реальности, когда мысленный его посыл отправился по назначению. Ощутил, как мгновенно взмокли ладони и ослабели колени, сделал усилие, чтобы выровнять сбившееся дыхание, и открыл глаза.

— Четыре «ладони»! — в один голос ахнули склонившиеся над костями купцы. — Шерах, тебе придется заплатить двойную ставку!

— Кто ты?! Как тебе это удалось? — громким шепотом вопросил Хилой, уставившись на молодого арранта выпученными от изумления глазами.

— Заставь его прекратить игру, — коротко бросил Эврих и, досадуя на себя за то, что выпендрился-таки, влез куда не надобно — жди теперь неприятностей, — зашагал на подкашивающихся ногах к кормовой надстройке, слыша за спиной, как Хилой окликает Ирама, требуя во имя памяти об отце немедленно прекратить игру.

* * *

Разлив по оловянным кубкам темно-янтарное, напоминавшее по цвету гречишный мед вино, Хилой устремил на Эвриха многозначительный взгляд и с явным намеком произнес:

— До недавнего времени я тоже не очень-то верил всем этим байкам про колдунов и волшебников. Но с некоторых пор готов признать, что существуют люди, обладающие способностями, выходящими за пределы человеческого разумения…

— Это смотря чьи пределы разумения за эталон брать! — хихикнул Ирам и поспешно добавил: — Нет-нет, я не спорю! Сам и про колдунов, и про чудеса, ими творимые, с раннего детства наслышан, вот только происходят они обычно там, где нас нет.

— Это точно, — с беззаботным видом подтвердил аррант, поднося к губам кубок с легким, удивительно ароматным напитком.

Принимая приглашение Хилой скоротать вечер за дружеской беседой, а заодно и отведать приобретенного им в Сахре вина, Эврих был уверен, что ему не избежать расспросов относительно сотворенного им давеча фокуса. Учитывая, однако, что по судну с рассвета до заката шатается по меньшей мере две дюжины мающихся от безделья купцов, можно было смело предположить, что они не замедлят присоединиться к собеседникам и это удержит любознательного халисунца от излишне настойчивых расспросов Так оно, к счастью, и произошло. Не успели Хилой с Эврихом, разложив на корме судна циновки и подушки, устроиться поудобнее и наполнить кубки вином из принесенного слугой бочонка, как один за другим к ним стали подсаживаться прогуливавшиеся по палубе купцы. И каждый предлагал отведать им закупленного в Сахре, в чаянии длительного путешествия, вина, и у каждого находилось что сказать по поводу чудес и чародеев, о коих так жаждал побеседовать с Эврихом с глазу на глаз пышнотелый халисунец.

— Быть может, в Аррантиаде или Нарлаке чародеи в самом деле повывелись, судить не берусь Но в других землях они встречаются не так уж редко, — вступил в разговор сизоусый купец, откликавшийся на имя Хутаб. Мощнорукий и крепкошеий, несмотря на преклонный возраст, он больше походил на отошедшего от дел главаря разбойничьей шайки, чем на мирного торговца, и, судя по всему, успел за свою жизнь повидать немало интересного. — В Мономатане, например, я неоднократно сталкивался с умельцами творить чудеса, и это не считалось там привилегией одних лишь придворных магов либо их выучеников.

— Ну, Южный-то континент — известный рассадник волшебства! Говорят, у чернокожих это в крови, — насмешливо заметил Ирам.

— Поведай же нам о том, что видел ты собственными глазами, но не о том, что слышал от внушающих доверие рассказчиков, — предложил Хилой, недовольно косясь в сторону светловолосого юноши, сарказм которого был особенно неуместен после того, как чудесное вмешательство зеленоглазого арранта спасло его от позорнейшего проигрыша отцовской памятки.

— Я никогда не пересказываю чужие истории, сколь бы правдоподобными они ни казались Зато даю слово, что, сколь бы ни походили мои рассказы на выдумку, в них никогда нет ни капли лжи. Послушайте-ка, что случилось со мной и с одним моим знакомцем — Хутаб отхлебнул из кубка, одобрительно качнул головой и промокнул усы тончайшим платком, извлеченным из рукава полосатого халата.

— Мукчури торговал на рынке Мванааке фруктами, и как-то утром я увидел его шагающим перед арбой, груженной роскошнейшими апельсинами Знакомец мой скупал фрукты у владельцев окрестных садов, и товар у него всегда был отборнейший, хотя и цены он заламывал такие, что только держись. Купленные им в этот раз апельсины напоминали гору круглых золотых слитков и были выше всяких похвал: ни одного перезревшего или недозревшего, без пятнышек и помятостей — ну просто загляденье.

Понятное дело, за каждый из них Мукчури надеялся выручить по чогу и, судя по улыбке, блуждавшей на его лице, предвкушал уже, как связки этих монет будут оттягивать его поясную сумку по возвращении с рынка. Грезил он, быть может, и о серебряных шестиугольных дакках, и даже о золотых цвангах с портретами императора Димдиго, которые пришли на смену пестрым раковинам каури, известным в Халисуне и Саккареме под названием ужовок.

— Что за дикость — использовать ракушки вместо денег? — проворчал Ирам. — И откуда взялось это змеиное название?

— Раковины каури формой своей и впрямь походили на головы змей и еще сравнительно недавно имели хождение наравне с медными монетами не только в Мономатане, но и в других странах. Хотя брали их, естественно, не столь охотно, — пояснил Хилой и напомнил рассказчику, заглядевшемуся на небо, окрашенное алыми лучами заходящего солнца: — Так ты говорил о торговце фруктами.

— Да. Он намеревался продать их по хорошей цене и, завидев меня, сообщил, радостно потирая руки, что, по всем приметам, день у него выдастся на редкость удачным.

Не успел он это произнести, как к нему приблизился старый одетый в лохмотья чохыш и протянул руку за подаянием. Надобно заметить, что среди этой нищей братии встречаются не только убогие или ленивые, но и странствующие проповедники, певцы, сказители, гадальщики, лекари и богомольцы, коим тамошние обычаи предписывают оказывать посильную помощь. Просить подаяние не считалось в Мавуно зазорным и тем паче преступным, пока к власти в стране не пришел Триумвират Кешо.

Я ожидал, что Мукчури положит в протянутую руку чохыша апельсин — на удачу и дабы помолился святой человек за его преуспеяние многочисленным местным богам…

— Но жадный торговец не сделал этого и, конечно же, был наказан за свою скаредность и жестокосердие! — перебил рассказчика Ирам.

Хилой тяжко вздохнул, а Эврих подумал, что, вероятно, напрасно не позволил парню проиграться в пух и прах.

— Все люди рождаются, женятся, производят на свет потомство и умирают в урочный час, — невозмутимо промолвил Хутаб, слегка пожав могучими плечами. — И все же все мы проживаем свою собственную, не похожую ни на чью другую жизнь, и лишь немногие ропщут, что конец ее заведомо известен.

— Продолжай, почтенный. Если человек выливает наземь доброе вино затем, чтобы удостовериться, что у кувшина существует дно, люди не называют его разумным и не приглашают разделить с ними трапезу или же принять участие в беседе, — не глядя на Ирама произнес Березат Доброта, наполняя опустевшие кубки из другого, принесенного им с собой бочонка.

Эврих втянул носом запах бледно-лимонного напитка и зажмурился от удовольствия. Ох уж эти купцы! И где они только отыскивают подобные вина?

— Итак, торговец фруктами сделал вид, что не заметил протянутой за подаянием руки. Тогда убеленный сединами чохыш тихим голосом сказал: «Господин мой, вы не обеднеете, если дадите страннику один из ваших замечательных апельсинов».

Просил-то он хорошо, да не у того человека. Будь апельсины похуже или окажись среди них хоть один порченый, Мукчури, вероятно, угостил бы им нищего. Отдавать же за так подобную прелесть было выше его сил. Не обращая внимания на старика, он пожелал мне удачи в делах и потянул запряженного в арбу ослика к своей лавке.

Нищий последовал за ним, и вскоре я услышал, как мой знакомец гневно кричит: «Ступай клянчить подаяние у других! Что ты прилип ко мне, точно пчела к цветку?»

Привлеченный его криком, я подумал, уж не сцепился ли мой знакомец с чохышем, и последовал за ними, хотя мне было вовсе не по пути. Нагнав их, я увидел, что опасения мои были напрасны. Нищий все так же смиренно просил угостить его одним-единственным апельсином, ссылаясь на то, что в арбе их несколько сотен, и уговаривал Мукчури не гневаться и не отравлять себе печень из-за такого пустяка. Знакомец же мой орал, что покинутый Богами попрошайка распугает всех его покупателей, и грозился позвать стражников. Тогда я решил купить пару апельсинов для себя и один для неугомонного чохыша, полагая, что не только поступлю согласно местным обычаям, но и окажу маленькую услугу излишне прижимистому Мукчури, на крики которого уже начал сбегаться охочий до скандалов базарный люд.

Я протянул торговцу фруктами деньги, он, проворчав что-то невразумительное, вручил два апельсина мне и один старику. Мы дружно принялись очищать сочные плоды от золотистой кожуры. Толпа начала расходиться.

Наслаждаясь душистой сочной мякотью солнцеподобного плода, я тоже двинулся по своим делам, но не успел отойти от арбы Мукчури и на дюжину шагов, как чохыш неожиданно звучным голосом провозгласил: «Почтеннейшие! У меня есть множество великолепных апельсинов, и я прошу вас вкусить их во имя Тахмаанга и Амгуна-Солнцевращателя!»


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25